Воин аквилы

– Да, ты прав, мой друг, видимо, о нём я и думал всё это время. Так думал, что уж и позабыл связанные с походными помыслами переживания и волнения. Но тем лучше. Зато сейчас я лишь лёгкость в своём теле и душе ощущаю. Лёгкость и силу. Да и, тем более, ты рядом, мой верный друг. Какие уж тут могут быть волнения и страхи. Верю, у нас всё получится.

– Так и будет, Владиус. Вот этот посыл твой мне по нраву. Это уже не первый мой поход, и скажу так: опасность здесь существует, всегда и везде, но если есть человек, который сможет надёжно прикрыть спину, то вероятность выжить в пути немалая. Держись меня, декан, и ничего не бойся. Привыкай к монотонности дороги, но в тоже время нутром старайся прочувствовать кажущуюся спокойной и девственной округу. Ведь не вся тишина может быть мирной. До Эборакума ещё немало миль. Ну хоть радует, что земли здесь вполне мирные, но всё равно излишне расслабляться не стоит. Помни сказанное мной выше, Владиус. Ладно, друг мой, веди колонну строго по миллариумам, кои увидишь вдоль дороги, надеюсь, не ошибёшься! Ха-ха. А то, задумавшись опять, завёдешь нас к родной колонии Линдум. Хотя увидеть дом я был бы только рад. Если в пути возникнут трудности, то поможет тебе опытный солдат из моего отряда Северин. Он будет рядом в моё частое отсутствие. Так что смело командуй, мой верный помощник. А я же отлучусь на время. Необходимо проверить арьергард, да и проведать нашу неженку-писаря. А то Ремус Винний уже, наверное, и заскучал от столь долгой и нудной дороги. Ха-ха!

– Всё будет выполнено, командир Максиан! Задача моя ясна и понятна!

– Вот и чудесно. Я быстро, друг мой Владиус! – улыбаясь, промолвил декурион и, резво оседлав коня, направился в хвост неспешно движущегося обоза.

Владиус же, оставшись во главе авангарда колонны, принялся чётко исполнять данное командиром указание, медленно и верно приобщаясь к монотонному течению пути. Достигнув поселения крепости Эборакума, воинский обоз, немного передохнув в этом обжитом как военными, так и ремесленниками и оружейниками городке и забрав предназначенное для форта Аквилон пополнение, неспешно направился далее уже в северозападном направлении, с каждой пройдённой римской милей оставляя за спиной сгустки небольших поселений и крепостей ещё пока вполне цивилизованной земли. Но чем севернее углублялась колонна воинов, тем намного реже уже встречались на пути хоть какие-нибудь очаги поселений и крепостей, связанных с римским миром. Повсюду виднелись лишь только нарастающий в обыденности преодолённых временных веяний нескончаемой дороги густой мрачный лес и разбавляющие удручающий угрюмый пейзаж не до конца высохшие болота. Казалось, навеивающим мрачностью лесным чащобам не будет и конца, как вдруг заметно подуставшие от возросшего напряжения, но не потерявшие к этому времени прозорливости, чуткости и внимания воины обоза, ведомые Владиусом и Максианом, к всеобщей душевной радости вдалеке пылающего грозностью горизонта заметили яркие огоньки. Огоньки без капли сомнений для увидевших их опытных солдат отряда декуриона относились не к чему иному, как к сторожевым башням крепости Лугувалиум, что вкупе с воспалившейся облегчённостью застывшим в мрачном неведении и до этого не бывавшим в здешних местах остальным воинам обоза чуть погодя подтвердил и сам командир охранения Максиан, разразившись довольной ухмылкой. Из всего этого следовало, что большая часть пути была благополучно преодолена. Но, улыбаясь и подбадривая как подуставших солдат колонны, так и собственно своего первого и лучшего друга, декурион Максиан одновременно в глубине души обрамлял мысли, преисполненные и не столь приятными частицами внутренних чувств. Напротив, помыслы командира охранения были сплошь пропитаны вехами переживания и настороженности. Ведь не первый раз оказывающийся на подобном задании Максиан прекрасно понимал и знал то, что пока варвары вследствие плотного и действенного присутствия романизированных и союзных римлянам сил не напали на обоз, и это, конечно, было хорошо, но ведь более-менее безопасные границы этого мира на рубеже крепости Лугувалиум заканчивались. И дальше уже лежала земля, охваченная куда меньшим контролем и повиновением со стороны римлян. Это была так называемая земля гор и лесов, а также вотчина северных варваров. Необъятная территория каледонцев и многих других свободных и воинственных племён неуступчивого острова, огнём и кровью испепеляющих даже лёгкий помысел и намёк на отожествление с миром римлян. Конечно, Максиан надеялся и на удачливость конечного исхода задания, как без этого, но мрачные отголоски в душе закалённого боями и схватками с хитрым врагом декуриона всё же превалировали, к тому же будучи ещё и усиленными страхом за жизнь пусть и очень отважного, но ещё не столь опытного в сражениях Владиуса. Однако размышление размышлению рознь, и не всегда оно ведёт лишь к печальной или счастливой конкретности вверенного жизненного эпизода. Истина, как водится, может оказаться и где-то посередине. Как бы то ни было, а воинский обоз, непродолжительно, но действенно передохнув в Лугувалиуме и по настойчивому изъявлению командира крепости взяв дополнительно к себе в отряд надёжного проводника-союзника из местного племени, переправившись через реку Итун, продолжил дальнейшее следование на север, плавно углубляясь в тёмные и дремучие дебри чащоб Каледонии. Максиан к сей поре немножечко отошёл от своих же дурных внутренних знамений, всё больше теперь полагаясь на счастливую и удачную волю ведающих во всём богов. То и дело через каждые пять миль опасного пути декурион стал отправлять вперёд небольшой конный отряд разведчиков вместе с проводником рассчитывая, таким образом, если и не избежать нападения, то хотя бы заблаговременно его обнаружить и тем самым хорошенечко подготовиться к бою. Ведь, как полагал наделённый уже немалым боевым опытом командир охранения, в схватке со свирепым и быстрым врагом и доля мгновения живой тишины и спокойствия способна сделать многое во благо жизненной надежды каждого из воинов. А что же помощник и верный первый друг Максиана Владиус? Декан за время уже немалого следования внутренне заметно заматерел, стараясь всё впитывать и приобщаться ко всем навыкам, повадкам и движениям, исходящих в избытке от находящегося рядом командира декуриона. Да, то и дело молодой декан позволял себе погружаться в свои пламенные и сладостные размышления, но при этом, впрочем, всякий раз пытался ни на мгновение не отвлекаться от окружающих мест следования колонны. Как и сейчас, в благоуханности дня, пусть и непроизвольно чуть-чуть отвлекаясь на точно застывшую в первозданности реликтовую природу, Владиус, также краем глаза поглядывая на подуставшего и отчего-то, видимо, слегка расслабившегося друга Максиана, тем не менее всё же и не думал терять свой воспалённый нюх самоконтроля, по-прежнему всюду чутко и зорко всматриваясь и прислушиваясь. Всматриваясь и прислушиваясь под неустанные и такие до боли убаюкивающие прекрасные трели лесных птиц, имеющих не иначе как самую прямую и чистую связь с природным мирозданием, всматриваясь и прислушиваясь, пока в один сущий миг, словно имея свыше силу перечеркнуть всю эту расслабляющую идиллию, её вдруг не нарушил раздавшийся чуть вдалеке от монотонно двигающегося обоза возбуждённый громкий возглас разведчика-солдата, внезапно прокричавшего:

– Декурион, командир, ты должен это видеть. Ух, там такое! Там, впереди.

И, тотчас встрепенувшись и попутно свободной рукою ухватившись за эфес своего меча, Максиан в ответ строго вымолвил:

– Что там случилось, солдат?! Говори же!

– Там, впереди, командир, маленькое и неприметное поселение. Так вот оно всё сожжено дотла. А его жители… Ох, в общем, тебе самому, декурион, лучше всё это увидеть.

– О боги, этого нам ещё не хватало на марше. Ладно, десять человек из охранения сейчас отправятся со мной, остальным я приказываю в боевом порядке занять позиции и под общим командованием Владиуса Рутилия, чтобы ни произошло, охранять обоз. Выполнять команду, живо! К оружию! Ад ар-ма!

И в этот же миг, когда всадники, исполняя приказ декуриона, принялись быстро занимать заранее известные каждому боевые позиции вокруг обоза, находящийся во главе колоны декан Владиус, резво одёрнув коня и тревожно посмотрев в сторону готовящегося отправиться к месту сожженного дотла поселения Максиана, не мешкая, воскликнул:

– Максиан, друг мой верный, разреши и мне с тобой отправиться!

В свою очередь, вновь встрепенувшись, только теперь уже от неожиданного посыла своего помощника, декурион плавным и уверенным движением слегка утихомирил успевшего было разгорячиться жеребца, зорко взглянув на пылающий уверенностью и неустрашимостью дружеский лик, и в ответ кинул:

– Ах, Владиус, вижу, что тебе уж не терпится воочию ощутить накал и градус настоящего боя. Да будет тебе, друг мой. Поверь, на свой воинский век тебе им хватит насытиться сполна. Владиус, послушай, а что если это всё ловушка? Что если варвары специально таким вот образом решили непросто разделить, а, что самое опасное, выманить на удобную, хорошо простреливаемую местность ещё и старших командиров.

– Ты, конечно, самый главный и старший в нашем обозе, Максиан! И тебе лишь решать, но знай: я себе до конца своих дней не прощу, если впереди вдруг окажется засада и вас там начнут по одному убивать, а я буду находиться здесь и бездействовать. Да и к тому же чуть погодя ведь варвары и за нами как пить дать придут, чтобы добить всех. Так что если эхо боя и смерти неминуемы, так не принять ли нам их, друг мой, вместе, спина к спине?! Решай, Максиан!

– Что же, по правде сказать, я не знаю, будет ли впереди ожидать засада или же нет, но на это мы вскоре поглядим. И поглядим, Владиус, мы вместе. Да, знай же и ты, декан, то, что принять возможный скорый бой, даже если ему и предначертано стать последним, в единстве с верным первым другом, – для меня это огромная честь. Северин, воин мой храбрый. Пока меня и Владиуса не будет, ты будешь старшим колонны. Если же услышишь звучный сигнал о засаде и начавшемся бое, немедля оседлав коней, повелеваю, всем вам отправляться вперёд к форту, уже не думая о нашей участи, потому как она уже будет предрешена. Запомни: главное – это доставить обоз в Аквилон. Боевые позиции пока сворачивать не нужно. Также будьте наготове, ведь варвары сначала могут и на вас здесь напасть. Тогда уж мы будем дожидаться вашего звучного сигнала. В общем, гляди в оба, Северин. Да помогут всем нам боги!

– Всё в точности будет исполнено, командир!

– Вот и славно! Ну что же, а теперь довольно речей. Воины, за мной! – только и успел вымолвить Максиан, прежде чем неугомонный скакун декуриона вместе с остальными конями небольшого отряда, среди которых находился и жеребец Владиуса, без устали направились на небольшую опушку, находящуюся в отдалении от дороги.

В отдалении заметном, но не столь большом и, стало быть, критичном. И посему лихо проскакав необходимый предел, всадники уже вскоре точно небольшой тучной лавиной выкатили на довольно большую открытую местность, где с внутренним отвращением и негодованием увидели представшую страшную картину, полную боли и ужаса. Двигаясь между сожженными до основания ветхими домиками вместе с оставшимися в них останками человеческих тел, Максиан и Владиус, как и все остальные всадники, стараясь не обращать пристального внимания на раскинувшееся перед ними пепелище, напротив, с неподдельным ужасом не могли ни на мгновение оторвать свои взоры от расположенного в самом дальнем краю поселения огромного дерева, не особо высокого, но очень широкого дерева, на обширных и прочных ветках которого с застывшей мучительной болью на лицах виднелись израненные тела оставшихся повешенных жителей деревушки. Им хоть и посчастливилось избежать пылких объятий огня, но всё же не удалость ускользнуть от липких щупальцев мучительной смерти. Ещё несколько раз внимательно посмотрев на застывшие в безмолвии тела, Максиан, почувствовав подступивший в горле твёрдый комок, нервно прокашлялся и, переведя воспалённый взор на застывшего поблизости проводника из Лугувалиума, тихонько промолвил:

– О Юпитер! Мне, конечно, уже много чего довелось повидать на службе Риму. Но вот таких больших и мрачных картин я ещё здесь не встречал. Что-то похожее доводилось наблюдать намного севернее, но вот так близко к обжитым империей землям нет. Интересно, кто и за что этих мирных людей так покарал? Они ведь не римские граждане, а получили сполна. Сдаётся мне, что ты, проводник, знаешь ответы на мои вопросы. Ведь так?

– Лишь отчасти, декурион. Да, ты прав, это не римские граждане, но они были союзниками Рима. И за это их так сурово и наказали. По крайней мере, многое указывает на это. А вот кто?! В этих негостеприимных местах довольно много разных племён, в большинстве своём являющихся непримиримыми врагами Рима. Так что попробуй узнай, кто есть кто.

– А каледонцы могут быть? Они ведь, говорят, очень безжалостный и воинственный народ! – не вытерпев, вдруг вмешался в разговор и Владиус.

Быстро переведя завороженный взгляд на декана, проводник в ответ тотчас мелодично добавил:

– Могут быть и каледонцы. Но ходят слухи, что якобы они подались от этих мест вроде как куда-то дальше на север. Я же говорю, есть слишком много племён, и трудно кого-то точно выделить из общей враждебной Риму массы. А насчёт того, что варвары-каледонцы безжалостны и при этом очень воинственны, то эта байка недалека от истины. Они безжалостны настолько, что даже если надо будет, то могут и ветвь своего племени не пощадить.

– А откуда ты так хорошо всё о них знаешь, проводник? Ты сам-то случаем не каледонец? – с нескрываемым любопытством властно воскликнул Максиан, при этом блеснув настороженным и хмурым взором в сторону следопыта.

– Я родом из здешних земель. Эти места знаю не понаслышке. Происхожу же я из племени как раз каледонцев. Вернее, я наполовину каледонец. Вторая же половина берёт начало от бригантов. Так что ты, декурион, как видишь, оказался довольно прозорлив в своём суждении, касающемся моей сущей природы.

– Вот как?! Так-так, а это уже получается на порядок любопытнее и серьёзнее даже моих таких вот, оказывается, прозорливых дум. Да, хорошего же нам проводника подсунул командир крепости Лугувалиум. Ничего не скажешь. Что же, наполовину каледонец, наполовину бригант, ответь нам тогда на такой вопрос: а как же ты, собственно, умудряешься Риму служишь? Неужели тебе сия служба не кажется постыдной?

– Хочешь, верь мне, декурион, а хочешь, нет, но скажу так. Служба Риму для меня постыдной не кажется, потому как он лично мне не сделал ничего плохого. А вот мои былые северные собратья сделали. Они практически под корень извели мой род, да и не только мой, но и многих сочувствующих империи иных моих соплеменников. Уничтожили и запугали тех, кто хотел мира и спокойствия на своих землях. Мне повезло живым вырваться из их дикого плена. Но достаточному числу людей не суждено было вкусить такой удачи.

– Ты вот что, следопыт, уж на меня зла не держи. Так повелось, что для меня варвары с севера провинции все одним нутром мечены. Так уж повелось! – чуть подобревшим тоном промолвил Максиан и, пристально посмотрев на продолжающее пылать светом открытости, лёгкости и прямоты лицо проводника, продолжил: – Мне вот что ещё любопытно, следопыт: а откуда ты так складно научился разговаривать на языке римлян?

И с глубоким протяжным выдохом, словно побывав в самой бездне воспоминаний, проводник в ответ немедленно вымолвил:

– А это я уже в Лугувалиуме ваш язык освоил. Я ведь был тогда ещё совсем юнцом, когда меня и многих других вынужденных беглецов с севера переселили сюда, на подконтрольные римлянам земли. Я голодал и замерзал, пока в один чудесный день меня по не иначе как счастливому веянию судьбы встретил, пожалел и затем усыновил пожилой одинокий и бездетный ветеран легионер Викториус. Ветеран-легионер, которому я через короткое время стал настоящим сыном, а он для меня – пусть и вторым, но зато живым отцом. Мы стали друг для друга настоящей семьёй. Викториус обучил меня римской грамоте, которой сам владел, языку и дал мне новое имя Алвиан. О боги, я до сих пор ему за всё благодарен и потому поклялся себе за доброту и любовь, данную мне моим римским отцом, отплатить тем, что буду верой и правдой до предсмертных вздохов служить империи. Да, до самых последних моих вздохов, если потребуется.

– Вот как?! Что ж, твоя клятва, Алвиан, достойна самой истинной похвалы и отеческого признания. Мир тебе, мой дорогой соратник! Мир от меня, Максиана Атия!

– И от меня, Владиуса Рутилия, тоже! – с разразившейся искренней улыбкой на лице тут же тихонько добавил и молодой декан.

В мгновение растрогавшийся проводник от нахлынувших внутренних эмоций невольно содрогнулся, точно не веря в своё неожиданное признание, после чего счастливо улыбнулся и полным благодарности тоном выдавил из себя:

– Благодарю вас, бравые командиры, за то, что честь, отвага и храбрость для вас обоих являются не пустыми звуками. Это отрадно. Это…

Возможно, проводник хотел ещё от себя добавить немало благодарственных и возвышенных слов, но не смог по той простой причине, что в момент возникшей, пусть и кроткой, словесной сумятицы в разговор молодых командиров и следопыта вдруг вмешался один из воинов отряда, который своим неудержимым и очень громким голосом завопил:

– Декурион, что будем делать со всеми этими несчастными убитыми людьми? Захороним их? А то ведь закат уже близко! Надо что-то решать, командир!

– Решать?! Здесь и так многое ясно и понятно. Да, солдат, ты прав, закат близится, а нам к утру нужно прибыть на место. Вернее, попытаться прибыть. Поэтому лишнего времени на захоронения у нас, к сожалению, не остаётся совсем. А, с другой стороны, с этими несчастными что-то надо бы сделать человеческое, они-то ведь пали как союзники Рима. В общем, решаю так: если всё будет с нами хорошо и боги даруют нам жизнь, то на обратном пути мы их всех и захороним. Кстати, а как ты думаешь, Алвиан, мы к утру к форту сможем прибыть?

– Если ночь переживём, то обязательно прибудем, декурион!

– Что же, в таком случае не будем больше терять ценного времени. Ночь нас застигнет уже скоро. Будьте все начеку. Ты, Владиус, держись возле меня. Всё, братья, выдвигаемся, и да помогут нам боги, – горячо посмотрев на небо, властным тоном промолвил Максиан и, следом одёрнув своего жеребца, быстрой рысью направился вместе с всадниками своего разведывательного отряда навстречу ожидающей на дороге основной воинской колонне.

Этакой скорее боевой ватаге, которой что стоять в ожидании боя, что быстро переключаться на выверенный походный марш не составляло особого труда. Ведь выучка солдат позволяла следовать приказаниям командира быстро, слаженно и умело, что, собственно, и продемонстрировал вскоре воинский обоз, по первому зову декуриона лихо перестроившись с глухой обороны на обыденный ход и без промедления двинувшийся в дорогу. В путь, завлекающий распалённых от движения всадников всё в большие и мрачные глубины чащоб трудно проходимого леса северных земель острова. А что же ночь? А ночь тем временем, не обращая внимания на искрящие в душах римских всадников тревогу и настороженность, наступила очень быстро, при этом посеяв в каждом встречном деревце или же в раскинувшемся придорожном кусте возможную смертельную опасность да даже скорее риск быть атакованными исподтишка. Многие солдаты, наученные подобным горьким опытом, понимая кроющуюся отовсюду угрозу и словно ощущая на своих спинах незримые молчаливые взгляды из овеянной безлунным сумеречным свечением темноты и разбавляемой к тому же ещё и одиночными страшными волчьими завываниями, всё же, несмотря на всё это, неумолимо продолжали двигаться вперёд. Не останавливаясь, продолжали следовать только вперёд в ясной надежде с теплящейся в жилах кровью встретить овеянный спасением рассвет. Что же, искренняя вера пробирающихся сквозь лесные дебри воинов в жизнь без всяких на то иных магических чудачеств сама по себе может являться довольно-таки мощной живой силой, способной приближать желаемое, как, впрочем, и немножечко убаюкивать и обезболивать и мрачное действительное. Но как бы то ни было, а уже довольно-таки подуставшие всадники в составе колонны, по мере настороженного следования плавно выкатившись на более широкую лесную опушку, наконец-то высоко над раскинувшимися отовсюду частоколами грозных деревьев в посветлевшем небе заметили яркие искорки предрассветных бликов. Заприметили с моментально подступившей безудержной радостью и вспыхнувшей в сердцах надеждой на удачливость всего исхода. И даже лесные птицы вновь возобновили свои дивные трели, будто подтверждая прекрасный посыл оживившихся римлян, как вдруг в следующее же обрамлённое воспалённой гармонией мгновение две смертоносных стрелы разом сразили наповал двух конных разведчиков, находящихся чуть впереди от обоза. Несколько секунд спустя сообразив, что произошло, Максиан, быстро обнажив свой клинок и воинственно насупившись, что было сил прокричал:

– Отряд, приготовиться к бою! Ун-ди-кв-э сэр-ва-тэ! Повторяю, круговая оборона! Владиус, скачи в хвост колонны, теперь ты за него в ответе! Варвары будут атаковать нас со всех сторон. Охранять обоз! Держать строй!

И до конца не успел ещё прокричать свою речь декурион, как из посветлевшей, овеянной утренним лёгким туманом лесной округи с дикими криками и воплями на слегка обескураженных, но не потерявших умения и выучки солдат охранения устремились варвары. Каледонцы, а может быть, и воины других племён, действуя заодно, огромным числом, вооружённые топорами и длинными мечами, словно ледяной ком обрушились на своего заклятого и ненавистного врага, не ощущая при этом не капли страха и смятения. Но спустя пару кровавых минут всем им, сынам негостеприимного севера провинции, пришлось ощутить на себе несколько иное обстоятельство, а именно всю слаженность и организованность римской обороны. Плечом к плечу, нисколько не уступая варварскому порыву, римские солдаты, проникнувшись энергией боя, кто успев спешится, а кто продолжая оставаться верхом, умело, все как один, несмотря на преобладающее число свирепого врага, держали свои позиции, постепенно всё сильнее вклиниваясь в беспощадную смертельную рубку. Бесстрашно действуя на вверенном боевом участке, а именно в хвосте обоза, Владиус, уже не будучи верхом, оглядевшись с ужасом, заметил, как же сильно поредели ряды находящихся поблизости соратников. Также своими чрезмерно возбуждёнными глазами декан вдруг заметил и то, что сквозь растянувшийся строй показались явившиеся не иначе как за жизнью самого молодого командира сразу два варвара. Прежде чем сойтись с двумя противниками в горниле смертного боя, отважный римлянин успел хорошенечко рассмотреть своих, возможно, уже последних в жизни врагов. Это были огромного роста и крепкого телосложения раскрашенные синей краской отнюдь не простые а, по-видимому, старшие и опытные воины с мечами и маленькими деревянными круглыми щитами в руках. Но не грозный вид и смертоносное оружие на мгновение особенно поразили Владиуса в своих скорых и непримиримых противниках. Нет, дикий необузданный животный испепеляющий свирепостью и храбростью взгляд стал венцом воспалённой ответной римской воинственности и, куда уж без неё, живой человеческой опаски. Декан прекрасно понимал: либо он сейчас постарается убить обоих этих грозных воинов северных племён, либо они без излишних шансов и пощады убьют его, ведь другого в подобной схватке быть не может. В левой руке у молодого римлянина был подобранный так кстати чуть ранее у одного из множества павших солдат охранения пилум, в правой руке Владиус держал свой верный меч гладиус. Ясно чувствовалось в пропитанном запахом крови и боли воздухе, что стрелки жизни и смерти предстоящего боя на небосводе судьбы пришли в движение, отсчитывая для кого-то из противников последние сущие мгновения. Более медлить и тем более над чем-то раздумывать было нельзя, и поэтому, собравшись воедино с силами и духом, Владиус, хорошенечко прицелившись, тотчас без излишнего промедления, как учили, быстро и умело метнул своё копьё в сторону бросившихся в атаку врагов, вмиг пронзив заострённым остриём пилума грудь одного из грозных воителей. Но противников было двое, а посему расслабляться и тем более давать слабину по-прежнему было смертельно опасно. А впрочем, как можно было расслабиться в непрекращающемся эхе боя, да ещё и видя перед собой троекратно обозлённого врага? Владиус всё это прекрасно понимал, ощущал и с неубывающей храбростью жаждал наконец сойтись со вторым варваром в схватке на мечах. В бесстрашии жаждал настолько, что сия эпохальная сцена без замедления и каких бы то ни было иллюзорных прелюдий вскоре настала, открыв тем самым горячий смертельный поединок. Схватку достойных друг друга оппонентов. Варвар хоть и был несколько высок и неуклюж, но что касаемо умения владеть мечом и отбиваться щитом, то в этом он нисколечко не уступал своему врагу-римлянину. Не уступал, намереваясь явно победить! Но, на равных сражаясь с молодым деканом, варвар ведь совсем не знал одного небольшого нюанса о своём противнике. Нюанса, заключающегося в том, что Владиус ещё за время своего пусть и трудного обучения в звании простого новобранца уже тогда сумел завоевать славу и известность среди соратников как один из самых лучших умельцев сражаться на мечах среди всех молодых легионеров целой когорты. Ведь если бы молодой римлянин, помимо усердия, дисциплинированности и грамоты, не проявил особенного умения ещё в чём-то, то заметил бы его уже тогда центурион Публий Флавий? Не факт. И вот поэтому в настоящий момент, храбро и бесстрашно сражаясь со столь неуступчивым врагом, Владиус, освободившись окончательно от частички неопытной скованности и опасливости и почувствовав, напротив, уверенность в видимости слабых сторонах врага, заметно приободрился. И после чего, в очередной раз виртуозно поменяв во владении мечом руку и пойдя в атаку на чуть опешившего от увиденного воина, одним резким и умелым махом выбил из содрогнувшихся кистей варвара меч и, не давая своему оппоненту шанса успеть ещё и вытащить из-за пазухи кинжал, проткнул врага насквозь. Бой завершился. И жаль, что только бой, а не вся эта кровавая и беспощадная битва. Немного придя в себя, декан, осмотревшись, вдруг невольно замер, охваченный подступившим изнутри очень болезненным обжигающим человеческим чувством. Чувством, говорящим ему о том, что он за короткое время впервые в жизни сразил сразу двух людей. Убил не в запале общего строя, а собственноручно, в горниле личного сражения. Да, личного и такого бескомпромиссного сражения, когда на кону стояло очень многое. А тем временем битва продолжалась, не думая утихать. Застывший с мечом в руках на перепутье, Владиус, видя всюду убивающих друг друга, воинов, слыша их израненные предсмертные всхлипы и стоны, заглушающиеся ржанием лошадей и шумом от треска мечей и копий, а также глядя на незатихающий порыв варваров, на секунду взмолившись всем богам, неожиданно вдруг вспомнил. Вспомнил об отце и матери, о дяде Овидии, о многих друзьях, сослуживцах и, конечно же, о самой любимой и дорогой прекрасной парфяночке Симин. Вспомнил о них всех и, попутно сжав носимую под доспехами у самого сердца драгоценность, утерянную возлюбленной, и, глазами сквозь охватившего обоз врага найдя взгляд также спешившегося и ещё живого Максиана, приготовился уж было мысленно вымолвить для своего, не страшащегося погибели духа, последний воинский клич. Но вдруг в этот же миг поблизости раздался громкий и ясный звук тубы. Звук римской тубы, от шума которой внезапно, точно каменные глыбы, сметавшие всё на своём пути, варвары разом испуганно опешили и вслед приближающемуся в нарастании эху начали потихонечку пятиться и отступать назад. Да и как могло быть иначе, ведь навстречу помрачневшей племенной воинской гуще на всех порах, не жалея своих лошадей, с нарастанием будоражащего звучания мчался неугомонный отряд римских всадников во главе с не менее лихим и отважным командиром, которого очень трудно было не заметить. Отблескивая гармонично сочетающимися с физически крепким телом прочными чешуйчатыми доспехами, предводитель отважных конников своим ярым и неугомонным наскоком нёс встрепенувшейся с обеих сторон воинственной рати лишь только один, пусть и сугубо разнозначный по смыслу, посыл. Посыл, выделяющийся для одних возможным спасением и, наоборот, для других ощущающийся скорым смертным кошмаром. И именно что скорым. Потому как, уже не имея физических и, что самое главное, морально-волевых сил, варвары, так до конца и не сломившие сопротивление отряда охранения колонны, а затем ещё и ощутив на своих израненных плечах воинственный напор неожиданно пришедшего на помощь римского отряда, не выдержав напора, кинулись суматошно и хаотично бежать и скрываться, устилая грудами умирающих в беспамятстве тел воинов завершающую пядь сей кровавой битвы. А точнее, бойни, в которой многим закалённым солдатам пришлось словно заново пережить обрамляющие седину страшные отголоски, а ещё невинным и молодым воинам в живой, а не в мнимой тренировочной действительности наконец увидеть весь мрачный свет кровавого карнавала войны, с которым отдельным воинствующим сердцам ещё только предстояло внутренне примириться. Чего, по правде сказать, уже нельзя было сказать о вкусившем и с ясной мудростью своего зоркого чутья хорошенечко прочувствовавшем сердцевину столь непростого аспекта молодом декане Владиусе. С размеренной внутренней властностью примерив ранее разделившиеся посредством веяний битвы душу и сердце, молодой римлянин, почувствовав умиротворённое облегчение, окончательно пришёл в себя и, горячим взглядом в застывшей тишине завидев живого Максиана, а также повсеместно снующих подле раненых и павших солдат, также оставшихся в живых римских воинов, тотчас мысленно возрадовался. Чисто по-человечески возрадовался вполне счастливому для многих концу и одновременно с раскалившимся в душе столь приятным отголоском вдруг услышал позади себя искромётное ржание остановившегося коня и шум спешившегося наездника. Недолго думая, декан повернулся в сторону донёсшегося ранее шума и, к своему блаженному удивлению, узрел прямо перед собой представшего в искрах солнечного свечения того самого неустрашимого командира спасительного конного отряда. Воина-всадника, точно овеянного ореолом мужественности и справедливости, выделяющихся столь благопристойных внутренних качеств, попутно подчёркиваемых также ещё и правильными чертами чуть бледноватого моложавого, но в то же время в меру закалённого лишениями и испытаниями лица. Возможно, Владиус вот так, не говоря ни слова, а лишь безмятежно любуясь храбростью незнакомого пока ещё воителя, мог простоять и не одну дюжину секунд. Вполне. Но вот только этот самый неустрашимый командир отважных конников, в отличие от молодого декана, совсем не помышлял о долгом молчании, и потому, быстро сделав шаг навстречу к словно окаменевшему оппоненту, бесстрашный конник тихонечко приподнял правую руку и притягательно-доверительно заявил: