Последний рассвет

скачать книгу бесплатно


– Я уже подумала, сэмпэй, не нужно снова и снова повторять, – недовольно ответила девушка, скинув оленью шкуру с плеч на землю. Решительности ей было не занимать.

– Итак, – промолвил Шуинсай, кивнув. – Утром взойдём на Исикари в храм Дунгбен, чтобы просить богов о благосклонности, а оттуда сразу же…

Раздалось ритмичное цоканье, будто конь бодро шёл по горной дороге. Вскоре возле костра появился бородатый старик в мешковатой одежде, и штанах, плотно обмотанных до голени. Сбросив со спины связанный верёвкой хворост, он проворно подхватил его, наклонившись. Стало заметно: он гораздо ниже ростом, чем выглядел – стоял на высоких гэтта. Шуинсай позвал, предложив выпить горячего.

– Посидите с нами, Бенйи-сама! Всё в заботах, всё вы где-то пропадаете. Нынешней осенью мы встречаемся, кажется, в третий раз. Даже поговорить не удаётся.

– Наверное, четвёртой встрече, Шуи-сан, вовсе не бывать, – улыбнулся монах, потряс бородой.

– Кто знает, дорогой, Бенйи-сама, кто знает? – развёл руками мастер, поднявшись. – Хотя… – Шуинсай иронично улыбнулся. – В прошлый раз вы задавались этим же вопросом!.. А, по-моему, выглядите великолепно.

Настоятелю шёл девяносто третий год.

– Не так уж, Шуи-сан! Здоровье не то, что прежде, – признался он грустно. – Кашель душит – порою так, что до земли сгибает… – выйдя на свет костра, старик испытующе оглядел компанию учеников, приятно удивлённых знакомством.

Есть люди на свете, которым стоило перешагнуть особую точку во времени, как возраст переставал влиять на внешний вид. Сей период миновал и настоятель храма Дунгбен. На вид ему – не больше семидесяти. Но руки – жилистые и крепкие, толстые в запястьях, как ствол бамбука, полусогнутые, с лёгкостью держали охапку хвороста. Плечи старика – широкие и покатые, а сам он грузный и чуть сутулый, а шея прямая и мощная, бычья. В ушах, несоразмерных лицу, сверкали чистым янтарём круглые серёжки.

– На здоровье жалуетесь, а хворост собираете охапками! – обронил Катсу, сидящий рядом с Маи. Шуинсай зыркнул на него, невежу.

– Хи-хи-хи… – Бенйиро ничуть не обиделся. Вытянул ветку из принесённой им кучи и подбросил в костёр, взметнув искры. – То уже не старые ноги носят меня, а душа. Душа-то не ходит по горам, усталости не знает. Душа-то к миру прилежит, который настоящий. А этот мир – всё тут нам только кажется: горы, ветер, холод, далёкое или близкое, красивое или безобразное. Я скоро совсем уйду туда, где свет неразличения.

– Как ску-учно! – Маи надула губки.

– Бенйи-сама, – любознательного Катсу зацепило что-то в словах монаха. – Если всё здесь иллюзия, почему бывает больно, когда случайно, не глядя и не ожидая, обо что-то ударишься? Мы же не видим того предмета, что в нас летит – значит, не порождаем иллюзий.

– Твоё сознание думает, что оно ограничено лишь тем, что видит сию минуту. Это иллюзия омрачённости. – Монах старался объясняться предельно конкретно. – На самом деле твоё сознание безгранично, и оно – не «твоё», оно общее для всего мироздания. Иллюзии порождает само Сознание Мироздания, которое целиком в тебе не помещается, и потому появляется ограниченность – ты сознаёшь себя отдельным от всех существом.

– И то, что мы здесь сидим у костра – иллюзия? – Катсу «несло».

– Конечно, – утвердительно кивнул монах. – Ты видишь не всё и не всех, так сказать, «присутствующих»… Вот ты видишь, например, белую крысу? Нет? А крыса тут!

Бенйиро протянул руку по направлению к Катсу – на раскрытой ладони монаха уютно устроился белый комочек.

Было так: много лет назад в пристройке-складе храма Дунгбен завелись крысы. Бороться с хвостатыми безобразниками старик не стал – Дайкоку рассердится, ведь если бы крысы не прогрызали дырочки в его мешке, волшебный рис не просыпался бы людям в руки достатком и богатством. Перенеся мешки в хижину, залатал их, оставлял на складе горсточки риса и проса. Крысы рис съедали в первую очередь, а просом лакомились неохотно. Вскоре корм кончился, грызуны постепенно перебрались в дом – старик выделял им маленькие порции каждый день, наблюдал. Они настолько привыкли кормиться под его присмотром, что потом не показывались, если тот отсутствовал. А когда находился рядом, аппетит у крысок был отменный и настроение – прекрасное: они, чувствуя добрую ауру кормильца, дружно жили и весело попискивали под печью.

Бенйиро привязался к ним, дал имена. Пятнистого звали Киёши, он долго спал и гулял только ночью; тёмно-коричневого – Риота, он, толстый и нахальный, играл в догонялки с братьями и пищал тоньше других, а белого, как молоко, да худенького, шустрого – Сява.

Смешно сказать, эти трое по характеру были копиями сыновей Бенйиро! Когда становилось грустно, одолевала тоска по детям, отправившимся со старым Уэсугой, ещё до нынешнего Ёсисады Хадзиме, воевать на «Острова непокорных», он разговаривал с крысками, изливал им душу. Бенйиро чувствовал при этом, что разговаривает с родными детьми – не только чувствовал, был уверен в том, что неспроста такое совпадение обнаружилось в его стариковской жизни… И они, его сыновья, вытаскивая острые бледно-серые от пыли и золы мордочки из-под печи, шевелили усами и выходили. Сява любил старика не только из-за обильного угощения, но и нравилось ему спать на оленьей накидке, в которую хозяин заворачивался на ночь. Белый крысёныш по-настоящему доверял настоятелю и не боялся выбираться из укрытия даже днём.

Жена старика, пусть ей на райских кущах Ракуэна ложе будет осыпано лепестками сакуры, не понимала дружбу с крысами. Она, женщина добрая, испытывала отвращение к голохвостым – в прошлой жизни, наверное, была мышкой, а ведь мыши с крысами не ладят… Иногда кто-нибудь из сыновей-крысят требовал обеда или ужина раньше времени, выбегал из-под печи и носился по полу хижины. Тогда она сердилась: кричала и визжала одновременно. Как-то пустила в дом кота. Одного хвостатого гостя кот задушил, двоих – напугал. Старик понял: их сын погиб… Бенйиро пару раз наградил жену оплеухой, загрустил. Прогнав кота, ждал. И дождался… Вернулась белая крыса.

Рин, жена Бенйиро, умерла от продолжительной неизлечимой болезни, и Сява-сан мирно жил со стариком уже сорок лет.

– Столько не живут, – громко сказала Суа. – Крысы, – добавила она, поймав на себе недоумевающие взгляды товарищей. До них начинало доходить, что именно Суа сказала: «старик Бенйиро – лжец»!

Сява злобно вытаращил на Суа чёрные бусинки, шевельнул усами.

– Хи-хи-хи, – старец закатился тоненьким смешком. Поднёс крысу к себе, накрыв рукавом кимоно, и тут же развёл обе руки в стороны. Суа вскочила, как ужаленная – из-за пазухи у принцессы выпала… белая крыса.

– Сява-тянь, сынок, поди ко мне, – под общий хохот позвал монах. Крыс вальяжно шествовал мимо костра к Бенйиро. – Сява-сан не простая крыса, он – хэнгэ, демон.

Погрызенной головкой сыра желтела луна. Серебряные крошки звёзд сияли в небе сквозь тонкую прослойку бледных облаков, похожую на газовую ткань. Звёзды отражались на дрожащей поверхности воды небольшого высокогорного озера Яро. Из него ученики Шуинсая днём черпали воду вёдрами и заливали в систему бамбуковых трубок, которая доставляла её в бассейн у хижины, где сейчас для них готовилась общая баня.

В середине просторной комнаты располагалась каменная печь с котлом, в который изливалось несколько трубок. Дым поднимался свободно вверх и выходил из отверстия в высоком потолке. Вокруг печи было просторно. Пол, устланный шкурами, мягкий, точно шерстяной ковёр. Места на шкурах старик отдал гостям, а сам предпочёл циновку.

Котёл закипал медленно, но его хватало, чтобы долить кипятком большую ёмкость для общей бани. И взрослые, и подростки без различия пола – раздевшись, мылись в ушатах, а после степенно забирались в сэнто, горячий парящий бассейн и устраивались на приступке, окунаясь по плечи. Самураи ничуть не опасались «потерять лицо» – мечи явно мешали, и они снимали оружие. Суа, по идее, совсем не имела права показываться перед низкорождёнными без одежд, но тут ситуация позволяла: принцессы Ямато могли принадлежать божествам как жрицы, но не заниматься боевыми искусствами!.. Поэтому раздеться и голышом влезть в общую баню уже не казалось Суа таким уж невозможным делом. В конце концов, она ведь ни с кем не целуется – чего тут неприличного! К тому же вместе со всеми – мужчинами, мальчиками и девочками – в бассейне расслаблялся и её Шуинсай…

После водных процедур запахло смесью влажной соломы с глиной и паром. Новизна необычной обстановки захватила гостей, они не могли уснуть. Внутри отдельной нока, в темноте, пронизанной янтарным светом из отверстий в ткани, прикрывающей выход и два окна, перешёптывались юноши, похихикивали девушки, царило оживление, точно накануне праздника. Шуинсай, закутавшись в шкуры, сидел и разговаривал со стариком, интересуясь его детьми да рассказывая про жизнь свою и брата. Суа глядела во тьму потолка и не без интереса слушала беседу. Ей нравился бархатный голос мастера, чудилось: она знала его давно, в какой-то из прошлых жизней он уже принадлежал ей. Или она ему… Старик, ничуть не стесняясь девушек, похвалялся своей не угасшей мужской силой, что явила себя в бане, а Шуинсай рассмеялся от души и поделился знаниями в области стимулирующих трав и продуктов.

– Всегда ли саке расслабляет его? – подумала Суа. – Он достаточно выпил, но вёл себя безупречно. Во дворце, среди притворщиков, ленивцев и чревоугодников, становилось тоскливо, только несколько приближённых брата заслуживали уважения.

Старик неожиданно замолк и громко засопел.

– Так… – вдруг серьёзно сказал мастер, повернувшись. – Спать!

Ученики перестали возиться, затихли. Суа вспоминала, лёжа на толстом мате без сна, как однажды после обильного ужина приближённые сёгуна разошлись по домам, а сам Хадзиме, отослав евнуха и наложниц, взял лампу и пришёл в комнату сестры. Суа готовилась ко сну, сидя перед круглым серебряным зеркалом. Удаляя косметику с лица влажным платком, сделала вид, что не заметила брата. Отложив платок на низкую тумбочку, разглядывала в зеркало лицо.

– Здравствуй, Суа. – Хадзиме наклонился над ней. Она отвернулась, скривив губы – от брата пахло саке и луком. Он положил руку на её открытое белое плечо, поцеловал в шею, встал на колени и обнял за талию. – Я удручён.

– Ты всегда не в духе, когда заходишь ко мне! – не стерпев, ответила она свистящим шёпотом, следила за его раскрасневшейся щекой. – Долго мне терпеть такого брата?.. Долго мне притворяться сестрой не твоей, а полоумного Тоды?

– Не груби Белому Тигру! – Хадзиме схватил её за левое запястье, потянул на себя, заключая в объятия. Сопротивляясь, Суа оттолкнула его, прошипев змеёй:

– Братец, ты дождёшься!.. Больше не вынесу домогательств, я – не одна из твоих шлюшек, ты не вправе владеть мной, опротивел! Однажды я тебя убью, клянусь!

– Конечно, – усмехнулся он, поднявшись. – Твои многолетние тренировки… Будь ты сильнее хоть самого Кендзо и любого из его бандюг, но ты – женщина! Мои наложницы бесплодны, или хуже – рожают девок. Близится круглая дата со дня разгрома Белым Тигром эмиси Хоккайдо, а также – Праздник Весеннего равноденствия Сюмбун-но хи, и по традиции каждый высокорождённый даймё являет солнцу и народу наследника. У меня – никого, я в глубоком отчаянии!

– Не они приносят испорченные плоды, а ты!.. Или забыл о выкидыше… от тебя, братец? – Суа проговорила с невыносимой горечью.

Плотно сжав губы, он удержался от грубого ответа. Суа встала, глядя на него остановившимся взглядом.

– Ты снова захотел меня, слизень несчастный? – нутро заныло в ожидании неминуемой ссоры, которая случалась регулярно на протяжении многих недель. – Мне безобразно чувство, когда касаешься и мнёшь моё тело. Ты не Сусаноо, я – не Аматерасу! Ты, шутя, перекусишь моё ожерелье, но мне – ни за что не перекусить твоего меча! Детей у нас не будет!!!

Оранжево-жёлтый свет догоравших свечей играл на её крепких круглых плечах, придавая матовой коже розовый оттенок.

– Пожалуйста, Суа, любимая, только ты в силах спасти род Белого Тигра, – Хадзиме пал ниц перед ней, и, подняв голову, умоляюще попросил: – Мне нужен здоровый наследник. Ты – моя надежда!

– Смотреть на тебя невыносимо, – покачала она головой, нахмурившись. – Поделись одной из своих наложниц с вассалами, чиновниками или генералами. Да, твой любимчик, Мицухидэ, что постоянно тебя спасает, играючи решит и такую твою проблему… Поражаюсь, как ты не привёл его сегодня… ко мне!

– Ты – дерзкая нахалка! – выпалил Хадзиме, и, задрожав от злости, бросился на сестру с кулаками. Она ловко поймала руку и крутанула в запястье – ошеломлённый сёгун свалил перегородку, прорвав шёлковую обивку. Некоторое время он лежал, непонимающе глядя в потолок. Затем встал, мазнул сердитым взглядом прибежавших ёдзимбо, и покинул комнату, дрожа от гнева…

Впервые за долгое время Суа приснился цветной сон, в котором она лежала на поляне, залитой солнцем, среди лилий, белых и красных роз. От аромата приятно кружилась голова, сквозь красочную пелену нереальности она чувствовала тепло, подобное тому, которое испытываешь, находясь с дорогими людьми. Рядом сидела мама, одетая как крестьянки, а папа и Шуинсай вместе носили охапки душистого сена, заготовленные на зиму для коровы. Суа знала, что её собираются отдать в храм, чтобы она стала мико и не пачкала руки крестьянским трудом… Но вдруг рядом появился брат Хадзиме и сказал, что договорился с богатым господином, который согласен взять её, Суа, себе на содержание – в качестве майко, в обмен на её девственность.

Суа проснулась от громких криков испуга: девушки визжали, сбившись в кучу, прикрывшись шкурами. Парни сонно переглядывались. Утренние бледно-синие лучи солнца, струившиеся в окна, выхватили белую толстую крысу с длинным розовым хвостом. От пронзительного девичьего визга крыса заметалась из угла в угол, и, наконец, спряталась под печь. В хижину вбежал мастер Шуинсай, следом – старик Бенйиро. Первый недоумевал, второй тонко расхохотался.

В это утро они так и не смогли отправиться на Исикари. В Дунгбен принесли известие – на деревушку Хайкан, что располагалась далеко внизу ущелья, западнее храма, напали горные бандиты: загнали в глубокую яму мужчин, забрали запасы риса, увели несколько голов скота, надругались над женщинами и детьми. Обещали вернуться, когда крестьяне соберут выкуп, и жители Хайкан понимали, что им несдобровать. Видя, как тренируются ученики братьев Зотайдо, посланники деревенского старосты решили обратиться за помощью к ним.

– Уходи, пока цела! – раздражённо вскричал Лао, подбежав к Суа, заглянул в лицо, едва не поцарапав седой щёткой усов. Перед глазами принцессы багровела неприятно вытянувшаяся помятая волчья физиономия мастера. Суа сохраняла спокойствие, стиснув зубы. От Лао разило саке и здешним деликатесом – маринованными ламинариями. Старший Зотайдо ярился – размахивал руками, толкался, гримасничал, но ученики привыкли к такой манере и не реагировали, они знали, что мастер столь необычным способом испытывал их на прочность. Шуинсай, наконец, остановил расходившегося брата.

– Никто не покинет отряд, слышишь, перестань! У каждого воина своё предопределение… – последние слова прозвучали глухо, и некоторые поняли, что подразумевал младший Зотайдо.

Мастер своего дела, помешанный на совершенствовании живых боевых машин, Лао проводил в тренировках дни напролёт. Учеников он считал статистическими единицами, «средством для достижения цели в руках умельца», и не более. В отличие от Шуинсая, Лао не дорожил никем из учеников, самоотречение считал «основой-наконечником воинского совершенства», не чувствовал вины за смерть, разговаривал только по мере необходимости, не вдаваясь в подробности, не приветствовал индивидуальный подход. Не испытывал Лао к ученикам ни дружбы, ни симпатии. Ничто не могло разжалобить старшего Зотайдо, казалось, по его венам бежала ледяная вода, а сердце – осколок гранита. Он мог дюжинами посылать на смерть, затем тренировать новобранцев и отправлять снова. Подчинялись ему беспрекословно, знали, что ослушание наказывалось.

– Вы погибнете, недоучки, – проговорил Лао жёстко, бросив в стоящих кучно учеников горсть камней. – Я уже вижу вас, мертвецов, в земле!.. Пшли вон!

Ученики молчали, глядя на мастеров, кто внимательными, кто преданными глазами. Лао, сев подле костра, поднял дожарившийся кусок говядины, удовлетворённо улыбнулся:

– Значит, готовы умереть? – торжество разгладило черты его лица. – Духом зрелый настоящий самурай всегда готов проститься с жизнью. – Лао поднял и оглядел лоснившийся от жира аппетитный кусок. – Жизнь – ничтожна! – откусил и поморщился: кусок не успел остыть. – Честь – вечна! – горячая сальная капля потекла по бороде.

– Но ВЫ – не самураи! – заорал Лао. – Только посмейте умереть! Думаете, смерть спасёт вас от меня? Х-ха! Если узнаю, что кто-то из вас мёртв – догоню и убью!

Отряд новоявленных свеженатасканных диверсантов и два мастера выдвигались к деревне Хайкан. Озёрные макаки тихо сидели на деревьях, провожая взглядами странных людей. До деревни путь не близкий. Ведя свою небольшую армию, Шуинсай и Лао делали привалы.

Белёсый туман плоскими слоями стлался над лощиной, которая постепенно окрашивалась багряным цветом, и вскоре тьма уже не превращала в человеческую фигуру каждый колеблющийся куст и корягу.

Глава 8

Три дня Шиничиро не появлялся ни на тренировках, ни дома. Шина, вернувшись с поля, увидела записку – несколько иероглифов манъёганы, выложенных на циновке стеблями сельдерея: «Прости, мам, вернусь не скоро, если вообще вернусь».

Закрывшись в комнате, она неслышно плакала, причитая:

– Зачем, Шини-тянь? Чего добиваешься?

Шина волновалась. На следующий день она успокоилась, когда знакомые сказали, что несколько раз видели её мальчика.

В чём провинился? Она подозревала, что Шини что-то натворил, но спрашивать у Кендзо не имело смысла: старик не сказал бы, он вообще мало разговаривал, только кивал да хмурился. Наконец Йиро поделился услышанным от односельчан. Оказалось, в доме Кендзо кто-то пролил чернила на его постель, напугал служанку и забрал рыбу. Старик сразу подумал на бездельника Шиничиро. Теперь рассерженный Кендзо отрядил на поиски Шиничиро несколько своих якудза.

Шиничиро донесли, что старый мастер зол и не станет выслушивать его оправданий. По возвращении его ждало рекордное количество ударов бамбуком, затем курс тренировок, разработанный сэнсэем «Затаившегося дракона» для нерадивых. Юноша прекрасно понимал, что будет, появись он в Ампаруа, поэтому возвращаться не торопился.

Морико не посмела укрывать Шиничиро у себя дома. Мало того, пообещала рассказать, что не покинул тот Ампаруа, а живёт у друга. Юноша, схватив предательницу за шиворот, затолкнул в дом и задвинул за собой перегородку.

– Ты что? – зашипел он, приложив палец к губам. – Мне конец, если старый доберётся до меня! Дай хотя бы переночевать. Утром уберусь, обещаю. Я не ел много дней.

– Украл у мастера рыбу, – она сердилась. От прежней мягкой доброй девушки не осталось и следа. – Значит, ел.

– Обменял на рисовые колобки, – помялся Шиничиро, поглядев по сторонам. – Рыбу ведь надо чистить. Тихо ты, не кричи!

– Если не пропустишь – получишь! – девушка всерьёз была настроена враждебно. На её милом лице читалось недовольство.

– Давай лучше обниму тебя. – Он заключил девушку в объятия, хотел поцеловать. Ударив юноше коленом в пах, Морико выскользнула из дома.

– Урод!!!

– Глупая… девка!.. – боль внизу живота – тупая, невыносимая, проходила медленно. Через некоторое время утихла, но юноша всё равно ощущал себя опустошённо. Нигде не нашлось поддержки. Оставалось сдаться, вынести наказание да вернуться домой. Нет, не дождётся противный дед! Откуда было знать юноше, когда хамил, что этот глубокий старик – прославленный Кендзо?.. Сам виноват!

Шиничиро убежал из дома Морико. Да, зря проделал столько ри, лучше бы послушался Хаору…

Лучший друг Зотайдо Шини по имени Микачи Хаору давно отошёл от суматохи тренировок, никому не подчинялся, слушая лишь зов сердца и звуки порой пустого, но всё равно отчего-то толстого живота. Его родители постарели настолько, что оказались неспособны держать оболтуса в узде. Теперь вся его непутёвая жизнь состояла из крепкого сна, хмельного саке, горсти риса с кусочками морского окуня да смазливых юдзё в борделях. Хаору жил на побережье Тихого океана в джонке, которая нуждалась в ремонте. Иногда он подбирал и перевозил на острова Идзу с Хондо и назад мелких торговцев, желавших поживиться контрабандой зелёным стеклом, что добывали на Ниидзиме, самураев-ронинов, искавших сообщников среди ссыльных акуто, или монахов нитирэн, добиравшихся в храм Тёэй-дзи. Если Хаору подряжался работать проводником и перевозчиком, то за услуги получал еду, ценные вещи, обзаводился новыми друзьями. Но почти всегда он воровал, придерживаясь старого правила дядюшки Ичаня: «Не можешь заслужить или заработать, так возьми, ибо хозяин вещи не тот, чья она, а тот, у кого она».

Отходя от дневного сна, опухший, он сидел на серо-чёрном камне и хмуро глядел на зыбкую воду океана, слушая жалобные крики чаек. Холодный ветер, чертя на воде причудливые линии, дул ему в спину, щипал жирные бока. Невольно парень перевёл ленивый взгляд на прибрежную траву; она, высохшая, желтела. В траве, около раздетых трупов, лежало что-то блестящее и разноцветное.

– Никуда не денется, – пробормотал он, съёжившись. После вчерашнего загула Хаору чуть не лишился жилища. На его худую джонку позарились преступники, выдававшие себя за бродячих музыкантов – засели внутри и не пускали подвыпившего хозяина на борт. Хорошо, что Такисиро, «Бамбуковый мореход», – так парня называли знакомые, – отдыхал в борделе не один, а с приятелями-самураями! Вернувшись с подмогой, Хаору со товарищи живо расправились с захватчиками, разделив их добро между собой. Теперь Хаору ждал вдохновения, чтобы подняться и рассмотреть вещь получше. Она, наверное, ценная; украдена у кого-то знатного. Тут, в Тиба, близ Эдо, каждый день ловили лазутчиков, происходили стычки между самураями да бандитами. Время неспокойное, не удивительно, что случайно перепала хорошая вещь! Всегда парню везло – Эбису, бог рыбацкой удачи, не отходил от него ни на шаг. С бандитами ли он якшался, или пребывал в компании самураев, но Удача его любила: те и другие стремились вознаградить проводника Хаору.

Дальние кусты раздвинулись, на тропе появился запыхавшийся Шиничиро. Отдышавшись, он вымученно улыбнулся и медленно подошёл, всё ещё глубоко вздыхая.

– Шидзин! – Хаору вяло покачал головой. – Что, дело плохо, да?

Шиничиро, подступив к другу вплотную, кивнул. Хаору, криво усмехнувшись, позвал его на джонку.

– В лодке, там, есть немного пойла, бодрит как нельзя лучше. Стащил вчера с прилавка, – он потёр крупный поцарапанный нос, сощурился, поглядев на солнце. В широко распахнутом вороте кимоно темнела загорелая волосатая грудь. Глаза тонули в отёчных мешках, проткнув которые, казалось, можно пустить саке. Углы рта опущены, в них скопилась побелевшая слюна. На нелепых при таком пузе узких бёдрах штаны удерживались широким, богато тиснённым ремнём с толстой гравированной пряжкой, в которой сидело две капельки бирюзы. Эта единственная ценная вещь осталось после дяди, дом которого сожгли бандиты, а сам он переехал и некоторое время прожил у отца Хаору – Микачи Хироши.

– Отходим, Бамбук, – попросил Шиничиро. – Тут вряд ли безопасно!

– А-а, сейчас. Немного…

– Знаю твоё «немного»! – рассерженно бросил Шиничиро, умывшись, забрался на борт джонки, наклонился и заполз под дырявую крышу кормовой надстройки. Скрипели под ногами рассохшиеся бамбуковые жерди, связанные гниющими верёвками.

Тело и ум Хаору вялы и ленивы, в глубине души он боролся с завистью к деятельным людям, у которых, он знал, бывали достижения и радости, тогда как свою бесполезную жизнь на старой джонке парень откровенно прожигал – в увеселительных заведениях с компаниями бродяг. Он жил правилами, непонятными Шиничиро, обитал в мире туманной мглы, проникнуть в неё было трудно, почти невозможно. Хаору, впадая в депрессию, мог днями молчать или часами бормотать одно и то же. Порой не замечал он ни вещей, ни людей, если они так или иначе не попадали в приход или расход его обособленной жизни.

– Ты ведь не захочешь попасть в лапы старого Кендзо и пострадать как мой сообщник?..

– Сдурел, что ли? – увеличились маленькие серые глаза проводника, взгляд прояснился, парень будто вмиг освободился от похмелья. Разгладилось помятое от сна лицо. – Убираемся отсюда!

Хаору запахнул кимоно, скомкав, подобрал вещицу в траве, и, разглядев, изумился. Короткий кинжал, украшенный синими, красными и чёрными камнями, наверняка драгоценными. Лезвие изогнутое, с двумя выломанными зубчиками, испачкано в запёкшейся крови. Ножны отсутствовали. Глаза парня заблестели, он чихнул – от рукоятки пахло кисло-сладким ароматом.

– Садись за механизм, подымай паруса – позвал Шиничиро, высунув голову из окошка. – Я – на корме, возьму весло.