Приключения моряка Паганеля

– Яай шёнер кке! Я не понимай! – забеспокоилась Ленни. и

– Ты не одинока, – поспешил успокоить я девушку.

Тут зазвучали патриотические мотивы, правда, уже не в белом, а скорее в военно-морском верлбре. Лицо Устиныча приобрело воинственное выражение, а голос посуровел: и

«Вот это уже лучше, – решил я, – народу должно нравиться. „Глубине – волне“, даже как-то захлестывает».

– Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Эт-то неплохо, – подтвердила мое впечатление Ленни.

Далее последовали производственные сонеты. Устиныч здесь «замахнулся на Вильяма нашего Шекспира»:

Частица «лишь б», произнесенная с нервическим скрежетом зубовным, впечатляла особо.

Драматически прозвучало стихотворение «Под судм». Эта была реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере «Краснознменск», в народе прозванном «Измена», на боцмана попытались повесить крупную недостачу и даже открыли уголовное дело, грозившее ему немалым сроком за хищение социалистического имущества. о а

Особенно эффектно звучала кульминация:

Какой системы, калибра, откуда взялся и куда подевался этот самый пистолет – история умалчивает. Скорее всего, эта была ракетница, стреляться из которой было бы несколько не эстетично…

Зато доподлинно известно, что за работягу-боцмана заступились почти все капитаны флота и, поставив на уши транспортную прокуратуру, заставили следователей спустить дело на тормозах.

Наконец, умаяшись, смолкла стихия советско-норвежской дружбы. Я проводил Ленни по трапу ровно до границы её территории. Все-таки военный корабль не прогулочная яхта, да и демократичности наши соседи выказали более чем достаточно. Опустели палубы обоих бортов, и из своей каптерки под полубаком появился все тот же Устиныч. Это и неудивительно, ведь судно – это место, более всего напоминающее театральную сцену. Здесь постоянно мелькают одни и те же персонажи…

Я заступил на вахту у трапа. Скучно не было – переполняли впечатления прошедшего дня, да и вообще состояние влюблённости не располагает к скуке. Поэтический вечер для меня продолжался. Помню, что всю ночь напролёт я читал про себя разные лирические стихи и до того дошёл, что к утру пару раз прослезился. Эти мои порхания в небесах как всегда испортил поднявшийся по трапу из кубрика помятый именинник. Геша взглянул тухлым взглядом на мою просветлённую высокими чувствами физиономию, пошло зевнул и посоветовал:

– Ляг, поспи, и всё пройдёт.

Не в силах спорить с этой жизненной прозой, я удалился на покой в душный матросский кубрик.

– Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю!От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город, —– В борта союзного конвоя торпеды крупповский металлВгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял.Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине.Качались траурные пятна на русской северной волне!– Постыла жизнь, и ни к чему пытатьсядостоинства хоть каплю сохранить.Несчастный человек, я должен унижаться,лишь б что-нибудь на складе получить. – Бьют склнки, значит, срок отмрян, я е в глазах уж меркнет жизни свет,и старый боцман на «Измене»к виску подносит пистолет…

Глава 9. Страсти по «Титанику»

Вне нашего «Медвежьего крыла» – нерушимого тысячелетнего убежища, созданного самой природой, – бушевала одиннадцатиблльная Кашту – Пьяная Эскимска. а у о 14

Так наречена была зародившаяся между Гренландией и Аляской, редкая для этого времени года морская полярная буря.

Американские метеорологи в те годы ещё не страдали излишней политкорректностью, а потому названия бурям и ураганам давали самые фривольные.

Итак, снаружи буйствовала морская буря по имени Кашту – дама пренеприятная во всех отношениях. Горе тому экипажу, чей борт окажется несчастливым. Выйдет ли вдруг посреди жестокого шторма из строя вся ходовя часть судна. Откажет ли бывшее много месяцев в непрерывной тяжкой работе рулеве устройство. Или возьмет и взбесится сам корабль, перестав выполнять команды из штрманской рубки. И не будет ни сил, ни времени для поиска причин корабельного безумия. Да и не найти тех причин, поскольку в царстве морских стихий чаще и гораздо сильнее, чем на берегу, действуют эманции мира тонкого, пронизывающие все сущее, но людьми не воспринимаемые. у а о у а

Кто знает, может, довольно было самой малости… Да и малости ли. Кто и как может взвесить степень тоски и отчаяния жены капитана обезумевшего судна. Она одна, она видит мужа несколько раз в году. Дети растут, и она все меньше нужна им. Кто спросит – как ей, замужней, без мужа? Каково ей ложиться в одинокую, но отчего-то всё ещё супружескую постель…

И однажды вечером она пойдет в город. Встретится там с каким-нибудь мужчиной, и пойдет с ним, и проведет с ним вечер, а позже и ночь. Ей будет хорошо или просто не так одиноко, и может, она захочет повторить этот опыт еще и еще раз. Но однажды она проснется в слезах среди ночи и поймет, что её любовник чужой, не близкий ей человек. Она же все еще любит мужа и не знает, как посмотреть ему в глаза, когда он все-таки вернется. И вот уже отчаяние захлестывает её душу штормовой волной. Не ведая, что творит, шлёт она страшной силы проклятье. Проклятье мужу и его кораблю:

– Будь проклят ты, мой любимый. Тот, кто оставил меня здесь, на этом постлом берегу, одну! Будь проклят ты и твоя ржавая плавучая домовна! Бездушный кусок железа, покрытый немытыми иллюминаторами гроб! Будь проклят твой чёртов корабль, который тебе дороже меня! Так плывите же вместе туда, откуда не возвращаются! ы и

Суша покрыта несметными скпищами людей, чьи мелкие страсти, властные над ними инстинкты, смутные желания, вязкая повседневная суета уничтожают самую суть человека – светлую его сторону. Поднимается над городами невидимое облако отчаяния и неверия. Поднимается, и чем его больше, тем плотнее оно в холодной выси. И вот уже возвышается над арелами людских обиталищ та самая небесная твердь, которую чувствовали наши далекие предки. Имеющие духовное зрение уже видели эту, еще тонкую и не сплошную, но обещающую закрыть все небеса исполинскую конструкцию. Полный смысл и предназначение этих куполов непостижим для человека. Лишь некоторые из нас, по счастью или несчастью не утратившие микроны духовного зрения, очень грубо и примитивно, но все же способны увидеть: наша лень, наше безволие, наша ложь и жестокость, наше нежелание каждый божий день преодолевать эту внутреннюю тьму и есть те самые невидимые, мешающие излиянию на землю Горнго Света нечистые ледяные частицы. Мы сами порождаем то, что закрывает от нас Небо. о а е

А над морем небо чище, даже в шторм и ненастье. Даже если оно закрыто тяжелыми свинцовыми облаками. Мне кажется, что в смертный час всем душам моряков, коль нет на них греха большого, куда как проще оказаться пусть не в Раю, но всё же по дороге к Свету. И не во сне…

В эту зябкую, буйную майскую ночь, светлую, по воле уже вступившего в свои права полярного дня, двоим не спалось. Разумеется, не спала и судовая вахта: моторст в машинном отделении, штурман в рубке и вахтенный матрос у переходнго трапа. Схдни были круто задраны вверх по направлению от нашей верхней палубы к главной палубе норвежца. На приливе крепёжные тросы этого деревянного мостика опасно натянулись и грозили оборваться. Пришло время вахтенному матросу поработать и ослабить крепление, приведя трап в божеский вид. Так что не спали и мы. Я – «юноша бледный со взором горящим» – и друг мой – боцман Устиныч. и о о

– Пьяная эскимоска? Кашту? – сокрушённо вздохнув, покачал головой боцман. – Вот ведь убогие! Слышали звон!.. Бывал я там, в конце шестидесятых, а эскимосы – родня мне, считай, – как-то странно усмехнулся Друзь. – Между прочим, славный народ – братья наших чукчей. Таких отчаянных друзей-товарищей нет более на свете. Было дело, повстречался траулер-бортовик, на котором я боцманл, с айсбергом, – вблизи Готхба, Нука по-инутски. Это у них, у эскимосов-инутов, столица такая на юго-западе Гренландии. Основали ее рыбачки-датчане и порт невеликий построили. Ну да, эскимосы, конечно, настаивают, что у них там поселение уже лет пятьсот как стояло, еще до прнцев этих датских. И, мол, большое селение было, глу в триста штук, по их понятиям, считай, город. у и о у и и и и

Летом, как потеплеет немного, чуть снег в низинах сойдет, так они вместо избушек ледяных, глу этих, землянки рыли. Кто из охотников удачливей да науку знает – чмы ставили, как наши чкчи. Для вождей да старейшин сари строили, по местным понятиям, чуть ли не дворцы. Из настоящего корабельного дерева те сараи-дворцы были – того, что море подарило. и у у а

А бухта там богатая: на лежбищах из гальки тюлни да лахтки, зайцы морские нежатся. Жирные, что твои купчихи. Глянешь – и до самого горизонта берег шевелится, клокочет, тявкает. Кипит жизнь!.. е а

А в море рыбы стада, чисто бизны в прриях. Гуляет рыбка, ходит, боками толкается, туда-сюда, туда-сюда. А нрпа-жирдйка рыбину ухватит, чавкнет пару раз и как бросит в соседок да злобно так заверещит: о е е я

«Что это мне за тощий рыбий хвост предлагают?! Я вам не какая-нибудь фря, а как есть уважаемая дама. С моржами в родстве. Мне на обед жирненькую рыбку, высший сорт подавай!»

Ну, так вот. Вели мы там, в Гренландском заливе, рыбный промысел. Тогда только весна началась – лед в море почти сошел, а тот, что остался, рыбачкам-бортовичкм типа нашего – для промысла не помеха. И все бы ничего, да был у нас тогда штурманц молодой, на тебя, Паганлька, похожий… тот же тип психический! а е е

– В этом месте я вздрогнул и спросил:

– Чем же я такого сравнения удостоился?

– А ты послушай, – отвечал боцман. – Есть такой тип людей – романтики-созерцатели, ценители красот Божьего мира. Народ этот часто витает в облаках. Пребывает, так сказать, в грних высях. И оттого бывает по жизни непрактичен, но главное, рассеян до крайности. И кстати, по этой причине может быть небезопасен для себя и окружающих. Называется такой психотп – Паганель. о и

Такой человек, как правило, много читает, обладает хорошим интеллектом. Будучи доброжелательным к людям, любит делиться информацией. Он владеет развитой речью, красноречив и в этом плане популярен у окружающих.

Так вот, штурманц того Витьком звали, фамилия Шептцкий. Моряки-то промеж собой Шептлой его окрестили… а и и

Кстати, сейчас он с беломрскими рыбаками промышляет – капитаном у них. И капитан знатный – везн. о у

Кто как, а Шептла всегда с рыбой. Секрет его в том, что обходится он с рыбьим народом, как воспитанный мужчина с полюбившейся ему женщиной, – всегда с лаской да уважением. На косяк выйдет ну и пройдется малым ходом рядышком. Вроде как: и

«Не поймите превратно, рыба моя дорогая. Интерес к вам имею, не дозволите ли поухаживать? Я, мол, гражданочки скумбривичи или там окунвские, такой „жгучий лямр“ до ваших прекрасных персон ощущаю, что вот не выдержал, решил вас, гражданочки, на свой уютный борт пригласить. Для привтной, мон амр, беседы за рюмкой чаю…» е е у а у

Рыбка замечтается, а Шептла, не будь дурак, в нужный момент трльчик свой и задйствует. Ну, у кого ничего, а у Шептлы, как правило, в трале завсегда тонн двадцать молодой, красивой рыбки. Ну а больше-то на один подъем и не надо, если больше, подавится рыба в трале – товарный вид потеряет. Тогда у Нука, Готхба, стало быть, Витька Шептцкий совсем еще пацаном был. Да и как штурман – без опыта. Как говорят – «зелень подкльная». Ну вот как ты, пок что… и а и у о и и е а

Вахту на мосту Витя с капитаном стоял, с подстраховкой, значит, как младший штурман. А в рейсе, бывает, капитан посмотрит вокруг – все спокойно, ну и пойдет себе из рубки – документы судовые просмотреть или еще что. А ведь не положено это – капитанский мостик на штурманц-салагу оставлять… Ну, да кто без греха? а

Ну, Витюша-то наш и учудл. Увидал он «Айзенбрга арктического» – айсберг, в смысле… а они порой красивые, черти. Летом, когда весна и уже солнце в силе, айсберг играет, сверкает под солнечными лучами, будто сплошь бриллиантами усыпанный. Это ведь цельный исполинский кусок льда, замерзший двадцать тысяч лет назад. Несколько тысяч лет он подтаивал да в Гренлндское море сползал – а высоты они порой огромной! – пока сам не увидишь, не поверишь. Не поймёшь, что за громадина. А в воде-то всегда теплее, да и солнышко незакатное опять же. Айсберг тот постепенно тает, да так чудн. Иной раз глядишь, плывет по морю – замок короля Артура, а в другой раз – один к одному скульптора Родена «Ромео и Джульетта» из Эрмитажа. В масштабе примерно 1:1000. и е а о

Ну и как на такую красоту не поглазеть. А тут как раз такое чудо в полумиле и проплывало. Глядит Витя в бинокль и видит, будто бы на вершине той горы ледяной человек сидит, да преогромный, и то ли в шкуру звериную завёрнут, то ли своей родной буйной шерстью покрыт.

«Ну, – думает Витюня, – не иначе сам Йти, человек снежный. Стало быть, пока этот артефакт ещё тёплый, надо его брать! Даже если от капитана влетит, Нобелевская премия все окупит». е

Если ты думаешь, что Витюша наш нуч какой был и про полярные оптические иллюзии да айсберги в мореходке не проходил – так, как в Одессе говорят: «Так нет!». е и

Дело в другом. Он ведь как рассудил:

«Оно понятно, айсберг – это штука опасная, и под водой у него в три раза больше массы, чем над водой… Однако когда офигнный айсберг топил охреннный „Титаник“, так это ж была картина маслом – солиднк. Но в нашем-то случае с какой стати такой же сверкающий ледяной красавец станет покушаться на старое рыбацкое корыто, пропахшее к тому же не аристократичной „Шанелью“ номер пять, а вовсе даже протухшей по его ржавым щелям рыбкой?» е е я

Ну и подвернул Витя к этой пятидесятиметровой ледышке поближе, рассчитывал, салага, что втихар… Капитан в тот же момент нелдное почуял. Чувствует, судно на несанкционированный поворот пошло. Может, он в своём капитанском гальюне думу думал, может, еще чего, но замешкался что-то… я а

А я в тот момент критический возле своей каптёрке под полубком срик, краску рыжую, которой ржавчину закрашивают, растворителем разводил, и в аккурт, когда Витька на подводную часть айсберга наскочил, я в мрду лица весь тот сурик и принял… а а у о

Машина – стоп. Тревога «по борьбе за живучесть судна» названивает, панику нагнетает…

Народ пластырь разворачивает 7:7 метров. Готовится с носа, с полубка под киль его заводить. Это если пробоина в прочном корпусе, да ниже ватерлинии, успеть закрыть её временно… Ну, ты знаешь… а

Я-то сам как раз этим процессом командовать должен, а с моей личности рыжий сурик стекает… Страшен я…

Люди пугаются – ну как я умом повредился, и на нож мой боцманский косятся…

Капитан, когда сам в рубку влетел, желал того Витюшу придушить, натурально…

Однако застал своего младшего помощника в состоянии прострации, нервный шок, стало быть, у парня образовался…

Только-то и успел он ручку машинного телеграфа в положение «СТОП» вздёрнуть.

… оцепенел!.. И

Когда же улеглось все, и с палубы доложили капитану, мол, пробоины в борту нет, зовут меня в рубку, на мостик. Я уже тогда медицинской науке всякий свободный момент посвящал, к экзамену готовился. Ну, поднимаюсь, смотрю…

Витек наш готов… Сам в кресло капитанское усженный и весь из себя неподвижный.. Сидит, болзный, без звука, в одну точку уставился… спина прямая, ручки на коленках сложены – вылитая статуя Аминхотпа, фараона египетского. а е е

Ну, подошел я и, как полагается по всем правилам психиатрической науки, по личности-то его и хряпнул, чтобы, значит, из шока вывести. Да позабыл я в запарке, что у меня рука-то боцманская, тяжё-ёлая! Не дай боже… Ну, короче, не рассчитал я малость…

Ну и вот! Витюня-то мой, как птичка, в воздух вспорхнул и у дальней переборки на палубу и опустился… Некрупный был парень…

Я смотрю – он опять молчит, только уже лежа.

Ну, думаю себе, Бронислав, из нервного шока ты пациента, похоже, не вывел, а вот в стабильно летальное состояние, возможно, ввёл… Медик ты хренов!

А тут еще второй штурман Борюня, типичный солдат Урфин Джюса… Умён не по годам… сень сенем…. Я я

Здоровенный бычара и такой же смышленый… Глазёнки свои коровьи на меня вылупил да как заревёт:

«Ты что, боцман, совсем наглость от субординции потерял?! Судоводтельский соств сокращать? И где – на нашей исконной территории, в рубке штурманской? Валик ты, – орет, – малярный!» – и биноклем импортным, цейсовским, мне в рыло… а а и

Каюсь, не стерпел я слов таких обидных… Личность свою, биноклем задетую, ещё стерпел бы, а вот намеков неприличных в адрес свой, выраженных в форме непристойно-эпической, не терпел и впредь терпеть не намерен…

Безобразие тут форменное началось. Капитан наш был очень даже на одного знаменитого французского комика похож. Веришь, нет, но прямо Лу де Фюнс вылитый, что лицом, что фигурою – метр пятьдесят два в прыжке… и е

Так он для харизмы бороду отпустил. Только и проку, что его после этого наши добрые морячки мини-барбсом звать стали. Да братва ещё и траулер, что под его началом ходил, – «Барбс-карабс» окрестила. Бывало, психанёт наш кэп с чего-нибудь и давай от нервов бороденку-то чесать, – ну прям действительно барбска плюгавая… о о а о

Короче, плюгаш натуральный, а всё туда же – нас, быков, разнимать кинулся. А ведь он же нам с Борюней по эти, по генитлии… а

Ну, задели мы его, болезного, в разминке-то. Глядь, а барбсик-то наш – Капитша – его ещё и так за глаза весь флот звал, лежит у знакомой стенки-переброчки, Витюней нашим ранее облюбванной. Короче, лежат они оба два… Трогательные такие, что твои братики-щеночки… о о о о

В общем, охолонли мы с ругателем моим Борисом от такой Цусмы. Стоим, любуемся, гладиаторы хреновы… у и

Штурманц Борюня от ужаса голос потерял и тихо так шепчет: е

«Устиныч, это же дуплт-мокрха… Получается, ты Витька прижмурил, а я, стало быть, Капитошу… для изящной комплектации». – «Ладно, – отвечаю, – не дрейф, дрейфила. Я же, какой-никакой, а медик… У них у обоих жилы на шеях бьются – живые они, значит». е у

Бог миловал, обошлось тогда…

Оттерли мы их, болезных, скипидаром. А когда оба очухались, глядь, а ведь они ни буне помнят, амнезя… память, стало быть, им отшибло… я и

Ну, мы с Борисом, не будь мормшки, переглянулись. Боря левым глазом подмигнуть хотел, да как подмигнешь, ежели он у него заплыл напрочь… ы

Ну, да я и без того понял, чего он сказать хотел:

«Ври, дескать, боцман. У тебя складнее выйдет…»

Ему что, циклопу бестолковому, а мне грех на душу. Ну не приучен я врать… В жизни за мной такого не водилось…

А куда денешься – жизнь-то заставит. Ну и наплел я глупостей, аж вспоминать противно…

Мне как раз бинокль с треснутой линзой, об мою личность расколотый, на глаза попался. Я и выдал импровизацию:

«А вы, – говорю, – Ромульд Никанрыч (так мастеру нашему родители удружили), когда на мостик после аварии явились, то, себя не помня, да в состоянии аффкта пребывая, за штурманский инвентарь схватились и на младшего коллегу замахнулись… Да на наше с вами удачное счастье пребывал рядом с вами второй помощник ваш, Борис Батькович, – мужчина во всех местах героический… И, стало быть, заслонил он от удара вашего могучего отрока сего злополучного лицом своим коровьим…» а о е

Тут малость запнулся я – чего дальше-то врать? Однако смотрю, палуба капитанского мостика от моих же сапог вся рыжей краской-суриком измордована…

«Ага! – говорю и вроде как с покаянием: – Я тут давеча у вас на крыле капитанского мостика леер ржавый пошкрбал и нынче же хотел его суриком замазать. А тут, когда нас айсбергом шибануло, сурик тот возьми и пролейся… Ну а вы, Ромульд Никанрыч, по запарке сурик тот на палубе не заметили, равновесие потеряли и головой о переборку приложились. Ну и прилегли… ненадолго». я а о

Вроде как складно вышло. Тем более сурик тот с меня всё еще подкапывал и палубу на мостике продолжал пачкать изрядно. Ну, капитан посмотрел на меня подозрительно – не дурак же, чует, не то что-то. Потом глянул снизу вверх на Борню, второго помощника своего, детину, и правда, здоровенного, и вроде как лестно ему стало. Как же, сам мал, да удал… Эвона какого Голиафа отделал! Короче, так размечтался капитша наш, что даже незаметно для себя позу статуи Давида принял… ю о

В тот же день получили мы по радио распоряжение с берега – следовать в ближайший порт Готхб для постановки в сухой док и производства ремонта судна. Уже к вечеру встали мы у причала, а к утру подняли наш аварийный траулер в док. Спустились мы с ребятами на палубу того дока. Стоим и смотрим снизу вверх на наш бедный промысловичк. А там та ещё картинка… о о

Весь правый борт, от форштевня до середины корпуса, выше и ниже ватерлинии натуральная стиральная доска. Шпангуты через обшивку выпирают, будто рёбра корабельные. Смотрится это жутко, как-то по-человечьи. Глядим, вот и сам виновник торжества стоит, Витя Шептцкий. Незаметно подошёл к днищу траулера. Невеселый… Стоит, смотрит на дело рук своих, а в шевелюре у него, двадцатилетнего пацана, прядки седые… о и

                                           * * *                                           * * *

Глава 10. Честный Урсус

– А что у вас, Устиныч, там дальше-то было с эскимосами этими гренландскими? – спросил я заинтересованно.

– Да уж было, – усмехнулся в сивые усы боцман. – И с эскимосами, и с эскимосками… Про то, как налетели мы на айсберг, махину ледяную, и как поставили нашего рыбачка в Готхбе, Нуке по-эскимосски, в сухой док, я тебе уже рассказывал. о у

Должен уже ремонт начаться, и тут капитан наш, Ромуальд Никанорыч, получает радиограмму, а в ней говорится, что траулер наш должен идти под фрахт к датчанам на период местного летнего рыбного промысла.