Свет мой

Молитвой женскою хранима,

На смертный бой, на злую сечу,

По трое в ряд, спешит дружина!

Текут на славу, или тлен

Железные, потоком, капли,

А женские глаза со стен

На алые взирают мятли**.

*Чомбал – татарский конный отряд.

**Мятль – мужской легкий плащ русича.

Одинокая Ружица сидит у открытого окна, пригорюнившись, подперев кулачком щеку, глядит на дорогу, идущую из села в сторону леса, на опушке которого растут березы.

Такая уж доля женская: встречать, да провожать, из похода мужа ждать, ждать, ждать. Без него детей растить, у окна о нем грустить. Тяжко! Но тут придет утешитель-мурлыка, выгнет спинку, сделает пушистый хвост трубой, потрется о ноги. После прыгнет на колени, свернется там теплым, серым клубочком-коточком и заведет мурчальную песенку. Тогда руки сами станут гладить шелковую шерстку и печаль на время отступит.

Такая уж доля мужская: скакать на сером в яблоках коне на службу, на дальнюю заставу, на засеку пограничную. Свистит встречный ветер в ушах, тугой, холодит разгоряченное лицо, от его долгого дыхания слезятся очи. А в голове дума, воспоминания: недавнее прощание с молодой женой, ее зеленые, мокрые от слез очи, рыжие волосики годовалой дочурки и ее белое, милое личико.

Один раз Санко не утерпел. Он замедляет бег своего коня, лезет за пазуху и вытаскивает оттуда деревянный змеевик (старорусский аналог медальона), на крышке которого вырезана березовая веточка, а под крышкой два отделения. Там в одном – локон рыжих волос (дочки), а в другом – локон русых волос (жены Ружицы).

Полюбовавшись, всадник целует березку на крышке и убирает свою святыню обратно к нательному кресту.

А в приграничье неспокойно. Разведали, протоптали черные татарские ястребы дорожки на Русь через леса муромские. Да и повадились рыскать, искать там себе поживы.

Потому послал в те места князь московский дружину малую во главе с воеводой Гордеем в помощь князю муромскому. Потому и скачет туда Санко на верном своем скакуне, торопится на службу.

***

Татары! Татары! Татары! Эта кошмарная весть летит, как на крыльях от человека к человеку, от села к селу. Страшно! В слове «татары» слышится топот и крики настигающих всадников, пламя пожарищ, горечь разорения, ужас рабства, насилие, гибель всех и всего, что дорого. Страшно! Все поднимается, бежит, прячется перед этой жуткой опасностью. Потому что невозможно противиться степной орде малыми силами. Железные копыта мнут, взошедшие было хлеба!

Люди, прячьте добро, прячьтесь сами и надейтесь только на своего князя, да на его дружину! Спаси, Боже! Спаси нас княже!

– Чудины мещорские послали гонца князю муромскому. Он уж собирает дружинушки хоробрые.

– Да когда соберет еще? А нам тут пропадать под татарскими саблями?

– Да нет же! Князюшка московский передовой отряд послал, дружину малую. Гордей—воевода ведет гридней навстречу супостатам.

– Да сколечко там их, гридней тех?

– Немного. Однако, врага задержат. А уже сам князь муромский с княгинюшкой на крылечке прощается, да в злаченое стремя ножку вдевает. Да и на засеке, что промеж двух болот, застава из муромцев, коню степному не пройти.

– Ох, идет туча черная из южных степей, да с востока. Что-то будет?!

***

Огромный матерый медведь, разбрызгивая радужные капли, отфыркиваясь и отряхиваясь, вылез из небольшой речки. Он был и чувствовал себя здесь полновластным хозяином. В зубах зверь нес пойманную стерлядь. Реки в те времена изобиловали рыбой, а леса дичью. Довольно урча, косолапый принялся лакомиться. Съев половину рыбины, он вдруг почувствовал тревогу. Мишка повернул морду на восток к границе своих владений, где стояла старая, высоченная сосна, на которой он оставлял когтистыми лапами отметины другим медведям, чтобы не смели приближаться к его царству. Тревога шла оттуда. Вдруг умолкли птицы. Неподалеку завыли волки. В речке забурлила вода, это рыбы покидали опасное место. Затрещали ветки, показалось небольшое стадо оленей. Рогач-вожак уводил маток и оленят на юг. Следом спешила всякая мелочь: зайцы, барсуки, еноты. По веткам прыгали белки.

У медведя не возникло ни малейшего желания кого-нибудь сцапать. Хотя сейчас это было так легко сделать. Огромный косматый тур перепрыгнул в три прыжка речушку, скосил на бурого мишку умный глаз и скрылся в чаще, раскатисто протрубив на прощанье. Медведь ушел последним, так и не доев улова. Впервые за много лет он покидал это место. С восхода надвигалась уже не тревога, оттуда шел ужас. Ему навстречу с запада, из-за густого ельника, также приближались страх и смерть.

Битва

Рука в железном наруче отводит еловую лапу, открывается простор обширной лесной поляны, скорее даже поля между двух лесов, на другом конце которого расположились лагерем татары. Там поднимаются к небу горьковатые дымы множества костров, слышится ржание лошадей и тысячеголосый людской гул. За кочевниками наблюдают трое: воевода Гордей, сотник Санко и какой-то рыжий, конопатый парень без доспехов.:

– Вот, Санко, зри: экий поводырь нам сыскался, – говорит Гордей, ласково приобнимая рыжего парня за плечи, – точно к их стану вывел! Парнек сей из муромы чудской (финское племя) и тут все стежки-дорожки ведает, да на четырех языках молвить горазд. Такой, как он один, ноне сотни бойцов стоит! Имя только вот его… никак мне не выговорить. Ну, да ничего, будем звать его Веснушкой.

Ты, брат, не обижайся. У нас у всех есть прозвища. Санко, вот, на Жало отзывается, а меня, хочешь Башкой зови!

Санко так прозвали, потому что до службы он был бортником и имел дело с пчелами. А еще за то, что с мечом управлялся лихо. Жалил его клинок супостатов немилосердно. Прозвище Гордею дали из-за страшной раны на затылке. Кто-то из гридней, спросил его после ранения: «Как башка-то, воевода?» – а он ответил: «Ничо, она у меня крепкая!» – к тому же сильна была эта башка на всякие военные хитрости.

– Я, коли не Веснушка, так с четырьмя сотнями бойцов к ним в логово и не сунулся. Сидел бы на засеке промеж двух болот, да муромского князя дожидался. А ну, как князь муромский не поспеет? Тогда татарва разметает засеку нашу по бревнышку. Ведь их супротив нас вдесятеро будет! Засеку пройдут, стало быть, и болота минуют – ищи-свищи их грабастиков тогда по всей Руси! Теперь же мы тут пошумим маленько и князю поболе сроку дадим с подмогой подойти.

А с таким провожатым ничо не страшно. Ты, Санко, приставь к нему двух бойцов из своей сотни с крепкими щитами, чтоб оберегали от шальной стрелы.

– Уразумел сие, сделаю!

– Теперь, Веснушка, поведай нам еще раз, что мне давеча сказывал.

– В набег на нас идут три хана, три родных брата. У старшего под началом две тысячи воев. У других ханов – по тысяче. Всего, стал быть, четыре тысячи сабель. Войска по пути растянулись зело. Здесь передовые – сотен девять-десять. Ждут остальных. К полудню соберутся все. Тогда и выступят на Муром. Пятьдесят верст, что до града осталось, мыслят к вечеру одолеть. И, коли выйдет – со скоку город взять!

– Ну, сие мы еще поглядим, кто, где к вечеру будет – говорит Гордей насмешливо и тут же продолжает ласково, – соколик, удалец ты, Веснушка, парень не промах! Хорошую службу сослужил ты отчине и князю! Он сего не забудет!

Между тем из лагеря степняков, который находится не далее, чем в полуверсте, доносятся громкие голоса. Чаще других можно слышать два слова: каурдак и кыстыбый.

– Что за каурдак и кыстыбый такие? – спрашивает воевода у проводника.

– Каурдак – сие промытые и зажаренные с луком внутренности коня, а кыстыбый – лепешки с кашей.

– О чем еще говорят сии пожиратели конины?

– О бабах говорят. Хотят попробовать муромских девушек.

– Вот скоты!

Пока происходит этот разговор, татары образуют широкий круг, где обнаженные до пояса, соревнуются разбитые на пары борцы. Всех побеждает могучий воин с черной повязкой на месте левого глаза.

Молодой, татарин в богатом красном с золотым шитьем халате, видимо хан, хлопает в ладоши. К одноглазому победителю подводят каурого коня. Борец кланяется хану, благодарит, прижимая руку к сердцу.

– Хан Тагай, хан Тагай, – кричат все вокруг. Видимо это имя подарившего коня.

– Тагай, – шепчет сам себе Гордей. Вот и свидеться нам довелось. Должок к тебе, татарче, имеется, надо бы его взыскать.

Вдруг со всех сторон раздаются крики: Умбет! Умбет, айляндыр!

– Умбет, покружи! – переводит Веснушка.

Два степняка приносят длинную жердь с прибитыми к ней поперек четырьмя короткими жердочками. Одноглазый Умбет кладет ее себе на плечи, так, что середина деревяшки приходится на его мощную шею. Вдруг, он садится на корточки. Тут же четверо борцов, бывших его соперников, садятся на приколоченные к палке жердочки. Пока что их ноги упираются в землю. Хан хлопает в ладоши – Умбет осторожно встает во весь рост, поднимая, таким образом, всех четверых (они, пригнувшись, двумя руками держатся за поперечины)! Он идет с тяжкой ношей на середину круга и там начинает кружиться на месте под хлопки и выкрики зрителей.

– Что же – сие не слабо! – произносит Гордей, – А что, друже Жало, не пора ли нам гостей незваных встречать-величать? – он дружески берет сотника за плечи.

– Пора, воевода! Так уж пора, что ждать невмочь!

– Тогда строй свою сотню клином! Мы с тобой на острие сего клина встанем. Сотня Заварзы позади последует. Справа и слева от нее еще по сотне. Уразумел?

– Уразумел, воевода! – отвечает тот весело.

– Коли так, пошли, друже, строиться!

Татары с изумлением глядят, как из леса выезжают конные русичи, быстро и умело строятся на опушке. Издалека, в своих развевающихся на ветру мятлях и шлемах с наносниками, дружинники походят на больших сказочных птичей*, что выбираются на поляну из волшебного леса. Вдруг, блистающий ливень обнаженных мечей взмывает над головами русичей.

Молодой хан Тагай, вскакивает на ноги и что-то быстро скороговоркой кричит-приказывает. Лагерь приходит в движение. Степные воины прыгают в седла, разворачиваются, растягиваются широкой лавой под гортанный речитатив знатного татарина, гарцующего на вороном иноходце. Рядом с ним, видимо исполняя роль телохранителя – одноглазый Умбет сидит на кауром коне.

Два войска сближаются. Земля дрожит от тяжкой поступи сотен лошадиных копыт. По окрестностям раскатывается угрожающий гул, в котором помимо топота коней можно уловить ржание, гудение стрел, бряцанье оружия, гортанные крики. В воздухе повисает удушливый запах пыли и конского пота.

«За Русь!!!» – перекрывает шум зычный глас Гордея. Воевода, привстает на стременах, направляет меч ввысь и понукает коня вперед…

«За Русь!!!» – вторит ему Санко, держась справа и позади воеводы на пол корпуса коня. Его меч также высоко поднят над головой. У обоих предводителей развеваются алые плащи-мятли, сияют серебром начищенные шлемы и брони.

«Рууууууууусь! Руууууууууу!» – подхватывает клич вождей многоголосый хор гридней.

«Хуррраааааал! Ураааааааа! – гремит ответный вопль татар. Их гораздо больше. Поэтому вопль выходит громче. Темная туча устремляется навстречу красному клину (щиты и мятли русичей красного цвета).

Один из дружинников, скачущий недалеко от Санко во втором десятке острия клина, высоко над головой держит стяг воеводы Гордея, изображающий белого единорога на золотом поле.

Вокруг Санко, приникшему к шее коня с копьем наперевес, поют и гудят стрелы. То тут, то там раздаются глухие удары о щиты и лязгающие о металл доспехов. Одна из стрел попадает в его щит, другая расплывчатой тенью, едва не задев, проносится рядом со щекой. Сразу же сзади кричит, пораженная в шею, чья-то лошадь. Третья стрела на излете вскользь попадает в шлем Санко, отскакивает, не причиняя особенного вреда, не считая звона в ушах и потемнения (лишь на миг) в глазах.

Сшибка. Треск, лязг, ржание, вопли. Русский клин вонзается в бесформенную тучу татар, рубя, давя и полосуя, убивая и калеча все на своем пути. То, что попадает под копыта лошадей (сотен лошадей) – умирает почти мгновенно.

Гордей страшен в бою. Каждый исполинский удар его двуручного меча (немецкого, рыцарского, купленного когда-то в оружейной лавке), даже попавший по щиту врага, повергает наземь татар, где их топчут кони, скачущей следом дружины. Еще страшнее его конь! Битюг, под стать своему всаднику-богатырю. Он ломит грудью и топчет все на своем пути. Большинство степняков уклоняются, уходят с его пути. Но, вот маленькие степные лошадки, замешкавшись, образуют затор. Конь Гордея встает на дыбы (он вдвое выше и шире скакунов кочевников) и бьет, как это делают лоси, передними копытами по этой куче людей и животных. Битюг, расшвыряв и растоптав небольшую препону, без задержки следует дальше.

Мимо Санко проносится вереница всадников, шарахающихся от бьющих вслепую лошадиных копыт. Он тычет туда длинным копьем, оставляет его в теле какого-то степняка и выхватывает из ножен меч. Сотник, в отличии от воеводы, берет не силой – ловкостью, точностью, быстротой. Те смельчаки, что проносятся близко от него, получают колотые и рубящие раны. Летят отрубленные руки, а то и головы.

Татарский хан, припав к шее коня, выходит из боя. Следом за ним спешит Умбет, прикрывая хозяина. Русский воевода провожает их сожалеющим взглядом. Преследовать бесполезно. Конь-битюг силен, но медлителен. Да и войско не оставишь без вождя. Сейчас важнее всего победа, а посчитаться за прошлое можно и позже.

Ярость и напор русичей всего за несколько минут рассекают степное войско надвое, остатки которого рассеиваются, вслед за предводителем, спасаются бегством по обе стороны в лесу, откуда еще долго слышится сумасшедшее ржание коней.

Трубит победу рог Гордея. Русичи, радостные и воодушевленные, перестраиваются в походную колонну. Они поворачивают за своим вождем и скачут обратно по дороге к засеке. Скачут непоседы. Не сидится молодцам на печи, неймется за плугом, не радуют их даже праздники сельские! А грезятся им, гулякам, подвиги воинские, как защищают они землю родную от лютых ворогов! Мечтают парни о славе ратной, о том, чтобы песни о них складывали гусляры бродячие!

Вот тогда, мыслят себе, тогда только вернутся они во родимый дом и богатые и знаменитые. Вернутся и бросят к ногам зазнобушки, ноне тайной, сокровища несметные! Вот тогда-то можно и ожениться, отдохнуть в сельской тиши от бранного звона мечей и посвиста стрел (такое, правду сказать, случается крайне редко, ведь, коли не убьют на войне – так со временем былые мечты позабудутся, а зазнобы прежние уже замужем давно)! А с чего же начать? Известное дело с чего: «Прими, княже, на службу!» Князь принял, определил в дружину под начало воеводы, за которым они теперь и скачут.

На бранном поле остается множество павших татар. Большинство из них лежат скорчившись, или нелепо и страшно вывернув руки и шеи. Изредка встречаются мертвые русичи. Вот один из них. Он лежит молодой и могучий, широко и вольно раскинув в стороны руки и ноги, с оперенной стрелой в груди. Убитый воин, как бы закрывает собой, защищает родную землю.

Битва. Продолжение

Слетаются вороны, но вдруг с криками снова поднимаются ввысь. По дороге скачет новое войско кочевников, ведомое крупным степняком, отличающимся от прочих дорогой одеждой и властным взглядом. К нему подлетает на бешеной иноходи вороной скакун, несущий хана Тагая, что командовал недавно в бою. Он горячо начинает что-то объяснять, подкрепляя свою речь жестами. Вот его руки изображают клин. Вот он машет направо и налево, туда, куда скрылись его воины. Собеседник внимательно слушает, спокойно оглядывает местность. Немного подумав, начинает что-то говорить, так же помогая себе жестами. Разводит руки в стороны и потом резко сводит их, смыкает ладонями, словно клещами. Потом оглядывается и кричит две короткие фразы. Тут же его приказ от одного к другому сотнику по колонне передается криками назад.

Большие отряды степняков отделяются от основного войска и скачут налево и направо в лес, куда ранее скрылись после первого боя их соплеменники.

***

Гордей в центре рядом справа Санко, слева еще один сотник Заварза. Они едут в середине муромского заслона. Войско следует рысью, походной колонной, по трое в ряд, направляясь по дороге в сторону засеки. Командиры беседуют:

– Воевода, прислушайся, – говорит Заварза (черный с проседью, плечистый среднего роста воин), – справа и слева по лесам сучья трещат. Обходят нас супостаты! Коли шагу не прибавим – к татарину в куль угодим!

Гордей и Санко едут, некоторое время, молча, напряженно прислушиваясь. По обе стороны от дороги из глубины леса доносятся отдаленный топот копыт и треск ломаемых веток.

– Солнце закатится часа через два (говорит Санко). До засеки, почитай, верст пятнадцать осталось. Степные лошадки борзее наших будут. Однако, мы-то на дороге! Прибавим шагу – уйдем из куля.

– Нешто мы зайцы – от врага бегать (отвечает Гордей после небольшого раздумья)? Задержали мы поганых на один день, а надобно, на два! Пускай себе окружают! Заночуем в лесу. Когда сюда ехали, ручей я приглядел. Версты две до него осталось. Там отдохнем. Напоим коней ключевой водицей. Ночью коноеды татарские к нам не сунутся! А поутру – бой дадим! Бог даст – прорвем их куль, да и уйдем с честью, не как зайцы!

***

Розовый шар утреннего солнца проглядывает сквозь ветки. Ветрено. Леса шумят. Гул, похожий на шум моря, проходит по вершинам деревьев, рождает тревогу. На поляне, возле родника Гордей обводит взглядом четырех сотников, делается серьезным и говорит:

Будь я на месте наших ворогов – я бы на севере, там, где засека наша велик заслон поставил, дабы нам к своим не прорваться, либо с засеки подмогу отбить! Мыслю, что тысячу воев поганые там и оставят с главным ханом. Должно быть, и второй хан там будет…, потому, как третьему хану Тагаю поручат свою промашку исправлять. Он вчера от нас бегал. Нукеры его мыслить станут, мол, что сие за воевода Тагай, коли он с тысячей четыре сотни не перемог?! Теперь ему потребно будет со всею силою, а сие без малого три тысячи воев, нас в куле раздавить!

– А, что дозорные наши?

– Дозорные вестят, что кольцо сжимается, воевода! С юга и севера идут татары. Через полчаса они тут будут, – отвечает тревожно Заварза.

– С запада и того быстрее – через четверть часа. На востоке чаща непролазная – на коне не проехать. Посему оттуда ворога ждать через час-полтора, не раньше, – говорит спокойно Санко.

– Вот, что, други мои, ждать и сидеть тут в куле, покуда нас супостаты изничтожать станут – не след нам! Посему послушайте ноне провожатого нашего (Гордей, улыбаясь, легонько подталкивает вперед конопатого парнишку). Сказывай, парнек, но сказывай борзехонько, что давеча мне баял!

Чудин приседает на корточки и деловито чертит щепкой по сизому пеплу от прогоревшего костра, высунув от усердия язык. Он проводит линию:

– Сие дорога. Тут засека ваша (короткая линия поперек первой длинной). Мы тут ноне (чертит крест гораздо южнее засеки). Вот. А нам сюда надобно. Вдоль ручья до болота через дебри густые путь нам (еще одна линия уходит от креста далеко в сторону от засеки). Чрез болото тропка имеется (чертит широкую дугу, заканчивающуюся у линии засеки). Коли так пойдем неспешно, через препоны вражьи с боем – к вечеру, стало быть, на месте будем. На засеке, значит, – он поднимает голову от земли, глядит на всех ясными глазами.

– Ловко! – говорит Заварза, глядя на чертеж.

– Толково! – вторит ему Санко.

– Эге-гей, зычно, чтобы перекричать шум ветра, командует Гордей, забираясь на пень)! Всем меня слушать! Идите сюда! – гридни уже в доспехах, собравшиеся двумя кучами справа и слева от совещающихся командиров, подходят, становятся в тесный круг близ воеводы. Он, оглядев всех и дождавшись тишины, начинает говорить: «Сынки, враги с четырех сторон – будем прорываться (энергичный жест кулаком)! Поганых больше, однако, мы на своей земле! Так будем же ей, матушке, заступой! Все в нее поляжем, а степнякам не дадим срока! За время оно, что мы за собой татарина таскать станем – браты наши препону укрепят, сиречь засеку (указывает рукой на север)! За время оно и князь муромский поспеет с войском главным! На нас с вами ноне вся надежда города Мурома и всей земли русской. Держитесь, сынки, держитесь, други! Не гоже нам ноне о своем животе печься, а должно печься нам об отчине (он опять обводит всех взглядом)!

А посему: коней оставить, конь, знамо дело, через чащу и болото не ходок! С собой брать токмо оружие. Первыми – сотни Заварзы и Санко. Замыкают две иные сотни. Их я сам поведу. Пошли!

После того, как половина дружины уходит, Гордей спрыгивает с пня и быстро скрывается в лесу, уводя за собой остальных.

***

На ветвях большого дуба тесно расселись вороны. При таких порывах ветра они летают неохотно. В такой ветер воздушного змея запускать хорошо, а еще пустельге (малый сокол) привольно в небе: ее иногда так и зовут кое-где в южной Руси – бориветер.

Могучее дерево обтекает большая группа татар пеших, без коней, которая медленно развернутым фронтом пятится через лес, отступает. Их гонят русичи, преследуют также развернутым пешим фронтом (сотни Заварзы и Санко). Отряд русичей – гораздо меньше: на каждого гридня – четверо татар. Мелькают мечи и сабли. Сталкиваясь, оружие высекает искры. С той и другой стороны падают поверженные воины. Санко скользит на мгновение по черным птицам тяжелым стальным взглядом. Сражение постепенно перемещается дальше. Несколько секунд воронам виден только лес. Потом появляются: Веснушка проводник и, прикрывающие его щитами два дружинника. Недалеко от них рядом с дуплом вяза втыкается, прилетевшая, случайная стрела. Хоронившаяся там иволга, желтая, как одуванчик, вылетает из убежища и испуганно удирает, быстро-быстро махая черными крылышками.

Трое людей также медленно и настороженно движутся дальше и, наконец, скрываются за деревьями. Несколько секунд лес остается неподвижным. Вслед за первыми двумя «волнами» сражения катит третья и сразу за ней четвертая. Сперва появляется Гордей, ведущий вторую часть своей дружины, отступающей развернутым строем.

Их преследуют в огромной массе татары (они и русичи без коней). Так, что на каждого дружинника приходится по десять врагов. Отчаянная рубка. Вблизи видны искаженные яростью лица бойцов.

Эти «волны» также минуют дуб с воронами.

Санко впереди своей сотни, перед ним множество степняков: «А и неплохой день для вороньего пира, – говорит он следующим за ним воинам, – згей, черноперые, сей миг я вам стол накрою!»

Он матерым волком мечется туда-сюда, оставляя разрубленного почти пополам справа, и проткнутого насквозь слева. Еще один (слева) не успевает отскочить, как прочие татары и, споткнувшись, падает. Русский витязь одной рукой (в другой щит) поднимает меч над головой, единым движением кисти разворачивает его на 180 градусов острием вниз и пригвождает упавшего врага к земле, припав на одно колено. Он поднимает голову, спокойно и грозно поднимается.

От отпрянувшей, оробевшей кучи степняков отделяется обезумевший мститель с перекошенным лицом (брат только что убитого) и яростно визжа, кидается на кровника, замахивается и рубит саблей сверху. Санко отбивает удар мечом и, шагнув вперед, бьет татарина щитом и добивает, оглушенного, мечом. Сотник спокойно отклоняется от пущенной в него стрелы, поворачивает голову влево и зычно кричит:

– Эге-гей, Заварза, друже, наддай!

– Даю, друже, даю! – кричит тот, размахивая мечом, гоня перед собой целую ватагу степняков. Следом за ним ступает строй дружинников.

Санко поворачивает голову вправо:

– Эге-гей, Весяк, старинушка, ну-тка наддай тоже!

– Даю, даю, Жало! – отзывается громким басом седобородый, плечистый гридень и тут же сносит голову с плеч врагу.

Сотник наступает, презрительная усмешка кривит его губы. Перед ним, вопя и размахивая саблями, пятятся татары большой кучей, ровно шавки перед матерым волком. Ни один не смеет приблизиться, помня печальную участь своих покойных предшественников. Санко прикрывается от двух вражеских стрел, с противным звоном, клюнувшим его щит, и, оглянувшись, набрав побольше воздуха в легкие, кричит:

– Держись, воевода! Держись, Башка! – в ответ издалека доносится:

– Наддай, Жало, мы-то что? Мы следом! – Гордей крутит над головой огромную двуручную секиру. Меч мелковат для него в пешем бою. Даже двуручный, не то…, не по сердцу такое оружие воеводе, разве что для боя конного он этот меч использует. Вятская секира тоже мелковата, не говоря уже про малютку игрушечку-чекан. Одно время богатырь сражался окованной железом, тяжелой дубиной, пока однажды в стычке с наемниками норманами не разжился огромной секирой с двумя широкими лезвиями-рубилами на длинной удобной ручке. Ее-то он и держит теперь в обеих руках.