скачать книгу бесплатно
Стрелец, бурно жестикулируя, вспоминал какую-то очень смешную историю о Чигиринском походе. Петр тоже стал слушать рыжеволосого бородатого здоровяка.
– Так вот, – говорил рыжий, – этот новичок не то от страха, не то от того, что чей-то съел, а може, просто так трусил… Но пока мы после обеда все почивали, этот засранец обгадил всю поляну вокруг. Я проснулся от того, что мне стало смрадно дышать. Встал я, глянул вокруг – мать честная, обложил сволочь со всех сторон, ступить некуда. Это ж надо так нагадить, что даже к пушке ни с какой стороны подойти нельзя, чтобы не испачкать не то что сапоги – порты дерьмом запачкать можно. Десятский подскочил, саблю выхватил, весь в говне, видать, поскользнулся где-то, орет матерно: где этот вражина, кто такое учудил, зарублю мерзавца… Замахал саблею да чуть опять не упал. Сказали ему, что новобранец, мол, трусит маненько… Где ты, кричит он, видишь «маненько», вся поляна плывет, турки и те меньше вреда за все время осады причинили, чем этот новобранец. Хорошо еще, что только один такой. Выгнать вон из лагеря! Немедля! Приказ есть приказ, открыли солдаты потайной лаз под стеной, подвели новобранца к туннелю, крикнули ему: «Иди-ка ты, засранец, к туркам и трави лучше басурман». И вытолкнув его из крепости, завалили лаз обратно. Кругом турки сидят в осаде, а этот засранец, оставляя за собой немалые следы, добрался-таки до леса и просидел там до окончания осады. А когда басурмане отошли, то он той же дорогой, сволочь, вернулся. Вот такие, братцы, чудеса бывали у нас под Чигирином…
Стрельцы от души посмеялись и стали громко и наперебой вспоминать каждый свою историю из недавно закончившейся войны.
Петра так же рассмешил случай с новобранцем, а так как сам он никакой байки не знал, то и участия в общем разговоре не принимал. Другие стрелецкие истории не вызвали у Петра такого же интереса, как предыдущая, и его мысли постепенно перенеслись в пещеру, к щенкам. «Как они там? – думал он. – Наверное, мазь уменьшила боль в лапах и теперь они весело играют друг с другом».
– А ты кто будешь-то, парень? – В общем шуме Петр услышал чей-то вопрос, но не обратил на него внимания и продолжал думать о своем.
– Эй, ты, долговязый, тебя спрашивают! – Петр почувствовал сильный толчок в бок, так что от неожиданности ойкнул и обернулся. Он увидел колючий и пронзительный взгляд широко расставленных глаз, смотревших на него в упор. Это был тот самый стрелец, который рассказывал историю про новобранца. Ему на вид было около тридцати лет. Широкое крестьянское лицо украшала пышная, растопыренная в разные стороны рыжеватая, но местами уже с проседью борода. На голове возвышалась шапка таких же нечесаных ярко рыжих волос. Одет он был в поношенный светло-синий кафтан, и желтые сапоги. Он с прищуром смотрел на Петра и при этом одной рукой, согнутой в локте, упирался о стол, а другой, захватывая в горсть свою бороду, ритмично ее поглаживая.
Ты че, контуженый али как? Те задали вопрос, а на вопрос надо отвечать, понятно? – И он наклонился еще ближе к Петру.
– Так ты кто?
– Постников я, Петр, – смутившись, назвался он, – определен сюда в обучение на лекаря.
– Как, как тебя зовут? – притворяясь, что не расслышал, переспросил рыжий стрелец.
– Петр Постников.
– Постников? – опять переспросил тот и, немного откинувшись назад, проговорил: – Слышь-ка, паря, а не о тебе ли вчера у нас в Земском приказе Митька Шестопал, ярыжка наш земской, сказывал историю одну, будто на Евпловке вчера перед заутреней конь иноземной повозки одного боярского отрока до смерти затоптал.
Петр напрягся, и его брови непроизвольно нахмурились. Он не ожидал, что слухи о вчерашнем происшествии так быстро распространятся.
– Да, это история со мной случилась, – подтвердил Петр.
– А как же так? – с недоумением продолжал стрелец и, ухмыльнувшись, посмотрел на товарищей. – Ты вроде как, по слухам, до смерти затоптанный конем был, а ноне здесь пред нами во всей своей красе сидишь. Чудно. Можа, ты точно контуженый чуток? Тогда, чур меня чур! – И стрелец замахал на Петра руками, как на нечистую силу, и разразился заливистым смехом, показывая свои кривые, желтые, но крепкие зубы. Товарищи поддержали его дружным хохотом.
– Вот только врет твой ярыжка, – с обидой в голосе проговорил Петр, – никакой я не боярский сын, а сын дьяка. И никакая лошадь меня до смерти не затаптывала! Просто я поскользнулся, ударился головой о хомут и потерял сознание. А иноземные доктора помогли мне подняться… Вот только шишка от ушиба на голове и осталась, – и Петр всем показал вздутие кожи на лбу. – Так что никакая лошадь меня не затаптывала, – повторил он.
– Ну, значит, не совсем контуженый. Если бы был сын боярский, то точно был бы контуженый, а раз дьяков сын, то наполовину. – И он опять весело засмеялся тем грубоватым смехом, каким может смеяться только мужик из сермяжного сословия.
– А как ты, сын дьяка, попал к нам школу? – с любопытством спросил молодой, похожий на казачка, безбородый стрелец.
– По милости государя.
– Выходит, и тебя, как и нас, по царскому указу силком заставили учиться? – изумился он.
– Почему силком? – в свою очередь удивился Петр. – Нет! Я сам попросился, я давно хотел изучать медицину. Да и тятенька мне посоветовал идти в лекарскую школу, чтобы стать доктором.
– Кем ты сказал стать – доктором?! – вытаращив на Петра глаза, сказал рыжий стрелец. Остальные с не меньшим изумлением посмотрели на Петра.
Слово «доктор» в то время применялось исключительно к иноземным специалистам и означало высшую ступень в медицинской иерархии.
– А где, скажи на милость, у нас учат на доктора? – с некоторой издевкой поинтересовался рыжий здоровяк. – Уж не у этого ли жидовина, который перед нашим носом целый год махал свиной костью, говоря, что это кость отрубленной ноги вора Стеньки Разина…
– У нас на доктора нигде не учат, – произнес с видом большого знатока до того сидевший молча юный попик Кирилл. – На доктора учат только в Европе.
Все повернулись к нему.
– Там для этого есть университеты и профессора, которые и обучают школяров разным наукам – юридическим, богословским и лекарским, – сказал Кирилл как человек, знающий, о чем говорит. Несмотря на юный возраст Кирилла ему верили и не сомневались в его осведомленности.
– В Европе! – с придыханием произнес один из стрельцов, и в его голосе почувствовалось неподдельное удивление.
– А как се папатают в энту Эвропу, стопы на тохтура утица, – прошепелявил, как будто жевал кашу, хилый, лет тринадцати, а может и меньше, совсем еще мелкий паренек. Это был, видимо, стрелецкий сын, у которого передние верхние и нижние зубы отсутствовали, отчего понять его было совсем трудно.
– Это кто еще тут в Европу захотел? – насмешливо проговорил рыжий и, подойдя к юнцу, посмотрел на него в упор, как бы показывая тем самым, что он его едва видит. – Ты кто таков?
– Я Никитка Лыков, сын стрельца Артамона, – съежившись под злым взглядом рыжего, ответил мальчик.
– Гляньте-ка, братцы, на эту шепелявую козявку, в Эвропу захотел – на дохтура «утица»! – передразнивая паренька, сказал стрелец. – Ты сам-то себя слышал, таракан безусый, что ты произнес? Куды тебе шепелявому в Европу, в Европе и своих беззубых хватает, зачем им еще и московские? Ты лучше скажи, где зубы-то потерял, поди о мамкину титьку обломал, или бабка Марфа на полатях тебе их повыпердила? – Раздался взрыв смеха. – А ну-ка, малец, раззявь свою пасть! Но-но, еще кочевряжишься, а ну покажь, сколько у тебя зубков-то осталось? – И он, смеясь, просунул свой толстый палец в рот мальчишки.
Паренек от неожиданности замотал головой и стал смешно со свистом отплевываться. Чем опять вызвал дружный смех стрельцов. Затем, вывернувшись, он закрыл рот руками и покраснел, на глаза у него навернулись слезы.
– Гляньте-ка на него, нежный какой, покраснел, как боярыня на выданье.
– «Утица на дохтура хочу», – передразнив еще раз мальчика, хмыкнул стрелец. – Ты хирургические инструменты и те волоком тащишь к доктору, вша ты не причесанная. – И стрелец ткнул пацана пальцем в лоб. – Какая тебе Европа? Ты приставлен к лечебным палатам на Рязанском подворье говно из-под стрельцов таскать, вот и таскай. – Стрелец сжал ладонь в мощный кулак и прислонил его ко лбу мальчишки. – Стукнуть бы тебя по балде, такая бы там Европа завертелась, что света белого невзвидел бы. – Он отвернулся, сплюнул на пол и забарабанил толстыми пальцами по дощатому столу. После этой, уже не смешной, тирады наступило неловкое молчание.
– Глянь, что деится! – закричал молодой, с белобрысой бородкой стрелец, указывая пальцем на быстро движущийся серый комок. – Мышь! И как шустро бежит-то. Интересно, куды она бежит?
Этот возглас разрядил напряжение, и все охотно приняли участие в обсуждении.
– К конопле, куды ж еще, – пробасил крупный, похожий на медведя стрелец.
Действительно, крупная мышь, с оглядками перемещалась по полу вдоль стены к сухому толстому снопу конопли, который почему-то висел не кроной вниз, как все образцы трав, а стеблями. Пеньковая веревка, которой был перевязан сноп, была такая длинная, что эти стебли практически стояли на полу. Казалось, мышь не бежит, а парит над поверхностью пола: ее толстое тело было настолько грузным, что под ним не было видно движения лап. Мгновение, и мышь, хоть и с трудом раздвинув острой мордочкой жесткие конопляные стебли, протиснула внутрь связки свое грузное тело. Сноп зашевелился и как будто ожил. Сухие стебли по мере продвижения мыши пощелкивали и потрескивали, а колосья наверху, словно от ветра, плавно заколыхались.
– Наверное, бедняга заболела, лечиться пошла, – предположил кто-то из стрельцов, имея в виду лечебные свойства конопли. Он хихикнул собственной шутке.
А что ты думаешь, – подхватил чернобровый, – мыши, как и люди, тоже болеют. Можь, у нее заклад (запор) али голова болит? Вот коноплянки пожует и излечится.
– Може, и так, – поддержали его несколько стрельцов.
– И представьте, лечиться будет без челобитной и безденежно! – добавил еще один, чем вызвал одобрительные возгласы товарищей.
– Не, ребятки, – снова встрял в разговор рыжий здоровяк. – Насчет головы – это вряд ли. Чему там болеть-то? Не голова, а прыщ. – Он показал фигу, в которой едва выступивший кончик большого пальца, изображал голову мыши. – А вот заклад – это могет быть…
– А ты-то откуда знаешь, Григорий? – смеясь, засомневался кто-то.
– А вот откуда! – ответил бородатый и со значением поднял указательный палец вверх, как бы призывая всех послушать его версию. Он подобрал полы своего кафтана и уселся на скамье так, чтобы всем его было видно.
– Вы видали, какая у этой мыши жопа? Во! – И он ладонями показал размер превышающий объем большого пушечного ядра. – А видали, с каким трудом она эту жопу в куст затащила?
– Ну да, как мешок с горохом! – сказал кто-то, и грохнул дружный хохот. – Во-во, – подтвердил рыжий стрелец, – про горох ты правильно смекнул. – Смотрите, как перевязь на кусте напряглась, того и гляди лопнет. Теперь представьте себе, братцы, – стрелец сделал паузу, а остальные напрягли внимание, – сейчас она нажрётся семян конопли, потом в течение ночи получит послабление, а завтра в первом часу дня здесь будет такое… – Стрелец сморщился и двумя пальцами заткнул себе обе ноздри, – такое, – повторил он, – что кукуйцы, – тут он большим пальцем через плечо показал на группу немецких учителей, стоящих у стола, – сюда неделю не войдут. Мышка маленькая, а вони сделает на целый приказ. Вот тогда мы погуляем.
Стрельцы загудели, замахали руками, и от души захохотали, радуясь шутке.
Глава десятая. Разбор
Неожиданно дверь распахнулась, и в класс быстрым уверенным шагом вошел подтянутый, с гладко выбритым лицом, лет под пятьдесят на вид, человек. Одет он был, судя по всему, по последней европейской моде. Становой удобный полукафтан из тонкого плотного голландского сукна, скроенный по-немецким лекалам, сидел на нем как влитой. Узкие темно-синие порты, плотно облегали бедра и застегивались у колен золочеными пуговицами. Светлые чулки подчеркивали стройность ног и придавали их владельцу щеголеватый вид. На нем были короткие башмаки с высокими каблуками и крупными медными пряжками. Голову украшал темно-коричневый парик с крупными буклями, падавшими на плечи. В руках он держал толстую пачку бумаги, перевязанную крест-накрест нитью. Суховатое и изрезанное неглубокими морщинами лицо казалось жестким, а пристальный, сверлящий взгляд был убедительнее любого слова. Поэтому, когда он вошел и окинул таким взглядом присутствующих, общий гомон в зале быстро стих.
– Кто это? – спросил Петр сидящего рядом Кирилла.
– Наш ректор, – шепотом ответил тот, – глава лекарской школы Аптекарского приказа, лейб-медик царя нашего государя Федора Алексеевича, доктор Лаврентий Блюментрост.
Ректор подошел к своим коллегам и поприветствовал их.
– «Guten Tag!» – услышал Петр его сдержанное приветствие. Затем он вполголоса начал о чем-то наставительно говорить докторам, от чего лица их то хмурились, то становились задумчивыми. Петр пристально смотрел на ректора, пытаясь сквозь гул, исходящий от разговаривающих, хоть и тихо между собой стрельцов, услышать, что-то из того, о чем говорил ректор.
– Ты чего так напрягся? – поинтересовался староста.
– Хочу понять, что он им говорит.
– А ты что, даже с такого расстояния можешь что-нибудь разобрать?
– Да! Нас специально обучали разбирать слова при любом шуме не только на слух, но и по губам. Тятенька сказывал, что толмач, переводчик или посланец Посольского приказа должен, кроме знания языков, уметь слышать шепот на расстоянии, оставаясь незамеченным. Поэтому и считается служба в Посольском приказе опасной.
– Ну и как, что-нибудь разобрал?
– Отдельные обрывки. Он говорит о каких-то раненых из-под Чигирина. – Петр вопросительно взглянул на Кирилла. – Сердится из-за дежурного… Мол, боярин Одоевский был очень зол… смертию, кажется, грозил… Но кому, не могу разобрать, стрельцы сильно шумят.
– Что-то случилось на подворье, – предположил Кирилл.
– Может быть… Петр тут же хотел о чем-то еще спросить старосту, но в этот момент доктор Блюментрост повернулся к стрельцам, и Кирилл, подняв руку, остановил его:
– Тс! Давай послушаем, что скажет ректор….
– Хочу с вами поделиться результатами сегодняшнего осмотра лечебных палат на Рязанском подворье, – холодно и без приветствия сказал ректор и сделал короткую паузу.
В зале усилилось шушуканье.
– Но перед тем как рассказать вам подробно о нашей инспекции, – ректор возвысил голос, как бы призывая стрельцов к тишине, – хочу напомнить вам, а кто забыл, рекомендую прочитать повторно, с чего начиналось ваше обучение. Вы помните, что в начале вашей учебы в лекарской школе аптекарь Яган Гутменш читал вам главы из книги «Гражданство обычаев детских». Так вот, в этой книге расписаны все правила поведения ученика в школе и дома. Одна из ее глав посвящена гигиене собственного тела. В ней говорится, что вы, пробудившись ото сна, должны совершить утреннюю молитву, затем умывание и сменить вчерашнюю одежду… А теперь о главном. На лекциях доктор Келлерман рассказывал вам, что больных и раненых стрельцов лечить только одним снадобьем недостаточно. Для того чтобы лечение стало полезным, тело больного или раненого, так же как и ваше, всегда должно содержаться в чистоте. Но многие стрельцы из-за болезни или ранений не в состоянии собственными силами поддерживать чистоту своего тела, поэтому им требуется помощь. Именно по этой причине в бытность царем великого князя Алексея Михайловича и были устроены лечебные палаты во многих монастырях и подворьях. И эту помощь должны оказывать назначенные из учащихся нашей школы дежурные. Сегодня в первом часу дня, – продолжал доктор Блюментрост, – глава Аптекарского приказа боярин Василий Федорович Одоевский и его помощник думный дьяк Андрей Андреевич Виниус по государеву указу проводили инспекционный осмотр лечебных палат на Рязанском подворье.
В зале стало тихо, стрельцы с неподдельным интересом прислушивались к тому, о чем говорил ректор.
– Вы знаете, но я повторяю для тех, кто забыл, – возвысил голос Блюментрост, – что по распоряжению главы Аптекарского приказа Василия Федоровича Одоевского каждый ученик лекарской школы раз в два месяца должен в течение недели круглосуточно дежурить в лечебных палатах и в Новой аптеке. – Блюментрост сделал паузу. В зале по-прежнему стояла напряженная тишина, слышалось только дыхание и нервное покашливание стрельцов. – Что же мы увидели сегодня, когда посетили лечебные палаты, где под попечительством школы Аптекарского приказа находятся больные и раненые? – Ректор строго посмотрел на учеников. – Дежурного подлекаря на месте нет, дежурный помощник подлекаря отсутствует. Палаты длительное время не проветривались, вошедшему с улицы человеку невозможно в них долго находиться, потому что ядовитый воздух режет глаза и отравляет горло. Шкуры, которыми укрываются больные, изъедены насекомыми и грызунами. Те, кто не может ходить, опорожняются под себя, в воздухе стоит смрад.
Доктор Блюментрост замолчал, а стрельцы зашептались между собой. Потом кто-то хмыкнул и не громко, но так, чтобы все услышали, произнес:
– Подумаешь, воздух плохой. Зашел бы он в церковь Николы Мокрого да понюхал бы, чем там пахнет.
– Особенно в праздники, – добавил кто-то, и стрельцы дружно хихикнули в кулаки.
Ректор Блюментрост никак не отреагировал на эти реплики и дал возможность ученикам переварить услышанную информацию, после чего строгим голосом продолжил:
– Случилось так, что, когда мы вошли в лечебные палаты, Андрей Андреевич в сумеречном свете увидел, что один из стрельцов лежит, отвернувшись к стене, и на нас не реагирует, проявляя тем самым непочтительность к знатным особам. А вы все знаете, что это считается проявлением оскорбления и виновный обычно строго наказывался. Андрей Андреевич подошел, отвернул овчину, которой тот стрелец был укрыт с головой, и хотел выговорить ему соответствующее недовольство, но тут же, закрыв рот рукой, стремглав выбежал на улицу, где его и вырвало. Боярин Василий Федорович так же не мог хоть сколько-нибудь находиться рядом и точно так же, не задерживаясь, вышел на воздух. Тогда я и мой коллега Яган Гутменш стали осматривать стрельца. Он оказался мертв! – Ректор сделал паузу, а затем продолжил: – На его сломанном бедре мы обнаружили большие язвенные дефекты. Нога была синюшна и раздута, как столб, кожа вокруг язв была зеленого цвета. Умерший стрелец лежал в огромной куче извергнутых его чревом полужидких, но уже наполовину застывших фекалий. Смерть стрельца, по мнению главного аптекаря Ягана Гутменша, наступила около двух дней назад. На это показывают сильно засохшие по краям фекалии и большое количество в раневых язвах червей, а также полностью опустевший мочевой пузырь. Как нам рассказали стрельцы, которые находились вместе с ним в палате, уже как неделю к ним никто не приходит, не перекладывает их настил, не убирает и не дает лечебное снадобье.
Доктор Блюментрост замолчал, ученики тоже притихли. Через минуту он проговорил:
– Василий Федорович был очень недоволен, что государевы ратники не имеют надлежащего ухода и лечения и находятся в условиях худших, чем грабители и воры в тюрьме. Он потребовал от меня учинить неотложный розыск нарушителей и отправить их на расспрос к дьяку Виниусу.
Стрельцы взбудоражились, закашляли, задвигали скамьями и снова зашептались между собой.
– Староста! – воскликнул ректор и окинул взглядом сидевших перед ним учеников. – Где староста!? – нетерпеливо повторил он.
– Я здесь, – отозвался Кирилл и вяло, как показалось Петру, поднялся с последней скамьи. Кирилл был невысокого роста, и когда он встал, ректор, чтобы его увидеть, вытянул шею и стал его отыскивать взглядом поверх голов.
– Скажи нам староста, кто из учеников на прошлой неделе был назначен дежурным уборщиком в лечебные палаты на Рязанском подворье?
– Я точно не помню, – разглядывая затылки сидевших перед ним стрельцов, проговорил Кирилл. – Мне кажется… хотя нет, не помню, забыл. – Кирилл нахмурился и исподлобья посмотрел на доктора Блюментроста. Узнав от Петра, о чем примерно только что шептался ректор со своими коллегами, он понял, что по вине дежурного в лечебных палатах произошло что-то нехорошее и виновного непременно накажут, и Кирилл решил по возможности не называть его имени. Но старого хитрого доктора на мякине не проведешь.
Доктор Блюментрост сразу догадался, что староста пытается выгородить виновника, чтобы тот избежал наказания. И тогда Блюментрост перевел взгляд на стрельцов и медленно, задерживая его на каждом, проговорил:
– Я понимаю, что староста, не называя имени дежурного, хочет защитить его и не желает прослыть предателем в глазах своих товарищей. Но вы все как будущие лекари должны знать и понимать, что пульку из плоти лучше вынуть сразу, чем ждать, когда из раны начнется гноетечение и в ране появятся черви. – Блюментрост в очередной раз сделал паузу. – Поэтому виновному лучше самому сознаться и покаяться, ведь все равно мы его найдем. Так кто был де…. – он хотел повторить вопрос, но не договорил. Из середины стрелецкой группы поднялся чернобровый, похожий на казачка парень в светло-зеленом кафтане, подпоясанном цветастым кушаком.
– Ну я был назначен дежурным помощником подлекаря на прошлой неделе. И что?
В его поведении чувствовалась некоторая нервозность и скованность, а голос звучал как-то нарочито грубо. Стрелец лихорадочно сдернул шапку с головы и в ожидании чего-то нехорошего исподлобья смотрел на ректора, скручивая и раскручивая шапку в руках.
– А вот и дежурный нашелся, – довольным голосом произнес доктор Блюментрост и посмотрел на Кирилла. При этом его хитровато-насмешливый взгляд говорил: «Ну что хотел слукавить, да вот не вышло!» И после некоторой паузы, повернувшись к стрельцу, строго сказал:
– Как звать тебя?
– Данилко я, Яхонтов, – сухо ответил юноша. И затем с гордостью добавил: – Сын стрелецкий.
Он всем своим видом хотел показать товарищам, что вот он такой разбитной, никого не боится и презирает в лице ректора всех иноземцев. Но в том, как он мял трясущимися руками шапку, чувствовались обеспокоенность и волнение.
– Который год в школе? – спросил его Блюментрост.
– Второй пошел, – опять сухо и коротко ответил Данилко.
Доктор Блюментрост понял, что нарочитой грубостью и односложными ответами тот хочет показать свое презрение к нему как к иноземцу. Такое отношение со стороны простого люда и мелкопоместного дворянства каждый житель Немецкой слободы встречал на Руси повсеместно. Народу не нравилось, что в их стране, в их городе живут люди чуждой им веры – и живут они в чистоте, благополучии и сытости. В то время как они, русские, живут впроголодь, едят ржаной хлеб вперемешку с лебедой, а мясо видят два-три раза в год, по большим церковным праздникам, – и то только жилы да кости. Ненависть у простых людей доходила иногда до рукоприкладства: подкараулят где-нибудь идущего в ночи иноземца, ударят дубьем по голове и ограбят. Но вскоре власти пресекли холопий произвол. Нескольких дворовых и какого-то сына боярского поймали, пытали на дыбе и те сознались в убийстве голландского купца. Виновные публично были биты кнутом и сосланы на каторгу в Сибирь на вечные времена. С тех пор нападения прекратились, но ненависть осталась. Поэтому люди теперь остерегались поднимать на иноземцев руку, а выражали свой протест против них немым укором – презрением.
– Тебе известно, – продолжал спрашивать ректор, – что по твоей вине лечебные палаты Рязанского подворья за время, пока тебя не было, превратились в отхожее место и рассадник заразы?
Стрелец хмыкнул, покачал головой, а потом простодушно ответил:
– Чудно говоришь, учитель. Откуда же мне это может быть известно, если я там неделю не был. – И он оглянулся на товарищей, ожидая с их стороны сочуствия. Те в свою очередь ободряюще подмигивали ему и выражали солидарность гримасами, но активной поддержки не проявили.
– А кто же эти палаты превратил в отхожее место? – спросил стрелец, как показалось доктору Блюментросту, с издевкой, хотя и с видом непорочного агнца. И в его голосе прозвучало искреннее, неподдельное любопытство, как будто речь шла о фокусе с цветными лентами, которые по мере представления меняли свой цвет, а не о здоровье людей. Этот невинно-издевательский вопрос возмутил ректора, и он зло спросил:
– Почему ты отсутствовал на дежурстве в лечебных палатах всю неделю?! – И его взгляд приобрел ледяной оттенок.
– Бате свому помогал, – резко ответил стрелец. – Он из Севска обоз гнал, так я этот обоз и охранял, лихих людей-то, сам знаешь, учитель, сколько на дороге. – Он сказал это без тени смущения, как будто охрана обоза была его главной и прямой обязанностью.
– А скажи мне, сын стрелецкий, – с расстановкой, смотря в упор на Данилу, спросил доктор Блюментрост, – когда год назад тебя по государеву указу определяли в обучение лекарскому делу ты, присягая на чиновней книге, что в Архангельском соборе в Кремле, в присутствии протопопа Федора с братией, клятву давал не пить, не бражничать, с воровскими людьми не знаться и у царского дела, – на этом слове доктор Блюментрост сделал акцент, – быть беспрестанно на месте и без государева указа службу не оставлять? А как поступил ты?
– Я не нарушал государева указа! – почти агрессивно выпалил казачок. – Я справно учил ботанику и хирургию. Был в полках при защите Чигирина, лечил раненых, вынимал пули из тела, ставил на раны примочки. Я знаю, как делать отвар. А говно убирать каждый день за больными и дворы мести я не буду. Это дело холопье! А я не холоп, я сын стрелецкий. – Данила выпалил это одним махом, смолк и насупился, ожидая, что последует дальше.