Сыновья Борея

В лице Гринько промелькнула тень сомнения:

– Что-то не верится мне, Родя, – также негромко заговорил он. – Чем энто ты очаровал литовца? Он же теперя католик и обязан исполнять волю папы Инокентия, а тот ведь вражина всему нашему русскому миру, миру православному.

– Внемли, Гриня, – убеждённо ответил Родий. – Тут тако дело: король Миндовг на сегодняшний день оказался в тяжком положении. С одной стороны его народ крестоносцы мордуют, папа Инокентий давит, а с другой стороны свои же князья, Тройнат, Довмонт и другие только и ждут случая где король подскользнётся, чтобы, значит, свергнуть его с престола литовского. Пообещал он мне, мол, пусть князь Александр не стесняется громить крестоносцев, он, мол, на энто время на охоту с дружиной своей уедет. Дплеко, на юго-запад, к Мазовецким болотам. Там и в сам деле много диких свиней развелось, да волки табунами ходят, скотину крестьянску беспокоят. Хочет сделать вид, что, мол, знать ничего не знал, на охоте был.

У многоопытного, битого жизнью, но осторожного в выводах советника князя Даниила Галицкого сомнения исчезли. Он каким-то шестым чувством, вдруг, поверил тайному сообщению новгородского воеводы.

– Ну, что ж добро, Родя, – так же тихо сказал Гринько. – Айда накормлю тебя, ты ж с дороги, голоднущий, небось.

Пообедав традиционной кашей с бараниной, Родий заторопился:

– Всё, Гриня, я поехал до князя Александра, в Новгород! Ждёт он меня, время не терпит!

– Один поедешь? – озаботился Гринько.

– Джуху вот возьму с собой! – ответил Родий, засёдлывая коня. – Князь должон узреть лично, что его дядька, князь Даниил Романович Галицкий, не такой уж скупой, яко о нём люди бают.

– Ну, ин ладно! – одобрил, улыбнувшись, Гринько. – Поезжай, с Богом!

*****

Уже за Псковом, после полей с житом и овсом, берёзовых перелесков с молодым ельником и попадавшихся кое-где болотин, дорога, по которой ехали Родий и Джуха, нырнула под сень сплошных, нетронутых людьми, еловых и сосновых лесов. Медно-охристые стволы мощных, в два обхвата, сосен, частоколом колонн стоявших вдоль дороги, изредка прерывались колками тёмно-зелёных елей, средь которых гигантскими свечами высились могучие лиственницы.

Как-то незаметно время подошло к победью, и, если на открытом пространстве уже летнее солнышко жарило путников вовсю, то здесь, на лесной, тенистой дороге, было тихо, умиротворённо, и даже в большей степени прохладно.

Дорожные мухи, эти вечные спутники, постоянно донимавшие лошадей и всадников, куда-то подевались, словно решили отдохнуть в тени густого подлеска и высоких будыльев кипрея с чертополохом, что уютно расположились вдоль, укатанной многочисленными колёсами телег, лесной дороги.

Из чащи леса доносился звонкий пересвист мухоловок и красногрудок, да изредка где-то дробно стучал по стволу высохшего дерева дятел-красношапочник, добывая себе пропитание в виде гусениц древоточцев. Иногда из глубины и тиши леса доносилось властное карканье ворон, чего-то не поделивших между собой.

Хорошо, спокойно, сухо. Иногда, чтобы как-то скрасить путь, Родий заговаривал с ехавшим рядом молчаливым Джухой:

– Слухай, Джуха! Вы, половцы, уж боле двух веков живёте с нами, славянами, а ты вот всё яко-то коряво баешь по-русски. Я и то вот по-тюркски лутче тебя размовляю.

– Энто твоя кажется, коназ! – усмехнулся тысячник. – Не шибко твоя чисто баять по-нашему! Иной слово мягче надо баять, тады понимай лутче….

За разговорами не заметили как дорога начала заворачиваться и спускаться куда-то в глухой урман. Стало сумеречно из-за густоты и огромной высоты елей с почти чёрными лапами, свисающими до земли. А ещё этот ельник, между стволами, довольно плотно зарос папоротниками и разным дикоросом.

Из под одной из еловых лап, вынырнул, вдруг, могучий мужик с большой суковатой дубиной на плече. За ним на дорогу высыпало не менее десятка человек, тоже вооружённых дубинами и рогатинами. Воинственно сверкая глазами и задрав вверх всклокоченные бороды, разбойнички преградили путь всадникам; весь их вид говорил, что настроены они весьма решительно.

Джуха со звоном выдернул саблю из ножен, но Родий, остановив коня, предупредительно поднял руку, спокойно сказав:

– Погодь, Джуха!

– Чево надо, бородачи! – зычно крикнул он. – Прочь с дороги! Разиньте буркала-то свои! Великокняжеский гонец пред вами!

Могучий мужик ответил густым басом спокойно, но напористо:

– А ты не шуми, парень! Много вас тута ездит! Уплати лесну пошлину, да и езжай себе дале!

– Я те сей час уплачу, варнак! – грозно заявил Родий.

С этими словами он выхватил своё оружие. Меч сверкнул, словно молния в ночи, и лесные братья обомлели. Кто-то дико вскрикнул:

– Браты! Диво великое, невиданное! Энто ж меч Агрика! Луч света! Спасайся!!!

Разбойники, побросав дубины, запинаясь друг об друга, падая и поспешно поднимаясь, разбежались в разные стороны, ломая сучья елей, матерясь и проклиная всё на свете….

Вложив оружие в ножны, путники тронули коней. Джуха с горячностью воскликнул:

– Надо быти, коназ, энтих, с большой дороги, што пошлина не по чести сбират, изрубить, яко баран!

– Не стоит, Джуха, – спокойно заметил Родий. – Уверяю тебя, у них для разбою дорожного больше мочи не буди.

К вечеру, найдя ключ с костровищем возле него, Родий с Джухой, поужинав дорожной снедью, заночевали, а утром продолжили свой путь к Новгороду. Вскоре лес кончился, пошли перелески и поля. За день езды с короткими остановками, миновав несколько деревень, уже к вечеру, когда солнце повисло над горизонтом, и лошади, и путники порядком устали. Надо было где-то останавливаться на ночёвку.

Местность впереди выглядела пустынной, и в её складках таилось что-то недоброе. Весь день, ровно дувший ветерок с юга стих и установилась небывалая тишина. На восточной стороне горизонта, исподволь, возникла, всплыла тёмно-синяя полоска, не предвещавшая привычного безмятежного отдыха. Почерневшая полоса эта ширилась, росла, и в ней явно назревало что-то грозное. Джуха забеспокоился. Опасливо поглядывая на растущую свинцовую тучу, он стал подгонять коня. Дорога начала огибать большой, но невысокий холм, поросший старым лесом. Родий предложил спутнику:

– Айда в энтот лес, Джуха! – Тамо сыщется родничок – вот подле ево и заночуем.

– Не даст нам отдых, уртон, энта туча! – боязливо проговорил степняк. – То войско великий Тенгри-хан!

Лес этот скорей не лес, а роща на низком холме. Вся она состояла из толстых корявых, полувысохших дубов и редких, но высоченных лиственниц. Отпустив коней пощипать траву, Родий с Джухой вошли в рощу и поднялись на вершину. Там, на небольшой поляне Родий увидел, грубо вырезанную, деревянную статую Сварога и понял, что они попали в священную рощу с древним капищем язычников.

Огромные дубы, окружавшие поляну со статуей языческого бога, протянули свои уродливые сучья-руки в одну, в основном, сторону – к вершине холма с капищем. Где-то на лиственнице хрипло прокаркал, незаметный снизу, ворон. Родий посмотрел вверх. Тусклая сине-серая пелена затянула небо, разом погасив вечернюю зарю. Сразу же краски вокруг померкли, ветер взревел, словно встревоженное стадо быков, с шумом прокатился по роще, и, вдруг, утих. Свинцовое небо тяжко навалилось сверху.

Джуха решительно заявил:

– Стой, коназ! Моя пропадай тута быти! Ворон зря не каркай! Гроза шибко сильный, шибко суровый идёт! Говорю же тебе, то войско великий Тенгри-хан!

Давящая тишина заставила Родия содрогнуться. Чудовищная вспышка и сразу же последовавший за нею удар со страшным треском, будто кто-то могучий разорвал пространство, заставил людей согнуться в три погибели. Всё произошло неожиданно. Вокруг в каком-то диком танце заплясали зеленоватые слепящие столбы. Гроза была чрезвычайно сильной, такой Родий ещё не испытывал, видимо они попали в самый её эпицентр. Непрерывный грохот вдавливал в землю. Приходилось крепко зажмуривать глаза, чтобы не ослепнуть от встававших перед Родием гремящих столбов огня, плясавших и извивающихся, словно фантастические змеи, хлеставших по всем направлениям, сотрясая небо и землю. С ужасающим треском в небе расцветали, вдруг, гигантские деревья фиолетовых молний. Казалось, всё дрожит в ужасе перед силой этих многокилометровых светящихся плетей. В глазах, за плотно сжатыми веками, струилась непрерывная светящаяся пелена. Родию казалось, что наступил конец мироздания. Стена за стеной огня вставала перед ним, земля колебалась, словно это была водная поверхность, ночь качалась между нестерпимым сверканием и мгновенной чернотой. Гроза так же внезапно кончилась, как и началась. Воздух вокруг посвежел, но ветер утих, исчерпав всю свою энергию. Родий с Джухой вымокли до нитки, но, присев и привалившись мокрыми спинами к старому дубу, ощутили необыкновенную теплоту дерева.

– Ну, коназ, – заговорил Джуха, – энто чёрта плясал! Сила свой показать хотел!

Родий ничего не ответил, потому, как сам был потрясён силой стихии, а уж вроде бы перевидал и испытал на себе многое за свою походную жизнь воина и посла.

Грозовая туча как-то быстро рассеялась, остатки её унесло на северо-запад и небо над поляной посветлело. От земли поднимался пар, было сыро, но тепло; воздух был плотно насыщен отрицательно заряженными ионами кислорода. Родий посмотрел на спутника и медленно, но раздельно сказал:

– Нет, Джуха! Видать в Нове-городе худо! Энто мне знак от Бога!

Наступившая, непривычная тишина, окутала людей своим незримым покрывалом, успокоила и…, усыпила….

*****

Родий проснулся от холода, сковавшего всё тело. Полувысохшая одежда совершенно не грела. Рядом, привалившись к дубу, лежал Джуха; глаза его были открыты.

По поляне медленно ползли белесые волны утреннего тумана. Эти волны иногда приоткрывали верхнюю часть статуи Сварога, и тогда казалось, что древний бог язычников плывёт в какой-то молочной реке, задумчиво глядя куда-то вдаль из-под насупленных бровей.

Корявые высохшие сучья ближних дубов высовывались из белесой ваты, и, словно растопыренные пальцы Вельзевула жадно тянулись к Родию и его спутнику. Где-то у подножья холма призывно заржал конь, и звук его голоса призвал к действию:

– Поехали, Джуха! – хрипло произнёс Родий. – Чево сидим? Поспешать надо, ждут нас!

Спустившись к подножию холма, они увидели своих коней, мирно щипавших свежую траву. Кони, подняв головы при виде своих хозяев, коротко всхрапнули. Взнуздав их, и, усевшись в намокшие сёдла, всадники бодро понеслись по мокрой дороге. Через полчаса хорошего галопа путники согрелись, и лошади их перешли на шаг.

– Яко токмо наши кони не разбежались от такой грозы? – задумчиво сказал Родий.

– Мой конь не убежит от хозяина! – заметил Джуха по-тюркски. – А скажи, князь, где ты добыл этот сверкающий меч, что так напугал лихих людей там, лесу?

Родий, по-тюркски же, не замедлил с ответом:

– Мой род, Джуха, очень древний. Я ведь из вятичей. И это оружие передаётся от отца старшему сыну, так же, как и имя. Первому сыну даётся имя или Корней, или Родий, да вот ещё христианское имя Иван. Мой сын при крещении назван Иоанном, в честь любимого ученика Христа.

– А мой род, – подхватил тему разговора спутник, – тоже древний. Он, род мой, происхождением из племени сарагуров, а как уж попал к половцам, не знаю. Но так же, как и у тебя, первого сына всегда называют Джухой, – это родовая традиция. Так что я потомок сарагурских ханов. А ты хорошо говоришь по-тюркски, Родий, только иной раз помягче надо произносить некоторые слова! Я хуже говорю по-славянски!

– Ещё бы! – улыбнулся Родий. – Мы, русичи, постоянно общаемся с племенами Востока, а их ведь много по Волге, то воюем с ними, то миримся, но всё же больше торгуем.

К победью на горизонте завиднелся Новгород, блеснула водная гладь Волхова, послышался далёкий благовест колоколов церквей и соборов большого города.

– Ну, вот наконец и добрались, Джуха! – весело и с облегчением воскликнул Родий. – А от грозы нас спасла Богородица!

– Да, коназ, такова гроза я ишо не зрел – опять заговорил по-славянски Джуха, – а летов мне ведь немало. Мы верим великий Тенгри-хан, што светит наша, степняки, с неба, – энто он уберёг моя живот от чёрта!

Проскакав мимо деревенек, полей с житом и лугов со скотом, спутники въехали в город. Уже в воротах крепостной стены Джуха спросил:

– Куды наша едет, коназ? Пожрать наша надо, да и кони!

– Сначала к князю Александру! Тамо, на ево подворье, нас и коней обедом попотчуют сполна!

Ворота детинца охраняли викинги, но, узнав в подъехавших всадниках Родия, пропустили, приветствуя воеводу и его спутника.

На обширном дворе шла обычная, рабочая суета: люди носили на плечах какие-то мешки и бочонки, в конюшнях всхрапывали и коротко взвизгивали кони, в кузнице непрерывно стучали молоты ковалей.

Умывшись с дороги и перекусив в казарме варягов, Родий с Джухой пошли к князю. В светлице, кроме князя, Родий увидел военачальников новгородской дружины: Петра Мандрыку, Петра Боту, Михаила Пинешича и бессменного командира личной гвардии князя, старого варяга Юллу.

Князь Александр в отличие от окольчуженных воевод, в висконовой белой рубахе до колен, подпоясанной широким военным ремнём, с которого свешивался боевой нож, выглядел как-то буднично, по-домашнему. Войдя в светлицу, Родий с Джухой привычно поклонились. Князь жестом правой руки указал на пристенную лавку и коротко бросил:

– Сказывай, давай Родий, да покороче! В городу неспокойно, «молодшие» вече сбираются кликнуть!

– Князь Даниил Галицкий, дядька твой, княже, – заторопился Родий, – поклон тебе шлёт, и вота прислал дружину конных половцев, в тыщу сабель. Энто хан Джуха, тысячник ихний. Побывал я и у короля литовского Миндовга. Помочь тебе воинску он дать не похотел, неможно ему, но велел сказать твёрдо, што препон дружине твоей противу тевтонцев чинить не будет.

– И то добро! – согласился Александр.

– Побывал я и в замке Армцвальд! – продолжил Родий. – Барон Ульрих угощал меня тощими цыпушками, принял за викинга, посланника Миндовга к нашим оборотням, «молодшим». Ты же ведаешь, што я толмачу по-немецки хорошо. В замке полторы тысячи кнехтов, но Ульрих ждёт подмоги, тевтонский регимент из десяти тысяч воинов, штобы двинуться на полоцких князей, подавить их, и дале, на Тверь, Псков и Новгород.

– Ишь ты! – зловеще усмехнулся Александр. – Оскалилси барон, а мы ево опередим, Родий. Вот токмо проклятые «молодшие» в городу, яко бы бунт не устроили. Ну, да ладно, поглядим! Однако выступать надо незамедлительно, а то ведь барон укрепитси.

Повременив, князь продолжил:

– И ишо хочу поведать тебе, Родий. Вчерась гонец с Орды прибыл, весть худую принёс: хан Батый помёр, а ево сына Сартака, моево названного брата, лихие люди живота лишили, отравили. Мыслю то лихоимство от брата Батыя, Берке-хана, идёт. Токмо вот никто об энтом гонце не ведал, мало ли гонцов ко мне бывают, чуть ли не кажный день, а слух о смерти Батыя уже гуляет по городу. Мыслю, «молодшие» свово гонца дождались и теперя меня опять гнать будут из Новгорода.

– Мандрыка! – повернулся князь к воеводе. – Поведай нам, Петра, сколь наших дружинников здесь, в городу?

– Тако тыща токмо, княже, не считая трёх сотен варягов! – сообщил воевода. – Друга тыща на порубежье, да вот во Пскове с полтыщи, а володимирски полки далёко, в Переяславле.

– А иде половцы остановились, Родий?

– Под Изборском, княже, в лесу хоронятси! Што деять-то будем?

– Нам с тобой, Родий, придётси в Орду ехать, с Берке-ханом ряд сладить. Но сначала надо барона Ульриха побить и замок Армцвальд под себя взять, тады и договориться с Ордой легшее буди. Чуешь, брат? А гонца, мыслю, прислал «молодшим» папский ставленник в Орде, Плано Карпини, змий тот ишо!

– Дозволь, княже, слово? – обратился к Александру Мандрыка.

– Говори, Петра!

– Здеся, в городу, мутит народ папский монах Антоний Римлянин. Прибыл сюды по приглашению «молодших», энтих проклятых «золотых поясов», остановилси у боярина Хомы Сукоты. В городском совете боярска верхушка заправлят, нашим «молодшим» тевтонцы, да свеи, да датчане любы, сам ведаешь.

– Ведаю про то, да токмо народ новгородской ишо жареный петух в задницу не клевал. Богатова немец не обидит, а вот простова новгородца обдерёт, яко липку, да и живота лишит запросто. Надоть растолковать энто людям на вече.

– А сумеем ли мы ряд сговорить с Берке-ханом, княже? – выразил своё сомнение воевода Пётр Бота. – Он ведь, бают, ислам принял, несторианцев в Самарканде по слухам вырезал?

– Надо сговориться, Бота! – князь твёрдо положил ладонь на стол. – Рази, мы Орде не помогали ратно? Не ты ли водил мою дружину в Дико поле противу недругов ордынских? Мунгалы добро помнят! Мы уплатим Берке-хану, положену по ряду с Ордой дань, но воинску силу противу тевтонцев, да и «молодших» тож, пущай даёт, аль хоша бы не мешает. К замку Армцвальд выступать завтра же! А ты, Юлла, с варягами тута, в детинце, останешьси, инако добро дружинно, казну мою, разграбят «молодшие» и их пособники.

Тяжёлый удар вечевого колокола прервал слова князя.

– Ну, вота, братья, дождались! – князь стукнул кулаком по столу. – Придётси нам шагать на вече! Не гоже в детинце отсиживатьси. Надо втолковать народу, што не мунгалы, а тевтонцы со свеями русичам, люду православному, супротивники….

– Да ведь втолковывали уж неоднократно! – возопил Мандрыка. – Ну, не внемлют оне! Да и Василий, сын твой старшой, хоша младой ишо, а уж спилси на медах тутошних, да и заодно с «молодшими», с «золотыми поясами»! Ты уж прости, княже, но я, яко на духу!

– Да, братья, ведаю я про то, но то боль моя! – горько проговорил Александр. – Юлла выводи варягов на площадь! Пошли, браты, изопьём чашу сию….

*****

Глава 7. РАЗНОГЛАСИЯ, ПРОТИВОСТОЯНИЕ

В жизни часто бывает так, что деяния отдельного человека объективно, во всей полноте, могут по-достоинству оценить со временем только потомки. Казалось бы, вот они, – дела, поступки, слова человека, они на поверхности, и, вроде бы, понятны, но современники, как правило, понять, осмыслить их, не могут. Во всяком случае, большинство людей не могут. Это большинство не в состоянии разорвать рутину повседневности, взглянуть дальше своего горизонта. Людям подчас непонятны слова и дела человека их круга. Он же, напротив, может охватить своим сознанием всю сложность бытия несколько больше, чем окружающие, приподнять завесу времени. Дела и поступки этого человека кажутся людям глупыми, никчёмными и даже враждебными, и они не понимают, и не принимают их….

Тележных дел мастер Еремей, пообедав чесночной похлёбкой и жареным гусем, прилёг у себя в мастерской отдохнуть часок, да только не удалось ему это, приятное во всех смыслах, мероприятие.

Гулкий и ритмичный бас вечевого колокола, отличный от обычного церковного перезвона, поднял его на ноги. Еремей сразу понял, что зря будоражить людей не будут, и, что опять случилось нечто важное в городе.

Еремей был одним из пяти депутатов тележного конца в Новгороде. Жители его улицы ежегодно избирали тележного мастера для защиты их интересов, потому как он слыл среди них человеком рассудительным, с большим жизненным опытом, а главное умел и любил «драть глотку».

Подавив в себе вполне понятное недовольство, Еремей, несмотря на жаркий день, накинул на себя шерстяной армяк и двинулся со своего двора на площадь. Догнав на улице соседа Кузьму, тоже депутата, с бондарного конца, спросил на всякий случай о причине вечевого сборища. Кузьма, не скрывая своего раздражения, ответил:

– Да един чёрт ево ведает, Еремей! Якобы люди сбираютси опять князя Александра гнать взашей с городу. «Молодшие» всё бунтуют. Не по нраву им, вишь ли, што князь с мунгалами снюхалси, да и слух прошёл, што добрый царь Батыга в Орде загнулси. Будто бы евоный брат Берке-хан теперя царствует, а он муж суровый, пощады не имат. А я вота мыслю, яко бы нам, новгородцам, худа от тово, не случилось….