Прошкина деревня

И в одну из таких ночей, после долгих размышлений о смысле жизни, о том, с чем смириться, кого простить, он вдруг внезапно уснул. И явился к нему сам Иван Грозный, царь-батюшка. Вошёл в его холостяцкую хату, оглядел её и хмуро посмотрел на него, холопа:

– Ну, что, борзописец, загнал себя в деревню к раскольникам? Русь гибнет, а ты отсиживаешься тут? – Царь укоризненно покачал головой и вышел из избы.

Иван Иванович соскочил с кровати, откинул крючок на дверях, и чуть не свалился с крыльца, коснувшись голыми ступнями стылой земли.

Но он словно не замечал ничего, и только напряжённо вглядывался в даль, где темнел лес, почти вплотную подступивший к деревне. Будто хотел убедиться, что не сон это был, а явился в Углово сам царь Иван Грозный. А деревья вдали, чуть колыхаемые ветром, о чём-то перешептывались друг с другом. Заканчивался 1993 год…

Невольный убийца

Представьте себе, жил в одном селении человек. Назовем его Сидором. Имя у него, конечно, другое, но не в этом суть. Зачем тревожить его кровоточащие раны. Сейчас он, наверное, благодаря амнистии или ещё какому-нибудь судебному решению, вышел или скоро выйдет на волю. Может быть, и не прочитает этих строк. И всё же… Другие прочитают и что-то, как говорится, ёкнет в их душах. Или вспомнят подобную историю.

Так вот, жил этот человек по имени Сидор в селении, которое затерялось в наших кавказских горах. Ничего себе жил. На судьбу особо не жаловался, не роптал. Жил себе и жил. Жену, правда, с которой он вековал не один десяток лет, схоронил. И единственной его радостью и надеждой была дочка. И звали её Надежда.

И так этому Сидору хотелось, чтобы всё у неё в жизни сложилось. И замуж удачно вышла. Если не по любви, то хотя бы по согласию. И внуков бы нарожала. И чтобы в руках у неё горело любое дело. Как у него самого. За что ни брался, все у него получалось. Был он и шофёром когда-то в молодости. На северах лес вывозил. Другие профессии осваивал. Потом, когда вернулся в родные края, кузнецом стал. Да каким! С других станиц и хуторов к нему приезжали, чтобы выполнил тот или иной заказ. А он, пожалуй, из тех русских, что и блоху мог подковать.

В свои пятьдесят с хвостиком, когда его ремесло никому не стало нужно, превратился в садовода и пчеловода. Улики у него стояли в саду. И обращался он с пчёлами как с родными. А они его мёдом потчевали.

Так и жил. Но не знал этот Сидор, какая беда его подстерегает… Надежда, дочь, его любимица, не хотела жить в селении. Молодая, ей хотелось жить по-иному. Красиво.

– Вы, папаня, поживите пока здесь один. А я в город уеду. Там получу профессию. Может, и мужа найду, а потом вас заберу. – И Надежда сладостно улыбнулась, предвкушая, как ей будет там хорошо.

Что мог сказать Сидор своей дочери? Только одно: береги там, в городе, себя. Не поддавайся искушениям.

И уехала девчонка в город. Училась, работала. Одно время, как и многие тогда, «челночила» даже. А по ночам бегала по дискотекам. Веселилась.

И жених нашелся. Эдакий красавец-молодец. С лихими усами. И не менее лихими делами. Одним словом «новый русский». Стали они с дочкой Сидора вместе жить. Даже сходили в загс. Зарегистрировались.

Денег у Игоря, так звали её мужа, было много. Где он их брал, она не знала. Да и не хотела знать. Так что жили они припеваючи. Весело и беззаботно. Но однажды к ним на квартиру, которую Игорь купил в самом центре города, пришли какие-то молодые крепкие парни. Сначала они громко разговаривали с Игорем, денег от него требовали. А потом стали его бить. А когда он им ничего не дал, посадили на стул и сказали:

– Смотри, что сейчас будет.

И схватили они Надежду, сорвали все, что на ней было, и стали насиловать. На глазах у мужа. Вчетвером. Двое держали, третий делал своё чёрное дело, а четвёртый скалился и подначивал Игоря.

Тут бы ему вскочить – бугай-то он здоровый – и защитить любимую женщину. Но он так и сидел на стуле. А Надежда билась, кусалась, кричала. Однако сладить с четырьмя насильниками не могла…

Потом, когда они ушли, и Надежда чуть живая, истерзанная и униженная, поднявшись с пола, присела, Игорь так спокойненько ей сказал:

– Надо отсюда сматываться. А денег я им так и не дал! – победно заключил он.

– Как? – задрожали у неё губы, – у тебя были деньги? И ты, ты позволил им… Они ж меня.., – она не смогла сдержать рыданий. – Ведь я твоя жена!..

– А ты хотела, чтобы они меня убили? – зло оборвал он её, – и наши деньги забрали?

Надежда ничего не ответила. А когда Игорь уснул, собрала свои пожитки и отправилась на вокзал. Отцу она ничего не стала рассказывать. Он, конечно, догадывался, понимал, что с его дочерью какая-то беда приключилась. Но молчал. Не спрашивал.

А потом приехал Игорь. Он стал умолять Надежду вернуться к нему. Говорил, что он её простил. А когда она молча от него отвернулась, стал оскорблять её и бить.

Сидор, услышав в хате крики, вбежал в дом. Увидев заплаканную дочь, накинулся на обидчика, рванул его за ворот рубахи. Но тот так саданул Сидора в солнечное сплетение, что он свалился ему под ноги. а Игорь невозмутимо перешагнул через него и вышел во двор.

Когда Сидор немного отдышался, он выскочил следом за зятем. Тот спускался по тропинке от дома вниз, к стоявшей на обочине дороги машине. И тогда Сидор схватил здоровенный камень и швырнул вслед. И он, на беду, догнал Игоря и пригвоздил к земле.

Сидора судили за убийство. Срок дали, и немалый…

Вот и вся история. А в ней искалеченные судьбы. Сидора, который гнул железо, но никогда и птахи не обидел. Надежды, которой хотелось пожить красиво. Игоря, молодого мужика, которого схоронили на сельском кладбище.

Ополченец

Ему на вид под пятьдесят. Лицо добродушное, а вот глаза чуть зеленоватые, какие-то грустные, словно в них поселилась тревога, и он не может её унять. Правая рука на привязи.

– Вишь, река буянит… с характером, – сказал он мне, глядя на Дон, который сегодня был уж слишком неспокойный.

– Низовка, ветер гонит волну от Азовского, – объяснил я ему.

– Да знаю, – отмахнулся он. – Раньше я часто здесь бывал. Друзья-афганцы из казачьего племени живут здесь на Дону. Я не к тому. У нас тоже реки резвые. Чуть зазеваешься, и проглотит тебя, не успеешь опомниться. А вода холоднющая. На дворе жарища, а она, зараза, прости меня господи, достанет тебя до костей.

– У вас, это где?

– На Урале. В Пермской области. Бывал там?

– Приходилось.

Так мы и познакомились. Оказалось, что Харитон – редкое по нынешним временам имя – поджидал в Ростовском речном порту своего земляка из Таганрога.

– А с рукой что? – спросил я.

– Это там, – мрачно кивнул он, оглядываясь назад. – Под Луганском, миной шарахнуло, да мимо. То и обидно. Отбросило меня взрывной волной метров на пять. На руку и упал. Думал, сломал. Боль такая… Я уж давно такой не испытывал. А мне ж стрелять надо. Я ж не левша, чай.

– Вроде не по возрасту воевать, – заметил я.

Ополченец скорчил гримасу:

– Там же наши ребята бьются. А я дома буду отсиживаться. Не по-русски это. И как назло, под мину попал. Пришлось с беженцами в Ростов добираться, чтоб подлечиться. Где ж мой кореш? – обеспокоенно оглядываясь по сторонам, нахмурился он. – Должон был уже появиться.