скачать книгу бесплатно
Во свет. Тропа духовного мира
Еремей Власов
Юные друзья влахи Светозорь, Зарен и Илия избраны Светлыми Богами и Верхними Духами для спасения своего и многих других миров от дланей зла, дабы остановить многочисленные орды Властителя тьмы Цхератоса. В канве бытия образуются щели, миры перекрещиваются, образуя проходы, ведущие в скрытые миры.
Во свет
Тропа духовного мира
Еремей Власов
© Еремей Власов, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Небо… Бескрайняя просинь, уводящая в далёкую даль, в ту, что нельзя охватить ни взглядом, ни мыслью. Как притягательна эта лепь, рождённая за тысячу эпох до появления человечества; во времена безвременья – духоправящую эру, уводящую в скрытый Мир, в тайнопись нашей матери Земли, праматери всего сущего на планете.
Небесная белизна – молоко, что пролилось из вымени белобокой коровы. Кто знает для чего пришла эта корова и что несёт с собой, но сияние её глаз, я часто вижу на рассвете, когда трава вскормленная росой отдаёт дань, прикасаясь к её пурпурным зрачкам. А может, кто-то гонит эту корову на лилеющие луга жизни, где зарождается свет, в оторопи тьмы, в купели очищения души.
Небо несёт исцеление тем, кто готов к нему, кто чувствует свет подкожно, фибрами. Как мало дано человеку и как много дано небесам, что стелятся над нашими головами, пеленая в свои молочные вязи. Там ответы на вопросы, не подвластные ни времени, ни пространству; бытиё бытия, первооснова рода.
Тропа духовного мира. Рождение
В крике рождается жизнь, так говорила бабка-повитуха, при моём рождении. А кричал я истошно, не переставая, но не от боли при появлении на свет, а от самого света, который увидел перед собой – ведь дарован этому Миру был в поле.
Тётя Маланья (сестра матери), убежала за повитухой в деревню, пока мать корчилась от боли и стонов. Родила меня мама перед обедней, обессиленная и почти бесчувственная еле смогла меня прижать к себе, а я дрожал и вопил, в кровавой плёнке, с кнутовой пуповиной, которая мешала моим ножкам и телу, но не глазам, я взирал на зеленеющее море и тонул в её ладной красоте.
– Родила, господи, родила! – задыхаясь, кричала Маланья.
А за ней, прихрамывая, спешила Сычиха (повитуха), сколько ей было лет – не знал, пожалуй, никто в нашей деревне, но говаривали, что ещё леса были малые, а реки спящие, а она уже жила и помогала роженицам, да и простому люду. А с виду больше полувека и не дать было. Сычиха была очень щуплой и поджарой, с небольшой сединой на висках, но сами волосы хранили смоль – свет ночи, как говаривал люд. Взгляд её зелёных глаз, пугал многих, но не меня, был в них свет, свет солнечной длани, а не болотная мёртвая топь.
Бабка отрезала кнутообразную веревку (притом сделала это так проворно и легко, что я этого не заметил), отсоединив тем самым меня от материнской искры, впустив новую искру, пламень праматерей самой земли.
Затем смазала место пупа вязкой желтообразной мазью и принялась что-то нашёптывать, прислоняя ко мне веточку берёзы, оберезевая луговой стынью. И было в её речах что-то знакомое, но забытое, забытое до рождения, но сохранившееся в глубинах духа. И это что-то окрыляло, наполняло светом и ладом, мощью идущей от её взгляда.
Мою мать, в миру Ольгу, Сычиха напоила настойкой, не знаю на чём она наёживалась, но не пролетели ещё облака над моей головой и трети пути к лесу, а мама уже пришла в себя и целовала мне ручки и ножки, омытые ключевой водой, за которой в лес бегала Маланья.
– Как назовёшь? – с необузданным интересом спросила Сычиха.
– Бабушка, подскажи, я с природой и светом не так близка, как ты, тебе ведомы многие знанья.
– Назови Светозорем, у него искра Велеса в сердце, а душа небесная, посланная в Мир на поиски, на ответы тайных вопросов, – молвила бабка, устремив взгляд вдаль, за синеющий горизонт, где теряется время и обретается суть.
– Пусть будет так, с небесами не спорят, – кивнула в согласие Ольга.
– Помни только, путь у Светозоря большой, много дано ему познать в жизни, многому научиться. Свет ему будет братом, а тьма сестрой; хворь и напасть будут обходить его стороной, – вздохнула Сычиха и продолжила, – но есть сила, неподвластная духу, что владеет сердцем и окольцовывает душу, она его может погубить, но может и воскресить. Путь у каждого свой и давно написан, да есть тропы обходные, тропы разные.
– Спасибо, бабушка, не знаю, как тебя отблагодарить.
– Твоя благодарность – свет души сына твоего, что будет озарять людей, как алая денница золотые поля и сливовые леса в предутренний час.
Откланялась Сычиха, поцеловала меня в правую щечку и шепнула слова прощальные на ухо, тепло стало от этих слов и сразу в сон потянуло, уснул я на руках материнских. А проснулся уже в избе, в люльке, надо мной стояла Маланья, качала и пела колыбельную, песня разливалась по моей кровушке и грела изнутри, достигая сердца ладною волной, волной любви:
Сон да Дрёма
По качульку брела,
По качульку брела,
К сыну в люльку забрела.
Лелюшки-люли,
Прилетели голуби,
Стали гули ворковать-
А сыночек – засыпать.
Мама спала рядом у печки, укрытая тёплым одеялом, но не грело оно совсем, мучили её тяжкие сны, чувствовал я это, ощущал, как страх чёрной паучихой пеленает душу, плетёт стальные тенёта, арканит уставшее сердце матери. Как будто предчувствовала она грядущие перемены, перемены с коими и время не в силах совладать.
Сычиха
Время, то бежит как поток с гор, несущий с собой разрушения и погибель, то струится по лесным травам, журчащим ручейком. Есть ли начало времени или её конец, кто знает…
Дом Сычихи напоминал землянку, почти полностью скрытую под насыпной землёй, на сгорбленной и покосившейся крыше были видны прорехи и щели, как и щели Бытия, они, взирали на этот Мир, чего-то ожидая, но чего…
Удивляло внутреннее состояние дома, не было ни печки, ни стола, только пыльная земля и полусгнившая скамья, на которой не то, что спать, сидеть было невозможно. Кажется, что и животное здесь не ютилось, не то чтобы человек.
Сычиха знала много тайн и ведала о многом, она была избранна хранителем, ведуньей. Выбрана не людьми, а временем. Любую хворь и порчу, она лечила и умела общаться с Миром духов. С Миром, скрытым для тех, кто видит и открытым для тех, кто созерцает каждое дуновение ветра, ощущает каждую росинку при свечении луны, каждый блик солнца на водной глади.
Рядом с домом росли несколько молодых берёзок и тополёк. Берёзки окружали тополёк, как молодые девы-купавы увлекали бравого парня в свои озёрные объятья. Изгороди не было, можно сказать, её заменяли многочисленные кустики малины и смородины, от них шёл одурманивающий аромат, он касался самых потаённых уголков души и окрылял их, как может окрылять лишь одно чувство на свете, чувство искренней, девственной любви. Аромат любви не имеет объяснений, он очищает, неся свет, погружает в лад и несёт этот лад в каждой новой ягодке, в каждом листочке к колыбели солнца.
Самой Сычихи не было и духа, создавалось впечатление, что уже очень давно хижина служила лишь её пристанищем.
Всяк, кто появлялся рядом с землянкой бабки, не мог докричаться, ему приходилось, и порой долго, ждать ее прихода. А появлялась она обычно со стороны леса, порой с платком, полным различных трав и божениц, а иногда с корзиной полной ароматных и крепких лесных грибов. Её приход сопровождался пением тишины, когда всё вокруг молчало, но в сердце и душе лилась обвораживающая, пеленающая мелодия. Но почему-то большинство люда отпугивала эта мелодия, страшила. Почему свет страшит и пугает, кто знает…
Куда ходила бабка за травами да грибами, ведомо было только бирюзовым небесам. Часто она отсутствовала по несколько дней, но как магнитом её тянуло к роженицам, если где в близких селениях ждали появления дитя, Сычиха всегда была у своей лачуги, ждала и знала, что придут за ней, она всегда поможет и медяка не возьмёт за работу. Свет детских глаз и румянец на щёчках были её главной наградой.
Сколько тайн таит земля, на которой стоит лачуга бабки, не ведомо-то люду, но не мало. Много скрытого скоро откроется, странное обретёт суть, всему своё время и своя тропа…
Светозорь
Как величественен закат, когда лилеюще-пурпурное море накрывает кромку горизонта, бьётся алыми волнами о макушки чернеющих сосен, пеленая их в природную пуповину, которая хранит и лелеет своих детей. Травы выгибают гривы, трепещут, как вольноладные жеребята, не подвластные обыденному течению жизни, а облака завораживают своим полётом, притягивают янтарной ржавчиной, сукровью небес. Выше, рассыпаясь мириадами медных искр по смоленой оболочной канве, бьются сердца Творцов и Богов древнего Мира (забытого, но не закрытого), их пульс дарует свет, их время – безвременье, а жизнь – вечность.
Светозорь был поглощен закатом, взгляд его жил небесной сетью и, казалось, сам был этой сетью. «Кто же сплёл такую красоту? Многих ли она пленила, высасывая у одних духовную мощь и даруя её другим?» Эти вопросы не давали покоя избраннику небес.
Статным парнем стал Свят, плечист, ладен, высок и силен не по годам, мог подковы руками гнуть, да цепи рвать, но добр был внутренне и по напрасно свою силу не показывал. Взгляд Свята был ясный, цвета воды озера Глай, что поили десятки родников и рек (озеро то, было для народа влахов священным, они считали, что оно соединяет души предков с их душами).
Влахи не имели чёткого строя и распределения, включали в себя несколько селений, общей численностью не больше тысячи человек, был глава Арот, что и управлял поселениями, но особой власти не было, люд сам распределял обязанности и работу.
Старейшина давно заприметил бравого паренька Светозоря, чувствовал его внутреннюю силу духа и природную стать. «Ох, и силён парень, косая сажень в плечах. Таких воинов земля рождает раз в пять, если не десять поколений. Он мне очень пригодится в будущем», – думал влах, любуясь юношей.
– К тебе обращаюсь я сын небес, слушай и внемли! Речь моя искры, что разожгут огонь внутри тебя, откроют твои вежды, даруют мудрость Великой Матери, чьё имя стало забытым, но чья воля живёт в каждом живом существе, в каждом семени, в каждом блике.
– Кто ты, пошто тревожишь мой сон? Почему зовёшь меня так? И сон ли это?
– Неважно сон ли это, как и неважно кто я. Древние Боги даровали тебе жизнь, чтобы ты постиг истину небес и спас свой народ и другие от вымирания. Чёрной татью ползёт зло, не имеющее имени и лика, оно иное, не из этого Мира. Ты избранник! Скоро начнётся путь, путь, ведущий в никуда, но он единственный. Скоро, очень скоро…
– Я, избранник? Избран Богами, как это возможно? Ты не ошибаешься?
– Что начертано на скальных рунах горы Богов Ор, то сбудется (по воле или без воли твоей), путь уже обозначен. Близится время перемен, прими сию весть и жди небесных знаков, они подскажут путь.
– Я буду ждать знаков, если так велено небом, то так тому и быть.
– Так и будет, сын небес! Помни, даже камни умеют плакать, а зелёные травы шептать. Жди. Всему своё время, всему свой черёд.
Проснулся Свят с лёгкостью на душе, с внутренним покоем, как будто душа журчала, как прохладный ручеёк на заре, стремящийся к своей родной и любимой матушке речке. Тишина наполняла дух избранника и пеленала в прохладу раннего утра. Утро выдалось хладным, дышащим, но первые лучи грели своей внутренней красотой, обнажая взгляд юной денницы.
– Лепота! Как же я тебя люблю, медноокая зарница! – закричал Свят, ступая босыми ногами на шелковые луговницы травы.
«Сон ли то был или нет, что за чудные виденья, неушто я избран вечным небом? Почему я?» – Думал Влах, вспоминая провидческий сон.
А день начинал свой длинный путь, провожая одинокую фигуру своим бездонным взглядом.
Время перемен
Как белизна окрашивает седеющее небо в тона благолепия, так и судьба пеленает жизнь в раскрытое одеяло перемен, перемен грядущих, ждущих своих жертв и героев, властителей и рабов. Безмерно горнило Богов, всякого удостоит вниманием, но не каждому дарует своё тепло и свет.
К своим семнадцати годам Свят обрёл друзей, но и немало врагов, скорее даже завистников, больно ладен и статен был избранник небес. Самым близким другом и соратником был Зарен, сын инока. Не по годам мудр и хитёр был юноша, особой силой не обладал, но смекалкой одарила сама Лада, не иначе, тем и снискал уважение в людях. Зеленоглазый Зар славился и умением охоты, да рыбалки. Бывало пять рыбаков, да три охотника приносили меньше добычи и рыбы, чем один хитрый, да улыбчивый юнец. С голопятого детства сдружились два Влаха, и были не разлей вода, почти всегда вместе, друг другу были опорой и подмогой; сила и стать одного вплетались, как стебельки костынь-травы, в хитрость и умения второго.
– Здорово, брат! Зар, чем таким занимаешься с самого утра?
– Здорово! А это секрет, нельзя секреты сразу открывать, а то Позвизд услышит, да развеет сию тайну на всё поселение, тогда и смысла не будет.
– Хитрец ты, нашёл, чем откреститься. Ну да ладно, не с этим к тебе пришёл. Помнишь, я тебе год назад про вещий сон сказывал, так вот повторился он, и скоро черёд идти нам в дальние края, так велено небом и древними Богами.
– Да, помню. Мне ведь тоже, приснился странный сон, три лебедя опустились на лазурную гладь озера, а с берега пополз вязкий жёлтый туман и сковал он птиц в свои сети, кричат, трепещут горловые, а он их тянет вниз, к самому дну, а дна нет, лишь чёрная вязь. Тонут лебеди, поглощает их души тьма, а свет иссушает дыхание мерзкой Маньи – болотная вонь смерти.
– Говоришь три лебедя? И мне Голос сегодня ведал про третьего спутника из нашей деревни, что камни у озера Глай подскажут его имя. Пугает то, что не знаем мы его, вдруг он чужак в помыслах и делах своих, много скверного народца среди Влахов.
– Да, чуждых хватает. Ты мне брат, а он неизвестно кто, да и коли известно, всё равно далеки мы в мыслях и деяниях. Но с Богами не спорят, что писано небесами, не нам люду ошпаривать разгорячённой и неокрепшей речью своей.
– Ты прав, Зар! Я рад, что ты мой друг и люблю я тебя безмерной, ладной любовью!
Обнялись братья по духу, как братья по крови, а день начинал свой разбег под музыку белоснежных птиц животворных поднебесных рос. Светолад – благозвон двух горячих сердец, двух искр Божьего костра.
Имеющий слух, да услышит – мудрость, уходящая в века и веками вписанная в летопись жизни, в границы нашего, да и не только нашего Мира. Небо выткано белым ситцем и лишь небольшие горошины синевы пронзают сию лепь, проникая в глубины скрытого, в колыбель, что поглощает взгляды и души. Не эта ли белоснежная мантия соединяет Миры, рождая тропы, тропы познания или тропы отречения. Кто знает, что ожидает там, на перекрестье и куда ведут мосты, судьба укажет путь, а путь откроет свет, свет безграничности и ладоволия, ведущий, а не ведомый…
Имеющий слух
Слово дарует и отбирает жизнь, рождает и умерщвляет человеческий род, доносит силу небес и огненные кольца Матери Свар – девы со сливовозлатыми волосами, в Мир, что по-сути и не достоин слова. Не зря молчат требы топей, да косищ, не удостоены они речи, хотя ведут своё летоисчисление ещё со времён Перерождения духовного начала в начало телесное. Слово не имеет лика, но имеет дух, дух чистый и открытый, окрыляющий на ратные подвиги и героические вехи. Пляшет свеча жизни Санна, Тризорь кутает её в мрамор распутных простыней Асты, Богини духовного Мира Ирий. Имеющий слух, да услышит; владеющий речью, да молвит…
Если можно было охватить косматую девчину Денницу за космы и налюбоваться её совершенной и светлой красотой, вдохнуть её медынный аромат, прикоснуться к бархатной коже, то и тогда бы она не пленяла, как юная дева Илия, что пятнадцать вёсен назад появилась на белом свете в поселение Влахов. Как утренняя лебёдушка купается в озере Глай и пьёт жизненную вязь из млечных облаков, так Илия танцует, поутру, в росяной стыне, а медноликая Сва любуется её лепью, небесной благостью.
Любит Светозорь Илию, но боится признаться, а в груди пылают тысячи костров и в каждом миллионы искр – небесных звёзд одного сердца. Прячется поутру в лесочке избранник небес и наблюдает за юной девой, за танцем любви в окоёме густеющего молока. Пленяют и волнуют обворожительные движения, бархатная кожа и единство с природной вязью. Богиня в телесном обличье светится и смеётся, смех наполняет душу Свята ладом и, как полноводная река, питает каждую клеточку тела блаженством.
Оглянулась Илия, обвела взглядом окрест, не увидев никого, решилась, и скинула белоснежную сорочку на травушку, обнажив тело и душу перед разбрызганными веждами Светозоря. «Боже мой, если может быть совершенная красота, то вот она! Нагая, как при рождении, танцует по росе и не ведает, что я наблюдаю за лучезарной красотой, за благодатью святых небес». Совестно стало избраннику Богов, спрятал он взгляд, а лёгкая волнующая волна страсти охватывала всё сильнее тело, владело подкожно, плескалась в животе, накрывая и отпуская.
Умывшись росой и натанцевавшись, Илия надела млечное одеяние, нагнулась и поклонилась уже сереющему небу. Светозорь лежал на траве и боялся шелохнуться, опасался небесных стрел, что осыпят его за вожделение, за неприкрытое желание овладеть юной красавицей, увести её по тропам невиданной любви, в Мир, не имеющий ни границ, ни пространства, ни времени.
Проливалась бирюзовым ручейком песня, что воспарила, как птица Руй из вечного Ирия, с медовых уст прекрасной Илии:
Ты дуброва, моя дубровушка,
Ты дуброва моя зелёная,
Ты к чему рано зашумела,
Приклонила ты свои ветви?
Из тебя ли, из дубровушки
Мелки пташечки вон вылетали —
Одна пташечка оставалася,
Горемычная кокушечка.
Что кокует она и день, и ночь,
Не на малый час перемолку нет,
Жалобу творит кокушечка
На залётного ясного сокола,
Разорил он её гнездо,
Разогнал её малых детушек
Что по ельнику, по березничку,
По часто леску, по орешничку…
«Ай да дева, ай да красна! А сердце всё ноет, и рвут его когтями лешатые межевики, опутывая стернёю с полей, сковывая в сети лыковой травницы. Не жить мне без юной Илии, не жить». Лежал на траве Свят, смотрел за удаляющей фигурой молодой девицы и грустил. А грусть плела кружева, посолонила вязь тоски, на пылающем от любви сердце.
Погрузился в сон избранник небес, а пробудился, уж солнце жгло небосвод своим искрящим крылом, манило в белила небес, усыпая солью лазурную просинь. Всплыли в буйной головушке несколько загадочных слов, таинственных, как песня пленительной Лады, слов:
В рцы белёсые дали,
Где от капищ алтарь.
Сотни солнц обретали,
Цвета крови янтарь…
Откуда пришли эти слова, то небом ниспосланы или балуется хранитель Ведогон, а может Сонная Девка балуется?! Кто знает, не изведаны тропицы сна, куда они уводят, да откуда ведут…
Вздохнул Свят аромат огонь-травы, взбодрился, духом окреп. Подошёл к берегу Священного озера Глай, склонил голову, испил родовой воды, как окольцы почек по весне набухли плечи и ноги юноши, очи озарились силой распутной Денницы, вернулась непоколебимая стать.
Налетел Тризорь, взлохматил гривы травам, пронёсся по волосам седеющего неба, окутал Межевиков, да Купав стылой прохладой. Зашептали камни Священного озера: « Слу-ша-а-йй. Тут твоя избранница, тут и третья ветвь дерева Мога, древа света и небесной тиши. Слу-ша-а-йй».
– Илия, моя родная, моя светлая и любимая!? Почему она? За что? Для неё путь этот смертельно опасен…
Чуть ли не рыдая, слушал шёпот камней юноша, но судьбу не обойти, путь начертан, время близится…
Имеющий слух, да услышит.
Кулла
Тьма наступает, как миллионные стаи чёрных воронов Нгароса, жгущих на лету жизнь, высасывающих свет душ, очерняющих радужность духа. Паучихи смерти ждут своих жертв, вися на нитках мыслей в охмелённых и отравленных головах, вспененных ядовитыми всплесками спеси и гордыни. Притягателен мрак – побратим тьмы, он расползается подкожно, от него густеет кровь, меняя свой цвет. Страх меньший брат тьмы, по сути, труслив и непостоянен, но именно он чаще других уносит души в Царство Эгос, безликое царство, где падшие и неокрепшие души влачат своё существование.
