Инструкция к Распаду. Книга 2: Эхо Распада

Он крутил эти параметры в голове, отсекая рискованные варианты, ища наиболее безопасную и эффективную формулировку. Видеть будущее на секунду вперед, как он подумал во время стрельбы? Полезно для уклонения от пуль, но стратегически бесполезно. Видеть на год вперед? Слишком большой объем данных, слишком много переменных, вероятность ошибки в прогнозе (или в интерпретации Куба) слишком высока.

Оптимальным казался вариант с возможностью запрашивать вероятностный прогноз развития конкретной ситуации или действий конкретного объекта в ограниченном временном интервале (например, от нескольких минут до нескольких часов или дней вперед), с выделением ключевых угроз для него лично.

Это давало бы ему тактическое преимущество, позволяя предвидеть непосредственные опасности и реакции людей на его действия, но не перегружало бы сознание глобальными предсказаниями.

Он начал собирать формулировку:

«Хочу получить способность по моему ментальному запросу получать вероятностный прогноз развития событий, связанных с:

а) указанным мной объектом (человек, место, предмет);

б) указанной мной ситуацией;

в) моей собственной персоной.

Прогноз должен охватывать заданный мной временной интервал (от одной минуты до двадцати четырех часов вперед).

Информация должна предоставляться в виде:

Перечня наиболее вероятных (вероятность выше 10%) сценариев развития событий в указанный интервал.

Оценки вероятности (в процентах) для каждого сценария.

Выделения сценариев, несущих прямую физическую или стратегическую угрозу лично мне (Марку Левицкому).

Формат ответа: структурированный, краткий, без избыточных данных или эмоциональной окраски. Активация способности – только по моему сознательному запросу».

Он несколько раз перечитал формулировку мысленно. Вроде бы все учтено. Объект, время, тип информации, формат, контроль активации. Риски минимизированы, насколько это возможно при взаимодействии с Кубом. Это не "видение будущего", а скорее "аналитический прогноз", основанный на непостижимых возможностях Куба по обработке переменных. Это звучало логично. Безопасно. Эффективно.

Он был доволен. Его идеальный разум создал идеальную (как ему казалось) формулировку для получения новой, невероятной силы. Осталось только подобрать цену и дождаться подходящего момента для следующей сделки. Предвкушение было лишено эмоций, но ощущалось как холодная, звенящая пустота, готовая заполниться новой силой.

Марк сидел перед Кубом, отточенная формулировка желания о предвидении будущего звенела в его сознании своей безупречной логикой. Он был почти готов произнести слова сделки. Но что-то – не сомнение (его щит блокировал сомнения), а скорее, остаточный рефлекс его прежней, до-кубовской натуры, привычка к перестраховке – заставило его сделать еще один шаг. Шаг, который казался ему верхом рациональности.

«А что, если моя формулировка все же содержит скрытую уязвимость, которую мой текущий уровень анализа не способен выявить?» – подумал он. Логично было бы использовать уже имеющиеся инструменты для оптимизации следующего шага. Он решил обратиться к Кубу за помощью в формулировке запроса для самого Куба. Идеальный план, казалось ему. Использовать систему, чтобы улучшить взаимодействие с ней же.

Он снова положил руку на холодный артефакт, сконцентрировался. Запрос был сформулирован с той же хирургической точностью, которую он теперь считал своим стандартом.

«Запрос: Предоставить оптимальную, с точки зрения безопасности пользователя (Марка Левицкого) и эффективности результата, формулировку желания для получения способности к предвидению будущих событий в ограниченном временном интервале (до 24 часов). Исключить двусмысленности, минимизировать риски информационной перегрузки и негативных побочных эффектов. Формат: Готовая формулировка желания».

Он ожидал получить ответ, похожий на его собственную разработку, возможно, с некоторыми уточнениями или более лаконичными терминами. Он был уверен, что его логика близка к идеалу, и Куб лишь подтвердит или слегка скорректирует ее.

Реакции Куба не последовало – ни холода, ни гула. Вместо этого в его сознании мгновенно возникла фраза. Не как ответ на информационный запрос, а скорее как… директива. Или единственно верный вариант.

«Формулировка: Хочу воспринимать временной поток нелинейно, осознавая ближайшее вероятное будущее одновременно с настоящим».

Марк "прочитал" эту фразу. И его сверхрациональный, но лишенный критического мышления (по отношению к себе и теперь, видимо, к Кубу) мозг начал ее анализировать.

"Воспринимать временной поток нелинейно": Звучит мощно, фундаментально. Не просто "видеть" или "знать", а именно "воспринимать". Нелинейно – значит, не просто заглядывать вперед, а иметь доступ к разным точкам потока? Интригующе. Эффективнее, чем его вариант с "вероятностным прогнозом".

"Осознавая ближайшее вероятное будущее": "Ближайшее" – ограничивает горизонт, предотвращая перегрузку глобальными данными. "Вероятное" – учитывает вариативность, не дает ложной иллюзии предопределенности. Логично.

"Одновременно с настоящим": Вот ключ! Не запрашивать будущее, а воспринимать его параллельно с настоящим. Это дает мгновенную реакцию, возможность действовать на опережение в реальном времени. Это именно то, что ему было нужно в ситуации с Шоном! Скорость, эффективность!

Его анализ, лишенный эмоциональных фильтров и способности к сомнению, видел в этой формулировке только плюсы. Она казалась более элегантной, более мощной, более интегрированной в его собственное восприятие, чем его собственный, немного громоздкий запрос про прогнозы и вероятности. Куб предложил не просто инструмент, а фундаментальное изменение его восприятия времени. Это было… красиво. Логично. Оптимально.

Он сравнил ее со своей формулировкой. Его вариант был осторожным, механистичным – запрос, ответ, анализ. Вариант Куба был… органичным. Постоянное, параллельное восприятие. Да, это выглядело как качественный скачок, как более совершенный способ взаимодействия с реальностью.

Почему же ему самому такая формулировка не пришла в голову? Его мозг тут же нашел ответ: он мыслил в рамках существующих ограничений человеческого восприятия (последовательность времени). Куб же, как структура, возможно, оперирующая вне этих ограничений, предложил более фундаментальное решение.

Он не заметил подвоха. Не заметил расплывчатости слова "воспринимать". Не задумался, что значит "осознавать одновременно" – как мозг будет обрабатывать два потока информации сразу? Не спросил, насколько "ближайшим" будет это будущее – секунда? Минута? Час? И как будет определяться "вероятное"?

Его щит от самокритики и сомнений работал на полную. Его сверхрациональный анализ, лишенный интуиции и способности увидеть подвох за пределами чистой логики, подтвердил: формулировка Куба оптимальна. Она логична. Она эффективна. Она безопасна (ведь он запросил безопасность!).

Марк был доволен. Он не просто придумал желание, он получил подтверждение его правильности (как он считал) от самого источника силы. Это было высшим проявлением его контроля над ситуацией – заставить систему саму подсказать ему лучший способ взаимодействия с ней.

Он был абсолютно уверен, что эта формулировка – ключ к следующему уровню его могущества. Он даже не подозревал, что только что принял троянского коня, предложенного ему бездушной логикой распада. Он сам выбрал путь к своему ментальному коллапсу, будучи абсолютно уверенным в своей гениальности и непогрешимости. Цена за предвидение обещала быть гораздо выше, чем три случайные судьбы.

Марк стоял перед столом, рука покоилась на Кубе. Уверенность в правильности выбранной формулировки была абсолютной. Это был не просто шаг – это был квантовый скачок к его идеалу сверхлогичного, всеведущего существа. Он уже подобрал цену – три новые, далекие судьбы из медийного пространства, чье исчезновение, клеймение или странный поступок не вызовут ряби в его мире. Все было готово.

Он сделал последний, ставший уже ритуальным, глубокий вдох. Концентрация достигла пика.

«Хочу», – произнес он твердо, чувствуя знакомую легкую вибрацию под пальцами, – «воспринимать временной поток нелинейно, осознавая ближайшее вероятное будущее одновременно с настоящим».

Затем он перечислил цену. Имена, категории – "Гибель", "Клеймо", "Поступок". Четко, без запинки, как зачитывал бы условия контракта.

Сделка была заключена.

И в то же мгновение, когда прозвучало последнее слово цены, привычная реакция Куба – холод, гул – была вытеснена чем-то совершенно иным.

Мир раскололся.

Не физически. А в его восприятии. Его сознание, его точка "здесь и сейчас", перестала быть точкой. Она растянулась, раздвоилась, расслоилась.

Он все еще стоял в своей комнате. Видел свой стол, Куб под рукой, стены, окно с ночным городом за ним. Это было настоящее. Но одновременно он видел… другое.

Не четкую картинку будущего. Не структурированный прогноз. А калейдоскоп. Мерцающий, дрожащий, постоянно меняющийся поток образов, звуков, ощущений, относящихся к следующему мгновению.

Он видел свою руку, все еще лежащую на Кубе, и он видел ее уже отдернутой. Он слышал тишину комнаты, и он слышал свой собственный резкий вздох, который он сделает через долю секунды. Он ощущал холод Куба под пальцами, и он ощущал фантомное покалывание в руке, которое появится после того, как он ее уберет.

Это не было похоже на просмотр фильма с предпросмотром в углу экрана. Это было похоже на то, как если бы два фильма наложили друг на друга, полупрозрачно, и заставили смотреть оба одновременно, причем второй фильм постоянно менялся, мерцал вариантами.

Его мозг пытался обработать этот двойной поток. Настоящее. И вероятное ближайшее будущее. Два слоя реальности, наложенные друг на друга.

Он моргнул – в настоящем. Но одновременно он уже видел, как его веки снова поднимаются – в будущем. Он шагнул назад от стола – в настоящем. Но периферическим зрением (или чем-то иным?) он видел себя все еще стоящим у стола – в одном из вариантов будущего, где он не шагнул.

Голова взорвалась болью. Не той острой болью от информационной перегрузки, как с Шоном. А другой – тягучей, разрывающей, словно его мозг пытались растянуть в двух направлениях одновременно. Нейроны кричали от перегрузки, неспособные обрабатывать два параллельных, постоянно обновляющихся потока реальности.

Звуки смешались. Тишина комнаты переплеталась с будущим стуком его собственного сердца, с будущим скрипом кресла, с будущим шумом крови в ушах. Зрение двоилось, троилось, распадалось на пиксели вероятностей. Вот он видит свою комнату, а вот ее контуры уже плывут, меняются, потому что в следующую секунду он повернет голову.

Он споткнулся, падая на пол. Пол – настоящий. Но он уже видел, как его тело ударяется об пол – в будущем. Ощущение удара пришло одновременно с самим ударом и до него.

«А-а-а-а!» – крик вырвался из его горла. Не крик страха. А крик перегруженной системы, не способной справиться с поступающим сигналом. Его идеальный, сверхрациональный ум, только что получивший «апгрейд», оказался совершенно не готов к такому способу восприятия. Логика была бессильна перед этим раздвоением реальности.

Он лежал на полу, скорчившись, зажимая голову руками. Перед глазами мелькали не просто образы, а вероятности. Он видел, как встает. Он видел, как остается лежать. Он видел, как ползет к двери. Он видел, как разбивает лампу. Десятки, сотни вариантов ближайшей секунды накладывались друг на друга и на то, что происходило сейчас.

«Нет… Стоп… Анализ…» – пытался скомандовать он своему мозгу. Но анализ был невозможен. Как анализировать то, что происходит и одновременно еще не произошло, но вот-вот произойдет в N вариантах?

Он сходил с ума. Не метафорически. А буквально. Его сознание распадалось под весом нелинейного времени. Его идеальная логика, его контроль – все рушилось перед лицом реальности, которая больше не была одной, а стала множественной, мерцающей, невыносимой.

Он получил то, что просил. Восприятие будущего одновременно с настоящим. Куб снова выполнил желание буквально. И эта буквальность оказалась пыткой, превращающей его разум в хаос. Триумф обернулся мгновенным, сокрушительным крахом.

Марк лежал на полу, свернувшись в клубок, как эмбрион в утробе. Но это была не поза защиты, а результат полного коллапса системы. Мир вокруг него не просто раскололся – он превратился в бурлящий котел из настоящего и бесконечных, мерцающих вариантов ближайшего будущего.

Попытка мыслить была равносильна попытке собрать разбитое зеркало голыми руками во время землетрясения. Любая мысль, едва зародившись, тут же дробилась, отражаясь в кривых зеркалах вероятностей. «Нужно встать», – формировался импульс. Но тут же его накрывало видениями: вот он встает и падает, вот он встает и ударяется головой о стол, вот он встает и ползет к двери, вот он вообще не встает… Десятки микро-сценариев ближайшей секунды атаковали его сознание, парализуя волю, превращая простое намерение в неразрешимую задачу с бесконечным количеством переменных.

Он попытался сосредоточиться на дыхании, как делал раньше для концентрации. Вдох. Но одновременно он ощущал и следующий вдох, и задержку дыхания, и резкий выдох в одном из будущих вариантов, где он запаникует еще сильнее. Само дыхание стало пыткой, рассинхронизированным метрономом в обезумевшем оркестре его восприятия.

Звуки были невыносимы. Тишина комнаты? Нет. Это был лишь один слой. Поверх него накладывались будущие скрипы пола под его телом, стук его собственного сердца через секунду, возможное шарканье матери за дверью через пять секунд, отдаленный гул машины за окном через десять… Все сливалось в cacophony, лишенную смысла и структуры.

Зрение было пыткой. Он видел ковер перед собой – настоящий. Но поверх него дрожали и мерцали образы: его рука, тянущаяся вперед; его нога, пытающаяся подогнуться; тень от настольной лампы, смещающаяся на миллиметр в следующую секунду; пылинка, которая вот-вот упадет на пол… Его глаза не могли сфокусироваться, перескакивая между настоящим и калейдоскопом ближайших вероятностей. Мир превратился в глитч, в поврежденный видеофайл.

Он зажмурился, пытаясь отключить хотя бы зрение. Стало чуть легче, но ненамного. Внутренний экран сознания продолжал транслировать этот двойной поток – ощущения тела сейчас и мириады ощущений через мгновение.

Где-то глубоко внутри, в уцелевшем островке его прежней сущности, кричал инстинкт самосохранения. Нужно было что-то делать. Двигаться. Встать. Хотя бы изменить положение. Его сверхрациональный ум, теперь работающий в режиме аварийного сбоя, пытался отдать команду мышцам.

Он напряг руку, пытаясь опереться о пол. Но одновременно он уже видел и чувствовал десятки вариантов этого движения: рука соскальзывает, рука упирается, рука ударяется о ножку стула, рука остается неподвижной… Какой из этих вариантов реализуется? Мозг не мог выбрать, не мог послать однозначный сигнал. Рука дернулась и бессильно упала обратно.

Он попытался напрячь мышцы спины, чтобы сесть. Тот же результат. Конфликтующие сигналы – из настоящего и из будущего – парализовали его тело так же эффективно, как и его разум. Он был заперт. Заперт между сейчас и вот-вот, между реальностью и ее бесконечными тенями.

Тошнота подкатила к горлу. Головокружение усилилось. Он чувствовал, как его сознание, его "Я", истончается, размывается, готовое раствориться в этом невыносимом потоке нелинейного времени.

Он хотел кричать, но не мог – само намерение крика дробилось на варианты. Он хотел отключиться, потерять сознание – но мозг, перегруженный, продолжал работать, продолжал воспринимать эту пытку.

Марк Левицкий, гений контроля, оператор распада, тот, кто считал себя умнее безличной системы Куба, лежал на полу своей идеально убранной комнаты, абсолютно беспомощный, сведенный с ума собственным желанием, которое было исполнено с безжалостной, издевательской точностью. Молоток мироздания оказался неспособен выдержать вес собственного удара.

Сквозь адский калейдоскоп настоящего и будущего, сквозь разрывающую мозг боль и парализующую неспособность действовать, пробился последний, самый глубинный инстинкт – инстинкт выживания. Не логика, не анализ – их больше не существовало в прежнем виде. А именно слепая, животная воля к прекращению этой пытки.

«Отменить…» – мысль была нечеткой, рваной, но она несла в себе единственное спасение. Отменить последнее желание. Вернуться. Вернуться в линейное, понятное, одно время.

Но как? Тело не слушалось. Каждое движение дробилось на вероятности. Он лежал на полу, видя одновременно и ковер под щекой, и потолок над головой (в варианте, где он перевернется через секунду), и вспышки света за закрытыми веками (в варианте, где он ударится головой).

Нужен был Куб. Артефакт лежал где-то рядом, на столе, или откатился в угол – он видел десятки его возможных положений одновременно. Нужно было дотянуться.

Он заставил себя сосредоточиться не на действии, а на намерении. Не «я тяну руку», а «рука должна быть там». Он игнорировал противоречивые сигналы будущего, весь хаос вариантов, и вложил всю оставшуюся волю в один-единственный вектор – к Кубу.

Рука дернулась. Поползла по полу, как слепая змея. Он видел ее в настоящем – медленно, мучительно движущуюся вперед. И одновременно видел ее в будущем – уже сжимающую Куб, или натыкающуюся на ножку стула, или бессильно замирающую на полпути. Он игнорировал будущее. Только настоящее. Ползти. Тянуться.

Пальцы наткнулись на что-то твердое, холодное, знакомое. Куб. Он откатился недалеко от стола. Марк сжал его изо всех сил. Хватка была слабой, пальцы дрожали, но он держал его. Источник его могущества и его нынешнего кошмара.

Теперь – желание. Отменить. Но как? Просить Куб отменить свое же действие? Система уже дала понять, что последствия необратимы. Нельзя отменить «Клеймо» или «Гибель». Но может, можно отменить саму способность, само желание, которое ее породило? Это не отмена последствий цены, это отмена результата желания. Стоит попробовать.

Сформулировать точный запрос в таком состоянии было невозможно. Его сверхрациональный ум был погребен под лавиной временных парадоксов. Он мог только выкрикнуть суть, надеясь, что система поймет.

«Отменить!» – мысленно (или вслух? он уже не различал) прохрипел он, сжимая Куб до боли в костяшках. «Отменить последнее желание! Четвертое! О времени! Вернуть как было!»

А цена? Нужна была цена. Три судьбы. Прямо сейчас. Не было времени выбирать, анализировать. Он выхватил из памяти первые попавшиеся образы, не думая о последствиях, о справедливости, о чем-либо вообще. Лишь бы прекратить эту пытку.

«Цена!» – выдохнул он. «Гибель… актер… этот… [Имя известного, но раздражавшего его актера]! Клеймо… политик… [Имя оппозиционного политика, которого он считал слабаком]… пусть… язык отсохнет! Поступок… физрук… наш… [Фамилия школьного физрука]… пусть… голым бегает по школе!»

Имена, категории, детали – все было выкрикнуто в ментальный эфир наугад, в отчаянии, без всякой логики и расчета. Главное – выполнить условие. Три судьбы. Любые. Плевать. Лишь бы это прекратилось.

Он вложил в этот последний, отчаянный запрос всю свою волю, все свое желание вернуться к нормальному, линейному восприятию. Он сжал Куб так, что тот, казалось, сейчас треснет.

И мир… замер. Калейдоскоп будущего схлопнулся. Двойные образы исчезли. Шум в ушах стих. Осталась только тишина его комнаты, ощущение холодного пота на коже, боль в лодыжке и ноющей голове, и твердый, холодный Куб в его руке.

Он лежал на полу, тяжело дыша, боясь открыть глаза. Получилось? Он отменил желание?

Он осторожно приоткрыл один глаз. Комната. Обычная, неподвижная комната. Его стол. Его кровать. Тени от лампы лежали ровно, не дрожали вероятностями. Он видел только одно настоящее.

Он медленно сел. Голова кружилась, тело ломило, но парализующего хаоса больше не было. Он мог двигаться. Он мог думать. Пусть и с трудом, но он снова мог мыслить последовательно.

Получилось. Он отменил четвертое желание. Ценой трех случайных, нелепо выбранных судеб. Актер, политик, физрук… Он поморщился. Глупо. Неэффективно. Но это сработало.

Он был свободен от пытки нелинейного времени. Но что-то изменилось. Холодная, кристальная ясность его «оптимизированного» разума исчезла. Вернулись… нет, не эмоции. Но вернулась способность к сомнению. К оценке. К той самой саморефлексии, которую он так презирал и от которой избавился первым желанием?