скачать книгу бесплатно
– Открою. Я изобретаю сверхэнергоёмкий электрический аккумулятор, способный вытеснить бензиновые двигатели.
– И ты думаешь сделать это в одиночку? Насколько я знаю, целые КБ и у нас, и за рубежом над этим бьются, а ничего путного пока не выходит.
– Зато я не завишу от заказчика, не связан узостью программ. Не получится аккумулятор, что-нибудь получше, может, выйдет, например, энергетический источник на каком-то новом принципе, сверхмощный и сверхминиатюрный. Кладёшь такой источник размером со спичечную коробку в свою сумку, и тебе не страшны стихии. Он обеспечит и отоплением, и освещением, и добудет пищу, а с помощью промежуточных устройств перенесёт куда угодно. Не лишняя вещь в приближении общественной гармонии.
– Никогда бы не подумала, что ты такой романтик, Слава, у тебя такая здоровая ирония по отношению к окружающему…
– Ты полагаешь, только к окружающему?
– Нет, я знаю, ты и к себе беспощадно ироничен. Тем более странно… Неужели ты вправду веришь, что изобретения могут нас приблизить к счастью? Мой отец рассказывал об ужасах чернобыльской аварии. Он добровольно туда поехал, он был врачом. Других спасал, а сам не уберегся… Когда он умирал, я проклинала изобретателей атомной энергии.
– Девочка… – произнёс Левенцов с оттенком укоризны. – Я понимаю твоё горе. Но зачем так огульно об изобретателях? Знаешь, мне тридцать пять уже. Ни кола, ни двора, ни семьи, ни близкого человека. Мои родители погибли в автокатастрофе, сестёр, братьев нет. Я, как проклятый, сажусь каждый вечер к рабочему столу и до ночи ломаю голову над безнадёжным делом, которое, как ты заметила, вряд ли сделает человечество счастливей. Знаешь, какие непростые монологи на этот счёт крутятся у меня в голове даже ночью в сновидениях! Иногда думаешь, может, я наркоман от изобретательства…
Проводив Аллу, Левенцов вдруг увидел, как замечательно хорошо на улице. Дневная жара сменилась уже вечерним ласковым теплом, схлынул транспортно-людской поток, было тихо. Улица, по которой он в рассеянности брёл, проходила мимо парка. Он завернул в него и в тени деревьев вспомнил про аллею, на которой встретился с Наташей. Он попытался вспомнить её лицо – не удалось: в памяти складывалось нечто притягательно приятное, но расплывчатое, без конкретных очертаний. Отчётливо вспомнился только её голос. Какое целомудренное было в этом голосе спокойствие и какие чеканной ясности согласные, смягчаемые придыханием! И неисчерпаемая нежность. Прямо как автономное живое существо воспринимался её голос. Как одушевлённая ласка женщины, счастливо утомлённой наслаждением. Женщина этого чуточку стыдилась, и это так мило отражалось в голосе…
Вспоминать Наташу было приятней, чем трудиться над изобретением. И Левенцов неожиданно подумал: «Гитару бы, в приятели шута, пить с ним вино всю ночь, грустить, глядеть на звёзды, песни петь да затевать проказы во дворце принцессы!»
4
Алла скинула в прихожей туфли, прошла на кухню, потом в библиотеку. Алевтина Владимировна Скобцева, её мать, сидела в кресле у окна с раскрытой книгой. Алла, неслышно подошла по толстому ковру и мягко повернула книгу вверх обложкой. Это был роман Стендаля: «Пармская обитель».
– Охота тебе такую старомодчину читать! – пожала Алла плечами.
Пятидесятилетняя Алевтина Владимировна, сохранившая редкую в такие годы привлекательность лица и женственно полнеющего тела, глянула на дочь своими вдумчивыми, красивыми глазами и сказала:
– Если бы над чтением этой «старомодчины» дала себе труд посидеть нынешняя молодёжь, глядишь, перестали бы днём водкой торговать, а вечером «новомодчину» смотреть по телевизору.
– Тебе бы легче стало, мам?
– Да хоть бы лавки их цыганские исчезли с улиц, и на том спасибо. А то давят на глаза, как фальшивая нота на уши.
– Мам, я подыскала место, – сообщила Алла. – С понедельника к работе приступлю.
– Сгораю от любопытства.
– Продавщицей в коммерческой лавке, мам.
Лицо у Алевтины Владимировны потемнело.
– Лучше не работай вовсе. Продержимся как-нибудь, пока по душе что-нибудь не сыщешь. Мы с твоим отцом четыре года жили на стипендию да тебя ещё растили и, как видишь, ничего, не померли.
– Я же не насовсем в продавщицы, мам, я своё дело заведу, я…
– Не юродствуй! – На лице у Алевтины Владимировны проступили розовые пятна. – Водкой она будет торговать!
– Не водкой, мам, там промтовары.
– А тряпками что, лучше? Добро бы ещё тряпки у них на человеческую одежду походили, а то действительно ведь тряпки размалёванные. Клоуны в такие одеваются, чтоб посмешнее было.
– Я в такие не ряжусь.
– Конечно, тебя образовали, воспитали, вкус привили эстетический, а ты из благодарности клоунским вкусам хочешь поспособствовать. Не стыдно, дочь? Покойный твой отец…
– Оставь в покое покойного отца, мам. Всё равно я не переменю решения. Скоро твоей зарплаты, мам, хорошо, если на баранку к чаю хватит. На шее у тебя сидеть я не желаю. И баранкой довольствоваться не хочу. И ты по-другому взглянешь, когда у нас ни в чём не станет недостатка. До тебя просто не дошло ещё, что мир переменился, сегодня надо выбирать одно из двух: или эстетические вкусы, или блага.
– Господи, о каких ты благах говоришь? У меня есть память о твоём отце, о Родине, которая была, пока не появились коммерсанты, о светлых идеалах, которые для нас были поважнее, чем баранка к чаю. У меня есть крыша над головой, нам с твоим отцом её бесплатно дали. У меня есть всё, какие ещё блага? Впрочем, кажется, уже не всё. Единственную мою дочь бес попутал! Уж лучше возвращайся, доченька в КОПА. Или устройся няней, медсестрой, уборщицей, дояркой, кем угодно, только не торговкой. Это то же воровство, неужели ты не понимаешь?..
– Библиотеку, мам, придётся заложить на время, мне нужен начальный капитал.
Алевтина Владимировна посмотрела на дочь недоверчивым, долгим взглядом, потом поднялась и пошла из библиотеки в спальню. Немного спустя пошла за нею Алла. Сев рядом с матерью на диван, Алла обняла её, виновато-ласково сказала:
– Вот увидишь, мам, всё будет хорошо.
И действительно, продавщицей в «комке» Алла проработала всего три месяца, цепко вглядываясь, вслушиваясь, вникая, она получила представление о конъюнктуре и, главное, наметила точки приложения капитала в планируемом обогащении. Незавидную стезю новоявленных российских коробейников Алла рассчитывала обойти. Она поглядывала на них, таскавших с тупыми лицами огромные саквояжи с вокзала на рынок и обратно, с тем раздражительным сочувствием, какое вызывает неразумный щенок или котёнок, выпрашивающий милосердие у двери, из которой его вытолкнули. Нет, ущербная игра не для неё.
Алла вышла на один радиозаводик, свёртывающий в финансовых тисках производство устаревшего образца проигрывателей. Пришлось идти на риск. Она заложила свои и мамины золотые вещи, папину библиотеку, заняла ещё уйму денег и налегке отправилась на тот заводик самолётом. Действуя где красноречием, где деньгами, где личным обаянием, ей удалось перекупить у заказчика одну из последних партий. Отправив проигрыватели железной дорогой, она налегке вернулась домой.
Груз пришёл через трое суток. Все эти дни мать демонстративно не разговаривала с ней. Зато успех предприятия превзошёл все ожидания. Предложенные магазинам проигрыватели были охотно приняты и распроданы в пять дней. Алла выкупила и золотые вещи, и библиотеку, и с долгами расплатилась, а с вырученной суммой вышла на производившую дублёнки фабрику, находившуюся всего в тысяче километров от их города. Рекогносцировка показала, что заказчик здесь покруче, чем на радиозаводике, за перекупку можно было и здоровьем поплатиться. Алла вышла на директора. Он оказался бравым мужчиной лет пятидесяти.
– Одна ночь, и партия дублёнок ваша по установленной цене, – заявил он напрямик.
– Цену мы подрегулируем, – ответила она. – Я не за дублёнку имею в виду цену, а за ночь. Не партию, а ранг постоянного заказчика для меня, и ночь ваша. Только непременное условие – предохранитель.
– Принимается, – сказал директор.
Выйдя наутро после беспокойной ночи из гостиницы, Алла заглянула в магазин фото-музыкальных товаров и не поверила глазам: в продаже были пластинки с мелодиями тридцатых-пятидесятых годов! Она закупила все, что были в магазине, отправив их домой по железной дороге в одном контейнере с дублёнками.
Пластинки разошлись в два дня по «бешеной» цене. Алле как-то не пришло в голову, что покупали их те, кому приходилось выбирать: или чай с баранкой, но без музыки, или чай с музыкой, но без баранки. Сбыт дублёнок занял больше месяца, потому что приходилось осторожничать, на рынке Алла и не мыслила высвечиваться с ними, сбывала через знакомых, приобретённых во время работы продавщицей. Чистая выручка опять превзошла все ожидания. Теперь у неё был капитал, с которым не стыдно выйти в зарубежье.
5
Наташа с Ксюшей пришли с работы домой в девятом часу вечера. Николай, как всегда, лежал на диване в одежде и ботинках, только плевал на пол не раз в пятиминутку, как обычно, а гораздо чаще. Такое изменение режима показывало, что он или чем-то сильно опечален, или не принял во весь день хотя бы граммов сто одеколона.
Ксюша тут же бросилась в драку с сиамской кошкой Муркой. На плевки отца она внимания не обращала. Он всегда плевался. Он даже ночью, если бывал пьян не до «отключки», специально просыпался, чтобы плюнуть.
– Случилось что? – встревоженно спросила мужа Наташа.
Скосив к жене порыжевшие от трезвого дня глаза, он в очередной раз плюнул и сердито буркнул:
– Завтра отправляют.
– А говорил, участковый дал отсрочку.
– Ага, верь ему! Ты, говорит, помнишь, о чём мы вчера с тобой говорили? А я говорю: «Я тебя вчера в упор не видел». А он говорит: «Ну тогда собирайся». Оказывается, он меня вчера пьяного до дома вёл, а я и не помню. На два года. В Удмуртию. Лагерь, говорит, в живописном месте.
– А где эта Удмуртия? – спросила Наташа. – На севере, юге или востоке от нас?
– А тебе не всё равно? Приготовь мои шмотки и пожрать что-нибудь в дорогу. – Николай привычно сплюнул. – Завтра к часу надо быть у психушки…
Наташа, опустившись на стул, с осуждением глядела на рыжие, непролазно густые, нечёсанные космы мужа.
– Так устала сегодня, – пожаловалась она. – Машина за машиной: то сахар, то конфеты… Хорошо, что завтра у меня на работе по графику выходной, хоть провожу тебя.
Муж сплюнул. Наташа, вздрогнув от прострела в натруженной пояснице, принялась выкидывать из шкафа на пол нестиранное бельё. Николай, прищурив один глаз, другой скосил на неё:
– Ты не очень, там казённое дадут.
Наташа молча отмахнулась. Всю ночь она стирала, штопала, готовила съестное. Утром Николай ушёл попрощаться с друзьями, и назад те принесли его в «отключке». В себя он пришёл лишь незадолго до отправления на сборный пункт. Наташа стала выговаривать мужу за безответственность.
– Напоследок, – возразил он грустно. – Два года теперь выпить не дадут. А то и насовсем излечут. Поседеть ведь можно, как подумаешь.
Время на сборном пункте тянулось медленно. Провожавшие украдкой наливали алкоголикам «на посошок». Наташа ничего на посошок взять не догадалась, и муж учащённо плевался. Она с трудом подавляла зевоту от бессонной ночи, не зная, о чём приличествует говорить при проводах в антиалкогольный лагерь. Наконец подошёл автобус.
– Напиши, если что будет надо, – сказала Наташа на прощанье.
– Дура! Что мне надо, ты не пришлёшь. А если и пришлёшь, всё равно не передадут. Ксюшу береги и себя. – Муж ткнулся лицом ей в плечо, и она еле разобрала приглушённое «прости»…
Наташа долго смотрела вслед ушедшему автобусу. Потом вспомнила об оставшейся дома без присмотра Ксюше. Из-за навалившихся внезапно хлопот с проводами мужа Наташа не смогла отвести дочь в детсад. Но Ксюша, как оказалось, в одиночестве не скучала: она самозабвенно дралась с Муркой.
Отсутствие мужа ощутилось в десятом часу вечера. Обычно в это время он приходил с работы. Он работал слесарем на автобазе, и там у них было принято после окончания рабочего дня поговорить о политике. Когда выпивка кончалась, кто-нибудь из шофёров садился за руль и мчался за добавкой. Для продолжения разговора. Когда кончалась добавка, ехали за следующей. В общем, домой муж приходил в десятом часу вечера. Наташа вдруг осознала всю безмерность срока, в продолжение которого не будет мужа. Неутомимо, как всегда, носилась по полу, по стенам и чуть ли не по потолку вперегонки с сиамской кошкой Ксюша. По обыкновению, бубнил не выключавшийся вечерами телевизор. Но без лежавшего на диване мужа стало пусто. Вспомнилось его прощальное «прости». Вспомнилась его прямо ребяческая радость, когда она давала ему утром пять рублей на опохмелку.
Несмотря на бессонную предыдущую ночь, Наташа долго не могла заснуть без привычного мужниного храпа. В пять утра гнусаво запищал будильник. Не открывая глаз, она нажала кнопку, чтобы он замолк, и несколько минут лежала, сопротивляясь властной силе жестокого слова «надо».
Когда, сдав Ксюшу с рук на руки нянечке в детском саду, Наташа пришла в магазин, у приёмного окна во дворе уже стояла машина с чёрным хлебом. Замзаведующей Лукьяновна, предав анафеме опаздывающего грузчика, приказала начинать разгрузку без него.
Грузчик Саша пришёл, когда машину уже разгрузили. Увидев в широком проёме задней двери его худенькую, малорослую фигурку, продавщицы дружно прыснули. Не рассмеяться при виде его испуганно-сосредоточенного пьяного лица было невозможно. Года полтора назад Саша, всегда слегка нетрезвый, запнулся о порог задней двери и упал вместе с коробкой, в которой было четыре трёхлитровых банки гранатового сока. Банки вдребезги разбились. Саше пришлось за них платить из своего кармана, вдобавок он сильно ушибся. С тех пор он переходил этот порог со всеми доступными ему мерами предосторожности. В шаге от непредсказуемого препятствия он остановился и носком дырявого ботинка стал ощупывать прилегавшую к порогу территорию, как если бы это была лужа неизвестной глубины. Убедившись, что «неглубоко», он перенёс через порог правую ступню и короткими рывками подтянул к порогу левую. Потом, сосредоточась, перебросил и её через порог и, сразу про него забыв, зашагал без напряжения, как посуху.
– Всё ржёте, лошадушки, – добродушно поприветствовал он продолжавших смеяться продавщиц.
Замзаведующей Лукьяновна, грузно переваливаясь на непомерно толстых ногах, двинулась на Сашу, точно крепостная башня. Приблизясь на дистанцию в три шага, дала залп отборной брани, от которой пятидесятилетний Саша стеснительно потупился. Мощную «артподготовку» Лукьяновна завершила угрожающей фразой, которой заканчивались все её посвящённые грузчику монологи:
– Ставлю перед заведующей вопрос о твоём увольнении.
Едва открыли магазин, как пришла машина с белым хлебом. В помощь грузчику Лукьяновна направила Наташу. Лотки с хлебом выскальзывали из пьяных Сашиных рук, батоны сыпались на землю, под машину. Он с кряхтением садился на помост и, неуклюже нагибаясь, вылавливал их оттуда, словно рыбу, остриём крюка, прямым назначением которого было доставать лотки от дальнего борта машины. «Поймав» батон, Саша рукавом халата старательно размазывал пятнышки мазута по всей его поверхности, потом начинал «охотиться» за следующим. Поэтому они затратили на разгрузку больше часа против тридцати минут по норме. Как раз пришла Лариса Гелиевна, заведующая магазином, и устроила им разнос. Саша после этого пошёл с бурчанием на двор курить. Наташа встала за прилавок в хлебном отделе, сменив Лукьяновну.
Утренний поток народа схлынул, время потянулось медленно. Люба, отпускавшая по соседству кофе, соки, булочную мелочь, пожаловалась на духоту.
– Да, жарко, – согласилась с ней Наташа.
– Вчера было не так жарко, правда?
– Да, сегодня жарче.
– Я не люблю, когда жарко.
– Я тоже.
– Время полдесятого всего.
– Да, скорей бы обед.
– До обеда ещё глаза вытаращишь.
– Только бы не привезли чего, я так устала. Обе ночи не спала. Мужа на два года в ЛТП отправила.
– Счастливая, – восхитилась Люба. – Мне бы своего куда отправить. Хоть бы на недельку.
Жуткий вопль и последовавший за ним залп разъярённой брани прервал их разговор. Кричала работавшая в кондитерском Лукьяновна. Саша, у которого немного тряслись с похмелья руки, высыпал пятьдесят килограммов сахарного песка не в контейнер под прилавком, как намеревался, а Лукьяновне на больные ноги. Лукьяновна разбушевалась не на шутку. Саша благоразумно удалился, поэтому её гнев перешёл на покупателей.
В обеденный перерыв Наташа пошла в столовую. Есть в такую жару не хотелось, можно было обойтись булкой с кофе, но она давно заметила, что перерыв не ощущается, если остаться обедать в магазине. Лучше бегом по жаре в столовую и обратно, чем неприязненно поджатые губы заведующей да пустые разговоры. Когда она вернулась из столовой, во дворе стояли две машины: одна – с соками, вторая – с печеньем трёх сортов и индийским чаем. Вся наличная живая сила была брошена на разгрузку, лишь Лукьяновна осталась «держать оборону» на всех прилавках.
В третьем часу пустили поступивший чай в продажу. Талоны на чай ещё не напечатали, пришлось отпускать его вместе с сахаром по «сахарным» талонам. Лукьяновна написала объявление: «Чай отпускается на два сахарных талона пачка», – и прикрепила его на самом видном месте на витрине. Как по волшебству, мгновенно набежал народ. Сначала Лукьяновна отвечала на вопросы мирно. Но вот одна старуха, протиснувшись к витрине и прочитав объявление, сняла очки и посмотрела на Лукьяновну с улыбкой превосходства.
– Тут написано: чай на сахарные талоны. А сахар тогда на какие?
Захлебнувшись ненавистью, Лукьяновна не ответила. Тогда старуха сделала надменное лицо.
– Обманываете народ! Себя небось не забываете!
В ответ Лукьяновна, не выдержав, дала матерный залп. К витрине продралась ещё одна старуха, в магазине хорошо известная. Материлась она изощрённее Лукьяновны, и прокуренный бас у неё был погуще, и не боялась она никого, поскольку, будучи героиней войны, имела справку, что по причине контузии может доходить до состояния, в котором за свои действия не отвечает. Дуэль между нею и Лукьяновной закончилась сокрушительным поражением последней. А героиня войны продемонстрировала неплохие вокальные способности, запев негритянским басом:
– И никто на свете не умеет лучше нас смеяться и шутить…
В помощь Лукьяновне Лариса Гелиевна перебросила на «чайный фронт» Наташу. Грузчик Саша между тем, обливаясь потом и бурча проклятия в чей-то смутный адрес, еле поспевал подтаскивать к прилавку мешки с сахарным песком.
В пять часов Наташа привычно пошла отпрашиваться на двадцать минут, чтобы сходить в детсад за Ксюшей. Лариса Гелиевна, как обычно, недовольно покривила губы.
С приходом Ксюши магазинная кошка в панике вскарабкалась по отвесной каменной стене под потолок. Ксюша накинула на шею Саше верёвочную петлю и стала водить его, счастливо покорного, по хозяйственной половине магазина между стоп коробок, ящиков, мешков. Заливистый и беззаботный Ксюшин смех, чуть от небольшой простуды с хрипотцой, и всё же нежный, донёсся до торгового зала и преобразил в улыбки лица уставших продавщиц.
Без одной минуты в семь приятно звякнул крюк на двери – кончена работа… Через полчаса, сопровождаемая крутящейся, как спутник, дочерью, Наташа вышла в тишину вечерней улицы. Тишина казалась фантастической. Было странно, что редкие прохожие не лезут с чеками под нос. Как будто из знойной пыли она вдруг окунулась в чистую, ласковую воду. Расслабясь, она ощутила усталость во всём теле.
Дома они сварили с дочерью сосисок с картошкой и поужинали. Ксюша принялась носиться вперегонки с Муркой. Наташа, включив телевизор, разделась, разобрала постель и, полулёжа на подушке стала смотреть кинофильм, но не досмотрела, сон сморил.
Ночью снился муж. Он плевался и настойчиво что-то ей доказывал, беспрерывно повторяя: «Дура!» Это любимое его к ней обращение звучало во сне так ласково, что она в тоске проснулась, будильник показывал половину третьего. Стоял он не на тумбочке возле кровати, а на книжной полке над столом – это означало, что на работу не вставать сегодня. Вместо ненавистного будильника разбудит утром Ксюша. Они приготовят что-нибудь вкусненькое на завтрак, потом, может быть, шитьём займутся. «Хорошо как! – изумилась Наташа, сладко потянувшись. – Целый день свободный! Никто не будет утром клянчить пять рублей на опохмелку, ни о ком не надо беспокоиться, как бы не попал в милицию, или не избили…» В дремотном её сознании греховно шевельнулась мысль: «Без мужа лучше!»
6
Томили духота и неподатливая изобретательская идея. Левенцов пошёл к Татищеву. У того и дверь, и окно были раскрыты настежь, и всё равно сигаретный дым стоял так густо, что некурящий Левенцов закашлялся. Татищев, в чёрных семейных трусах и голубой майке, зло смотрел на экран телевизора, показывали «Прожектор перестройки». При появлении Левенцова он щёлкнул выключателем и раздражённо пожаловался:
– В детство впали с этими своими хозрасчётами, бригадными подрядами, починами, прямо ликбез устраивают. Научи дурака богу молиться, так он лоб расшибёт!
– Какого дурака ты имеешь в виду, Глеб? – поинтересовался Слава. Передвинув одну из табуреток от стола к окну, он сел.
– Того, у которого на лбу клеймо от рождения имеется! – рявкнул Татищев. – В газетных фото эту кляксу ретушируют, но в век телевидения сатанинскую метку на лысине спрятать нельзя.
– Не пойму, чего ты злишься, Глеб? – удивился Левенцов. – Тебе-то какое дело до хозрасчётов и подрядов? По-моему, глупостью было их до сих пор не применять…
– Да? А ты знаешь, почему у нас в стране нет безработицы?
