Светлейшая

– Ну, как? – поприветствовал Филиппа Мочениго – бодрый, свежий, довольный.

– Вроде ничего…

– Морская болезнь не мучила?

– Не до нее было… Смотрел, как гибнет наш корабль и трясся от страха…

– Да что ты! – рассмеялся Николо. – Этого и близко не было! Такие переделки «Дафне» – легкая прогулка, чтоб не забывала, как выглядит море.

– Я, признаться, впечатлен… Настоящий шторм.

– Ну шторм, не шторм, а немного покачало – это правда.

Вскоре на горизонте впереди отчетливо показалась земля. Волнение почти совсем стихло, а небосвод расчистился, открыв землю лучам светила. Кое-где были видны паруса кораблей. «Дафна» теперь шла совсем рядом с берегом.

– Нас снесло на юг, – пояснил Николо. – Мы заранее взяли севернее и чуть-чуть не угадали, но через час будем на месте.

Через час шебека действительно обогнула группу больших и маленьких островков и вошла в широкую бухту мимо двух небольших фортов. Миновав еще один островок, корабль встал на якорь недалеко от пирса. Моряки быстро спустили на воду лодку (и как ее только не унесло ночью?), Филипп с Николо погрузились в нее и двое матросов в несколько взмахов домчали их до причала.

Пола, без сомнения, была городком захолустным, совсем небольшим. Маленькие, вовсе не роскошные дома с рыжими крышами окружали невысокую скалу на которой располагалась ощетинившаяся каменными бастионами крепость. Вот и весь город, остальное – все древности да развалины. Но развалины, надо сказать, впечатляющие. Особенно удивил Филиппа неплохо сохранившийся римский амфитеатр. Подобные сооружения он, конечно, видел во Франции, когда проезжал Ним и Арль, но никак не ожидал обнаружить такое здесь.

– Знаешь, что, Филипп, – сказал с сомнением Мочениго, – я, кажется, продержу тебя в плену чуть дольше, чем обещал. Людям нужно дать отдохнуть, так что обратно отправимся завтра. Не возражаешь?

– Я же пленный, как я могу возражать? Я и сам, если честно, хочу выспаться.

– Черт возьми, а что ты делал ночью? Ладно. Сейчас отдадим бумаги и груз, переночуем в крепости, а завтра – домой.

– Хорошо, что в крепости, меня до сих пор качает…

– Пройдет. Привыкнешь. Я бы предложил сходить развлечься, но, честно говоря… местное пойло настолько отвратное, что его не выпьешь достаточно, чтобы позариться на местных красоток. Они так привлекательны, что даже я столько не осилю. Так что тутошние кабаки и единственный на всю Полу бордель подходят разве что для гарнизона, у которого нет выбора. Как подумаю, что меня скоро ожидает такое же…

Комендант крепости гостям был рад. Чувствовалось, что он бывает рад любому живому существу, с которым можно поговорить о Венеции, о море, о погоде, о чем угодно. Было видно, что гарнизонная тоска поглощала его, растворялась в его теле и его мыслях и сам он это прекрасно понимал. При виде коменданта Мочениго заметно погрустнел.

Дела с губернатором решились тоже быстро. Николо даже успел организовать Шато-Рено небольшую прогулку по местным достопримечательностям времен расцвета Римской империи: амфитеатр, храмы, остатки форума…

На другой день отправились в обратную дорогу. Вышли не очень рано, ближе к обеду. Как сказал Мочениго, чтобы войти в лагуну завтра, когда уже будет светло. Море, словно извиняясь за недавнюю суровость, было спокойным и гладким, на небе не облачка, а ветерок едва обдувал, не спасая от жары. Просто чудо, а не погода. Но почему-то у их капитана она не вызывала энтузиазма, и он постоянно недовольно поминал ее. Филиппу показалось, что он даже нервничал немного, хотя во время шторма казался гранитной скалой.

– Николо, почему капитан недоволен? – спросил Шато-Рено.

– Ветер слаб. Вчера видели ускокские лодки за Бриони. Это острова. Вот те, справа впереди.

– Ускоки могут напасть на нас? – удивился Филипп. – Но у нас же пушки!

– А у них лодки. Очень быстрые. А ветра нет… Ладно, если проскочим острова, то в открытом море они нас не найдут.

– Кто такие эти ускоки? Пираты?

– И пираты тоже. А вообще – славяне с юга. Сбежали от османов лет сто назад и расселились по побережью. С тех пор они турок ненавидят и мстят, как могут. Вообще-то они лихие воины, смелые, бесшабашные. Моряки отважные… Достойные противники.

– А почему ускоки нападают на венецианцев?

– Зарабатывают на жизнь. Сначала они грабили только турок, но, кто платит, тот и заказывает музыку.

– И кто сейчас заказывает музыку?

– Испанцы, конечно. А австрийцы их снабжают оружием, снаряжением, а теперь и просто воюют за них… Черт! Черт! Вспомнили! Кажется, они!

Шато-Рено посмотрел в сторону, указанную Николо и увидел две больших лодки, вышедших из-за островка и направляющихся им наперерез. Лодки были большими, длинными, издалека напоминавшими галеры, только без мачт. По десять-двенадцать весел с каждого борта синхронно поднимались и опускались в воду. Даже с расстояния никак ни меньше четверти лье было заметно, что скорость у лодок много превосходит скорость шебеки.

– Вернемся в Полу? – спросил капитан Помпео.

– Нет, – уверенно ответил Мочениго. – Прорвемся.

– Правый борт готовь! – тут же скомандовал капитан и несколько матросов бросились к двум пушкам.

– Командуй мористее, Энцо!

– Три румба влево! – крикнул капитан рулевому, и шебека послушно изменила курс.

Теперь лодки пиратов не перерезали курс «Дафны», а скорее догоняли ее. Чем дальше в море, тем веселей становился ветер, косые паруса шебеки наполнялись, она увеличивала ход, но лодки по-прежнему все еще сокращали с ней расстояние, хотя и значительно медленнее.

Моряки готовились к схватке: из трюма в ящике принесли мушкеты и пистолеты, за поясами матросов появились абордажные палаши и так любимые на севере Италии дюссаки, не говоря уже о кинжалах.

– Выбери, что по душе, – показал Николо на пистолеты в ящике, – возможно, будет жарко.

Шато-Рено взял относительно новый кремниевый пистолет и зарядил его вместе с моряками, заряжающими свое оружие. Шпага и кинжал были всегда при нем, так что теперь он был готов к бою.

Лодки пиратов продолжали приближаться к шебеке, но так могло продолжаться еще довольно долго. Вдруг один из матросов крикнул: «Прямо, справа!»

Все, как по команде отвернулись от преследующих их пиратов и посмотрели вперед – не далее, как в четверти лье прямо на них шли еще две лодки ускоков.

– Дьявол… – процедил сквозь зубы капитан и крикнул: – Левый борт готовь!

– Кажется, это засада, – с философским отрешением произнес Мочениго. – Готовься, у нас несколько минут, не больше.

– Почему они не боятся наших пушек?

– Вероятно, приняли нас за торговца. А пушки наши нам мало помогут. Их всего по две на борт, мы ни за что не попадем в них, если развернемся бортом. Если остановимся и примем бой – они возьмут нас на абордаж. В четырех лодках их не меньше сотни, у нас нет шансов.

– А если стрелять не останавливаясь?

– Они тоже не дураки – идут на встречном курсе. Если мы попробуем вырваться, сменим галс, то произойдет то, о чем я говорил – нас возьмут с двух бортов. Поэтому единственный наш шанс – успеть разобраться с теми, что впереди, пока не подоспели те, что сзади! А стрелять по лодкам, когда они уже рядом с нами не получится – они будут в мертвой зоне!

Все эти морские премудрости Филипп впитывал быстро, пропуская то, что не понимал. Основное, впрочем, он прекрасно понял. Да и что тут не понять? Пушки почти бесполезны, лодки ускоков движутся быстрее и пиратов больше сотни, а на «Дафне» нет и двадцати человек. Почему-то не было страха. Позапрошлой ночью, когда они боролись с волнами и ветром, страх был, это точно, особенно поначалу. А сейчас – не было. Видимо, правду говорят, что пугать может только еще неизвестное и непонятное, а с вооруженными до зубов людьми – что же неизвестного и непонятного? Как говориться, наливай да пей.

Мочениго тем временем о чем-то говорил с капитаном и тем из его помощников, что стоял у руля. Все они посматривали на паруса, а Николо указывал на стремительно приближающиеся лодки. Очевидно, достигнув здесь понимания, Мочениго бросился к матросам, державшим в руках пальники у пушек правого борта и, активно жестикулируя, объяснил что-то и им тоже.

Меж тем лодки ускоков были уже шагах в ста. Они чуть разошлись и приближались к шебеке с двух сторон. Можно было даже различать лица пиратов и слышать команды, раздававшиеся на лодках. Команд, состоящих из каких-то шипящих и свистящих звуков, Филипп, конечно, не понимал, но внешний облик ускоков был примечательным. Все они без исключения были с длинными вислыми усами, некоторые с бородами, у большинства волосы были заплетены в косу, а голову покрывал либо платок, либо маленькая круглая шапка. Белые рубахи с длинными, почти до пояса вырезами были расшиты на плечах и рукавах красными узорами; многие ускоки вообще не имели рубах – одни лишь серые штаны и красные кушаки, а вооружены они были примерно так же, как и моряки на «Дафне».

Шато-Рено охватило радостное возбуждение, он совершенно не думал о возможной смерти, он жаждал боя!

Первая из лодок, которая надвигалась с правого борта, резко пошла на сближение. Ее матросы, те что не сидели на веслах, уже приготовили длинные крючья на веревках и готовились их бросать, как вдруг Мочениго обернулся к корме, махнул рукой и крикнул рулевому: «Давай!»

Шато-Рено едва успел схватиться за мачту, чтобы его не бросило на правый борт, ибо рулевой заложил поворот, шебека, застонав, так сильно накренилась, что через порты орудий стало снова видно подошедшую вплотную пиратскую лодку. И в это мгновение раздались два выстрела, почти слившихся в один. Тут же из-за борта полетели вверх куски лодочной обшивки и еще что-то – как минимум одно ядро попало в цель! Лодка пиратов тонула и им стало не до «Дафны», но с левого борта в то же время взвились крюки с четырьмя жалами и начали один за другим цепляться за борт корабля. Несмотря на маневр шебеки пиратской лодке удивительным образом удалось ускользнуть от удара корпуса «Дафны».

– Кошки не рубить! – кричал капитан. – Прикрываться бортом!

Но один из матросов не последовал команде и, высунувшись за борт, своим палашом попробовал перерубить веревку, привязанную к крюку. За это он тут же поплатился пулевым ранением в руку и упал на палубу.

Сразу же показались и первые ускоки, ловко карабкающиеся на борт шебеки. Теперь уже с десяток венецианцев дали дружный залп из мушкетов и трое или четверо пиратов свалились в воду. Но ускоков было еще много, они лезли и лезли на палубу; прозвучало еще несколько недружных выстрелов, еще два или три пирата упали, теперь уже на палубу – началась рукопашная схватка.

Филипп бросился вперед, столкнулся со здоровенным пиратом с крупным красным лицом и не раздумывая выстрелил ему в грудь. Промахнуться было невозможно – его противник рухнул, но за ним тут же вырос другой. После первых же отраженных шпагой ударов Шато-Рено пожалел, что не взял предложенный палаш или дюссак – шпага была не тем оружием, какое нужно при абордаже: тяжелая и размахнуться сложно. Хорошо, что долго ему не пришлось ею орудовать – кто-то из венецианцев, что освободился от своего «партнера», махнул палашом по шее противника Филиппа, тот пошатнулся и Шато-Рено хладнокровно проткнул его.

Благодаря применению огнестрельного оружия на начальном этапе боя команда «Дафны» получила численный перевес над пиратами, хотя каждый из ускоков по-отдельности явно превосходил матросов шебеки – немногие из них могли драться с такой ловкостью, а главное, с таким бешенством, словно ожившие древние берсеркеры. Последние пятеро ускоков как по команде развернулись и прыгнули в лодку, которая, хоть и лишилась большинства гребцов, все-равно быстро удалилась от «Дафны».

Но один из пиратов все-таки не успел последовать за своими товарищами. Он был зажат у грот-мачты и отчаянно отбивался от четверых, наседающих на него матросов. На мокром от пота лице со слипшимися черными волосами не было ни злости, ни обреченности. Пожалуй, он действовал даже хладнокровно, насколько хладнокровно может действовать человек, со всех сторон окруженный врагами. В это время капитан деловито достал из-за пояса еще не разряженный пистолет и как человек, у которого мало времени на подобные развлечения, направил оружие на пирата.

– Нет, Энцо! – быстро сказал Мочениго, и капитан опустил пистолет. Схватка тоже замерла, и тяжело дышащий ускок, не опуская оружия, посмотрел на Николо. Тот сделал недвусмысленный знак, предложив пирату прыгнуть за борт, что тот, не раздумывая, и проделал.

– Капитан! – крикнул меж тем рулевой и показал назад. Из двух преследовавших их лодок теперь осталась только одна, а вторая оказывала помощь товарищам с потопленного суденышка. Но и эта, преследующая их лодка, сойдясь с той, на которой спаслись бегством после неудачного абордажа пираты, остановилась и отказалась от погони. Кажется, все. Победа…

Трупы пиратов выкинули за борт. Среди экипажа «Дафны» двое было убито, четверо ранено, но не серьезно. Даже пулевое ранение первого раненого в этом бою матроса прошило руку на вылет, не задев кость. В общем, как подвел итог Мочениго, обошлись малой кровью. Правда, при словах о малой крови Филиппа немного покоробило – чего-чего, а крови было хоть отбавляй, после боя казалось, что вся палуба скользкая от нее. Но морская вода и несколько швабр быстро исправили дело – по мокрым, теперь уже от воды, доскам снова можно было передвигаться, не боясь поскользнуться…

– Почему ты его отпустил? – спросил Шато-Рено, приводя в порядок и обтирая свое оружие. – Его можно было взять в плен…

– Этого? – с сомнением произнес Николо. – Вряд ли. А впрочем, даже если бы и взяли… Зачем? Развлечь горожан?

– Его бы казнили?

– Однозначно. После того, что они сделали с адмиралом Веньеро четыре года назад…

– Тот Веньеро, что сейчас командует флотом?

– Нет, другой.

– И что же они сделали?

– Выживших с его галеры – казнили, а адмиралу отрубили голову, вырезали сердце, зажарили и съели. Говорят еще, что кровь его пили…

– Это же наверняка чушь!

– Наверняка… Хотя среди их народа ходит много преданий об упырях и кровопийцах.

– И как их казнят у вас?

– По-разному. Могут просто голову отрубить, если особо ни в чем не виноват, могут на кол посадить, а в последнее время все больше дубиной.

– Чем?

– Ну, обухом бьют по голове. Если сильно провинился, то сначала расплющивают руки, ноги… А потом по голове. Обычно одного-двух ударов всегда хватает.

– Правильно, что ты его отпустил… – произнес Филипп после небольшого раздумья.

– Не знаю. Может, представил себя на его месте… Я уже говорил, что они, в общем-то, храбрые воины и не заслуживают такой смерти… Хотя, пожалуй, пристрелить этого мерзавца все-таки и было нужно.

Глава 6 Монастырская добродетель в Венецианской лагуне

В одежде, пропитанной солью, с трехдневной щетиной и вытянувшимся лицом он появился наконец дома. Дверь была открыта, значит, Жак ждет. Дом. Его новый дом, очередной…

– Сударь… – расплылся в счастливой улыбке Жак, и это было трогательно. Парень по-прежнему своей улыбкой мог растопить сердце… То ли он не разучился улыбаться, то ли сердце еще не зачерствело.

– Надеюсь, Жак, вы меня еще не похоронили? – не нашел сказать ничего умнее Шато-Рено.

– Сударь, мы переживали, вообще-то! – теперь в голосе Жака появился упрек и недовольство. – Вы бы предупредили хотя бы…

Филипп ничего не ответил на претензии Жака, позволявшего себе иногда такие вольности по отношению к господину. Все-таки он был не просто слуга. И оба это понимали.

На лестнице послышались тяжелые, уверенные шаги и Шато-Рено понял, что сейчас ему, вероятно, придется услышать еще один упрек. В общем-то, справедливый.

– Есть успехи? – спросил Рошфор, открыв дверь.

На душе скользнуло нечто вроде обиды: три дня не слуху, не духу – хотя бы для приличия показал, что волновался…

– Есть… – ответил Шато-Рено. – Я остался жив.

– Это немаловажно, и с этим я вас поздравляю, но… в следующий раз… хотя бы намекните, право. А то я уже устал отвечать на вопросы вашего оруженосца и успокаивать его.

«Все-таки волновался», – с глупым удовлетворением подумал Филипп, а вслух произнес:

– Извините, Рошфор, я был в плену.

– Вот как? Сбежали? Или выкупились?

– Выкупился…

– И чем же, если не секрет?

– Тем, что поучаствовал в небольшой одиссее. Сначала – чуть не утонул в шторм, потом – чуть на самом деле не попал в плен к ускокам. Но отбился, как видите.

– Насыщенно отдохнули. Человек нашей профессии должен иногда отдыхать от умственной деятельности… Правильно ли я догадываюсь, что в плен вас взял господин Мочениго?

– Правильно. Повязал прямо на Сан-Марко…

– Хорошо… Но я хочу сказать, что теперь, Шато-Рено, вы серьезно задолжали.

– Кому?

– Госпоже Фроскезе. Вернее, ее юной родственнице. Мне пришлось сказать, что вас отозвали срочные дела.

– Франческа спрашивала обо мне?

– Хуже того. По моим ответам она догадалась, что я сам потерял вас. Девочка, надо признать, не глупа. Ну и женское чутье, конечно… Так что приводите себя в порядок – сегодня вечером вас будут ждать.

***

В зал зашли, как старые знакомые. И приняты были также. Хотя гостей в доме Джулии Фроскезе всегда принимали радушно. Даже Шато-Рено здесь уже многих знал, Рошфор, наверное, знал почти всех. Еще бы, каждый вечер, как на службу… Франчески еще не было. Придет ли она сегодня?.. Главное, чтобы не пришел Мочениго…

Франческа появилась. На этот раз без матери и в другом платье. Цвет его был бледно-желтым, почти белым и очень шел девушке. Впрочем, красоте и юности подходит все.

Госпожа Фроскезе больше не представляла гостям свою племянницу. Видимо, ее и так уже почти все здесь знали. Франческа подошла к Джулии, поздоровалась. Тут же трое мужчин напросились поцеловать руку «прекрасной Франческе». Почему-то это вызвало у Шато-Рено неудовольствие. Он поймал взгляд девушки и поклонился ей, а она просто улыбнулась.

В этот вечер Франческа уже не сидела все время одиноко у стены. Она перемещалась по залу, сама ни с кем не заговаривала, но в одиночестве не оставалась ни на минуту. Кто-то постоянно лез к ней со своей навязчивой любезностью, плоскими шутками и похотливым блеском в глазах, которые стали раздражать Филиппа.

«Спокойнее, – сказал он сам себе, – не хватало еще из-за девчонки дуэль затеять».

К Филиппу подошел Иоаннис Ангелос и заговорил о Париже, в котором, по словам греческого купца, он был один раз, но тот оставил у него невероятные воспоминания. Шато-Рено вежливо ответил, что Венеция восхитительна и производит гораздо большее впечатление.

– Не нахожу здесь ничего восхитительного! – сказал грек. – Кроме госпожи Фроскезе, конечно. В Париже чувствуется власть, сила! Как в Константинополе. Это вершина пирамиды: стройной, крепкой, надежной и понятной. А Венеция – рыхлая земляная куча, которая сама не знает, чего хочет!

– Почему же вы здесь? – улыбнулся Филипп.

– Как почему? Торговля! У меня партнеры и в Константинополе, и в Кандии, и в Яффе. А потом… Жить здесь, в общем-то, приятно. Развлечений хватает: от самых утонченных, до самых невзыскательных и порочных. Были бы деньги…

Ангелос заговорил о политике и последних событиях. Шато-Рено отвечал, но мысли его и взгляды постоянно обращались к Франческе, вокруг которой продолжали виться ухажеры. В конце концов разговорчивый грек отстал и, поклонившись, оставил Филиппа одного.

Рошфор тем временем был в центре внимания наравне с хозяйкой. Он что-то рассказывал, шутил, его шуткам смеялись, а госпожа Фроскезе, кажется, ничуть не ревновала к его популярности среди гостей. Вообще его друг, безусловно, стал своим в этом обществе и перенял все его правила и традиции. Одной из таких традиций, очевидно, было потребовать, чтобы хозяйка прочла что-нибудь из своих сочинений. Он и потребовал, а остальные будто только и ждали этой команды, чтобы радостными воплями поддержать его просьбу:

– Хоть несколько строк!

– Умоляем вас, божественная!

Хозяйка не сопротивлялась и в наступившей тишине начала читать. Ее голос казался при этом совсем другим: трепетным, страдающим, словно смеялась и разговаривала только что одна женщина, а стихи читала другая:

То верность, названная Франко, пишет:

Кротка, нежна, как раньше влюблена;

Которая вдали одним тобой лишь дышит.

Увы, цветов я слишком долго лишена

С полей Адрии, где моя душа

Живет. Ушли желанья, есть лишь тишина:

Стремленье к свету я не удержав,

Сгораю, таю, верю и страдаю;

Лишь болью себя к жизни привязав,

Я сердце раненое пыткой укрощаю.

Когда вокруг все тягостнее звуки,

Смахнуть слезу украдкой привыкаю.

Что говорю, то больше не напишут руки:

Жизнь без тебя мне смерть и кара злая,

А наслаждения – страдания и муки.

Аплодисменты и возгласы восхищения грозили обвалить потолок, а госпожа Фроскезе загадочно улыбнулась и, дождавшись окончания изъявлений восторга, произнесла:

– Спасибо, господа, но сегодня я вам читала не свои стихи.

– Не поверю! – воскликнул седой полноватый мужчина (кажется, сенатор или из Совета сорока – Филипп точно не помнил).

– Их написала Вероника Франко11 почти полвека назад. Но мне приятно, что они вам понравились.

Только во время чтения Франческа наконец осталась одна. Шато-Рено воспользовался этим и подошел к девушке.

– И вам понравилось? – спросил Филипп.

– Стихи великолепны, хоть и звучат по старому, – серьезно ответила Франческа. – Мне так никогда не написать, даже пробовать не стоит.

– Пробовать всегда стоит. Сначала может не получаться, а потом вдруг раз – и получится.

– Вы когда-нибудь писали стихи?

– Нет вообще-то.

– А говорите… – улыбнулась девушка. – Что с вами случилось? Куда вы пропали?

– Были некоторые дела… Почему вы решили, что со мной что-то случилось?

– С мужчинами это регулярно происходит.

– Только с мужчинами? – теперь улыбнулся Шато-Рено. – А с женщинами?

– Это ведь мужчины падают с лошади, тонут в море, убивают друг друга. И оставляют после себя молодых вдов. Разве бывает наоборот? Я сказала что-то не то? Почему вы погрустнели?

– Нет… просто я вспомнил об одной девушке. Ее убили, и юноша, который ее любил… как раз почувствовал себя вдовцом.

– Вы знали эту девушку, Филипп? – взволнованно посмотрела ему в глаза Франческа.

– Я видел ее… когда она была жива.

– Как она выглядела?

– Зачем это вам?..

– Ответьте! Прошу вас!

– У нее были светлые волосы… серые глаза… Она часто была грустна и редко улыбалась… но была очень добра и нежна… Она была благородна и смела… Почему у вас слезы?

– Потому что у вас дрожит голос.

– Вроде нет…

Франческа отвернулась, смахнула слезы и через некоторое время голосом снова спокойным сказала:

– Я пойду.

– Я провожу вас.

– До двери?

– До дома.

– Это лишне, я живу в соседнем.

– Все-равно.

– Хорошо…

Франческа попрощалась с Джулией и, сопровождаемая Филиппом, покинула зал. Дом ее действительно примыкал к дому госпожи Фроскезе. Шато-Рено с девушкой остановились у двери.

– Что вы делаете днем? – спросил Шато-Рено.

– Читаю, занимаюсь с учителем.

– И что вы изучаете?

– Кажется, все подряд… А завтра я хочу навестить сестру.

– В монастыре?

– Да. В Санта-Мария-дельи-Анджели, на Мурано.

– Вы поплывете одна?

– Вы хотите меня сопроводить? – девушка снова улыбалась.

– Хотя бы до Мурано. В женский-то монастырь меня, вероятно, не пустят…

– В этот пустят, – весело произнесла Франческа. – Что ж, для вас это может быть интересно… Приходите за мной завтра в десять.

***

На покрытой мелкой рябью поверхности лагуны, как тысячи быстро мерцающих огоньков, отражались игривые лучи солнца. Гондола неспешно приближалась ко все увеличивающемуся в размерах острову, который уже казался больше, чем оставшаяся позади Венеция.

Гондольер делал понимающий вид: молодой господин везет девочку на Мурано. Ну ясно зачем. Почему только так далеко? Ближе места не нашли, что ли? И что за нравы пошли – она же совсем ребенок! Ну понятно, когда старый сенатор охоч до малолеток – его уж кроме таких девочек ничто, может, и не разогреет, но этот-то! Не-ет, вырождается все… И чего им только на Мурано приспичило? Венеции им мало! Хотя девочка, конечно, выглядит вполне приличной, не потаскушка какая… Может, брат с сестрой? Да ну! А то я не видел… Брат… Сестра… Вон как сестра его глазами пожирает, того и гляди подол прямо здесь задерет… Да… дела… Вырождается все…

– А где на Мурано, сеньор? – спросил гондольер самым заискивающим тоном.

– Монастырь Санта-Мария, – вместо Филиппа ответила Франческа.

– Домчимся вмиг, госпожа! – угодливо сказал гондольер и подумал: «Монастырь! Господи, да что же это творится-то!»