Средиземное море

Дизельные лодки бункеровались почти исключительно по ночам, чтобы не обнаруживать себя.

По всему бассейну Средиземного моря были определены штабом места якорных стоянок и, соответственно, встречи кораблей эскадры для передачи снабжения. Их было то ли 78, то ли 80, не помню точно. Эти места назывались точками.

Если мы стояли на якоре в какой-либо точке с несколькими нашими кораблями, то обязательно, как минимум один раз в день, прилетал натовский самолет-разведчик и сбрасывал на парашюте гидроакустический буй. Причем всегда по носу от танкера, чтобы его течением пронесло как можно ближе к нам. В надежде на то, что под нами на грунте лежит подводная лодка и гидроакустический буй её обнаружит.

На этот случай у нас на мостике всегда стояла винтовка с запасом патронов и мы упражнялись в стрельбе по этой движущейся мишени. Из-за волны попасть в буй не всегда было легко. Буи эти пластмассовые и, если в него попадала пуля, он послушно и быстро тонул. Поднимать же эти буи из воды нам было запрещено, так как в них было устройство самоликвидации. При подъеме из воды они взрывались.

Вообще с подводными лодками иногда происходили забавные случаи.

Так, однажды, кажется в 10-й точке около острова Китира, наша подводная лодка родного 641 проекта, презрев опасность быть обнаруженной американцами, всплывает средь бела дня и светом морзянкой сообщает нам, что идет к нам на швартовку для бункеровки.

Советская дизельная океанская подводная лодка проекта 641

А по корме на бакштове у нас уже стоял и принимал топливо эсминец.

Пришлось швартовать лодку к борту. Мы скидываем с правого борта за борт с помощью грузовой стрелы четыре огромные надувные резиновые кранца, каждый длиной 5 метров и диаметром метра 3. Специально их имели на тот случай, если придется швартовать какой- нибудь корабль лагом к борту.

Лодка пришвартовалась к нам. Мы подали деревянную сходню с палубы на верхний мостик лодки. К нам с лодки по сходне сошел командир лодки, капитан 1 ранга, невысокий, абсолютно квадратного телосложения, лет 45-ти. Я представился ему. Капраз поздоровался и говорит: «Ты грузовой помощник? Сейчас стармех вылезет, займись с ним бункеровкой. А где тут у вас капитан?» Я показал ему, как пройти в каюту капитана.

Занимаюсь, как обычно, передачей топлива сразу на два корабля: шланги, замеры, сертификаты качества и т. д. Через какое-то время бункеровка закончилась. Подводная лодка стоит у борта и ждет своего командира.

Потихоньку усиливается волна. Лодка стала наваливаться на наши кранцы так, что все трещит. Стемнело, командира нет. Видимо увлеченно беседуют с нашим капитаном на морские темы и не могут расстаться.

Наконец офицер с подводной лодки, похоже старпом, попросил меня найти их командира и доставить к месту службы.

Бегу в каюту капитана, открываю дверь. Ну, конечно, всем знакомая военно-морская картина: оба командира лыка не вяжут. Им уже все пофигу: и американцы, и погода штормовая, и сложная международная обстановка… Кое как все-таки убедил капраза, что необходимо вернуться на любимую подлодку и продолжить службу.

Вышел командир на грузовую палубу и мужественно лезет на трап-сходню. А это просто доска длиной 8 метров, даже без леерного ограждения. Подводная лодка, почти 1000 тонн весом, взлетает на волне под нашим бортом, смотреть страшно. Нужно быть цирковым акробатом, чтобы в таких условиях перейти по сходне на лодку. А упадешь между лодкой и танкером – это верная смерть, раздавит в секунду.

Капраз успел-таки добежать до середины сходни, тут его подбросило в воздух, развернуло, и он плюхается на живот поперек сходни. Через секунду он уже по всем законам физики должен был лететь вниз головой между бортами.

И вот тут моряки-подводники показали на что они способны. Двое из них, матросы из боцманской команды, как кошки мгновенно перебежали с верхнего мостика лодки по этой доске к гибнущему командиру, схватила его один за ворот, другой за задницу и каким-то образом, балансируя на этой жердочке, бегом затащили его на корабль. И даже один из них успел подхватить упавшую командирскую пилотку. Такого цирка без страховки я еще не видел.

У меня от переживаний еще не вернулся дар речи, а спасенный командир уже стоял на боевом посту в надетой пилотке и громовым голосом подавал команды: «Полный вперед!». А швартовые стальные концы еще не отданы. Лодка рванулась вперед, концы с пушечным звуком полопались. Хорошо, никого не убило. Тут же следующая команда: «Полный назад! Срочное погружение!».

Это было страшно! Лодка рванулась на заднем ходу. Люди с мостика стали прыгать в люк центрального отсека, как и положено при срочном погружении. Лодка на полном заднем ходу, со страшным скрипом по резиновым кранцам, отскакивает от танкера и кормой таранит стоящий у нас по корме на бакштове эсминец. После этого опять дает «Полный вперед» и ныряет под воду. Что там происходило под водой, я могу только догадываться.

Поднялся я на мостик и записал в вахтенном журнале: «Закончили бункеровку подводной лодки, передано столько-то тонн дизельного топлива», указал дату, время и поставил точку.

Эсминец тоже вскоре закончил бункеровку, отошел и в темноте встал на якорь невдалеке от нас.

Утром я поднялся на мостик, включил прожектор-ратьер и морзянкой вызвал на связь эсминец. Спрашиваю: «Повреждений нет?» Они в ответ: «Пустяки. Уже заварили. В штаб доложили?» – «Нет». – «Хорошо».

Капитан наш, как обычно, отдыхал в каюте и ничего не заметил.

Мне как-то пришлось сделать пару рейсов в Европу на «двухтрубном» танкере «Сумы». Там был капитан по фамилии Труба. И еще была своя штатная дымовая труба. Я называл это судно единственным двухтрубным пароходом в Новороссийском пароходстве. Ну, с двумя трубами запросто можно плавать, а вот на судне без капитана- это сложнее.

Но мы, штурмана, справлялись, помогали друг другу, советовались и у нас всё отлично получалось. Никто в эскадре и не подозревал, что танкером командуют по очереди вахтенные помощники.

*****

Контакты с военными-натовцами, особенно с американскими были довольно плотными. Все как на морской войне, только без выстрелов.

Однако один раз без выстрелов не обошлось.

Это было 6 сентября 1974 года. Мы шли от Крита на юг Испании в Кадисский залив для передачи запасов продуктов и воды на разведовательный корабль «Вал». Я был еще третьим помощником. На моей вечерней вахте, когда солнце уже готово было закатиться, мы с вахтенным матросом заметили, что из-за горизонта нам на встречу выплывает большое судно, по силуэту – военный корабль. Где-то через полчаса мимо нас на встречном курсе на расстоянии 2—3 кабельтовых прошел американский крейсер Little Rock (Литл Рок), что в переводе означает «Маленькая Скала». Эта маленькая скала, как мне показалось, была очень большим артиллерийским крейсером, еще времен 2 мировой войны.

Американский крейсер «Литл Рок»

Солнце уже село, начинались сумерки. Но с такого небольшого расстояния я разглядел в бинокль все, что мне было нужно для донесения в штаб.

Флаг мы с заходом солнца опускать не стали, чтобы американские вояки могли нас опознать. Танкер наш после многочисленных швартовок в море для бункеровок был изрядно обшарпан по бортам и в потеках ржавчины. Судно старого образца. Примерно так выглядели в то время многочисленные греческие танкеры знаменитого судовладельца Онасиса (кстати, это второй муж вдовы Джона Кеннеди). К тому же, славянские буквы, которыми было выполнена надпись на нашем борту, очень похожи на греческие. А флаг наш американцы, как я понял, в сумерках не разглядели.

Крейсер прошел мимо нас, тут же лег на циркуляцию, обогнал нас с правого борта, лег поперек нашего курса и застопорил ход. На военно-морском языке это означает: «Требую остановиться».

По-хорошему, мне бы следовало вызвать капитана на мостик. Но мы, штурмана, уже привыкли все решать самостоятельно. К тому же капитан, обветренный как скалы (или, как мы его называли, просто «Обветренный»), как обычно отдыхал пьяный в своей каюте. Что он может скомандовать, когда подымется на мостик-даже Богу неизвестно. Может, прикажет таранить крейсер. Или тут же, отдельно взятым танкером, объявит войну Америке. Поэтому я просто отключил авторулевой, переложил вручную руль 15 градусов вправо и спокойно обогнув крейсер с кормы, лег на прежний курс.

Американцев, видимо, удивил этот простой, но неожиданный маневр. Они опять дают ход, описывают циркуляцию вправо и снова ложатся поперек нашего курса. Я теперь уже перекладываю руль влево, огибаю опять крейсер с кормы и снова ложусь на прежний курс.

Тут я все-таки позвонил капитану: «Юрий Сергеевич, тут американский крейсер опасно маневрирует вокруг нас, пытается нас остановить. Может быть подниметесь на мостик?» На что капитан довольно связно ответил: «А флаг у нас висит? Тогда идите своим курсом!» – и повесил трубку.

Американцы тем временем поняли, что останавливаться я не собираюсь. И вспомнили, что у них есть пушки. Крейсер ложится на параллельный курс в расстоянии от нас метров 300—400, разворачивает орудия одной башни и шарахает из них по воде прямо по нашему курсу метрах в ста.

Звук был такой, как будто небо над нами раскололось пополам. Мне показалось, что танкер, как от удара, присел в воду. По ощущениям, калибр миллиметров 120, не меньше.

Тут же звонок из машинного отделения: «Что у вас там за грохот такой? Нам в машинном отделении уши заложило». Это понятно: по воде звук распространяется лучше, чем по воздуху. Отвечаю: «Да ничего пока страшного, американцы из пушек стреляют». – «По нам что ли?» – «Да пока нет».

То, что можно дать «Стоп» и остановиться, мне как-то даже в голову не пришло. Не так мы были воспитаны.

Звоню капитану: «Может быть вы все-таки поднимитесь на мост? А то они тут уже из пушек палят». – «Ну ладно, сейчас», – недовольным тоном отвечает Обветренный.

Пока капитан не спеша поднимался, ожила УКВ-радиостанция (видно американцы вспомнили, что кроме пушек у них есть радиосвязь) и говорит по английски: «Греческий танкер, греческий танкер, немедленно остановитесь!» Я сразу понял, что американцы слегка ошиблись, поэтому и ведут себя так.

Беру трубку УКВ: « Танкер Красноводск на связи! Что вы хотите?»

Они еще не врубились в ситуацию и снова очень уверенным тоном: «Греческий танкер, немедленно застопорите ход!»

Я постарался быть предельно вежливым: «Американский крейсер „Литл Рок“, с вами разговаривает третий помощник с русского танкера Красноводск».

Противник сгоряча хотел что-то мне еще приказать и уже нажал тангенту на своей трубке, но тут, видимо, до него дошло, что это русские. Челюсть у него заклинило, но рука продолжала судорожно сжимать тангенту, так что мне было слышно, что у них происходит в боевой рубке: несколько секунд стояла гробовая тишина, потом чей-то отдаленный возглас: «What? Russians?!» (Что? Русские?!) Еще через несколько секунд гомерический хохот десятка голосов и все смолкло – американец опомнился и разжал руку на тангенте трубки.

Мы продолжаем идти своим курсом. Они молчат, я тоже молчу. А самому, конечно, любопытно, как они выйдут из этого некрасивого положения. Они же наверняка знают, что «Красноводск» в составе нашей эскадры, а палить по кораблям условного противника вроде бы рановато.

Прошло несколько минут в вежливом молчании. И вот в эфире раздается тот же голос, но уже со сладкими интонациями: «Советский танкер Красноводск, скажите, пожалуйста, куда вы следуете?» – Как же, скажу я вам! Отвечаю: «We are going to the port of destination». (Мы идем в порт назначения). Пауза. Следующий вежливы вопрос: «Сообщите, пожалуйста, какого рода груз у вас на борту». Я в том же роде: «На борту груз согласно коносаменту».

На этом разговор окончился: «Mister 3-rd mate, lucky voyage for you!» (Мистер 3-й помощник, счастливого вам плавания!»). Я пожелал ему счастливой службы.

Крейсер отвалил вправо, поставил башню с пушками в диаметральную плоскость и пошел своей дорогой.

И тут на мостик заходит капитан в одних трусах. Ложится животом на леер правого крыла мостика. Затуманенным взором смотрит вслед уходящему в темноту крейсеру и говорит мне: «Вы его название увидели? Запишите в журнал! Я завтра в штаб радиограмму дам!» Погрозил пальцем крейсеру и пошел спать. Битва была выиграна нашим капитаном без единого выстрела.

Мой вахтенный матрос Ваня Савчук – в детстве белорусский партизан – во время этого морского боя не проронил ни слова. А теперь закурил и сказал: «То немцы нервы портили… Теперь американцы. Когда это кончится?»

Через много лет я с удивлением услышал по телевизору, что после облета нашим бомбардировщиком американского эсминца в Черном море чуть ли не половина его команды подала рапорта на увольнение из военно-морского флота США. А у наших моряков тот случай никаких чувств, кроме юмора, не пробудил. Разное воспитание.

Глава 3

На следующий день в кают компании слегка протрезвевший капитан Савин стал меня расспрашивать, что же там было на самом деле с этим американским крейсером. Я объяснил, что всё дело в наших обшарпанных бортах и потёках ржавчины. Думаю, что из-за нашего внешнего вида американцы приняли нас за греков и с перепугу начали стрелять.

Савин возмутился: «Вот идиоты! Чуть что – сразу стрелять!» – потом немного подумал над тарелкой с супом и говорит: «А на счёт ржавчины они правы. Как только станем в точке на якорь, делайте из бочек плот и красить борта».

Так мы и сделали. В первой же точке на якорной стоянке моряки взяли несколько пустых бочек, настелили на них палубу из досок. Получился плот длиной метров 5. Поставили на них бидоны с краской, насадили катковые кисти на длинные палки и всё это сооружение грузовой стрелой опустили на воду.

Просыпаюсь я утром, выхожу на палубу: благодать вокруг! Тишина, ни ветерка. Сентябрь месяц, вода кристальная, солнышко ненавязчиво светит. Всё это радует душу моряка. Надо искупаться перед завтраком. Очень это здоровье укрепляет. Надел в каюте плавки, поднялся на шлюпочную палубу. Отсюда до воды 12 метров, можно красиво нырнуть.

Под бортом два моряка бодро, пока не жарко, красят катками борт серой шаровой краской. Я им кричу сверху: «Здорово, ребята! А не искупаться ли нам перед завтраком?» Ребята подняли головы: «Николаич, доброе утро! Ныряй давай! Тут как раз акула большая вокруг нас плавает», – а сами смеются.

Вот шутники, думаю. Нас, русских моряков, так просто не запугаешь. А ребята опустили головы и продолжают увлечённо красить борт. Я встал на леер, хорошенько оттолкнулся ногами, чтобы пролететь над плотом, красиво так вошёл в воду недалеко о плота. Открываю под водой глаза и вижу плот, а под плотом неподвижно стоящую акулу зловещего вида и размером чуть больше плота. Спина черная, а брюхо белое. Ещё успел заметил огромный глаз с черным зрачком, который подозрительно косился на меня.

Раздумывать было некогда, да и не о чем. Пути для отступления нет – кругом открытое море. Оставался только один вариант – наступление. Я вынырнул и со скоростью торпедного катера рванул в сторону плота с акулой под ним. На плот я даже не вылезал. Просто с ходу сделал какое-то движение руками и оказался стоящим на плоту.

Матросы ошарашено на меня смотрели. «Николаич, ты что! Тут акула с утра под нами ходит кругами! Ждёт, когда кто-нибудь в воду упадёт!» – «А я думал, вы пошутили…» Акула оправилась от испуга после моего прыжка и нервно рассекала плавником поверхность воды вокруг плота. Поняла, видно, сволочь, что упустила добычу. У меня реакция оказалась лучше.

Я пожелал матросам трудовых успехов и полез по штормтрапу на пароход завтракать.

*****

На «Красноводске» старшим механиком (по морскому «Дедом») был старый, 61 год, знаменитый на все Новороссийское пароходство одессит Михаил Яковлевич (фамилию, к сожалению, не помню). Моряки его уважали и называли сокращенно: Миша-Яша. У него была молодая красивая жена 37 лет и большой пёс-овчарка немецкой породы. Жена регулярно приезжала к мужу при заходе в совпорт, а с собакой Миша-Яша никогда не расставался. Дед присвоил собаке наименование «Байкал», он с щенячьего возраста нёс морскую службу вместе с хозяином и только раз в год сходил с ним на берег в отпуск.

Миша-Яша был настоящим моряком с большим одесским юмором, и мы с ним дружили.

Ввиду наличия молодой жены наш дед старался поддерживать спортивную форму. В Гибралтаре он приобрел кроссовки и красивые спортивные трусы с голубой полоской. И каждое утро в любую погоду он перед завтраком бегал по переходному мостику пару километров. Благо волна до переходного мостика редко доставала даже в штормовую погоду. Пёс его в этом моционе не участвовал, лежал где-нибудь на палубе в теньке и тоскливо следил за хозяином, чтобы тот случайно куда-нибудь не убежал.

Палубы надстроек на нашем судне были обшиты деревом. Поэтому собака, хоть и с трудом, но могла жить на этом пароходе. На судах, где все палубы просто железные, собаки, как и кошки, жить не могут. Начинают быстро чахнуть и умирают собачьей смертью.

Байкал от тоски по суше и от безделья растолстел до 90 кг и заметно отупел.

Как-то мне потребовался зачем-то старший механик. Я пошел к нему в каюту в кормовую надстройку. Постучал в дверь – тишина. Дверь в каюту открыта. Наверно, думаю, лежит в спальне на кровати и дремлет. Захожу в каюту и иду по направлению к спальне. В это время дверь спальни открывается, из неё быстрым строевым шагом выходит Байкал, подходит ко мне и без единого предупреждения кусает за правую ногу повыше колена. Тут же мгновенно получает сокрушительный удар кулаком между ушей.

После этого пропущенного встречного удара пёс уже не в состоянии был продолжать поединок. Он отпустил моё колено, как-то неуверенно повернулся и, покачиваясь и приволакивая задние лапы, зашёл обратно в спальню и лёг на коврик – явный нокдаун. Но, и моя рука после этого удара стала синеватого цвета: голова у пса оказалась твёрдой, как камень, и массивной, как у медведя.

Я понял намёк, что деда в каюте нет, и вышел на кормовую палубу. Тут стоит Миша-Яша с системным механиком Гришей Адмаевым.

Дед увидел мои продырявленные форменные брюки и следы крови. «Что случилось, Володя?» – « лушай, Михаил Яковлевич, твой немец хуже американцев. Прокусил мне колено. И, главное, никаких предупредительных выстрелов! Сразу стрельба на поражение».

Дед выволок собаку на палубу и заставил извиниться. Пёс виновато лёг у моих ног, прижав уши и закрыв глаза. Казалось, что после удара у него болела голова.

С тех пор пёс старался не приближаться ко мне. Если мы встречались где-нибудь в узком месте, он ложился на палубу в уголке, закрывал глаза и так лежал, пока я не пройду.

Вот такой был морской пёс.

Чтобы вполне оформить эту главу, расскажу ещё пару случаев из мира животных.

Мы часто подолгу стояли на якоре в 61-й точке в море Альборан. До сих пор помню, что для отдачи якоря мы выходили в точку с подходящими глубинами по двум радиолокационным расстояниям: до мыса Лос-Фрайлес – 11,9 мили, до мыса Килатес – 12,3 мили.

Осенью через Гибралтарский пролив и море Альборан из Европы в Северную Африку летят многочисленные стаи перелётных птиц самых разных видов. Однажды при сильном южном ветре большая стая филинов приземлилась на наш танкер перед рассветом. Видимо, при прокладке курса в Африку они не учли сильный встречный ветер и не успели до рассвета преодолеть оставшиеся 12 миль. А для них, думаю, это около часа лёта.

Сотни птиц облепили пароход, сидели во всех затемнённых углах на леерах, трубах систем, под всеми трапами. Отдохнули до захода солнца, в сумерках снялись и полетели к африканскому берегу. Но одного филина моряки поймали по моей просьбе и принесли мне. Небольшая, очень красивая птица, длиной вместе с хвостом сантиметров 30, с пушистыми ушками и огромными желтыми глазами. Я присвоил ему наименование по названию ближайших мысов на африканском берегу: Лос Фрайлес – де Килатес. А в быту звал его просто Филя.

Филя жил в моей каюте без клетки. Сначала ничего не ел. Мне пришлось для начала кусочек мелко нарезанного сырого мяса затолкнуть ему в рот насильно. Он быстро распробовал и стал свои кривым клювиком тихонько брать с руки кусочки. Кормление происходило по ночам. Днём он спал. А ночью после вахты я заходил на камбуз, отрезал от свиной туши кусочек мяса, тут же мелко его резал и в ладони нёс в каюту Филе. Воду Филя совсем не пил.

Мы с ним подружились. Днём, если я был в каюте, Филя поднимал ушки и прищуренными глазками непрерывно следил за мной, сидя на спинке кресла. Голова постоянно повёрнута в мою сторону, туловище при этом неподвижно.

Я как-то решил подшутить над ним. Встал прямо перед Филей, потом начал тихонько двигаться вокруг кресла. Голова птицы синхронно поворачивалась за мной. Я сделал полную циркуляцию вокруг кресла – его голова тоже сделала полный оборот на 360 градусов. Туловище при этом оставалось неподвижно. Я пошёл на второй круг, голова продолжала вращаться за мной. И только, когда угол поворота составил уже 420 градусов, Филя мгновенно крутанул голову на один оборот назад и снова уставился прямо на меня. Причем это было сделано настолько быстро, что я едва смог заметить это движение.

Однажды вечером я забыл закрыть иллюминатор и ушёл на вахту. Мы в это время шли куда-то, погода была штормовая. После вахты я, как обычно, зашёл в кормовую надстройку на камбуз, взял мясной паёк для Фили и пошел в свою каюту. В каюте включаю свет – Фили нету, а иллюминатор открыт. Подхожу к иллюминатору, чтобы закрыть его, и вижу Филю. Он сидит снаружи, вцепившись когтями в сливной бортик иллюминатора, перья развеваются ветром, круглыми от ужаса глазами смотрит в ночное штормовое море.

Я вышел на прогулочную палубу и подошёл к своему иллюминатору уже со стороны палубы. Мне стало жалко Филю: ветер свистит, темнота, брызги от волн проносятся мимо Фили. Я думаю, что когда он через иллюминатор выбрался на свободу, то призадумался, стоит ли покидать уютную каюту с ежедневным мясным пайком. Я тихонько взял его в руки и отнёс обратно на родное кресло.

Так в очередной раз было подтверждена верность постулата Карла Маркса о том, что свобода – это осознанная необходимость.

Хорошая была птичка, спокойная. Я даже её голоса ни разу не слышал. Но был у неё один недостаток. Когда я был в каюте, она постоянно влюбленно и неотрывно смотрела на меня огромными жёлтыми глазами. Это раздражает. Я даже жене своей запрещаю постоянно следить за мной.

А, когда ночью я засыпал после вахты, птичка бесшумно в темноте летала по каюте и любила зависать надо мной в воздухе. Шума не было, но поток воздуха от крыльев постоянно будил меня. Это действовало на нервы. Надо было что-то с этим делать.

И вскоре мне представился хороший случай избавиться от птички.

К нашему борту пришвартовался БДК (большой десантный корабль) для бункеровки. Погода была хорошая. На палубе корабля морские пехотинцы отрабатывали приёмы рукопашного боя и развивались физически со штангой и на перекладине: делали силовые перевороты и вращения. При этом гордо поглядывали на меня – смотри, мол, как мы умеем.

Мне нужно было согласовать что-то по бункеровке с их стармехом.

Перешёл на палубу БДК. Проходя под перекладиной, чтобы ребята-морпехи не слишком задавались, как бы между прочим лениво запрыгнул на неё и сделал весь их силовой комплекс. Спрыгнул на маты и спрашиваю: «А где тут у вас стармех?» Один из морпехов после некоторой паузы показал направление пальцем: «В каюте. По трапу одна палуба вниз».

Стармехом оказался худой капитан-лейтенант, лет за тридцать. Поговорили о делах. Я между прочим оглядел его каюту. Спартанская простота, всё железное, покрашено шаровой (серой) краской. Сам каплей выглядел усталым.

Поговорив о делах, перешли на общие темы: как служится, что нового на эскадре, когда в последний раз были дома.

Капитан-лейтенант без всякого вдохновения описывал мне боевые будни корабля. В родном Североморске были два месяца назад. После полугода в Средиземном море пришли в свою базу на севере. Стали на рейде Североморска и их корабль, не дав ни одного дня отдыха, поставили на месяц на боевое дежурство. Месяц стояли на якоре в полной боевой, никого на берег не пускали. В стереотрубу, говорит, видел свой дом и светящиеся окошки квартиры, а увидеться с семьей не мог. Потом две недели отдыха у причала и опять в море. Морпехов хоть меняют каждый заход, а команда на корабле не меняется. Вот так раньше служили военные моряки.

Я подумал, что и у нас на танкере служба не сахар, а тут вообще похоже на плавучую каторгу.

Каплей говорит: «Хоть бы кошка какая-нибудь была, а то одни военно-морские рожи вокруг. Говорить уже друг с другом перестали – не о чем».