С МИРУ ПО НИТКЕ. Сборник рассказов

Иосиф Виссарионович долго гонялся за Адольфом, нет-нет, да и делая в его сторону внезапные, устрашающие выпады.

– Сквозь призму наших с вами взаимоотношений призываю, остановитесь! – отчаявшись нагнать своего визави, воскликнул товарищ Сталин. – Как вам не стыдно!

За всё время «догонялок» воздух в квартире до такой степени сгустился, что время от времени, с интервалом в три минуты, срабатывал сигнализатор газа, установленный на кухне.

– Иди ко мне, Адольф, не бойся, – стал призывать товарищ Коба. – Я тебя не трону. Нужен ты мне, как корове уздечка.

Однако, тот язвительно огрызнулся и стал дразниться всякими неприличными словами, последними из которых были: «Дай русский водка!»

– Ишь ты, тоже мне, – не растерялся товарищ Сталин. – Один такой Марчело Мастрояни нашёлся, так сказать – Петруччи от Веспуччи. На тебе пять суверенов, – и кинул в его сторону пять копеек.

Расчет был прост. Адольф попытается поднять их с пола. Он – Иосиф Виссарионович, мудрый стратег, воспользуется подобным обстоятельством и пленит недруга. Но и тот был не дурак. Не поддался на провокацию и показал товарищу Сталину два кукиша.

– Ну что ж! Раз гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе, – выдал Иосиф Виссарионович.

Он стал на стул, забрался на стол и растопырил руки, намереваясь навалиться на своего противника сверху. Стол не выдержал чрезмерной нагрузки, заходил ходуном, затрещал и вместе с вождём рухнул на пол. Улучив благоприятный момент, Адольф всем своим телом навалился на Иосифа Виссарионовича. Оседлал его и стал одаривать тумаками, приговаривая: « За Гиммлера! За Геббельса! За Геринга с Мюллером! За Бормана с Шелленбергом! За рейхсканцелярию!..»

– Чур, лежачих не бить! – предложил товарищ Сталин, ловко увёртываясь от хищнических кулаков Адольфа.

В скором времени Иосифу Виссарионовичу всё-таки удалось переломить ход борьбы. Он умело, профессиональным движением сумел вывернуться из-под наседавшего и оказаться наверху. Целенаправленно и целеустремлённо работая кулаками, он приговаривал: «Вот тебе поросёнок свинячий, за Москву! За Сталинград! За Ленинград! За Штирлица! За радистку Кэт и пастора Шлага!..»

Со словами: «Гитлер капут!» Адольф сдался на милость победителя.

– Товарищ Всевидящий, – обратился тот к хозяину квартиры. – Отконвоируйте господина Гитлера в Ставку Верховного Главнокомандования.

– Ну, во-первых, у меня нет ружья для охраны и сопровождения столь общественно-опасной личности, – заявил Варфоломей. – А во-вторых, ещё ночь на дворе.

– Да-да, петухов что-то не слыхать, – согласился Иосиф Виссарионович.

«Белое каление» осталось позади, боевой пыл успел поостыть, и оба вождя взяли себя в руки.

– Давайте-ка, уважаемые, покуда суть да дело, дербалызнем по сто для сугреву, – предложил Варфоломей.

– А что? Дело говорит, – поддержал Адольф, довольно потирая руки. – А шпек, яйки, млеко найдётся?

– Извините! Чего нет, того нет! – посочувствовал Варфоломей, извлекая из холодильника начатую бутылку водки и большой солёный огурец. Больше там ничего не было.

Разделив дар земли по-братски, на три равные части, хозяин разлил водку по стаканам.

– За содружество противоречий, антагонистических взглядов и убеждений! – предложил Иосиф Виссарионович свой тост.

– За их всестороннее углубление, – добавил Адольф, поднял гранёный стакан и за полторы минуты осушил мелкими глотками.

Товарищ Сталин и Варфоломей воспользовались залповым приёмом, и заливку горючего осуществили на одном дыхании. Только Адольф всё чего-то мялся в нерешительности и жеманился, нервно поводя плечами.

– Что-то не так? – забеспокоился хозяин квартиры.

– После первой не закусываю, – с нескрываемой надеждой в голосе пояснил Адольф.

– Да ты, дружок, оказывается к тому же ещё и алкоголик, – неодобрительно покачал головой Иосиф Виссарионович.

– Чья бы мычала, твоя бы молчала! – огрызнулся тот. – Сам на себя посмотри. Я на тебя, Йошка, сильно обижаюсь. Так и знай!

– За что, Адик?

Оба даже и не заметили, как перешли на взаимно-ласкательное склонение своих имён.

– Ну почему ты не разрешил мне в 1941 году дойти до уральского хребта, почему? – разгубленно молвил Адольф, и непрошеная слеза ненароком сползла с его щеки в пустой стакан товарища Сталина.

От единожды выпитого Адольф успел изрядно окосеть и распоясаться, забросив брючный ремень в купе с подтяжками за сервант.

– Да потому что до Берлина, в таком случае, тебе пришлось бы драпать в два раза дальше. А тебе это надо было? Не надо!

– А что? В твоих словах есть не малая доля правды, – согласился Адик. – Я как-то об этом даже и не подумал. Исходя из твоих слов получается, что остановив нас под Москвой, ты не только сберёг большую часть моих людей, но и значительно укоротил их обратный путь до родного очага. Спасибо, друг! – и Адик в благородном порыве крепко пожал руку Йошки, сжимавшую ещё не погасшую курительную трубку.

По этому случаю вожди затребовали ещё одну поллитру. Пришлось удовлетворить просьбу. В супермаркете с круглосуточным режимом работы Варфоломей приобрёл бутылку армянского коньяка, а на закуску – прибалтийскую кильку вразвес и полбуханки украинского ржаного хлеба. Только на то и хватило денег. До получки оставалось два дня.

Когда хозяин воротился домой, оба предводителя непримиримых политических лагерей мирно спали на разостланных на полу шинелях, обнявшись словно братья родные.

4.

Сон великих мужей был чуток и недолог. Звук двери, захлопнувшейся полчаса назад, заставил их проснуться, только сейчас. Этого оказалось достаточно, чтобы предстать пред ясны очи хозяина свежими и бодрыми, светлыми и чистыми, как былинка, омытая прозрачными струями прохладной дождевой воды. Правда, у фюрера оказалось неудачно вымытое лицо. Но это всё пустяки и мелочи жизни, как он изволил заявить. При этом добавил, но как-то туманно, что самое главное в сложившейся ситуации текущего момента – оседлать вектор времени, соображаясь с фактором пространства. А где присутствуют эти обе величины, там превалирует жизнеутверждающий консенсус. «Ничего себе!» – подумалось генералиссимусу с Варфоломеем, и они согласились с ним, после чего последний предложил «явленцам» опохмелиться. Те не посмели отказаться, выразив тем самым глубочайшее почтение хозяину квартиры. У обоих возникло желание выплеснуть наружу всё когда-то наболевшее, невысказанное и недосказанное по причине взаимонедопонимания противоборствующих сторон.

Опохмелились. Товарищ Сталин похвалил коньяк, а Гитлер – кильку. Правда, Варфоломей только пригубил спиртное: ему надо было идти на работу. Ещё какое-то время побыв в высокочтимом обществе, дав необходимые инструкции и наставления, он удалился, отправившись зарабатывать себе на хлеб насущный.

Покинутые на произвол судьбы, генералиссимус с фюрером сыграли вничью в шашки, в морской бой, составили Пакт о ненападении, поставили под ним свои подписи и скрепили их кровью. Похвалили Молотова с Риббентропом. Припомнили и обиды, нанесённые когда-то друг другу, но до взаимного рукоприкладства дело не дошло. Всё закончилось мировой, согласно Пакта. По этому поводу дербалызнули ещё по сто, накинули шинельки, натянули на головы форменные фуражки и вышли на улицу.

Обоих сразу же окружила непривычная обстановка. Люди, транспорт, здания, рекламные щиты. Всё это казалось из какого-то другого мира. Оба пожалели, что рядом нет охраны, так как на них стали обращать нездоровое внимание. Это выражалось в следовании за ними вереницы любопытствующих, забегавших вперёд, явно лебезивших и преданно заглядывавших им в глаза. Те, что посмелее пытались выяснить из какого театра оба актёра. Уж не подготовка ли всё это к киносъёмкам или какому-нибудь спектаклю?

– До чего ж, чертяки, правдоподобно играют! – неслось отовсюду. – А грим? Как прекрасно наложен грим. И тени правильно распределены, и каждая на своём месте. Что значит настоящее искусство!

Объяснять обывателям что к чему любимец всех народов с пресловутым и бесноватым фюрером посчитали ниже своего достоинства. Да и сами-то вожди вообще толком не знали и не догадывались откуда явились и куда попали.

– А фюрер-то на чисто баварском диалекте шпрехеет, хотя и австрияка, – тонко подметил какой-то проницательный товарищ справа.

– А генералиссимус! Чего только стоит его прищуренный взгляд на природу вещей? Ну чисто вылитый Иосиф Виссарионович: слова, жесты, мимика, – донеслось слева и по центру.

К полудню «явленцы» проголодались. Пришлось заглянуть в общепитовскую столовую. Обед им ничего не стоил. Весь вид полководцев, манера их поведения были в высшей степени натуральными, убедительными, не наигранными. Даже сама мысль о возможной наказуемости претила взыскивать со столующихся причитающуюся с них сумму. А умяли дорогие гости всё, за милую душу.

– Обед, товарищи, был хороший, – похвалил товарищ Сталин, раскуривая трубку. – Ничего не скажешь. Молодцы! Только вот в первое блюдо надо было побольше перцу с корицей, а в седло барашка добавить белого кахетинского.

– А вот под чёрную икру можно было бы подать французский коньяк, – заявил фюрер. – А то у меня после десятой столовой ложки появилась от неё изжога. А это непорядок. Всех прикажу расстрелять!

Накормили их бесплатно, хотя товарищ Сталин и пообещал, что в ближайшее время счёт будет оплачен из кремлёвской казны.

Побродили по городу, посетили несколько торговых точек и учреждений. Отоварились основательно, капитально и, к тому же, конкретно. Брали в кредит под честное слово, хотя денег никто с них не требовал: исторические личности всё же, хоть, правда, и артисты, но какие!

Уже не вереницы, а разномастные, улюлюкающие толпы плелись вслед героям дня. А те, с ног до головы увешанные покупками, сытые и довольные возвращались по месту своего явления. Когда публика стала уже докучать и досаждать обоим, товарищ Сталин остановился, обвёл всех строгим, уничижающим взглядом.

– Товарищи! Вы мне с господином фюрером создаёте некоторый, и я бы даже сказал, весьма предосудительный с вашей стороны дискомфорт. А это нехорошо. Так нельзя. Это не согласуется с поведенческими нормами простого советского человека. Поэтому я посоветую товарищу Берия разобраться в сложившейся ситуации текущего момента. А пока прошу всех разойтись.

Говоривший, по-видимому, ожидал со стороны любопытствующей толпы реакцию раболепства, неукоснительного повиновения. Да не тут-то было. Реакция оказалась противоположной ожидаемой. Послышались неуместный смех и возгласы восхищения великолепной игрой и непревзойдённым артистизмом. Пришлось выпучить глаза, топнуть ногой, повести бровью и вызвать милицию.

Толпа была рассеяна нарядом милиции и испепеляющими взглядами генералиссимуса и фюрера. Был составлен протокол о задержании двух подозрительных личностей. Но и тут какой-то любопытный блондин достал их всепоглощающим вопросом, на который затруднительно было ответить даже таким выдающимся личностям:

– А как вы чувствовали себя в собственном гробу?

В отделении милиции от задержанных ничего не добились, хотя и у одного и у другого были паспорта образца тысяча девятьсот тридцать седьмого года, удостоверявшие их личности. Как бы то ни было, пришли к выводу, что это артисты, но потерявшие память. Сделали запрос в телевизионную передачу «Жди меня», где дело взяли в производство, сказав: «Ждите!»

Генералиссимуса с фюрером решили отпустить, как говорится, на все четыре стороны. Проводить их по месту проживания изъявила желание милицейская сотрудница в чине полковника Океанида Генерал-Майорова. Вышли из здания участка. При виде задержанных погода нахмурилась, облака сморщились, небо заплакало крупными хлопьями снега. Задул северо-северо-восточный ветер. Прохожие зябко ёжились и прятались в овчинные тулупы. Мимо прошагал какой-то чудак, напевавший: «Собака лаяла на дядю фрайера», затем остановился, как вкопанный, и удивлённо воскликнул:

– Ба-а! Кого я вижу! Остановись, мгновение! Нет, нет, разбудите меня, не верю!

Ну конечно же это был Евгений Петросян, находившийся в это время с «Кривым зеркалом» на гастролях и разъезжавший по городам и весям России и ближнего зарубежья.

– Товарищ Сталин – Олег Басилашвили, фюрер – Армен Джигарханян! Угадал? – и он по очереди обнял обоих.

Те никак не отреагировали на приветствие и продолжали шествие. Петросян от обиды выпятил губы и надул щёки.

– Вы уж пожалуйста не обижайтесь на них, Евгений Ваганович, – стала утешать полковник милиции Океанида Генерал-Майорова, несколько поотстав от конвоируемых. – Они чуточку не в себе. Но если б вы только знали, уважаемый, какая у этих людей тонкая, артистическая организация! А склад ума, мышления, модуляция голоса!.. Нет, это прекрасно!

– Оно и видно! – со слезами на глазах не переставал обижаться Ваганыч. – Как это можно не узнать меня? – и закусив нижнюю губу, он еле сдерживал рыдания.

В процессе дальнейшего следования повстречались с двумя русскими бабками. Те, узрев до боли знакомые лица, сходу бултыхнулись на колени. Что-то там запричитали, мелко и быстро перекрестились со словами: «Свят! Свят! Свят!». Встали, плюнули вслед удалявшейся процессии и зашагали в туман.

Снегоочистительные, дорожные машины сновали туда-сюда, нагребая на обочины груды снега. Во дворе дома, где проживал Варфоломей, дворники ЖЭКа №117 исполняли танец с мётлами, а при виде двух знаменитостей взяли орудия производства «на караул». Проскакала мимо Верка Сердючка, напевая себе под нос: «Всё будет хорошо, я это знаю», и ускакала в пургу…

Прошли ещё несколько дней, в течение которых происходило ознакомление «явленцев» с реалиями современной жизни. Вот тогда-то, где-то на четвёртый или пятый день, им, прогуливавшимся по городу в сгущающихся сумерках, и повстречался чрезвычайно любопытствующий субъект.

– С непреодолимым вожделением, – начал он, – согласуясь с провидением высшего толка, как существо разумное и благопристойное, стоящее превыше всяческих склок и дрязг, умоляю, скажите, кто вы? Настоящие или артисты? А может быть из загробного мира?

Монолог свой незнакомец произносил стоя на одном колене и протягивая руки к генералиссимусу.

– Встань, коленопреклонный! – приказал Иосиф Виссарионович, чиркая спичкой и раскуривая трубку. – Зачем тебе это знать? И вообще, ты кто такой, дурошлёп несчастный, что так витиевато излагаешь свои мысли?

– Из бульварной газеты мы, из «Приятных мелочей». Состою почётным суверенным членом «Партии Толстолобиков».

– А-а, значит болтун профессиональный, производящий подмену настоящих духовных ценностей ценностями Иуды. Прочь с глаз моих, исчадие «геенны огненной»!

– Не извольте гневиться, достопочтенный Иосиф Виссарионович. Я ваш ярый приверженец. Мысль моя – вкупе с проявлением вдохновения по части совокупления с последующим проникновением, – насквозь пронизывает и усугубляет положение вещей в области психологического настроя и психомоторного контакта.

– Психология – это, прежде всего, наука, изучающая и описывающая особенности узоров человеческой души. А у вас, уважаемый, всё как-то затушёвано, завуалировано. Убористый текст с забористым подтекстом. Так нельзя. Так можно договориться чёрт-те знает до какой раздрапендии, а это уже плохо, – и товарищ Сталин повёл усом, сначала левым, а затем уж и правым. – У вас воспалённое воображение при дремучей, непроходимой глупости.

– Совершенно верно, – согласился незнакомец. – Так вот. После всенародной, невосполнимой утраты, которую мы понесли, когда вы, наш благосклонно-непревзойдённый, отбросив копыта, сыграли в ящик…

Тут всякое терпение Иосифа Виссарионовича иссякло, нервы не выдержали и он, не мудрствуя лукаво, мундштуком курительной трубки ткнул прямо в глаз говоруна.

– Теперь я инвалид! – ойкнув от неожиданности, простонал потерпевший. – Пострадал от сталинского режима и произвола. Фюрер, вы свидетель!

– Никакой я тебе не свидетель, – засвидетельствовал Адольф. – Давай, проваливай отселя, пока я тебе другой глаз не выбил.

– Хорошо, я ухожу, – согласился потерпевший. – Но ухожу задом.

– Можешь и боком.

– Но я горд и счастлив, что увечье моё обусловлено целенаправленными действиями выдающейся личности…

Эта ночь прошла неспокойно. Несмотря на подписание Пакта о ненападении, пресловуто-бесноватый, в ночь с 21 на 22 ноября, ровно в 4 часа 30 минут утра по московскому времени, обрушился всей своей мощью на дрыхнувшего генералиссимуса. Было совершено подлое, вероломное нападение без предупреждения.

Однако, в то время, как один глаз почивавшего Иосифа Виссарионовича дремал, другой бдил. Как раз вот это-то обстоятельство и не дало возможности реализоваться коварным планам и замыслам придурковатого фюрера.

Возмездие не заставило себя долго ждать. Изловчившись, генералиссимус, что было силы, дёрнул фюрера за рудиментарный раритет. Тот взвыл, аки африканский буйвол в мексиканских прериях, и очутился под Иосифом Виссарионовичем.

– Вот те, Адик, и настал судный день! – приговаривал он, колошматя фюрера. – Дружбы не получилось. Мысли твои в корне кощунственны и предвзяты, а сам ты изготовлен из недоброкачественного материала. Сейчас я, по большому счёту, постараюсь так разукрасить твою личность с фасада и анфаса, что тебя не только близкие и знакомые, но и мама родная не узнает. После чего вынужден буду поставить тебе клизму №15.

Речь генералиссимуса была до такой степени убедительной, что фюрер без всяческих проволочек подписал заранее заготовленный товарищем Сталиным текст Акта о безоговорочной капитуляции.

– А теперь, непредсказуемый ты мой, делай драпен нах хаус, – подсказал Иосиф Виссарионович Адольфу дальнейшие его действия и коленкой направил в сторону выходной двери.

– Куда же я пойду? – заплакал вдруг герр Гитлер, утирая рукавом, катившиеся по щекам слёзы.

– Да хоть в избушку на курьих ножках!

Ещё пуще заплакал фюрер. Варфоломей давно уже привык к неординарным выходкам новоявленных домочадцев. Он молча наблюдал их разборки. На сей раз решил не оставаться равнодушным к их проблемам. Устранить последние он решил путём возвращения новоиспечённых нуворишей на свои законные места. В связи с этим он отправил их по прежнему месту обитания, согласуясь с принципом «мощи отдельно, духи отдельно». В квартире сразу стало как-то светлее, просторнее, а главное – свежее.

5.

Наступило лето. За работой, повседневными заботами, хлопотами и делами память о прошедших событиях притупилась как-то сама собой. Пришла пора летних отпусков. Не долго раздумывая куда бы податься, Варфоломей отправился на летнюю дачу к своему старинному приятелю Никодиму Ёжикову. Тот давно уже приглашал его к себе погостить.

Находилась дача километрах в двадцати от черты города. Езды до неё автобусом не более тридцати минут. Строение располагалось в самом конце лесной просеки, упиравшейся в живописный пруд, поросший белыми лилиями. Приехал вроде бы и вовремя, и в то же самое время – не вовремя. Хозяин пребывал дома. Варфоломей застал Никодима укладывавшим свои нехитрые пожитки в спортивную сумку.

– Отбываю, дружище, в Туруханск, в эту тьму-таракань, – сообщил он «радостную» новость. – Начальство срочно отряжает в командировку, за Зяму Кирпичштейна, документально семь на восемь. Вручаю тебе ключи, остаёшься за хозяина. Отдыхай, поправляй здоровье. Где что лежит, сам знаешь. В случае чего, подскажет и поможет соседка Аделаида Кузьминична. Ты её должен помнить.

– А что? Так срочно?

– Срочнее некуда.

Варфоломей прекрасно знал, что у Никодима была работа по специальности «кто куда пошлёт», вместо «того парня», разумеется. Вот он и разъезжал круглогодично по городам, долам и весям отчизны, не щадя живота своего. У него по этому случаю была даже географическая карта, на которой были помечены цветными карандашами маршруты прошедших и предстоящих путей следования: от западных до восточных и от северных до южных границ.

В общем, Никодим отбыл в спешном порядке: даже толком и проститься-то не успели. «Ну, раз надо, так надо, – подумалось гостю. – Знать судьба такая. Пусть себе едет. А я сначала завалюсь на диван, отосплюсь хорошенько; буду рыбачить, купаться, загорать и, главное, читать. Читать, и ещё раз читать! Красота-а!

Дачное строение было не малых габаритов и несло на себе печать деревенского быта. Веранда, прихожая, две светлые, просторные комнаты – столовая и рабочий кабинет, небольшая мансарда наверху – спальня. Так что было где развернуться широкой натуре отдыхающего.

Первые дни пролетели незаметно. Все свершения вершились согласно запланированного графика. Особенно много читалось. Так прошла неделя. Одиночество, казавшееся ранее благом, сейчас уже не казалось таковым, и стало потихонечку надоедать. Уже и рыба не так ловилась, не так спалось и загоралось, а чтение пресытилось вообще. Стало скучно.

Вяло, расслабленно раскачиваясь в гамаке, растянутом меж двух берёз, отпускник сосредоточенно размышлял, чем бы ещё себя занять. Слегка задремав, он тут же проснулся и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Эх, и развесёлая же будет у меня сегодня компания. Как же это я раньше-то не додумался, голова два уха?

А надумалось Варфоломею пообщаться с материализованными духами великих государственных деятелей России и СССР, нашего прошлого и настоящего. Был даже составлен список. Набралось общество из шестнадцати человек. Правда, в него вошли и двое из ныне здравствующих. В связи с этим было о чём призадуматься.

– Если человек здравствует, – размышлял Варфоломей, – а у него отбирается душа с целью последующей её материализации, то в результате получим две ипостаси одного и того же человека, похожие друг на друга, как две капли воды. Одна из ипостасей, оставшаяся без души и обезличенная, превращается в безвольное существо, своего рода – робота, послушного исполнителя чьей-либо воли, или же в сомнамбулу. Другая же, материализованная и наделённая душой ипостась, будет являться живой, одухотворённой копией ныне здравствующего лица, то есть копией «один к одному». Что из того следует и что нам это сулит? Подобная ситуация таит в себе определённый элемент неожиданности, весьма опасный для общества. Потому она должна составлять предмет государственной тайны военно-стратегического характера. Однако, следует попробовать. Ведь скучища-то какая! Дача, куда не доходят звуки цивилизации – самое подходящее место для проведения подобного, необычного эксперимента. Будь что будет!

Всю следующую ночь на даче Никодима Ёжикова гремели и сверкали молнии местного, сугубо локального характера. Ипостаси возникали одна за другой и молчаливо разбредались кто куда. Они околачивались по этажам и закоулкам дачи. Приглядывались к окружающей обстановке. Начали кучковаться по интересам, заводить разговоры, прощупывать друг друга как иносказательно, так и на ощупь.

Собрав государственных людей в кружок, Варфоломей объявил, что все они находятся на конспиративной квартире, за городом, на даче надёжного и верного товарища Никодима Ёжикова. Поэтому надо быть «тише воды, ниже травы». В полголоса, в хоровом исполнении, спели «Интернационал», после чего каждый занялся своим любимым делом.

Владимир Ильич Ленин приступил к переосмысливанию «Манифеста» и «Капитала» Карла Маркса и Фридриха Энгельса. После этого он решил освежить свою память чтением собственных трудов, таких как «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Как нам реорганизовать Рабкрин» и написать новую – «О проститутках от политики как таковых».

Иосиф Виссарионович Сталин неторопливо, с чувством и расстановкой, набивал курительную трубку третьесортным, дешёвым табаком, извлекаемым из солдатского матерчатого кисета. Он тщательно продумывал план разгромной статьи «Что такое Лёва Троцкий и как с ним бороться?»

Лев Троцкий, в свою очередь, нервно покусывал ногти давно не мытых рук. Он забился в угол и неразборчивым почерком писал, украдкой, статьи «Я вам всем покажу!» и «Вы у меня ещё попляшете». Ставка делалась на их большой тираж и немалые гонорары.

Всенародный староста Михаил Иванович Калинин молча возлежал, подперев голову рукой, на общей скамейке возле окна. Он обводил лица собравшихся ласковым, отеческим взглядом, который мог бы рассказать о многом.

Будённый Семён Михайлович расположился за печкой. В свете лучины на нождачном точиле с ножным приводом он точил конармейскую шашку, напевая себе под нос ямщицкую песенку:

Мне рассказывал один ямщик прохвост,

Будто он у той хозяйки видел хвост,

Хвостик маленький, закрюченный такой,

И как будто бы качает головой.

Климентий Ефремович Ворошилов из окна чердака из-под руки вглядывался в даль и не уставал повторять: «А что-то не видать моей Первой Конной!».

Феликс Эдмундович Дзержинский смазывал дуло «парабеллума», извлечённого из деревянной кобуры, и молча испрашивал совета у Владимира Ильича, как поступать с контрреволюционными элементами.