Дорога теней. Центр

У северного поста стоял Макс. Молодой, но с глазами старика. Сигарета дрожала в пальцах. Увидел меня, напрягся, но тут же расслабился.

– Ты тот охранник? – спросил я.

Он бросил бычок, раздавил его ботинком.

– Макс. А ты Казах. Слышал.

– Расскажи, что видел. Без прикрас.

Макс оглянулся, будто боялся, что тени слушают. Голос дрожал:

– Думал, показалось. Ночь, тихо. Потом шаги – быстрые, как босые ноги по асфальту. Выхожу, смотрю за забор… а там оно. Высокое, худое, дёргается, как сломанная кукла. Лицо… человеческое, но кривое, как маска. Глаза – белёсые, светятся, как фонари. Не отражают – светятся. Смотрело сквозь меня. Я врос в землю. А оно… смазалось в воздухе. Не убежало – исчезло.

Он вытер пот с лица, пальцы дрожали.

– Сменщик сказал, я был белый, как мел.

Я смотрел на него. Парень не врал. Его страх был живым, как мой.

– Ты не один, – сказал я тихо. – Я тоже видел. На крыше.

Макс вскинул глаза, в них мелькнуло облегчение. И ужас.

– Не глюк? – прошептал он.

– Нет.

– Держись, Макс, – добавил я, хлопнув его по плечу. – Не каждый бы рассказал. Не оставайся один.

Он кивнул, но взгляд остался пустым. Я ушёл, чувствуя его страх за спиной.

К обеду солнце раскалило двор, воздух пах едой и горячим металлом. На складе охранник пропустил меня, буркнув: «Казах, да? Проходи». Внутри пахло маслом и ржавчиной. Свой калаш я не сменил – он был как рука, родной до царапин. Взял две обоймы, глушитель, коллиматор – для скорости прицела. Откуда у них это? Спрошу потом. Проверил оружие, прицел. Уверенность вернулась, как старый друг.

В аптечке добавил бинты, йод, антисептики, пару шприцов с антибиотиками. Рана в боку ныла, напоминая, что время дорого. Всё уложил в рюкзак, проверил доступность. Медлить нельзя.

В столовой пахло гречкой и тушёнкой. Люди стояли в очереди, лица усталые, но живые. Я взял тарелку, сел. Ел медленно, вдыхая пар, чувствуя, как тепло растекается по телу. Разговоры вокруг – о патрулях, о пропавших, о надежде. Я молчал, думая о ночи.

После обеда вернулся в комнату. Закрыл дверь, сел на кровать. Рана заныла, когда я потянулся. Глубокий вдох. Тишина лагеря за стенами – как затишье перед боем. Я прилёг, слушая скрип досок и далёкие голоса. Мысли метались, но я заставил их замолчать. Впереди была ночь. И тень.

Глава 4. Тени

Я вышел из комнаты, каждый шаг отдавался в боку, будто ржавая пружина вгрызалась в плоть. Рана ныла, пульсировала, словно живая, напоминая, что любая слабость может стать последней. Рюкзак оттягивал плечи, ремень с подсумком впивался в пояс, автомат лежал в руках холодной, знакомой тяжестью. Нож в ножнах на бедре чуть поскрипывал при движении. В висках стучало, горло пересохло, но я стиснул зубы и двинулся к КПП. Ночь ждала, и с ней – тени, которые уже не казались просто слухами.

У ворот стоял Сергей, прислонившись к покосившемуся столбу. Тусклый фонарь отбрасывал на его лицо длинные тени, подчёркивая морщины и усталый взгляд. Сигарета тлела в его пальцах, дым вился, смешиваясь с запахом сырой земли и далёкой гари. Он посмотрел на меня, прищурившись, и кивнул, словно говорил: «Ты готов, брат». Его куртка, выцветшая, с пятнами масла, слегка топорщилась, выдавая кобуру под мышкой.

– Рация, – буркнул он, протягивая потёртый аппарат, пахнущий нагретым пластиком и металлом. Голос был низким, с хрипотцой, будто он не спал несколько ночей. – Если что – зови. Будем знать, где ты.

Я взял рацию, её холодный корпус лёг в ладонь, как груз обещания. Проверяя канал, я почувствовал, как пальцы чуть дрожат – не от страха, а от адреналина, что уже начинал растекаться по венам.

– Спасибо, Сергей. На связи, – ответил я, стараясь звучать спокойнее, чем чувствовал.

Он хлопнул меня по плечу – крепко, так, что рана отозвалась резкой болью, но я только кивнул. В этом жесте было всё: «Вернись живым». Я шагнул за ворота, в ночь, пропитанную запахом сырости и ржавчины.

Частный сектор окружал кадетский корпус – лабиринт узких улочек, покосившихся заборов из ржавого профнастила, брошенных домов с выбитыми стёклами. Воздух был тяжёлым, с привкусом дыма от далёких костров и мокрой земли, разрытой недавним дождём. Фонари лагеря остались позади, их свет растворялся в темноте, уступая место бледному сиянию луны, пробивавшейся сквозь рваные облака. Я двигался осторожно, прислушиваясь к каждому звуку – хрусту гравия под ботинками, далёкому лаю собаки, шелесту ветра в сухой траве. Взгляд зацепился за двухэтажный кирпичный дом на краю улицы. Его стены, потемневшие от времени, покрывали трещины, но окна второго этажа обещали хороший обзор на южный периметр и прилегающие улицы. Мой выбор пал на трехэтажный дом с чердаком заброшенный, но крепкий – идеальная точка, чтобы остаться незамеченным.

Внутри дома пахло плесенью, сыростью и чем-то сладковато-гниющим. Половицы скрипели под ногами, выдавая каждый шаг. На кухонном столе, покрытом облупившейся краской, стояла треснувшая кружка с недопитым чаем, поверхность которого покрылась серой плёнкой. Рядом – бутерброд, заросший зеленоватой плесенью, от которого тянуло тухлятиной. Паутина в углах дрожала от сквозняка, пыль оседала на потёртый линолеум, хрустя под подошвами. Здесь всё застыло, будто время остановилось в момент, когда люди просто исчезли. Я поднялся на чердак по шаткой деревянной лестнице, каждый шаг отдавался болью в боку. Круглое окно, покрытое грязью и паутиной, открывало вид на периметр – тёмные силуэты домов, ржавые заборы, пустынные улицы. Лунный свет, холодный и бледный, смешивался с тусклым мерцанием фонарей на окраине лагеря. Я устроился у стены, прислонившись к холодному кирпичу, сжал автомат и стал вглядываться в темноту, чувствуя, как рана пульсирует в такт учащённому пульсу.

Час тянулся медленно, тишину нарушал только ветер, трепавший сухие ветки за окном. Потом – движение. В тени между домами мелькнула фигура, быстрая, как ртуть, скользящая вдоль стены. Она перепрыгнула через низкий забор, почти не касаясь земли, и растворилась в темноте, будто её поглотил воздух. Сердце ударило в рёбра, пот выступил на лбу, холодный и липкий. Рана заныла, словно предупреждая. Это не человек. Движения слишком ломаные, слишком неестественные, как у марионетки, которую дёргают за нити. Я сжал автомат крепче, пальцы побелели, дыхание стало рваным.

Вдруг снизу донёсся шорох – тихий, но отчётливый, будто когти царапнули по деревянному полу. Тишина стала тяжёлой, давящей, как перед грозой. В висках застучало, горло сжалось. Я медленно повернулся к лестнице, ведущей вниз, вглядываясь в черноту. Автомат на изготовку, палец на спусковом крючке, каждый звук казался громче собственного дыхания. Осторожно, стараясь не скрипеть половицами, я двинулся к лестнице. Второй этаж встретил пустотой – только запах сырости и пыли, да тени от луны, пляшущие на стенах. Спуск на первый этаж был медленным, каждый шаг отдавался эхом в гулкой тишине, рана ныла, будто кто-то вбивал гвозди в бок.

На кухне стоял он. Высокий, худой, с кожей серой, как угольная пыль. Лицо – человеческое, но перекосившееся, словно маска, надетая наспех. Глаза, белёсые, светились в полумраке, как два тусклых фонаря, не отражая свет, а излучая его. Запах ударил в нос – гниль, смешанная с едкой химией, как хлорка в заброшенной больнице. Я окликнул, голос дрожал, несмотря на попытку звучать твёрдо:

– Назовись!

Он дёрнулся, как сломанная кукла, и бросился на меня, быстрый, даже слишком. Очередь прошила грудь – тугой удар отдачи в плечо, запах пороха. Тело мотнулось, но не остановилось, словно пули были комарами. Два шага, и он навалился на меня всей тяжестью. Запах гнили и хлорки забил горло, его рука, холодная, как лёд, скользнула по моему плечу, царапнув шею острыми ногтями. Я пошатнулся, рана в боку взорвалась болью, но устоял, оттолкнув его. Он обмяк, рухнул на пол, как манекен, с вывернутой головой и неестественно подогнутой рукой. Тёмная, почти чёрная кровь текла из груди, пачкая линолеум, издавая резкий, химический запах.

Я стоял, тяжело дыша, сердце ломилось из груди, пот заливал глаза. Тело лежало неподвижно, но что-то в нём было неправильным – оно не упало, как человек, а осело, сохраняя странную, ломаную позу. Запах бил в нос, едкий, нечеловеческий, с привкусом плесени и хлора. Прикрыв рукавом лицо, я приблизился, стволом ткнул тело – оно рухнуло на бок с глухим стуком. Рубашка распахнулась, обнажив серую кожу, покрытую пятнами, похожими на плесень. Глаза, открытые, смотрели в пустоту, но казалось, что они следят за мной. В углу валялась сумка, потрёпанная, с рваным ремнём. Я подтащил её, чувствуя, как дрожат руки. Внутри – бинты, пузырёк с мутной, зеленоватой жидкостью, пара сухарей, блокнот. Страницы влажные, пахли сыростью. Открыл.

«Он ушёл в аномалию на севере. Через три дня вернулся… но не собой. Не говорил. Только смотрел. Потом исчез снова.»

«Я закрыл двери. Они возвращаются. Но не теми.»

«Тени следуют за нами.»

Сердце ухнуло, как камень в колодец. Я закрыл блокнот, чувствуя, как холод сжимает грудь. Это был человек. Когда-то. В нагрудном кармане нашёл удостоверение – потускневшее, с пятном засохшей крови в углу. «Капитан полиции Платонов Андрей Юрьевич. Южное отделение РОВД, номер 048-22.» Фото на карточке показывало лицо – обычное, человеческое, с лёгкой улыбкой. Теперь от этого лица осталась только маска.

Взгляд метнулся к окну. Тени. Несколько. Быстрые, рваные, как стая волков. Они бежали к дому, перепрыгивая через заборы, их движения были резкими, нечеловеческими. Выстрел выдал меня. Я вцепился в автомат, отступил от окна, сердце колотилось, рана ныла, как раскалённый уголь. Второй этаж – мой шанс. Удержать лестницу или уйти через чердак. Пальцы сами потянулись к рации.

– Первый, это Казах, приём. Вижу движение. Несколько целей. Идут ко мне. Южный сектор. Нужна поддержка.

Тишина. Только треск эфира, как насмешка. Снизу – хрип, звук рвущейся ткани, скрежет когтей по дереву. Один уже в доме. Я занял позицию у лестницы, мушка нацелена на пролёт. Пот стекал по вискам, рана пульсировала, каждый вдох давался с трудом. Секунда. Другая. Тело взметнулось вверх, хватаясь за перила с кошачьей ловкостью. Лицо искажено, рот в крови, глаза – чернильные, пустые, как провалы.

– Назад! – рявкнул я, давая короткую очередь.

Пули пробили плечо и шею, кровь брызнула, пахнущая всё той же хлоркой. Существо дёрнулось, но не упало, будто боль была ему чужда. Вторая очередь – в упор. Голова мотнулась, тело рухнуло вниз, скатилось по лестнице с глухим стуком, оставляя тёмные пятна на ступенях.

Стёкла внизу зазвенели, осколки хрустели под чьими-то ногами. Ещё двое, может, больше. Я рванул на чердак, ботинки скользили по пыльным половицам. Вылетел к окошку, выстрелил назад, на случай погони. Прыжок с крыши – удар об землю вышиб воздух, рана взорвалась болью, будто нож вонзили заново. Перекатился, поднялся, пригнувшись, чувствуя, как колени дрожат. Позади – визг, пронзительный, леденящий, как крик ржавого металла. Мебель ломалась, двери срывались с петель, стекло хрустело под ногами тварей. Я побежал – через заросший сад, где ветки хлестали по лицу, через шаткий забор, что затрещал под моим весом, через улицу, к лагерю. Автомат прижат к груди, каждый шаг – как молот по рёбрам, дыхание рвётся, рана орёт. Крики за спиной – их двое, может, трое, но они отставали, их шаги терялись в темноте.

У КПП охранник на вышке, молодой парень с перекошенным от напряжения лицом, крикнул:

– Казах?! Это ты?

– Открывай! – рявкнул я, задыхаясь, чувствуя, как пот заливает глаза.

Ворота распахнулись с лязгом, захлопнулись за мной с грохотом, отрезав тьму. Я рухнул на колено, хватая ртом воздух, рана горела, будто её полили кислотой. Сергей ждал у ворот, сигарета дрожала в его пальцах, глаза бегали по моему лицу, ища следы боя.

– Слава богу, – выдохнул он, голос срывался, как у человека, только что потерявшего сына и нашедшего его вновь. – Рация сдохла. Мы тебя вызывали, орали в эфир.

Я встряхнул аппарат, чувствуя, как злость мешается с усталостью. Пластик был холодным, бесполезным.

– Дерьмо, – хрипло выругался я, бросая рацию в рюкзак. – Чуть не угробило.

Сергей кивнул, глядя в тьму за воротами, где ещё слышались далёкие шорохи:

– Что видел?

– Потом, – отрезал я, шагая мимо, чувствуя, как ноги подгибаются. – Утром. Сейчас не до разговоров.

Он не стал спорить, только бросил, потирая щетину:

– К медикам зайди. Рана твоя, небось, разошлась. Потом отдыхай. Константин утром ждёт.