скачать книгу бесплатно
В фантастических приключениях герои с радостью открывали новые миры или с восторгом путешествовали во времени, но человека в приличном возрасте переместить в другое временное измерение, то это может быть расценено как нарушение прав человека.
Вера вспомнила, что её никто за рукав сюда не тащил, и это, как ни странно, её успокоило. Настроившись доказать себе самой свою дееспособность в экстремальных условиях вознёсшегося до небес Запада, она по-шпионски огляделась вокруг.
Выйдя из московского времени, Вера и её дети оказались под властью чуждой реальности, в которой надо было немедленно двигаться дальше, но в каком направлении двигаться, они не знали.
– Пресвятая богородица, помоги мне, – взмолилась женщина про себя. – Неужели я стала жертвой собственных иллюзий? Я явно опасна для общества и особо для собственных детей! Замыслить такое предприятие мог только полный идиот! Боже, не дай мне сомневаться в неразумности моих планов. Помилуй, хотя бы ради моих детей, они не виноваты, что имеют такую мать… Или пусть мои планы будут и твоими планами. Пусть для меня будет гореть «зелёный свет!» Только дай мне добраться до комиссариата! Матушка Матрона, молись за меня всеми твоими святыми молитвами.
Вера с жалостью посмотрела на Катю, Таню и Виктора, а те сидели рядом с ней на скамейке, пугливо озираясь по сторонам, а над ними возвышались небоскрёбы самодовольного Брюсселя, и мимо проходили люди из мира международных новостей, которым было совершенно безразлично, откуда в самом центре столицы Европы появилась эта семья несчастных русских.
Когда Вера пришла в себя, то вспомнить, за каким углом находится комиссариат, она не могла, все углы зданий были похожи друг на друга. Кручение вокруг собственной оси не помогло! Теперь она не знала даже примерное направление к комиссариату, где ей предстояло признать себя беженкой. Двигаться наудачу не имело смысла, а для того, чтобы обратиться к полицейским, надо было сначала их найти, поэтому оставалось одно – идти на прямой контакт с местным населением.
Сначала Вера обратилась к чернокожему мужчине, идущему по тротуару танцующей походкой, подчеркивающей элегантность его белого костюма, и задала вопрос на том английском языке, который упрямо штудировала в Андрюшино:
– Вэа э комиссариат? Плиз!
Мужчина на мгновение приостановился, огляделся и, посчитав, что ему что-то послышалось, опять продолжил свой путь. Ко второму мужчине, уже в узком чёрном костюме, но с бледной кожей, женщина обратилась с тем же вопросом. Теперь она произносила слова с очень утрированным иностранным прононсом, растягивая рот на каждой гласной букве. Этот европеец, не останавливаясь, приветливо помахал ей рукой и был таков. Вера сильно расстроилась за свой английский язык, который в Брюсселе явно не понимали.
Катя сначала посмеивалась над усилиями мамы ловить прохожих на улице, но потом до неё постепенно стал доходить смысл происходящего. По дороге в Европу она мечтала сыграть роль племянницы крёстного отца, который должен был её взять под опеку, ведь с мафией считаются везде, даже здесь, в центре Европы, но теперь её семья напоминала кочующих цыган, у которых отобрали единственную кибитку.
Младшие дети боялись даже слово сказать и не отходили от мамы ни на полшага.
Вере мешало присутствие детей, на которых жалко было смотреть не только постороннему, но и ей самой. Усадив Катю, Таню и Витю обратно на знакомую скамейку широкого бульвара, женщина дала им строгий наказ со скамейки не вставать и оберегать четыре тяжёлых сумки от возможного покушения местных бандитов и отправилась на разведку местности.
Приглядев одинокую пожилую иностранку, беззаботно выгуливающую собачку на поводке, Вера подошла к ней какой-то лисьей походкой и вежливо поздоровалась международным приветствием.
– Хэлло!
– Хэлло! – услышала она в ответ.
Верина открытая улыбка сработала! Бельгийка внимательно посмотрела на прилично одетую беженку, внезапно оказавшуюся перед её носом, и потянулась к кошельку.
– Мадам, Брюссель, комиссариат. Сенкью вэри мач!
Кудрявая собачка дамы весело затанцевала перед Верой, первой почувствовав в ней хорошего человека. Глаза у дамы почему-то прослезились, и она, по-старушечьи высморкнувшись в платочек, указала беженке длинным указательным пальчиком нужный угол, за которым находился комиссариат.
Но и тут вышла осечка, ибо в то утро комиссариат был закрыт, а иностранцев, желающих сдаться в миграционное рабство, приглашали прийти на следующий день. Хорошо, что у Веры был ещё один адрес, который ей оставил на всякий случай владелец посылки.
Искать отель по бумажке с адресом было гораздо проще, чем на словах. До отеля путники доехали на метро. Сам отель выглядел скромно, как изнутри, так и снаружи. В помещении отеля было всё опрятно и без излишеств. За регистрационной стойкой стояла пожилая француженка, она без слов привела Веру с детьми в номер и ушла, даже не спросив паспорта, которые были отданы таксисту, согласно инструкции всезнающей Марины Петровны, ведь в паспортах стояла итальянская виза, куда всю семью при рассмотрении дел могли выслать из Бельгии.
Для Веры Бельгия казалась гораздо роднее Италии, ведь в состав Бельгии входили часть Голландии, где учился мореходному делу царь Пётр Первый, часть Франции, где произошла первая революция с Гаврошем на баррикадах, и часть Германии, куда переехала жить тётя Лиза, попутчица в поезде.
Какое это успокоение для души, найти на ночь пристанище в виде большой комнаты, где в рядок стояли шесть кроватей, покрытых белоснежным постельным бельём, а в углу красовался большой игрушечный самосвал, мечта каждого парнишки, что давало Вере возможность не волноваться до утра.
В небольшом садике, закрытом от внешнего мира высоким забором, расположились душевые кабинки. Вера помылась сама и обязала малышей принять душ под открытым небом, только Катя наотрез отказалась от этой водной процедуры.
Светило осеннее солнце, в ожидании ужина хорошо было посидеть у раскрытого окна. Небо над Брюсселем ничем не отличалось от неба в Калининграде, а запах осенней прелости был тот же, что по всему свету.
Неожиданно Вера услышала русскую речь.
В садике возле душевых кабин собрались русскоговорящие гости отеля, объединённые страхом принудительного возвращения на родину, и каждый из собеседников что-то недоговаривал, опасаясь невзначай сболтнуть лишнего.
Чтобы не терзать себя заранее, Вера применила пословицу, что дорога ложка к обеду, поэтому все проблемы она оставила на завтра и предалась отдыху, чтобы утро стало мудрее вечера. Ужин в отеле был бесплатным! Горячий чай, бутерброды с колбасой и сыром давались без счёта. После ужина все гости отеля отправились спать, каждый в свою спальню, которая на ночь не закрывалась.
Ещё до восхода солнца в отеле прозвучала всеобщая тревога, чтобы все как один покинули отель в 6 часов утра. За 40 минут надо было воспользоваться единственным на этаже туалетом, собрать сумки и успеть взять по бутерброду с ветчиной на маргарине и булочку с джемом. Покинув отель, Вера с детьми в одном ряду с другими мигрантами потопали в комиссариат.
Серый рассвет, серые фигуры людей шли в молчании по серым безлюдным улицам, шаг за шагом, продвигались толпой к центру столицы Европы, где уже потухли уличные фонари.
Человеку со стороны могло бы показаться, что в дребезжащем предрассветном тумане двигается поток зомбированных вампиров, которые, спасаясь от света восходящего солнца, спешат укрыться в подземелье мрачного комиссариата.
В этой онемевшей толпе можно было легко потеряться, поэтому младшие дети без напоминания крепко держались за сумки, которые тащили Вера с Катей. При подходе к зданию комиссариата толпа стала ожесточаться, потому что вход во двор комиссариата был узким, и его охраняли полицейские в форме и при амуниции.
Толпа сосредоточивалась на главном – не пропустить свою очередь и успеть пройти во двор комиссариата до полудня. Угрюмое молчание людей нарушалось только испуганным попискиванием новорожденных детей. К 12 часам пройти через заветную калитку Вере и детям всё-таки удалось, а ещё через час их вызвали на процедуру опознания, где каждого беженца сначала фотографировали в профиль и фас, а потом снимали отпечатки пальцев. Целью этих арестантских мероприятий было получение мигрантом регистрационного листа с номером. Пронумерованных людей выпускали во внутренний двор комиссариата, более просторный и лучше охраняемый, на котором собрались представители всех народов планеты Земля, объединённые незавидным положением изменников своей родины.
Надо сказать, что русская речь отличалась от других языков мира отсутствием речевой музыкальности, поэтому даже самый тихий шёпот русского человека можно было разобрать по шевелению его губ. Таким шпионским образом Вера узнавала нюансы получения земляками статуса беженца.
В Брюссель приехали русские, которые на родине время зря не теряли и были основательно ознакомлены с гуманитарными законами демократического Запада. Они прекрасно разбирались в законах по миграции, зная заранее, как отвечать на провокационные вопросы.
Теперь Вера знала, что нельзя жаловаться на бедность, а безусловным поводом для получения статуса беженца могла быть только угроза для жизни человека в стране, где он проживал. Тот, кто мог доказать, что его возвращение домой чревато смертной казнью по политическим мотивам, заранее радовался своей победе над бельгийским бюрократизмом. Положительно рассматривались дела выходцев из азиатских республик бывшего СССР, где проходили боевые действия.
Вера без сопротивления принимала тот факт, что по своему нынешнему статусу она уже находилась на самом низком уровне общественной жизни. Даже самый бедный нищий, самый бездомный на её родине, имел более высокое общественное положение, чем она в тот день в столичном городе Брюсселе.
От напряжённого внимания к разговорам незнакомых русских людей женщину отвлёк резкий толчок в бок. Какая-то африканка в драповом пальто поверх своего экзотического цветного наряда беспардонно толкала локтем в бок. На возмущённый взгляд Веры африканская красавица повела глазами в сторону, где на сумках сидела Танюша, бледная, засыпающая от усталости. Над дочерью вплотную стоял высокий араб в широком бежевом плаще, его туманный взгляд витал где-то между облаками, в то время как руки, засунутые в широкие карманы плаща, ритмичными движениями массировали замаскированный половой член. Это всё происходило над головой у Танюши, задремавшей у ног араба.
– Мерзавец! Как вы смеете это делать! Что… что вы себе позволяете!!! – крикнула Вера, кидаясь на мерзавца с кулаками.
Танюшка с испуга подскочила, а насильник тут же скрылся от расправы женщин, которые на разных языках желали кастрировать на месте негодяя, позорящего звание беженца. Вскоре страсти улеглись, и утомление вновь овладело толпой.
После полудня наступила очередь и для Веры с детьми войти внутрь зала ожидания, где по радио озвучивались на английском языке номера как приглашение пройти на допрос. Боясь пропустить свою очередь, женщина не заметила, каким образом у неё из-под носа утащили одну из четырёх сумок, но детей в поле зрения оставалось по-прежнему трое, и никто не мешал им делать то, что они хотели.
Катя спала, положив голову на скрещенные руки, поверх сумки, набитой её вещами. Витя играл у ног мамы. Он возил игрушечную машинку по грязному полу, создавая на пути игрушечного автомобиля заграждения из мусора, подобранного им с пола. Таня собрала вокруг себя маленьких детей всех национальностей, и на глазах у восхищённой детворы умело выуживала из бракованного автомата с чипсами монеты, на которые тут же покупались в соседнем автомате пакетики с конфетками.
Когда выкликнули её номер, сил волноваться у Веры уже не было. Информация, подслушанная ею, утверждала, что при первом собеседовании с кандидатом в беженцы интервью не проводится, а только задаются вопросы для общего знакомства, а потом выдаётся регистрационный бланк с круглой печатью и адресом для дальнейшего проживания в Бельгии.
В кабинете, куда её завели, с Верой вежливо говорил человек, сидевший за столом с двумя тумбами. Переводчица быстро переводила вопросы чиновника на русский язык, а Верины ответы – на французский. Вера отвечала честно и коротко, но в её ответах была только часть правды, которая обостряла обстановку её приезда в Европу, и эта частичная правда почему-то больше походила на ложь, но совесть женщину не мучила: слишком критической была ситуация в этот момент.
Когда она получила долгожданную бумагу с круглой печатью и размашистой подписью, солнце клонилось за горизонт и на улице быстро темнело. Переночевать пришлось опять в отеле, адрес которого ей дали в комиссариате. Отель был в ту ночь переполнен, но Веру с детьми впустили против правил, потому что она хоть и опоздала, но имела троих детей, и ещё, потому что не было в Божиих планах оставить её семью ночевать на улице. Помолившись перед сном, Вера спокойно проспала до самого утра, а утром следующего дня их опять разбудили как по тревоге, чтобы после умывания и завтрака выпроводить всех на улицу.
Ночевать в европейских отелях не так уж плохо, если не знаешь, что это ночлежки для бездомных.
Из Брюсселя до города Гента шёл скоростной поезд, который больше напоминал приёмную у депутата: чистота, мягкие кресла, индивидуальные столики и туалеты, сверкающие белизной. В пути до места назначения Лебедевым предстояло провести в поезде полтора часа. Перед их глазами мелькали зелёные поля, где прогуливались откормленные коровы с выменем до земли, на скошенных полях пыхтели трактора, словно сошедшие с картинок. Интерес к новой стране и её жителям помогал путникам скоротать время, которое летело уже со скоростью локомотива. За десять минут до выхода из поезда Вера начала беспокоиться. В Генте им предстояло сначала приехать автобусом в Мерелбеке, а там найти ОСМВ, службу социальной помощи населению, что оказалось гораздо проще, чем это представлялось с утра.
К полудню Вера, сопровождаемая детьми, вошла в зал ожидания ОСМВ, где ей должны были предоставить на ночь жильё, в чём после четырёх часов ожидания она уже сильно сомневалась. Вечерело, а в комнате с жёсткими стульями оставались без социальной помощи только Вера с детьми и молодой африканец.
Тяжко ждать, когда на горе рак свистнет, когда ни горы, ни рака нет и в помине. Видимо, от этого утомительного ожидания на Катю ни с того ни с сего напал нездоровый смех. Этим смехом тут же заразились и малыши, и молодой африканец поспешил сбежать в коридор, чтобы не захохотать вместе с этими сумасшедшими русскими.
Беспричинный детский смех мешал Вере мысленно воспроизвести образ святой Матроны, а в этом была большая нужда, её семья нуждалась в помощи святой, потому что наступала ночь, а места для ночёвки не было, а так как дети не хотели понимать серьёзность ситуации, то получили от мамы по увесистому подзатыльнику, что вызвало новый приступ смеха.
Перед самым закрытием конторы Веру вызвали в кабинет и обнадёжили, что ночевать они будут не на улице. Для жилья Лебедевым была отведена старинная пристройка на краю небольшой деревни, которая больше напоминала загородный дачный посёлок, но без ограждений и сторожевых собак.
Эта постройка примыкала к заброшенной церкви, в которой при царе Горохе размещалась церковно-приходская школа, а в последние годы процветало увеселительное заведение с баром и игральным залом. Теперь в одной половине одноэтажного здания размещался склад Красного Креста, а другая – служила пристанищем для вновь прибывших в Бельгию беженцев.
В дальней комнате, где, по всей вероятности, когда-то находилась учительская, стояли три кровати, на одной из которых, деревянной и резной, не стыдно было и королей укладывать на сон грядущий, а на двух других – и его слуг. Новую белую постель для всех членов семьи захватила с собой молодая девушка, которой было поручено помочь одинокой матери с детьми обустроиться на новом месте.
За спальней следовала комната, которая занимала центральную часть жилой постройки. Она представляла собой классную комнату с высокими окнами, где из мебели сохранились только сдвинутые в ряд стулья, учительский стол и классная доска. Довольный Витя сразу оценил гулкий простор пустого помещения как классное футбольное поле, а мячом ему послужила пустая банка из-под кока-колы.
К классной комнате примыкала прихожая. Прихожая напоминала зальную комнату, где рядом с печкой-буржуйкой стояло кресло, а под окном – длинный диван. Украшением этой прихожей был высокий бар, за которым размещалась кухня.
Ванной комнаты для жильцов предусмотрено не было, а туалеты с белыми унитазами находились под навесом на школьном дворе. Рядом с унитазами стояли вёдра с водой для смыва. Эта примитивная туалетная техника была уже Лебедевым известна.
Проведя обзорную экскурсию по комнатам бывшей церковно-приходской школы, социальная работница ушла, а перед уходом вручила Вере картонный ящик с едой по списку: чай, кофе, сухое молоко, сахар, различные консервы, молоко и йогурт, шоколад и конфитюр, нарезанные ветчина, колбаса, сыр и хлеб.
После сытного ужина Вера и дети тут же полюбили Бельгию без всяких условностей. Сон в чистой постели пошёл беглецам на пользу, а аппетитный завтрак удвоил их хорошее настроение. Тёплое солнечное утро сияло, небеса беззаботно голубели, словно во всём мире не было печали и страданий. Пока Вера обустраивалась на новом месте, её дети весело играли в бывшем школьном дворе, но выйти за калитку никто из них не решался.
На следующий день к Вере зашла Тесс.
Тесс старательно поддерживала имидж деловой женщины, но на самом деле она была простой домохозяйкой, разведённой, воспитывающей двух совершеннолетних детей. Курсы русского языка Тесс посещала, чтобы ей не урезали пособие по безработице. Отец Тесс был коммунистом и не одобрял новой политики российских властей. После развода с мужем женщине достался большой дом, а после смерти папы – красый «Москвич. Знание русского языка поднимало её в глазах других добровольцев ОСМВ, желающих помогать бедным беженцам в интегрировании в цивилизованной демократической стране.
История русской семьи Лебедевых была Тесс непонятна, а сама Вера даже раздражала, особенно её счастливый вид. Во время разговора с беженцами Тесс обычно тоже улыбалась, но улыбалась она по долгу службы, чтобы, войдя в доверие, выведать подноготную своих подопечных и зафиксировать эту ценную информацию во всех подробностях в рапорте, который отправлялся в комиссариат, где решалось, кого депортировать, а кого миловать. Через неделю она уже имела полное представление о семье Лебедевых.
«Мадам Лебедева хитра, закрыта для общения, хорошо владеет эмоциями, и непонятно, что у неё на уме. Приехала в Бельгию, чтобы жить на социальное пособие. Документов не имеет, скорее всего она была в своей стране замешана в какой-то криминальной истории, поэтому скрывается от полиции. Лебедева говорит, что детский врач, хотя её словам трудно верить, ведь какой доктор побежит из своей страны? Она имеет трёх детей, все трое не хотят учиться, непослушны и не знают хороших манер. Семья Лебедевых не способна интегрироваться в Бельгии».
Тесс терпеть не могла счастливых людей, тем более мигрантов. Она уже не раз лечилась от депрессии, а от вида всем довольной Веры её болезнь только обострялась. Уже при первой встрече Тесс попыталась объяснить этой женщине, что Бельгия – очень маленькая страна, а беженцев слишком много для такой маленькой страны.
Вера искренне сочувствовала бельгийскому народу, но уезжать обратно на свою родину не собиралась, хотя Тесс не раз взывала к её национальной гордости.
– Вера, вы, русские люди, нет дружить. Африканец плюс африканец одна семья. Один рус плюс другой рус – чужие, враги. Вы должны русских мигрантов… дружить. Дружба, мир.
Благодаря стараниям Тесс объединить всех русских на чужбине к Вере в дом стали приходить вновь прибывающие в Мерелбеке мигранты, говорящие по-русски.
Сначала Веру познакомили с семьёй из Калининграда. Ольга и Игорь. Они приехали навестить Лебедевых на велосипедах. За чашкой чая Игорь рассказал, что Мерелбеке – это пригород Гента, а в Генте находится православная церковь, где собираются русские люди на бесплатное чаепитие.
Потом Веру навестили два брата, приехавшие с отцом и сёстрами из Афганистана. Братья-афганцы хорошо говорили на русском языке, поэтому Тесс отнесла их тоже к русскому народу. Братья были так добры к Вере, что решили показать, где находится супермаркет «АЛДИ», продукты там стоили в несколько раз дешевле, чем в деревенских магазинчиках.
Дорога до «АЛДИ» лежала между крестьянскими угодьями, распаханными к зиме полями. В хорошем настроении довольного туриста возвращалась Вера с покупками домой в окружении взрослых сыновей знаменитого афганца, пилота и политического деятеля, получившего образование в СССР и сбежавшего от произвола «Талибана[2 - Здесь и далее Талибан – организация, запрещённая на территории России]» в Бельгию.
Катя, Таня и Витя встретили эту интернациональную компанию с радостью. Впервые в отшельничестве их посетили настоящие гости, для которых был устроен праздничный ужин.
Стоял солнечный октябрьский день.
Дети в школу по-прежнему не ходили, Вера безвылазно сидела дома, поэтому приход братьев по миграции из Афганистана был настоящим событием, которое полагалось отметить. После еды Катя, Таня и Витя отправились во двор кататься на велосипедах гостей. Если младший из братьев решил поиграть с детьми во дворе, то его старший брат остался сидеть за праздничным столом вместе с Верой, как взрослые люди.
Беседа о странных нравах европейцев протекала весело. Вдруг молодой усатый афганец, не меняя радостного выражения лица, признался женщине, что хочет с ней близости.
– Ты молод и горяч! Нехорошо то, что ты задумал. Образумься! Ищи себе достойную женщину своего возраста… Так, убери немедленно руки от меня! … Не прикасайся ко мне. Я этого не люблю и прошу уважать меня и мой дом!.. Не позорь себя и меня!
Охладить пыл молодого афганца Вере не удалось. Его сильные волосатые руки уже уверенно обнимали её плечи, а влажные губы тянулись к её лицу. Женщину возмутило поведение гостя, тем более, что вульгарное подпрыгивание подстриженных усов было отвратительно и напоминало ей возню навозных жуков.
Когда Вера, сдерживая гнев, встала из-за стола, то молодой и сильный гость легко перебросил её через плечо и понёс в дальнюю спальню церковной пристройки, а то, что она отчаянно вырывалась из его рук, только разогревало страстное желание обладать женщиной, неважно какой, лишь бы удовлетворить мужскую потребность, которая за эти долгие месяцы воздержания сводила его с ума.
Кричать Вера не могла, потому что рядом были дети, но грубые поцелуи нелюбимого мужчины были настолько противны, что дух её возмутился и каким-то непонятным приёмом она столкнула насильника на пол, потом быстро вскочила с кровати и побежала вон.
Катя очень удивилась, видя, как мама вбегает в прихожую с расстёгнутой блузкой на груди.
– Мама?.. Мама, как не стыдно!.. Это чем вы здесь занимаетесь?
Такого позора перед детьми Вера ещё не испытывала, но оправдываться перед дочерью не собиралась. На этом праздник закончился, и гостям было указано на дверь.
Через какое-то время стали ходить слухи, что старший сын знаменитого афганца выехал из Бельгии в неизвестном направлении, а Тесс долго допрашивала Веру о месте его возможного пребывания.
Быстро прошёл необычно тёплый октябрь, наступил такой же тёплый ноябрь. Из детей училась только Танюша, она ездила в город Гент в школу для детей мигрантов. Катю в школу не взяли, потому что она была уже почти совершеннолетняя, а для взрослых беженцев языковые курсы открывались только в феврале, и девушка занимала себя поделками, мастерила домики из картона и становилась ворчливой, а Витя молча гонял мяч по двору и учил с мамой английский язык.
За эти месяцы Вера отдохнула и похорошела. Еды было достаточно, крыша над головой не протекала, у каждого из членов её семьи имелись персональные велосипеды, которыми их обеспечил Даниэль, сосед по улице.
Даниэль был пенсионером с техническим стажем и «золотыми» руками. В свободное время он изучал испанский язык и добровольно работал при ОСМВ. Мужчина ремонтировал для бедных мигрантов велосипеды, которые хранились на полицейском складе.
Сначала ездить на двухколёсном средстве передвижения Вера категорически отказывалась. В её понятии уважающая себя женщина на велосипед не сядет, но так как в их пригород автобусы из центра ходили только два раза в день, то нужда заставила её освоить и это транспортное средство, ибо дешёвый супермаркет находился в пяти километрах от их жилья.
Оказалось, что они жили не в самом Мерелбеке, а на окраине, где не было даже тротуаров, и ездить на велосипеде Вере приходилось по проезжей части улицы, и она пришла к выводу, что все местные жители имели личные автомобили, хотя самих жителей не было видно ни ночью, ни днём, и об их присутствии можно было судить только вечером, по мерцающему свету в окошках усадеб, в одном из которых, неподалёку от бывшей приходской школы, жили Даниэль и его жена Николь.
С Николь Вера общалась на английском языке, и они могли часами беседовать, затрагивая вопросы от семейного счастья до международных отношений.
Нет, не зря женщина тратила своё свободное время на изучение английского языка в Андрюшино! Однажды ей приснился страшный сон. Это был не тот обычный ночной кошмар, когда она пыталась во сне найти себе работу, кому-то доказать, что у неё есть диплом врача, безнадёжно заглядывая в окна деревенской больницы. Нет, этот её сон был ещё ужаснее, в нём Вера не могла говорить ни на каком языке. От невозможности общения с людьми она теряла свою идентичность, а это так мучительно, сознавать свою никчёмность, и в какой-то момент Вера вспомнила, что знает русский язык! Это было так радостно, что она проснулась с решением немедленно начать учить фламандский язык, на котором говорили все в округе.
* * *
Первое месячное пособие в 30 тысяч франков Вера получила утром, а в обед его украли! Его украли из рюкзака, который болтался у неё за плечами, когда она в магазине бельгийского текстиля, куда её привезла Николь, хотела купить Кате шапочку, а Тане – шарфик.
Хождение в полицию было напрасным, жить было не на что.
Вера вернулась домой в полуобморочном состоянии. Сначала она попыталась себе внушить, что деньги из рюкзака были украдены тем, кто имел большую нужду, чем она, но самообману разум не провести! Когда бедственное положение семьи женщина осознала в полной мере, то без сил плюхнулась в единственное мягкое кресло, что стояло у печки буржуйки, и онемела.
Дети как могли пытались её успокоить.
– Мама, не молчи. Мы и без денег справимся, нам не привыкать. Ты отдыхай, а мы пока уберёмся дома, – успокаивала маму Катя.
Потом из-за её плеча высунулась растрёпанная головка Танюши.
– Мама, хочешь я тебе стихи почитаю, тебе они нравятся, это Пушкин:
«Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы…»
– Нет, это «ты» оставишь маму в покое, Пушкин сейчас нашей маме не поможет.
