Моя армейская жизнь

Мне вручили деньги и отправили в магазин.

Очередь в магазин тянулась с улицы. Я протиснулся в двери, чтобы справиться о наличии водки. На меня заорали и стали толкать…

Я проснулся.

От неясного гула голосов, топота ног по деревянному полу дрожали стенки в казарме. В рассветной полутьме метались фигуры полуодетых людей.

– Что это? – спросил я у соседа Алика Утеева.

– Это у танкистов. Тревога, – он сладко зевнул. – Это не нас, спи!

Первое задание.

Несмотря ни на что, утром я встал в превосходном настроении.

Гвардеец, военный человек – новая жизнь манила и интриговала меня. Мне немедленно захотелось совершить какой-нибудь подвиг.

Например, закрыть грудью вражеский пулемет. Но только чтобы его в этот момент заклинило. Или кончились патроны.

Или поднять людей в атаку с криком:

– Ура!

Но что бы враг испугался и побежал. А не стал отстреливаться.

Или ползти по-пластунски, на животе, чтобы передать важный пакет. Или взорвать мост. Или зажать зубами оборванный телефонный провод и восстановить порушенную связь. Но чтобы гаишники обязательно перекрывали движение, когда буду пересекать дорогу, чтобы меня не раздавили как бесполезную гусеницу.

Словом, хотелось выполнить трудную боевую задачу, остаться живым и скромно ждать в уголке награду и славу.

А с понедельника я решил готовить себя. Заниматься зарядкой, обливаться холодной водой, дважды в день чистить зубы. И обязательно отдыхать после обеда в мертвый час. Если, конечно, он будет – как в пионерлагере.

И меня совсем не напрягло, когда прапорщик Тищенко прямо с утра взял меня в оборот.

– Солдат должен уметь все! – объявил он.

– Так точно! – молодцевато вытянувшись, подтвердил я.

– Голосистый! – заметил он. – А пилить и колоть дрова умеешь?

– Так точно!

– Вот сегодня этим и займешься!

– Это боевая задача? – спросил я.

– Самая боевая! – подтвердил прапорщик.

– В рамках конверсии? – уточнил я.

– Именно. В этих рамках. А можно на козлах. Это удобнее.

– Есть! Разрешите выполнять?

– Ладно, – размягчился прапорщик, – пойдешь с Утеевым и Рахмановым.

– Разрешите быть старшим группы?

– Командовать хочешь?

– Так точно! Есть! Слушаюсь!

– Вот и слушайся… А старшим у вас будет Утеев. Утеев, помнишь, куда идти?

– Ага.

– Что такое ага? – возмутился прапорщик.

– Есть!

– Ну, идите.

– Так надо пилить и колоть дрова? – переспросил я.

– Ну да! – подтвердил Тищенко, вглядываясь в мое лицо.

– Слышали? – повернулся я к своим напарникам.

– Да.

Я задержался возле прапорщика.

– Зря вы не сделали меня старшим. Что-то я в них сомневаюсь.

Тищенко пробуравил меня взглядом. Но не заметил в моих чистых голубых глазах ничего кроме горячего желания добросовестно выполнять приказ.

– Ты не сомневайся, – напутствовал он меня. – Ты действуй.

Мы подошли к сараю. Как сказал Утеев, это был сарай нашего прапорщика. Прямо посередине сарая стоял желтенький «Запорожец». Внутри него вдоль стен были сложены аккуратные поленницы дров. Снаружи у стены валялись толстые суковатые бревна.

– Пиляй! – предложил мне Утеев, протягивая пилу.

– Я лучше каляй.

– Что, что?

– Ну это – рубай! – я сделал движения руками сверху вниз.

– А-а!..

Он потянул бревно к козлам. Я его остановил.

– Что ты собираешься делать?

– Пилять с ним, – он указал на Рахманова.

– Балда! – завопил я, хватаясь за голову. – Ты понимаешь русский язык?

– Понимаешь.

– Что тебе велел напилить и наколоть прапорщик?

– Дров.

– Дрова! А что собираешься пилить ты?

– Эта! – Он указал пальцем.

– Бревна! А такого тебе никто не приказывал.

Он призадумался. А я продолжил атаку.

– Приказ командира – закон для подчиненных. Ты хочешь его нарушить. В военное время тебя бы отправили под трибунал.

– Дрова надо жечь, – возразил бедный Алик.

– Правильно! Чем больше чурка, тем выше пламя. Чем выше пламя, тем больше жар.

– А это? – Он ткнул пальцем в бревна.

– Это он приготовил для строительства бани. Сруб. Пятистенок. – Я развел руки в разные стороны. – Нужно быть полным идиотом, чтобы портить столь ценную древесину.

– Пойду к прапорщику, – не сдавался Утеев.

– Напрасно, – сказал я. – Ты покажешь себя глупым и бестолковым человеком. Опорочишь нацию, которая славна своими выдающимися мыслителями.

Я был многословен, красноречив и убедителен.

Мы честно выполнили приказ. Мы напилили дрова. Сколько успели. Примерно половину поленницы.

Когда прапорщик увидел плоды нашего труда, он схватился за голову. И ничего удивительного: конверсия – процесс для военных болезненный.

А желания совершить подвиг у меня не поубавилось.

Вступление в профессию.

Лейтенант Изотов завел меня в мастерскую возле танковых боксов.

– Вот твое рабочее место, – поведал он, – верстачок, тисочки, точило.

Верстак стоял чистый. Тиски были аккуратно прикручены. А на точиле даже находился защитный пластиковый экран.

Лейтенант смахнул щеткой с верстака несуществующие пылинки.

– А это инструмент: рашпили, надфили, мечики, плашки, – повел он рукой.

Инструмент был аккуратно разложен по полочкам, подписан и пронумерован.

– Есть и токарный станок. Но – не работающий.

Все это великолепие могло произвести сильное впечатление на настоящего металлиста. И, по разумению лейтенанта, я должен был захлебнуться от восторга и подпрыгнуть до потолка.

Он совершенно не понимал моих планов. Он видел во мне будущего воина – ремонтника. А я мечтал как бы всего этого избежать.

Я знал про себя: все, что я делаю руками, у меня выходит плохо и коряво. Я знал, но не комплексовал.

Я верил в теорию компенсации. Если у человека один орган работает слабо, то другой – трудится с избыточной силой. И, если у меня непригодные к работе руки, то зато умная, полная мыслей и идей, голова.

Так я считал. Это меня грело.

Лейтенант об этом даже не догадывался, поэтому с энтузиазмом продолжил:

– Сейчас мы изготавливаем каркасы из арматуры.

– И как это производится? – поинтересовался я.

– Просто. Берем арматуру, режем ее на куски: четыре – по полтора метра и пять – по восемьдесят сантиметров.

– Я, пожалуй, запишу.

– Можешь записать. Но это легко запомнить: четыре – по полтора, пять – по восемьдесят.

– Да, это незатейливая работа, – согласился я.

– Это еще не все, – предупредил лейтенант. – Короткие куски гнем в квадрат со стороной двадцать сантиметров. Длинные прутья – это вертикальные стойки, а квадраты – это стягивающие и удерживающие конструкции. Стойки крепим проволокой по углам квадратов. И все! Каркас готов!

– Здорово придумано! – одобрил я. – А кто все это делает?

– Что?

– Ну это: режет, гнет, привязывает?

Лейтенант согнал с лица выражение доброжелательности.

– Все это делаешь ты! Режешь ножовкой по металлу, сгибаешь в тисках. Привязываешь произвольно – лишь бы вся конструкция держалась.

– Я все понял, – сообщил я.

– Вот и отлично! Это не совсем токарная работа, – извинительно заметил лейтенант, – но это – холодная обработка металла, в которой ты числишь себя специалистом.

– Верно, – подтвердил я.

– Тогда – вперед! – одобрил он мои будущие действия.

Арматура – длинные ржавые прутья – кучей лежали на улице возле мастерской. Бойцы пилили ее прямо на месте, сидя на корточках и положив под место реза деревянную чурку.

Признаюсь, меня не вдохновило ни само действо, ни будущий результат.

В самом деле, людей давно запустили в космос, детей научились зачинать в пробирках и окончательно разобрались, что атом, хоть и маленький, но очень и очень удаленький.

И в это же самое время, забыв о всех достижениях цивилизации, я должен был пилить металл ручной ножовкой, да еще и в весьма неудобной позе.

Да это же прямая дорога в пещеры, в каменный век, добывание огня трением.

Разумеется, я отверг этот тупиковый путь. И про теорию компенсации я вспомнил не зря.

Я отделил от верстака электрическое точило, снял с него ненужную защиту и добавил удлинитель, чтобы достать до розетки.

А после этого я стал пилить арматуру углом точильного круга, держа агрегат в руках на весу.

Арматура раскалялась докрасна и быстро резалась. Вокруг меня собрались бойцы.

Из под точила летели снопы оранжевых искр. Алик Утеев подставил под них фанерку. Они стукались о нее и разлетались в разные стороны.

Алик радостно смеялся. Алику процесс понравился.

Минут за двадцать я нарезал три комплекта и за день вполне извел бы на заготовку все прутья. Если бы процесс не прервали.

Передо мной стоял прапорщик Тищенко.

– Ты что устроил? – грозно вопросил он.

– Выполняю задание командира! – сухо ответил я. – Пожалуйста, не мешайте!

– Да ты за час сожжешь годовой запас абразивных кругов!

– Зато сделаю легко и быстро!

– А кто тебе обещал, что будет легко? – зловеще осведомился прапорщик, сворачивая удлинитель. – Все-таки ты будешь делать каркас?

– Буду! – коротко согласился я и прямиком отправился к лейтенанту.

Компенсационный механизм работал у меня на полную мощь.

– Товарищ лейтенант, а не кажется все это вам примитивным и глупым.

– Что? – напрягся он.

– Резать арматуру вручную, когда есть великолепный токарный станок.

– Я ж говорил – он не работает.

– Его надо починить и наладить.

– И ты за это берешься? – удивился мой командир.

– Могу попробовать, – скромно предложил я, – поковыряться.

– Что ж – пробуй! – благословил меня лейтенант.

Ремонтные дела.

Понимал ли я что-либо в ремонте станка токарного станка?

Конечно же, нет! Ничего! В этом вопросе я был сер и туп. Но из своей прошлой гражданской жизни я вынес олимпийский принцип исполнения всякой работы: главное – не результат, а участие.

И еще. Я успел разглядеть на станине замазанной краской металлическую бирочку. И прочитать на ней нужное.

Поэтому я смело приблизился к агрегату с большим разводным ключом.

На мое счастье лейтенант перестал появляться в части, чем заметно облегчил мое положение.

– А куда же делся наш боевой командир? – справился я у Утеева.

– Он стреляй! – поведал мне коллега.

– Не понял, – сказал я. – Сигареты что ли?

– Пистолет. Пуф-пуф!

Алик прищурился, изображая лицом процесс прицеливания и согнул указательный палец, имитируя нажатие спускового крючка.

– А, он спортсмен! – догадался я.

– Ага! Ага! – одобрительно закивал головой Алик.

Оказалось, что лейтенант метко стреляет, он снайпер, имеет разряд, входит в какую-то сборную и по этой причине находится то ли на сборах, то ли на соревнованиях. И вообще частенько отсутствует в части.

– Он жизнь понимает! – уважительно заметил Алик.

Зато прапорщик кружил вокруг меня, точно коршун над добычей.

Я крутил подряд все гайки, что обнаруживал на станке, в разные стороны, создавая иллюзию активной деятельности. Прапорщику однообразие моих операций внушало подозрение.

– Скажи, что ты делаешь? – однажды не выдержал он.

Терять мне было абсолютно нечего, и я пояснил:

– Шпиндель сошел со шпонки. Восстанавливаю строгую сосность различных калибров.

– А зачем это? – не отставал он.

– Для удобства шкалы оценки при минимальном допуске. Это резерв повышения точности обработки изделий.

– Так, так, – не очень убедительно проговорил прапорщик, и это воодушевило меня.

– А еще нарушена центровка шпонок. Отсюда разбаланс механизмов, что отрицательно влияет на толщину стружки, дает экцентриситет и может привести к полному заклиниванию механизмов вращения.

Я был уверен, что после моих тирад прапорщик немедленно отправит меня на губу, в карцер, на черный хлеб и воду.

А он неожиданно спросил:

– А машину ты починить можешь?

– Запросто. Но сейчас я занят.

– Понимаю, понимаю. Я подожду.

– А что у вас?

– «Запорожец» барахлит.

– Ну, это пару пустяков, – успокоил я его.

Позднее я уяснил причину его странного поведения. Когда-то он заведовал складом обмундирования. Потом то ли попал под сокращение, то ли не сжился со сменившимся начальством и его бросили на ремонтную роту.

Каждый день я популярно объяснял прапорщику суть моих манипуляций с гаечным ключом.

Странное, думаю, у него создалось впечатление о работе токарного станка и его ремонте.

Но всему приходит конец.

С очередных соревнований явился лейтенант и поинтересовался как движутся дела с ремонтом.

– Починил, – небрежно сообщил я, как о пустяке.

– Что? – изумился лейтенант. – Покажи!

– Сейчас. Алик подтянет провод.

– Он расправляет провод, чтобы его выпрямить, – вставил свое слово прапорщик.

– Вижу. А зачем?

– В сети ток переменный, а для питания станка нужен постоянный. Вот он его и выпрямляет – по кривому проводу прямой ток не пойдет, – пояснил Тищенко.

– Кто это сказал?

– Рядовой Семенов!

Лейтенант последовательно посмотрел на меня, на Утеева, на прапорщика Тищенко. И отвернулся.

Плечи его затряслись.

– И что скажешь? – повернулся он ко мне.

– Товарищ прапорщик совершенно прав! – невозмутимо ответил я. – Алик, давай конец!

Я вставил провод в нужное место. И нажал зеленую кнопку. Шпиндель зажужжал и закрутился.

У меня не хватит слов описать, что я увидел на лицах моих боевых товарищей. И я не стал делиться с ними моим открытием на маленькой, замазанной краской железной табличке было впечатано 380В, тогда как в обычной сети, как известно, напряжение составляет ровно двести двадцать.

Боевое крещение.

Человек в военной форме – это еще не солдат и не боец. Это так – актеришка, ряженный.

Мужчина становиться воином, только ощутив в руках тяжесть настоящего боевого оружия, выстрелив из него, почувствовав кисловатый запах сгоревшего пороха и разглядев вдалеке падающего вверх тормашками врага.

Лишь после этого он может принять присягу и из обыкновенного носителя брюк превратится в настоящего бойца.

Так рассуждал наш лейтенант, прохаживаясь вдоль строя в огневом городке, куда нас привели для первой для меня стрельбы.

– Чтобы стрелять, надо еще и понимать, что делаешь. А для этого надо знать устройство автомата.

– Так точно! – подтвердил я, довольный, что мое мнение совпадает с мнением командира.

– Может ты уже все знаешь? – вкрадчиво осведомился лейтенант.

– Может быть. Хотя и не очевидно.

– Тогда ответь: что это? – спросил он, указывая на дуло автомата.

– Штучка! – бойко отрапортовал я.

– О-о!.. – застонал лейтенант. – Это называется… – Он обвел строй испытующим взглядом. – …Это называется – целик!

– Вот оно где! – дружно восхитились все.

– Рядовой Семенов, о чем ты думаешь?

– О целике, товарищ лейтенант.

– Вот и неправильно. Это основная ошибка молодых.

– Почему?

– Запомните и зарубите себе на носу: в армии не думают. В армии исполняют приказы.

– Есть! Так точно!

– Продолжим!..

Лейтенант показал, как, собственно говоря, производится процесс стрельбы. Как пристегивается магазин с патронами, где находится предохранитель и как он снимается. А уж как нажимать на курок не надо было и объяснять.

Само упражнение тоже не выглядело сложным. Надо было по приказу командира по очереди выйти на огневой рубеж, занять положение лежа. И из этой позиции стрелять по мишеням, изображающим противника.

Чтобы никто не перепутал направление стрельбы и внешний вид неприятеля, мишени предварительно подняли.

Надо сказать, это был отличный противник. Безоружный, беспомощный, он торчал высоко и хорошо выделялся своим темно-зеленым цветом на фоне скошенной желтой травы.

Он был так крупен, заметен, легко различим, что поражать его из такой удобной и безопасной позиции, как положение лежа, было стыдно и неловко.

Когда подошла моя очередь, я лихо защелкнул магазин, спустил с предохранителя и передернул затвор.

– Разрешите бабахнуть по гадам стоя? – обратился я к лейтенанту.

Он в ответ что-то гыкнул, поднял руку и стал медленно отступать в сторону.

Помня мамино воспитание, что неприлично разговаривать с человеком, стоя к нему боком, я стал поворачиваться за ним.

Лейтенант зачем-то все шел и шел по кругу, держа одну руку на весу, а другой осторожно водя сверху вниз. Словно гладил дикое животное.

В конце концов он оказался напротив мишеней, и я опустил ствол, потому что при стрельбе по врагам мог зацепить лейтенанта.

Он выдохнул, как будто перед этим целый час вдыхал, и повел шеей.

– Отставить!

После окончания занятий я подошел к лейтенанту.

– Ваш пример с зарубкой на носу мне кажется не очень удачным.

– Почему?

– На своем носу ничего не увидишь. Можно только вывихнуть глаза. Чужой нос подошел бы лучше. Но если его обладателя переведут в другое подразделение, процесс полностью нарушится.

Федя – хлеборез.

Моя история на стрельбе, никаким образом не помешала мне принять присягу.

– Теперь ты настоящий солдат, – философски заметил Тищенко. – Тебе можно поручать боевое задание.

– Есть!

– Про еду – это кстати. Сегодня будешь в хлеборезке резать хлеб к обеду.

– И это боевое задание? А где же противник, враг?

– А ты представь себе, что буханки это и есть твой противник. И тебе поручается изрубить его на куски.

Довольный своей остротой, прапорщик завел меня в помещение хлеборезки и легкомысленно оставил наедине с вооруженным врагом.

Некоторое время я добросовестно вздымал и опускал нож. Пока сама монотонность процесса не стала действовать мне на нервы. Да и число целых буханок почти не убывало. Без выдумки и азарта здесь не обойтись!..

И тогда я согнулся, отклячил зад и представил себе лихим кавалеристом, скачущим на отчаянном коне, для чего даже выгнул ноги колесом.

И я поскакал, поскакал, поскакал…

Пыль летела из-под копыт. У меня в руке сверкала как солнце шашка. И я без устали рубил врагов направо и налево. Как капусту, на мелкие части, в куски, в крошево!

Я успел положить, наверно, целую дивизию. Когда в хлеборезку заглянул прапорщик. В этот момент я расправлялся с последней буханкой.

– Боевой приказ выполнен. Враг разбит, – отрапортовал я. – Закурить не найдется.

– Ты остынь, дружек, остынь, – дружески успокоил меня прапорщик, отбирая нож. – А закурить я тебе найду. Непременно найду. Не волнуйся.

И он ласково улыбнулся мне.

Сортир.

– Сегодня! Ты! Будешь! Убирать!.. – медленно и торжественно объявил мне прапорщик Тищенко. – … Сортир!

– Почему? – спросил я.

– Потому что тебе дается настоящее боевое задание.

И он поведал мне о значении и роли этого важнейшего и нужнейшего заведения в армейской жизни.

Ведь что в армии главное? Постоянная и непрерывная боеготовность личного состава! А обладает ли ею спешащий сюда человек? Способен ли он быстро и четко выполнить приказ командира?

Нет, нет и нет!

В этот скромный, можно сказать убогий кирпичный домик, выкрашенный в зеленый цвет, спешит озабоченный, напряженный гражданин, абсолютно непригодный для боевых операций.

Зато выступает назад!.. Орел! Армеец! Настоящий воин! Полный сил и желания одолеть любого врага!

Вот что такое сортир или по-военному нужник – удивительное место чудесных метаморфоз.

И пусть про него не слагают од и легенд, не упоминают в уставах и наставлениях и даже никогда не отражают на картах и схемах, это обязательный и непременный атрибут боевой подготовки.

Прапорщик умолк и вытер платком лицо.

Сказанное привело меня в полное недоумение.

Как же так? Почему? Если роль этого заведения так велика и значима, то почему чистить и убирать его доверяют не отличнику боевой и политической подготовки в качестве поощрения, а мне – раздолбаю и разгребаю – да еще как наказание? Это же нонсенс!

Свои рассуждения я довел до прапорщика, который просто захлебнулся от радости.

– Спиноза! Философ! Вот уберешь и узнаешь!

Я не стал спорить. А про себя решил, что это слишком высокая честь, и я до нее еще не дорос.

Я взял два полена, скрестил их на земле перед сортиром в городошную фигуру «Пушка». В торец одного полена загнал стреляную гильзу от автомата. А к другому закрепил черную нитку, которую провел внутрь домика.

Для убедительности я еще написал мелом на стене «Мина». Осталось дать ход информации.

Голосом неизвестного солдата через телефон в казарме я сообщил дежурному по дивизии о своей находке.

– … по виду – самодельная бомба, – закончил я свой донос.

– Понятно, – ответили в трубе, – ждите саперов.

Сам я остался у входа в сортир и предлагал желающим поискать другое место.

– Какая ж это мина! – уверенно заявляли все и разворачивались назад.

Вскоре в часть прибыл командир дивизии, несколько старших офицеров и капитан с двумя бойцами в защитных жилетах.

– Пацифисты бузят, – процедил сквозь зубы один из военачальников и дал рукой отмашку капитану: – Действуй!

Капитан, плотно прижимаясь к земле, по-пластунски пополз к моему сооружению. Оказавшись рядом, он приложил к поленьям миноискатель и доложил:

– Тикает! До взрыва примерно восемь минут.

– Всем – в укрытие! – зычно скомандовал комдив и подал пример, спрятавшись за столовую.

– Иванов! Петров! – шепотом назвал помощников капитан.

Те на животах заспешили к своему командиру, по-ящеречьи двигая телом в разные стороны.

Капитан перекусил ножницами нитку и прильнул к земле. Все было спокойно.

Бойцы осторожно, как грудного ребенка, взяли по полену и понесли к машине с песком.

Перед ними шагал капитан, озираясь по сторонам и обшаривая дорогу перед собой миноискателем.

Ровно через восемь минут в огневом городке, куда вывезли поленья, раздался сильный взрыв.

Один из приехавших офицеров пояснил:

– Примерно три килограмма в тротиловом эквиваленте.

– Молодцы! – похвалил саперов комдив. – Бойцам десятидневный отпуск, капитана – к внеочередному званию. А ты, Ревин, – обернулся он к нашему командиру полка, – разбирайся в своей епархии и завтра доложишь.

– Чего ж ты не вызвался? – подколол меня Тищенко. – Глядишь, и орден бы получил. А сейчас – два наряда вне очереди за срыв задания командира.

«Промахнулся, – подумал я. – Но почему у них-то все так складно получилось?..»

Яма.

Что получать наряды вне очереди – это вовсе не означает наряжаться, я усвоил довольно быстро.

Прапорщик Тищенко отвел меня в конец территории полка, к какому-то болоту.

– Вот здесь, – сообщил он, – именно на этом месте ты должен вырыть за сегодня яму для отходов размером два на два и глубиной один метр.

– А карту можно? – попросил я.

– Зачем?

– Чтобы сориентироваться: север, юг и как это над уровнем моря. Хочется не просто вырыть яму, а сделать это достойно. Оставить на земле свой след для детей и внуков.

– Не волнуйся! – успокоил меня прапорщик. – Ты оставишь в части много следов. Я не сомневаюсь. А яма чтобы к вечеру была готова!

– Есть! Бу сделано! Слушаюсь!

Мне хотелось еще залихвацки щелкнуть каблуками, как делают это щеголеватые гвардейцы. Но не получилось. То ли практики было маловато, то ли сапоги не соответствовали.

Прапорщик бросил на меня парализующий волю к сопротивлению взгляд. И легкомысленно удалился, оставив меня наедине с лопатой.

Я разделся. Снял китель, брюки, сапоги. Размотал портянки. И прилег на разложенную военную амуницию.

Мирно светило солнце. Голубело небо. Легкие пушистые облачка зависли надо мной. Я забросил руки за голову.

Я не заморачивался. Ведь складывали же отходы куда-то раньше. И вряд ли могло произойти, что это место пришло в негодность именно к моему появлению в части.

Успокоенный этой мыслью и мирной картиной летнего дня, я смежил глаза…

Я стоял в очереди за водкой и размышлял, как же ее донести?

Возить прямо в ящике в общественном транспорте – это, пожалуй, чересчур. А никаких пакетов я с собой не прихватил. Да и разбить такую хрупкую тару в автобусной толчее можно запросто.

Можно бы было взять такси, но денег у меня в обрез.

Пока дошла моя очередь, я решил проблему.

Я рассудил так: сам я такое количество водки – бутылку – по причине своей молодости и неопытности не освою. Руководитель группы Мария Захаровна тоже в силу своего возраста – но уже пенсионного – тоже вряд ли одолеет такую дозу.

Поэтому я взял восемнадцать бутылок и за оставшиеся деньги прокатился на такси.