Без купюр о Магадане. Ироническая проза

У нас в Сибири пацаны воробушков почему-то называли жидами и расстреливали из рогаток, якобы помогая скворцам. На то время, пока скворцы улетают на юг, воробьи поселялись в скворечниках. Вернувшись из теплых краев, скворцы с шумом и тасканием перьев изгоняют подселенцев, заодно вышвыривая их соломенные матрасы. Прям, этнические чистки в Боснии. Придется мне, а может и всем нам извиниться – и перед птицами, и перед людьми.

С голубями проще и очевидней, никаких загадок: почти домашние хохлатки. Разве что не кукарекают на рассвете. Зато горлышком дрожат, будто учат маленьких ребят букве урррр. Голубей расплодилось столько, что в сквере за театром летят на тебя тучей, и голоса такие выразительные, цыганские, что без слов понимаешь: позолоти ручку, посеребри височки, спляшу и погадаю, сниму порчу сглаза.

Возле гастронома «Полярный» сизарей несметно, ведут себя раскованно: крыльями прохожих по щекам задевают. По лысине животом. Живой веер. Театр «Синяя птица». Магаданец с «птичьей» фамилией, не Голубев, Орлов, напечатал в областной газете свое наблюдение: с покатых крыш, накрытых гофрированным пластиком один за другим скатываются голуби. Если происходит свалка по вине торопливого собрата, ему устраивают взбучку.

На уровне третьего этажа углового дома, построенного японскими военнопленными по проектам сосланных в Магадан академиков (национальный символ Японии – пестрый фазан), есть архитектурное излишество – три кирпичных уступа через весь дом, так вот гули-гули облюбовали ступеньки. Как балконы в театре. Когда к юбилею города отремонтировали стены, придав им светлый колер, в сентябрьские дни от стен заструилось слабенькое тепловое излучение. А много ли птице надо! Голуби и телеграфный провод облепили, сидят живой гирляндой. Совсем как мой кот, взявший за моду греться на телевизоре. Тротуар в помете, и на это прекрасное удобрение, как на живца, лезут из земли травинки, прошивая асфальт.

Отправляясь на природу, летом возле автовокзала я видел тополь, на ветках которого теснилось десятка два голубей. А ведь меня уверяли, что сизари на деревьях сидеть не могут. На всякий случай заснял на цифровик, чтобы вещдок был. Правда, фотка пропала, как тысячи других: вирус поел жесткий диск.

Прошлым летом встретил возле дома в парке трясогузку, тоже сфоткал. Я ее узнал по нервному хвостику. Мне в детстве родная тетя подарила похожую, только игрушечную. Такая забавная свистулька – дуешь, а она хвостиком молотит. Тогда я услышал из уст тети, заведующей ветеринарной аптекой, непривычно ученое слово, означающее колебания хвостика птички, я его не запомнил, а сейчас никак не отыщу в словарях. Хорошо еще, в Москве есть бывшая северянка, дважды доктор наук – сама того не желая, подсказала – то, что птичка проделывает хвостиком – флуктуация.

Мы в детстве строили кормушки для синиц, вот тогда желтогрудок можно было получше рассмотреть прямо из окна избушки, где мы жили с матерью. А в школе за одной партой сидел с Настей Синицыной, она в математике здорово соображала и даже пугала мальчишек своим необычно ярким умом. А когда выросла и превратилась в невесту, к ней клеился Леша Снигирев – мощный парень с красными, словно спелые помидоры, щеками. Был у меня друг Валера Чижов – обаятельный человек, его вся школа любила, кликала Чижиком, а он умница, и сестра у него Чижиха. Погиб в электричке в 18 лет, и я воспринимаюсь его сорок с лишним лет спустя как взрослого внука.

Мне не довелось употреблять на обед ни ворон, ни голубей, как моему старшему другу, чье детство пришлось на войну. Он не любит о том распространяться.

Климата шах и мат

Климат с годами теплеет, и я радуюсь всем своим полногабаритным телом.

Хор мальчиков

В 2007-м году на халяву прожили в относительном тепле октябрь и ноябрь, начало декабря. Мороз закрепчал с 4-го декабря. Забытые минус двадцать по Цельсию зафиксированы 6 декабря. С ветерком и матерком. Обработкой альвеол наждачком. Ну, не совсем наждак, но и не бархатный сезон, ледяные кристаллы при морской влажной атмосфере требуют осторожного обращения. Дыши неторопливо, тогда ледяные остроугольнички расплавятся в верхних дыхательных путях – в носу и глотке. У тебя течет из носа? Это не насморк. Это конденсат.

Зима та рекордная по осадкам, если не учитывать следующую, когда в недельный снегопад мне повезло пробиться до Москвы и обратно на «Боинге». Возвращаюсь с писательского пленума, не узнаю город. Будто окопы полного профиля – расчищенные тротуары. Машины продавили в снегу колесами желоба и ходят, будто трамваи по рельсам. Задевают дном обледеневший снег: «чирк-чирк». Что творится! Собачка коротконогой породы задевает животом сугроб и движется с трудом. А хозяйка никак не хочет взять ее на руки: сама застревает. Стройная девушка в лыжном комбинезоне наклонилась завязать шнурок, прибавляю шаг, догоняю, чтобы выразить немое восхищение, а она распрямилась и оказалась парнем!

За границей Большой театр не переводят с русского, и так всем понятно. Возможно, и Большой снег войдет в сокровищницу международной лексики, как Спутник и Водка.

Где чайки? Нет чаек. Отлетели к ледяной кромке, к открытому морю, занялись рыболовством, как им положено. (Чайки вернулись в город, на помойки, к 6-му апреля 09 года, по наблюдениям эвенского писателя-натуралиста. А незадолго до этого, 26-го февраля в районе Сусумана свалился в пропасть КАМАЗ, так что с течением времени оба события слились к коллективной памяти.

Водитель, совершивший незапланированный 100-метровый полет, остался жив, но его зажало конструкциями кабины. Спасатели прибыли на место аварии, но у них не оказалось оборудования, чтобы разжать стальной капкан. Пострадавшего укутывали одеялами, но при температуре окружающего воздуха минус шестьдесят шансов у него не оставалось).

Ну, так я вперед забежал, а 10 декабря прохожу я мимо почтамта, а там новогоднюю елку возле храма свалило порывом ветра. И в этот миг рвануло у меня сумку с плеча, сломало карабинчик. Та и брякнулась ребром в сугроб, а в ней ноутбук. Сердце мое оборвалась: там ведь набор двух номеров журнала.

Ничего, обошлось. Назавтра в сугробе тарелку адской кухни нахожу – параболическую антенну. Мальчишки ее как раз откопали, буквально из рук вырвали и приспособили для катания с горки вместо санок.

Компьютер через несколько дней как-то сам собой погиб на третьем году жизни. Вот так коллега Анатолий – попал под машину, и обошлось вроде бы, оклемался, но год спустя скоропостижно скончался от сердечной недостаточности. Я его видел буквально за день-два сидящим в сквере, на выходе, но не подошел, за что потом корил себя. Он был погрузневший, и я ревниво сравнивал его габариты со своими. Толик – тяжелей, карикатурней, и лицо у него отяжелело, и глаза под очками потеряли былую живость. Он хотел покормить голубей, достал из кармана какие-то крошки, наклонился, протянув ладонь с кормом, но не смог удержаться в таком положении, бросил крошки, откинулся, было на спинку скамейки, но в этом сквере скамейки без спинок. Хорошо, что удалось удержать равновесие, балансируя мобильным телефоном – увесистым, еще первого образца.

Пропавший жесткий диск восстановил Игорек Красных, воскресил все убитые файлы. То-то я радовался и потом удалил 1100 вирусов, аж дурно стало. Откуда что берется? Есть какие-то злыдни, находящие радость в том, чтобы напакостить людям.

Очередной снегопад метеорологи назвали ливневым. Падают снежные струи, о деревья шуршат, словно плащ. Завораживающее зрелище. Крупозный снег валит весь день и вечер, и днем он не такой, как ночью – словно жирная сметана. В сумерках атмосферный выплеск теряет белый цвет, служит оправой для огней реклам и фонарей наружного освещения и крохотных электрических светлячков – мы их переняли у американцев для повышения настроения. Похожую крохотную лампочку мне приходилось глотать, чтобы получить вид изнутри для диагностики. Я думал, что хоть желудок у меня в норме, да где там – старость наступает везде, где только может. Неплохо, думаю, постоянно иметь внутри себя маленькую новогоднюю елочку, расцвеченную крохотными гирляндами и звездой.

Ночью, когда угомонились автомобили, мне показалось, что внутри меня и впрямь выросло дерево, а не то легочное дерево, которое видится поэтам-патологоанатомам, в ветвях моего внутреннего дерева восседают вернувшиеся снегири и радостно поют, а не хрипит простуда.

Днем снег был такой белый, что лист бумаги для компьютера с символическим названием «Снежинка» на снежном фоне кажется мне фиолетовым!

Плотно летящие в нескольких метрах перед носом снежинки проглатывают видимость с задором, от которого морозец по коже, идешь, как в молоке. А полет голубя в облаках снега и бликах искусственного дневного света напоминает молодежную дискотеку, когда танцующие в дыму освещены вспышками стробоскопа. Или вот, неминуемая двойная ассоциация: голубь летит, как трассирующая пуля. Насчет выстрелов я, конечно, малость преувеличил, но нет жидкого дыма без жидких гвоздей и сухого спирта: вневедомственная охрана, у нее офис в центре, передвигается по городу в калошах с калашами: только сунься, бандит!

Народ всякий есть, не только хакеры харкают в душу. Могли и обидное слово вскользь бросить. Сглазить. Вот и поскользнулся я, как на арбузной корке и упал, словно на нож. Кто-то везет и везет в Магадан арбузы. А кто-то ножи. Снег пахнет арбузом, а чуть слежится, засалится, источает рыбный аромат, скользит – зацепиться за тротуар подошвой невозможно. Учись падать, и приснится, что летаешь.

Ножа вообще-то не было. Это мне в первую секунду показалось. А сверканье – глазные искры. Я рухнул в центре города, у занесенного снегом фонтана: во рту солоноватый вкус моря и снежной свежести. Собака подошла, обнюхала. Фыркнула. Девушка замедлила, а потом резко прибавила шаг. Напугал я ее своим видом. Голуби нахохлились, сидят. Я бы даже сказал, соблюдая политкорректность, наукраинились. Не знают, чего ждать от меня, какого подвоха. А я за дружбу народов и пернатых.

Кстати, о птичках: было так, что супруги Голуб решили развестись. Люди они просвещенные, и семейный союз у них скреплен брачным договором. В случае расторжения контракта все имущество переходит Голуб Б. Г. Он уверен, что ему, – Борису Дмитриевичу, а она считает, что ей – Богдане Дементьевне. Вопрос решился чисто грамматически – женские фамилии подобного типа не склоняются, а если б мужчине, тогда было бы написано «Голубу». А ведь говорили хохлу упертому – учи москальскую мову. Поленился.

Оказывается, бывает полезно падать для активизации оперативной памяти. Встаю, как штангист, многофазно. Только вместо штанги – собственное тело. Медленно проходят два энергичных молодых человека. Слышу фрагмент разговора:

– Джана, привези снегу, да? Десять лет живу в России, в Магадане. Приезжаю в Баку к маме. День, другой, и в Магадан тянет нестерпимо. Привези им снега. Сами растряситесь, понимаешь…

Второй ответил в полголоса, неслышно. Кажется, он так сказал: «Мне стыдно был, что денег нэт. Квартиру подарил ей, Кутаиси на Магадан менял. Все равно на алименты подала. Что теперь будэт? Посадят меня или нэт?»

А хорошо я упал. Удачно. Прямо на спину. А черепом не задел. В шее хрустнуло, и тепло хлынуло в голову и в ноги. И сейчас идет. Эйфория разливается.

Повезло мне и в другой раз. На гололеде на лестнице улицы Парковой нестандартно упал. Наподобие бесконтактного карате. Пока летел вниз, испытал чувство невесомости в течение миллисекунды. Не побился сам, цел остался и ноутбук. Позвонки хрустнули, как куриные косточки. И вспомнилась затея отцов города устроить в Магадане несколько аквапарков. Должно быть, нет ничего прикольнее, чем падать и катиться в струе жидкого льда, особенно если не касаться телом железобетонных конструкций.

На другой день я смело ступил на те же обледенелые грабли ступеней. И вдруг замешкался, никак не пойму, куда переместить центр тяжести.

И вот рука в черной вязаной перчатке. Подумал, кто-то помощи просит, прикинул, какие в кошельке ресурсы. Беру эту руку, тяну вверх. А это китаец. По-русски не говорит, лишь головой машет, улыбается, как все они. Вот как – оказывается, молодой человек помогает мне, старику, преодолеть опасный участок. Спасибо, камрад! Наверняка, в вашей стране нет таких снегопадов и таких ступеней. Ю о'кей, юань!

Как они, южане, преодолевают нашу экзотику, когда мы сами еле-еле с ней справляемся? Ой! Узнаю спасителя – это же Миша-трудоголик. Приехал из Поднебесной, открыл мастерскую, весь город заклеил своей рукописной рекламой и опроверг поговорку «сапожник без сапог».

Снега нынче, в 09-м, много. Подтаивает, опять падает, удивляя щедрости небес. Никто из магаданских поэтов еще не додумался давать нашим долгим зимам имена, подобно тому, как приходят от берегов Японии уже поименованные тайфуны: с избытком накрывают Камчатку, краешком задевают Магадан. В городской дорожной службе дают снегопадам порядковые номера. Ни одной зимы не бывает в Магадане без двух, а то и четырех крупных метелей. Это третья.

Голуби худеют в снегопад… Один что-то клевал с невозмутимостью, достойной лучшего применения. Пригляделся я, а это сторублевка. Ну, дружок, придется тут по соседству зерен тебе и твоей дружной компании купить. На все, без сдачи.

В далекие школьные времена, когда изучали курс экономической географии, учительница говорила, что наш мелькомбинат на берегу великой сибирской реки – один из крупнейших в стране. Я рыбачил с его причала, там еще поблизости магистральное шоссе и железная дорога. Транспортный хлебный узел. Местный патриотизм помогал спать под грохот полукилометрового зернового конвейера, работавшего день и ночь. Баржи, груженные зерном с элеватора, уходили вниз по Оби. Тогда я еще не знал, что это зимний завоз грузов на Крайний Север. С эстакады летела отвеянная пшеничная шелуха, и рыба, сходя с ума, ловила ее с поверхности воды. Голуби отъедались там и взлетали с трудом.

На балконе нашей квартиры, на пятом этаже их собиралось для приятного времяпровождения десятки, а на чердаке было столько, что, когда через несколько лет я впервые услышал слово «биомасса», я представил верх нашего дома, наполненный писком голубиного потомства. Голуби – символ домашнего очага у многих народов.

Тот город-миллионник составился из многих деревень, поселился в панельные пятиэтажки, кто-то прозвал их голубятнями. Оставались частные дома и многочисленные голубиные домики на шестах. Умыкнуть чужих голубей не считалось большим грехом. Один молодой голубятник, мой ровесник, увлекся и забрался на храмовую колокольню. А дальше случилось так, что мальчишка сорвался и упал с высоты, разбился насмерть. Времена тогда были хрущевские, такие, что на все церковное шел наезд, и получалось так, что сторож стрелял в пацана из ружья на поражение. Потом голубиную тему продолжительное время мусолили любители сенсаций, хотя основополагающим для журналистов того времени считался принцип партийной печати, и сенсаций быть не должно.

Мне не доводилось видеть голубятников в Магадане. А вот парапланеристы у нас есть, летают – оранжевые костюмы, каски – с чайками наперегонки в районе бухта Нагаева, там подходящий обрыв берега.

Собственно говоря, как вошли голуби в мою магаданскую жизнь? Я это помню. Хоть и лет тридцать миновало. Сын был маленький, как теперь внук. Нередко я ловил себя на том, что смотрю на мир его глазами. Зима. Открытая форточка на кухне – с подоконником заподлицо. Голуби сидят снаружи на уступе, иногда заглядывают в комнату, склевывая перловку, которую мы с мальчиком насыпали птицам, просовывают головы, того и гляди, шагнут в комнату.

Мы затаиваемся, и голуби тоже замирают, мы подсматриваем за птицами, какие же они удивительные существа, их тонко очертанные перышки и крохотные глазки великолепны. На всякий случай улыбаемся, предвкушая какие-то неведомые нам движения. Может быть, они такое выкинут, что нам и не снилось. Когда у нас появилась в доме собака, сын очень любил ее и называл пернатым другом, а после этой встречи он понял смысл необычного слова.

И это при том, что с детства пернатыми друзьями были подушки и перина. Со временем все это превратилось в вату и синтипон, что негативным образом сказалось на качестве снов. С перестройкой хлынули в Магадан китайские пуховики. Народ проявлял энтузиазм и на одной из трех птицефабрик Магадана чуть не открылся цех по пошиву пуховиков, мечталось и подушки из пера орлана белохвостого, синиц, вертихвосток изготавливать. Но – не пошло. Тем более что народ охладел к одежде на курином меху, и для меня явилось откровением, что два китайских пуховика можно было выменять за одну нашу солдатскую шинель. Все-таки поразительно, птицы в своих пуховиках круглый год на вольном воздухе обретаются – и не мерзнут. Конечно, у них кровь горячая, пульс на форсаже.

На другой день я зашел в школу-магазин, открывшийся после долгого ремонта и переоборудования. Устроили там самообслуживание. Все такое новое, непривычное, хочется получше рассмотреть контейнеры с продуктами – большими никелированными проволочными корзинами, в которых и я бы мог поместиться с небольшим усилием. У меня сильное искушение влезть в контейнер и посмотреть, что из этого получится.

И вдруг, как прикосновение наждачной бумаги – взгляд. За мною издали с возвышения наблюдает продавец. Или контролер? Или охранник, а в нашем гулаговском краю такая работенка была не редкой. Интерес его понятен, но неприятен. Но это в первую секунду. В следующую начинает казаться, что я для него не только потенциальный похититель банки зеленого горошка или пачки макарон. Память услужливо выдает вчерашний день, когда мы с мальчиком отслеживали каждое микроскопическое движение сизых, будто с мороза, птиц. Я разулыбался своему воспоминанию, и мне захотелось рассказать о своем наблюдении маленькому сыну. Но в самый последний момент я решаю не делать этого. Будто ему рано об этом знать.

Чайки обжились в городе, некоторые перестали пугаться людей. Одна молодая магаданка получила в подарок видеокамеру с большой разрешающей способностью. Конечно, это круто, но что снимать-то? Семейные праздники? Быстро надоедает. Стала наблюдать в видоискатель чаек и полюбила их. Одна чайка свила гнездо на крыше дома в начале улицы Портовой. Японские военнопленные построили там дома с архитектурными излишествами, и основными ценителями архитектурных изысков стали чайки. Они так величаво восседают на шарах, балясинах, шпилях, что идеально дополняют замысел архитектора, а если застывают в неподвижности, кажутся изваяниями из мрамора.

Думаю, если бы тарелки антенн были слегка повернуты в небо, то чайки свили бы в них гнезда. Но и ветки – неплохо: верность традициям. Чайки наносили их для строительства. Одна ветка ожила и стала расти, пустила корни в почву, нанесенную вихрем, выбирала из воздуха и дождя жизненные соки. Если уж появились в последние годы особые люди, так называемые солнцееды, по нескольку лет не употребляющие пищи и воды, то и деревцу, монопольному обладателю хлорофилла, такое посильно. Тем более что чайки – естественный источник минерального удобрения. Хорошо бы запечатлевать медленный рост ветки и подрастающих птенцов, – решила добрая женщина и принялась за дело. Снимала кадр за кадром, день за днем. Увлеклась, как все женщины на Севере. Своих чаек она знает в лицо, каждой дала имя.

Когда птицы стали взрослыми и научились летать, получился небольшой фильм, вызывающий при просмотре непонятное волнение, будто чайки, выросшие на глазах женщины – ее приемные дети. То, что ускользало от невооруженного взгляда, стало доступным благодаря просветленной оптике.

Хорошо было видеть чаек зимой, пока еще не отлетели они на лед моря, к кромке открытой воды. Они хоть и наполняют печалью атмосферу, но оживляют движением малоцветный пейзаж. Врать не буду, чайки не говорили спасибо, подобно попугаям возлюбившей их женщине, но все-таки их крики стали не столь душераздирающи. Правда, тревога за них осталась: сидят на проводах, крыльями машут, друг к другу тянутся клювами – поцеловаться. А там напряжение – так шарахнет, что перьев не соберешь. Да и замкнуть, пожару наделать.

Над подъездом этого дома, построенного японскими военнопленными по проектам репрессированных архитекторов с архитектурными излишествами, находится козырек, под которым свила гнездо ворона и вывела воронят, уберегла потомство от чаек, которые не прочь были утащить яйцо, а со временем и птенца. Не проворонила. Что ж, скоро солнышко пригреет, начнется новый раунд межвидовой борьбы.

Зимой не только птичьих, но и других звуков меньше. Улицы и дворы глухо занесены, законопачены снегом, проезжую часть обихаживают дорожники, сталкивают снег к обочинам. Пока валит обильный дар небес, днем и ночью идет расчистка: первое дело – автобусу дать ход, чтобы не застревал. Если замешкаешься, придется потом тяжелый бульдозер с клыком в ход пускать, и то не всегда с пользой: когда снег слежится, он крепче камня становится. Такие настывают брустверы, что с проезжей части на тротуар попасть не просто.

Потом массивы снега под солнечными лучами обледенеют и станут неприступными, а в марте их будут клевать солнечные лучи, словно неведомые птицы Сирин и Алконост, приманенные подвяленным снежком, подсоленным собачками.

Машин зимой поубавилось: дешевые хабазины на приколе, а дорогим джипам, как пьяным матросам, море по колено. Тротуары первое после снегопада время не скользят, и это делает походку пешехода уверенной. Но огорошивает отсутствие дорожек и проходов в снежном трехмесячном слое.

Потом снег замасливается и наступает знаменитый магаданский гололед, пожилые люди, вовсе не бывшие спортсмены, становятся лыжниками. Но это лишь на взгляд приезжего. Идут, палочки втыкают в лед, никаких лыж, естественно, нет, но иногда на ботинки прикрепляют лыжные крепления – вроде как это помогает балансировать на льду.

Оптимисту каждый снегопад – как праздник Нового года, как новая игрушка повышенной сложности. Снег валит и валит, надежнее дождя скрывая следы. Вышел сухим из воды? Выйди сухим из снега! Запах мерзлой воды похож на аромат хризантем и мандаринов. Запах невинности, безмолвия, это если ветер свернулся клубочком на четверть часа меж сугробов.

Вот уж и дороги наспех выборочно почистили, а где не почистили, снег потерял пушистость. Машины-японки плавают по твердой воде, перекатываются, как пекинские утки. Во дворе зимует TOYOTA с оторванным зеркалом, ибо нет ничего страшнее, чем автомобильное зазеркалье. Там и женомобиль, в другом сугробе: зеркальце, пудреница, завивка волос с горячим феном от двигателя, отдушка для бензина.

Японцы ездят в машинах, похожих на мягкий вагон и остаются тонкими обезжиренными людьми. Наши, купив авто с рулем на правой стороне, прибавляют в массе, с трудом втискиваясь в сиденья, как циркули в готовальни. Стояние в пробках не прибавляет духовного равновесия, и я даже втайне рад, что моя машина на приколе, не получается ее восстановить.

Зимой как-то забываешь о птицах, а вот Стас о них помнит всегда. Присылает рассказ, и там наша башенка со шпилем и часами, в большом доме подковой, где в общей сложности квартир пятьсот. Я уж и вдоль и поперек его описал, а голову поднять не удосужился. А Стас поднял и увидел множество чаек. Летят и летят. Будто бы каждый вечер отправляются ночевать на местное водохранилище, а утром возвращаются в море. Потом возле башенки в окружении чаек увидел он огромную, раза в три больше любой из чаек, сову. Я тоже видел много лет назад сову во время сильнейшей пурги с зимним дождем. Никому не рассказывал: все равно не поверят.

Летающий пакет

Уж который год после работы прохожу наискосок по юбилейному скверу, чтобы посетить восточный базарчик (у него и название восточное, и торгуют там выходцы из Средней Азии). А навстречу мчатся голуби, целят в лоб. Машут крыльями в непосредственной близости от лица, точно веером в театре. Невольно зажмуриваюсь. Прячу руки, поскольку крылатые приятели намериваются сесть на ладонь поклевать зерен. Поглубже засовываю руки в карманы. Голубки понимают это так, будто полез за угощением. Одна птица сменяет другую, как, наверное, самолеты, заходящие на цель для бомбометания. Какой-то нахальный ас завис над головой, и меня пронзило подозрение: а не швырнул ли чего на шапку. Головной убор не первой свежести, с облупившимся козырьком: десять лет, как в Питере купил, в самый дефолт, жалко как память.

Потрепыхав крыльями, летун шагнул на башлык куртки, которую я только что приобрел по Интернету, не устояв перед рекламой: мол, такие же носят Путин и Буш. Первый раз клюнул на наживку торговцев и доволен приобретением. Если бы не приставания голубя. Я не сдержался и в порыве брезгливости сорвал шапку, осмотрел ее, надел, снял и повторно осмотрел. Полный порядок. А на президентскую куртку, на оторочку капюшона, где снег нацепился, точно репей, птах не отважился брызнуть.

С удовольствием выхожу из скверика: пусть теперь ищут других кормильцев. Но сквер безлюден. Где же вы, магаданцы, стар и млад, дрессировщики стихийно доморощенные? По домам попрятались? Сент-Экзюпери читать – об ответственности перед тем, кого приручил? Летом вас здесь было хоть пруд пруди.