скачать книгу бесплатно
Но всего этого Мариненко уже не слышал.
– В «Гудром»!!! – заорал он вскинувшемуся ото сна водителю Шурику, преодолев в три прыжка снежную тропинку от крыльца ВР к калитке в ограде.
Шурик обиженно пожевал губами и на ощупь завелся.
«За…бал, – вздохнул привычно, – уволюсь!»
В ресторане «Гудром» всегда людно, независимо от обстоятельств – война ли за порогом, любовь ли, бедность… Депутаты из Комитета по налогам что-то перетирают в углу с бандитами, элитная косметичка шепчется за маленьким столиком с подругой, известная журналистка с бывшим министром дегустируют вина, глава Ощадбанка с женой вдвоем проводят счастливый вечер с телефонами – каждый со своим.
Марьяна в углу одна – говорит по телефону. Кажется, что она всегда говорит по телефону.
Марьяна – давнее его «приобретение». Познакомились во время Евромайдана. Переспала с ним в первую же встречу. Но вдруг он почувствовал себя униженным и использованным. И покатилось…
Игорь идет к ней, досадливо кивая на приветствия: «Твою мать, завтра все будут шептаться: что, мол, он тут делал с этой журналисточкой? Да и какая, на хрен, журналисточка – 35 лет, позади развод, в наличии четырнадцатилетний сын, успешная карьера и породистый зад. Господи, зачем она мне нужна, зачем мне все это надо?..»
Плюхнулся на стул.
– Привет!
– Привет! Будешь ужинать?..
– Нет. Я жду тебя в машине. Что мне здесь делать? Все глазеют, как идиоты.
Она поднимает глаза. Смотрит с любопытством, как на насекомое. Господи, дать бы пощечину. Да ведь нельзя. Эта точно не стерпит. Не хватало тут еще устроить…
Игорь смотрит, как она отправляет кому-то смс-ку. Потом равнодушно произносит:
– Я улетаю завтра в Австрию. Договорилась в редакции о неделе передышки. Больше не могу…
Так. Спокойно-спокойно. Пусть едет. Он – нет. Он – не может…
Он не может уехать на Новый год – семья, бюджетное заседание, да и Лидер не поймет…
К столику подскакивает какой-то пидарчонок в розовой рубашке и идиотском переднике:
– Что-нибудь желаете?
– Еще не выбрал! – тяжело роняет Мариненко, не отводя глаз от Марьяны. И вдруг неожиданно для себя хрипло произносит: «Я полечу с тобой!»
Она совсем не удивляется, только улыбка слегка трогает прелестное лицо. (Господи, откуда у гражданки из Сумской области эти скулы и эти глаза!)
– Отлично. А теперь я должна ехать. У меня еще интервью.
И покидает столик, не попрощавшись и не оглянувшись.
«Сука», – думает Игорь.
«Игорь», – думает сука.
…Плотная густая тьма окружает лежащего в снегу человека. Он не может ни встать, ни пошевелить окоченевшими руками и ногами, иногда стонет, иногда замолкает, точно впадая в беспамятство. И звезды склоняются все ниже над его головой.
Игорь открывает глаза. Мысленно возвращается к последней ночи перед отлетом. Тогда даже не успел поужинать. Позвонили из Администрации. Лидер вызывал на встречу. Игорь скривился: «Странно, только начало десятого, обычно страсть к обсуждениям крепнет к часу ночи».
Сел в машину к обиженному Шурику:
– Едем на Банковую.
Шурик покорно завел мотор и выключил радио. Игорь ненавидел посторонние звуки в машине. Вайбер вспыхнул сообщением. Марьяна без комментариев выслала ему свой билет. Жест был понятен: хочешь попасть на один рейс – думай. Да, ночь, но я тебе не нянька.
Лидер ужинал в кабинете в одиночестве. За неделю, пока не виделись, лицо еще больше отекло, а мешков прибавилось. Обнялись.
– Выпьешь чего-нибудь?
– Не хочу. Устал… Впрочем, виски.
– Игорь, ты знаешь, как важно голосование 30-го. Люди готовы?
– Практически со всеми переговорили. Пидорас этот Плохиш торгуется, как последняя шлюха на Окружной. Им нужен янтарь, им нужен «Укрспирт» и еще пару комитетов. С Самаритянином я договорился… Все будет о’кей. Володя… эээ… я завтра утром на неделю улетаю…
– Ты сдурел? Какой «улетаю» накануне такого голосования?!! Б…дь, вы тут все с ума посходили!
Он стоял со стаканом напротив – большой, грузный, с глазами навыкат, чрезвычайно опасный, готовый ударить, но Мариненко не было страшно. Он с юности помнил эту стойку Лидера, которую в спокойные минуты их дружеских посиделок называл «бычьей», совсем ее не боялся и знал, что нужно просто переждать этот приступ гнева.
– Игорь, ты не хочешь заниматься фракцией? Тебе насрать на страну? Да что там на страну! Тебе же на меня насрать! Но, Игорь, я тебя накажу, и ты знаешь как. Потому что есть одна вещь, на которую тебе никогда не насрать, – это деньги!!!
Он бегал по кабинету, орал, но Игорь уже понимал: гроза миновала и он завтра улетит, дав ночью все необходимые распоряжения.
Утром в самолете, сразу же после взлета, Марьяна уснула. Он читал, но время от времени с удивлением разглядывал профиль мадонны, упрямо сжатые губы, веснушки, легкие морщинки у глаз. И вдруг она улыбнулась во сне, и сердце у него оборвалось в предчувствии чего-то такого, что и сам он не мог объяснить.
…Человек на снегу уже давно потерял сознание. Но это было не тяжелое забытье, а приятный сон замерзающего человека, которому судьба уготовила последнее тепло перед долгой дорогой в никуда. И в то мгновенье, когда вопрос был почти решен, неподалеку раздались голоса и луч мощного фонарика осветил тело в красном лыжном костюме с неестественно вывернутыми ногами.
Люди склонились над ним и кто-то произнес поспешно, сквозь ветер:
– Jungs, еs ist hier! (Ребята, он здесь!)
– Rufen sie den Rettungs! (Вызывай спасателей!)
Поспешные переговоры по рациям. И тьма окончательно упала на депутата Мариненко, могущественного друга великого Лидера.
…Очнулся он через двое суток с гипсом на ноге и плотной повязкой на голове. Сквозь марево внутреннего жара и обрывки 48-часового бреда он услышал вдруг ясный и звонкий голос Марьяны: немного отстраненная и очень собранная, она читала ему книгу в плотной коричневой обложке:
«Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба, – высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!»
Глава 3
Я куплю тебе новую жизнь
Киев, 2004, декабрь
…Площадь равномерно гудела праздничным гулом.
Над тысячами голов колыхалось оранжевое марево. Марьяна продиралась сквозь этот поток с гулко колотящимся сердцем. Две недели назад она приехала из родного Конотопа в Киев, на Майдан, и жизнь ее понеслась неизвестно куда. Крохотная комната подруги в общежитии, Помаранчевая революция, гудящий, как улей, город… Казалось, каждую секунду кто-то нашептывает в ухо: «Я куплю тебе новую жизнь…»
Она выросла в неблагополучном мире, который примыкал к другому, слегка отмытому, но не менее жестокому и неблагополучному. Мир этот, с затхлыми подъездами, некрасивыми женщинами и тяжелыми невеселыми праздниками, она ненавидела с детства, мечтая когда-нибудь вырваться отсюда в другое пространство, наполненное светом, смыслом и мужчинами. Эти другие мужчины смотрят на тебя с интересом, и взгляды их обещают защиту и счастье. Все эти наивные и бессистемные картинки почерпнуты ею бог знает откуда: из сотен прочитанных книг (а чтение всегда было ее страстью), любимых фильмов, из одной-единственной встречи в 9 классе – вечера, который она не забудет никогда.
Тогда к ним в город приехала с гастролями популярная группа. Она выпросила у матери 150 гривен на билет, а сразу после концерта отправилась к ним в гостиницу – единственную приличную гостиницу в городе. Такого никогда не бывало, потому что здесь, как в «Безымянной звезде», не останавливались больше, чем на две минуты, даже поезда.
Кумир увидел ее в холле и мгновенно все понял. Пригласил в бар выпить-поболтать. Она знала, зачем эти ребята зовут в бар красивых девочек. Но в этот раз ей повезло. То ли он ее пожалел, то ли понял, что Марьяна несовершеннолетняя… Во всяком случае, ей было подарено почти два часа очень интересной беседы о будущем и о том, что «провинция хороша тем, что отсюда рано или поздно надо уе…ть». На прощание он поцеловал ее в щеку, оставил телефон, подписал диск и ушел спать. Дверь возможностей казалась приоткрытой, но она знала, что никогда не позвонит ему, в этот его комфортный, пахнущий нишевым парфюмом мир.
Главное для нее он сделал – подтвердил, что побег возможен.
С того дня все, что она делала – училась, читала книги, ходила в спортзал, отказывала в романах сверстникам, – было нацелено на побег. Как у классика:
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег…
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Ей было скучно с однокурсниками, соседями по подъезду и даже близкими подругами, которые в глубине души казались чем-то временным, как бы репетицией перед настоящей жизнью и настоящими дружбами. Понятно, что все прочитанные книги «кричали» ей об обратном: дескать, ад и рай ты носишь в себе и все это ты перевезешь с собой, куда бы ни поехала. Но Марьяна отвергала эту литературную логику, надеясь на жизнь, как на самое брутальное, а потому самое действенное лекарство.
Ничего удивительного, что, едва окончив местный филфак, она бежала из своего экзистенциального мрака, как принято говорить, сломя голову и куда глаза глядят. Без денег, без надежд и без сожаления. Отъезд никак не был мечтой, просто ей хотелось прекратить этот ужас без конца.
Ей сказочно повезло: работу она нашла уже через неделю, о чем с гордостью сообщила по телефону матери, которая, прощаясь, кричала, что Марьяна сдохнет под забором, потом плакала, потом курила с подружкой на кухне и, всхлипывая, жаловалась, что теперь она точно совсем одна.
Подружка утешала:
– Зато твой теперь сможет приходить в любое время, а не только когда она в школе или в институте.
– Свет, да какая, на хрен, разница. Петр женат, и нашему счастью мешала вовсе не Марьяша…
Конечно, мать рыдала. Но Марьяна подозревала, что рыдает она не по поводу ее отъезда, а, скорее, из-за подсознательного сожаления, что сама в свое время этого не сделала, осталась тут, среди этих вонючих дворов со сломанными шведскими стенками, разбитыми рамами в подъездных окнах, кошачьей мочой и неизменно перекрашенными подрастающими дочерьми. Вот это раннее созревание молодых девушек, их прыщи, «смоки»-макияж и неизбежная беременность от очередного Петьки или Кольки казались Марьяне самыми страшными приметами маленьких городков-спутников, из которых вырваться гораздо сложнее, чем перелететь из Лондона в Сингапур.
Вообще с матерью все было так себе: ее быстротечные мужья, дурацкая йога и мини-юбки доставали Марьяну гораздо больше, чем весь Конотоп вместе взятый. Но, конечно, она ее любила, как можно любить человека, который включен в твой обмен веществ, но оставаться рядом с которым смерти подобно.
К Киеву привыкать не пришлось. Практически сразу появилось странное чувство, что она вернулась на родину, что всю жизнь знала эти переулки, холмы, маленькие кафе… Диплома Сумского педуниверситета стеснялась, впрочем, его никто и не спрашивал.
Работа пришлась с первой секунды: небольшой, но известный сайт в партийном офисе, молодой смешливый редактор Коля Мурик и люди, которых она видела по телевизору. Марьяна не смущалась: люди – они и есть люди. Ее проницательный каштановый глаз мгновенно считывал их страх, вожделение и стремления. Манипулировать было легко, занимательно и занятно. Мурик смеялся: «слушай, так только женщины могут, практически не поднимая век!» Марьяне льстило, что коллектив принял ее почти мгновенно. Так она и запомнит ту зиму: счастье, перемежающееся с почти непреходящим чувством голода: денег критически не хватало, но это было меньшее из зол.
…В кафе на Крещатике людно, пахнет потом, старыми носками и снегом. Марьяна в своем углу почти час записывает свои впечатления от бесконечного людского потока. Время для нее стало неким искусственным конструктом, сквозь который летит жизнь (о да, у нее было именно это ощущение мелькающих сфер вокруг), но летит не к какой-то конечной точке, а просто находится в процессе. И если она не сбавит скорость, мир распахнется, и там будет нечто – то, что смутно чудилось ей лет в пятнадцать-шестнадцать.
В кафе такой движняк, что она даже не видит, а скорее ощущает присутствие мужчины – по специфическому запаху. Мужчины, давно не мытого и не отдыхавшего: сигареты, тяжелый пар от зимней куртки, бритая голова, белозубая улыбка. Небольшой, по Марьяниным представлениям, такой себе «веселый гномик».
– Привет!
– Привет! – Марьяна отвечает неохотно, с досадой соображая, что в такой тесноте выбор невелик: либо говорить, либо сваливать на улицу – в зиму, метель, бравурную музыку.
– Меня зовут Зохар, я журналист из «Горькой правды», почти неделю в палатке…
– (со вздохом) А я Марьяна, тоже журналист – из «Контролера».
Зохар весело оглядывает красотку, машет кому-то рукой, цыкает зубом:
– Ну, ты из новеньких? (Пауза.) Да не дрейфь! Я ведь тоже недавно торговал шмотками на Шулявке… Все мы когда-то начинали!
«Вот идиот», – Марьяна начинает молча собирать блокноты в рюкзак, но, по счастью, бритоголовый срывается в чьи-то объятия, выкрикивая на ходу радостные приветствия, и Марьяна с облегчением снова забивается в свой угол.
Скоро митинг, надо будет опять идти к сцене. Она пристраивается за спинами лидеров и охотно слушает их частные разговоры о происходящем на Майдане. Это чертовски интересно, но холодно. Тут они все: Гонщик и Грузин, Администратор и Порошенко. Ну и, конечно, Юля – в обнимку с Ющенко.
Оранжевые шарфики, горящие глаза… Немного алкоголя никогда не помешает революционерам. Она вдруг вспомнила: «Как ни мерзка предреволюционная бюрократия, гораздо омерзительнее бюрократия послереволюционная. Просто до поры она скрыта за артистичным авангардом революции, в которую с удовольствием играем мы все. Потом, когда перформансы и массовку сольют вместе с лужами крови, все станет ясно, но будет уже поздно». Пелевин… Гений каламбуров, мастер механизации производства текстов.
Марьяна слушает и смотрит во все глаза. Любопытные зверушки собрались в одном месте. Вот мордастенький лидер молодежной организации «Пора» Маськин. Очень похож на Шуру Балаганова, с волнением потрясающего щеками перед распилом золотых гирь. Открытый жулик, без всяких ухищрений. Вот он рассекает толпу озабоченным шагом, по бокам – юные холуи. Марьяна удивляется: неужели она одна видит, что за деньги он и родную маму придушить может, нашептывая: «Потерпи, может, обойдется»?
А вот и Саша Зинченко со спокойным, почти обреченным лицом. И Марьяна понимает: его решение вернуться в политику – роковой шаг.
Кто-то сзади стучит ее по плечу, и она, ненавидящая любую тактильность, вздрагивает, еще не повернувшись. В лицо ей хохочет блондинка в пуховике, с ярко-красным пухлым ртом.
– Марьян, это же я, Светка из 10-б!
Марьяна не помнит никаких Светок. Отодвигается на всякий случай сантиметров на пятьдесят. Ей вообще не очень понятен этот многодневный ажиотаж на Майдане.
«Светка из 10-б» не очень трезва, она тянет Марьяну на какую-то встречу неподалеку, где «все ребята из нашей школы». Никаких ребят, тем более «из нашей школы», Марьяна не желает видеть в упор.
– Ты иди, Света, – твердым голосом говорит она, – а я буду минут через двадцать, у меня тут короткая встреча.
Света хохочет, сверкая золотым зубом (господи, когда успела-то в 22 года!), и с криком «Я не прощаюсь» уносится в толпу.
На сцене появляется Порошенко. Он берет микрофон, делает эффектную паузу, и Майдан имеет возможность наблюдать, как на его красивые тугие кудри падает снег. Все это выглядит довольно кинематографично, и оратор, не стесняясь, качает революционную романтику: «Вот видите, я такой же, как вы – простой украинский парень».
Марьяна рассеянно слушает его речь. Несколько месяцев спустя, когда все будет кончено и на скандальной пресс-конференции его назовут коррупционером и барыгой, она совсем не удивится: что-то не то с самого начала было с этой романтикой, она это сразу почувствовала. И все почувствовали. Но потом быстро забыли.
Зато, конечно, хороша была Юля – в белом пальто, с льняными распущенными кудрями, как бы в молитве сложившая ладони к небу. Не то чтобы Марьяну это сильно трогало, но в артистичности и эстетичности Тимошенко отказать было трудно. Как и высокому красивому Британову, примчавшемуся из Москвы поучаствовать в незабываемом экшене. Вообще, Британов любил движняк, его спортивное тело было просто создано для подвигов если не Геракла, то кого-нибудь другого из античной мифологии. У него тоже были кудри, однако одежда и манеры выдавали иной социальный статус.
На следующий день в Верховной Раде Марьяна протолкается к нему поближе и, записывая короткое интервью, насладится запахом дорогого коньяка и одеколона. Харизматичный Британов ей встретится еще раз – летом 2014-го в Киеве на Форуме, куда он приедет с только что освободившимся Ходорковским, Альфредом Кохом, Белковским и писательницей Улицкой.
И пока Белковский будет втирать кому-то сбоку про «всеобщую фрустрацию в баблос», она опять подойдет к Британову. Она навсегда запомнит это 10-минутное интервью-флирт, во время которого они оба раздумывали, стоит ли продолжить вечером, и это было очевидно, но все же разошлись, так ничего и не предприняв по банальнейшей и вечной причине – не очень-то и хотелось.
А уже 27 февраля 2015-го его убьет какой-то чеченский колхозник, так до конца и не поняв, зачем это делает. Марьяна навсегда запомнит сосущее чувство тоски при виде этого большого, с некрасиво задранной рубахой, лежащего тела, и впервые в жизни осознает, как нелепа, страшна и неумолима смерть.
Именно в тот момент она впервые вспомнит отрывок из школьной программы про «небо Аустерлица», под которым лежал умирающий князь Андрей Болконский. И прикончит пачку сигарет, в сотый раз перечитывая: «Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него…»
Ей будет казаться, что Британов в последний миг своей жизни, должно быть, тоже смотрел в холодное московское небо и думал: ничего, ничего нет, кроме него. Ни Москвы, ни марша «Весна», ни 23-летней модели, может быть, только мама – и то где-то очень далеко. А небо – вот оно, можно достать рукой.
…В эту ночь ей не хотелось к подруге в общагу. Потому она и не отказала симпатичному молодому парню в оранжевой шапочке с помпоном вместе поужинать в ресторане за углом. Парня звали Рома, он жил в доме над этим рестораном, был из хорошей семьи. Он и стал ее мужем. Дед – завкафедрой, в доме библиотека, пироги с капустой по выходным и все такое. Почему нет? Девушки должны выходить замуж за молодых, красивых, успешных предпринимателей. А любовь… Если судьба – когда-нибудь догонит. А не догонит, значит, не сильно поджидали.
Когда через три года они расставались и он орал ей вечные мужские проклятия про тварь и суку, она даже не удивилась. Задолго до этого знала свою вину: мужчина и женщина не могут существовать в торричеллиевой пустоте. Да, ее никогда не было дома, и она лишь раз – 2 мая 2005 года – приготовила капустный пирог. Зато ей осталась эта самая квартира над рестораном и Тимофей – счастье всей ее жизни. И Ромкина фамилия – Морозов. Марьяна Морозова. Звучало очень неплохо. Особенно, если бы она пела шансон.
Он хотел вместе с ней участвовать в каком-то французском кино, а она хотела просто жить. Надо было нравиться его друзьям, ходить в его рестораны, слушать бесконечные разговоры о бизнесе. И о «настоящих мужских страхах, до белых костяшек». Но ей было наплевать. На всех этих симпатичных парней и их худосочных девиц, на их наушники, рюкзаки, вежливость, косяки – на все, что Роман называл крутой жизнью.
И она поняла, что они не договорятся.
