ПРЕФЕРАНС ТОЛСТОГО – ФАРАОН ШЕКСПИРА

Собственно, это и есть реальные уже существующие любовные отношения.

А на Сцене они всегда такие:

– Мы же ж занимаемся только повторением пройденного.

Следовательно:

– Нет повести печальнее на свете – это:

– Они на том свете живут вечно, а мы здесь недолго. И кем мы там будем после смерти – неизвестно, авось только, как Ахиллес печальный, не у дел оказавшийся.

В любом случае Повести Покойного Ивана Петровича Белкина – это расписание именно:

– Христианской недели.

Герои у Пушкина ведут такую же жизнь-игру, как в Короле Лире Шекспира:

– Никакого наследства Лир пока что не отдавал дочерям Гонериле и Регане, а пусть начала расскажут правду, как они себя будут вести по-честному. Расскажут, однако, в художественной форме, как ПЬЕСУ, с подробностями.

Точнее, он их просит рассказать, как они делать не будут. Чтобы, так сказать, как не процедил сквозь зубы Борис Пастернак:

– И пораженье от победы, я наконец пойму, как отличать.

Критики Пушкина его времени, Белинский и другие доброжелатели:

– Их бин понимайт художественность только как украшение для облегчения чтения книг в будущей Избе Читальне, да и для самих себя – тоже.

Художественное произведение – в отличии от Статьи – имеет Вторую Скрижаль Завета! – Поля или, что тоже самое:

– Сцену, – которую не может увидеть больше никто, кроме человека, ибо она не видна Невооруженным глазом.

А вооруженный глаз – здесь считается Артефактом, выдумкой, попросту говоря. Как в Книге Войнича нарисованный цветок исследователи интерпретировали:

– Как детский, – но так как он помещен на очень дорогой коже – предположили:

– Леонардо Да Винчи, наверно, эту Книгу 15-го вера расписал. – Оказалось – нет, Леонардо не совпал по времени.

А то, что это Неправильный цветок, расположенный недалеко от приборов точного видения – микроскопа – не посчитали нужным совместить, что:

– Художественное произведение – точнее микроскопа, который видит только Статью, Ветхий Завет, а деление мира на Сцену и Зрительный Зал наблюдать:

– Не может.

Считают и сейчас, что Театр, Роман – это только переложение постановлений партии и правительства в понятную простым рабочим и крестьянам:

– Занимательную форму.

И это правильно, да, правильно, – как иногда упрямо утверждается, но только в:

– Телевизоре, – где именно это и только показывается, однако:

– Нарочно. – Сцена есть, толку никакого – не используется по назначению, а только и именно, как трибуна съезда просве:

– Тителей, – что:

– А знаете, мы в бога не только не верим, но так, как были после 17-года против – такими мы и:

– Остались.

И не просто идет плытиё по инерции, а ведется очень активное сопротивление вере в:

– Бога.

Печаль Ромео и Джульетты не в том, что они умерли, а в том, что мы:

– Здесь остались.

Видеть по-христиански – значит – не только видеть обратное тому, что показалось с первого раза, как, например, в Станционном Смотрителе Пушкина, что Дуня – это, оказывается, Персефона, и она приезжает к нему на могилу вместе с шестью барчатами – каждые шесть месяцев – и Москою – псом подземного царства Цербером, но и сам предыдущий фон этой картины – видимый невооруженным глазом рассказ о похищении-бегстве дочери от отца с офицером – они рядом, существуют вместе, но как изображенные здесь же, в Станционном Смотрителе четыре картинки, показывающие:

– Историю Блудного Сына, – он есть, но в другом времени, что, да, соотносятся, но именно необычным образом, – а как:

– Сцена и Зрительный Зал, – а этот ЗЗ ошибочно думает, что Это, эта Сцена, к нему вообще не причастна.

Лев Толстой:

– Ни хрена всё равно не понимаю.

Ладно, продолжим.

Четвертое действие, Толстой говорит, что мысли у героев Шекспира – в данном случае у ослепленного герцогом Корнвальским Глостера – зарождаются:

– Или из созвучия слов, или из контрастов, – и называет это:

– Тем особенным шекспировским языком.

Глостер идет без глаз и говорит, как специально для Толстого, что:

– Споткнулся тогда, когда у него были глаза, – и добавляет:

– А теперь они – глаза – не нужны ему, что у него нет дороги.

Толстой же считает, что у него есть дорога, а сам, как Иван Сусанин завел Анну Каренину на паровозную станцию, как Сусанин в топь. Или нарочно, мол, прется куда ни попадя, я, что, должен ее остановить?

– Дак естественно, мил херц! – ибо:

– Автор – участник действия пьесы.

Вот у Шекспира сейчас для Глостера нашелся старик, который ведет его.

Глостер говорит, стоит ему только увидеть ощупью своего сына, который в это время еще находится в голом и сумасшедшем виде, у него опять появятся глаза. Эдгар заменяет старика и сам ведет отца, Глостера, который не узнает его по голосу и считает юродивым.

Здесь надо заметить, что люди на таких противоречиях обычно не зацикливаются, интуитивно понимая, что так – почему-то – и бывает в жизни – а в детективах так постоянно, видимо для узнавания нужен ряд примет, потому что знакомого человека люди привыкают видеть в привычном им контексте.

Так Двое на Пути в Эммаус не узнают Иисуса Христа до тех пор, пока он не преломил хлеб. А они шли – можно сказать – как Двуликий Янус:

– Видели и не только Роль, но и Кто ее исполняет, – тем не менее им этого не хватило, чтобы узнать Иисуса Христа в Событиях после Воскресения.

Чтобы это понять, надо понять, что:

– В роли событий После Воскресения выступают События Самого Воскресения, – а точнее, наоборот.

Фразу:

– Безумные водят слепых, – Толстой называет остротой.

Тогда, как это очевидная фраза из Евангелия. Которую говорит Иисус Христос о тех, кто пытается противопоставить его логике логику даже не видимого мира, а логику догм, которые был слишком давно придуманы.

Говорит про прибаутки, которые мог знать Шекспир, но которые Эдгару неоткуда было узнать. Это и есть фундаментальная ошибка Толстого, ибо как раз тут включается реальная картина мира, обозначающая Связь, которую Пушкин назвал:

– Поля, я предан вам душойВсегда я рад заметить разностьМежду Онегиным и мной.

И Толстой буквально так и думает, что Пометка на Полях может быть известна только автору, Шекспиру, в данном случае, но ее никак не может знать его Герой, Эдгар. Но и весь смысл слова ШЕКСПИР – означает существование именно этой связи между Полями и Текстом, где гуляет Эдгар. Об этом именно случае и вся Великая теорема Ферма. Что Эдгар может знать, что знает Шекспир.

Так немудрено договорится и до того, что Шекспир не может знать того, что знает Герой. И это верно, но! Может узнать! Ибо Автор и Герой могут меняться местами.

Все эти презентации не раз рассказаны в Евангелии, в этом Его суть.

Метаморфозы древних – реальность.

Та осмысленность всех Выражений, которой Толстой приказывает всегда быть, согласно содержанию произведения – есть не что иное, как чистая советская литература, предназначенная для развития ума юношества, способного только к сборке металлолома и макулатуры. Предполагается, что Форма настолько уже не нужна, что даже ведро, чтобы принести воды, и то:

– Не обязательно, – можно во рту так и припереть ни капли не проглотив.

Вторая сцена четвертого действия, приводятся слова Альбанского герцога, который обличает свою жену, дочь Короля Лира Гонерилу плохим обращением с отцом и, что она уже, оказывается, презирает его, своего мужа, герцога Альбанского, а любит злодея Эдмунда внебрачного сына Глостера. И что, правильно, говорит Лев Толстой он ругает ее, но через чур смехотворно, ну, – добавлю за Толстого:

– Как на сцене! – Медведь стал бы лизать почтительность Лира, что если небеса не пошлют своих видимых духов, чтобы укротить эти подлые обиды, то люди будут пожирать друг друга, как морские чудовища.

Здесь дело даже не в том, что на сцене говорят по-другому, стихами, например, но главное:

– Не в том главная суть, кто кому изменил, кто своего отца не любил, а:

– Как это влияет на весь мир, на небеса, к которым часто обращаются герои.

Как это делается и в Илиаде, и в Одиссее Гомера, где – обращает внимание Лессинг – боги всегда участвуют в человеческих битвах, но:

– Невидимо.

И вот это Невидимо мы и видим по такой деформированной по сравнению с обычным походом в хлебный магазин, речи. Но даже и там, в хлебном магазине боги могут сунуться, чтобы напомнить о своем существовании:

– В магазине никого, только два продавца за прилавком – одна расставляет еще не весь выставленный товар, другая пишет накладные, две заведующие считают, что им надо заказать еще для улучшения еще более полного удовлетворения, растущего не по дням, а по часам:

– Спроса покупателей, – а:

– А вы один наслаждаетесь этой идиллией полного на вас не обращения внимания. – Ибо:

– Вот так подумать – человек не в состоянии придумать такой – как бы сказал Лев Толстой – белиберды – точнее, он употребляет для таких случаев слово просто:

– Бред. – Но он существует – значит, боги:

– Где-то рядом. – И говорить, что так не бывает – ошибка.

Вывод:

– Кроме действия на Сцене, здесь и еще есть люди, – а именно:

– Зрители. – Именно на них Лев Толстой не обращает абсолютно никакого внимания:

– Можете в следующий раз не приходить, – фактически говорит он им.

– Так, мил херц, нам в преферанс или в штосс – заодно с фараоном – выигрывать себе наслаждение от жизни?

– Не думаю, что все живы, – может ответить Толстой в противовес, однако, утверждению:

– Иисуса Христа.

Тем не менее, зрителей считают буквально и согласно:

– Купленным билетам, – чтобы каждый из них – в случае конца света, вдруг случившегося прямо на спектакле, мог воскликнуть радостно:

– Я тута, Господи! – Присутствую-ю.

Про Прибаутки Эдгара, – которые он говорит, увидев ослепленного отца – Глостера – и узнает, что отец раскаивается в том, что изгнал его.

Согласно Толстому – это совсем ненужные прибаутки и, главное, совсем несвойственно говорить Эдгару в том положении, в котором он находится. Он – Эдгар – говорит:

– Пять духов разом сидело в бедном Томе: дух сладострастия – Обидикут, князь немоты – Гоббидидэнц, Магу – воровства, Модо – убийства и Флиббертиджиббет – кривляний и корчей. Теперь они все сидят в горничных и разных служащих.

В принципе, вполне логично, если иметь в виду и продавцов магазинов, особенно хлебных, которым почти ничего не платят, и они даже не только заметить покупателей, но и даже нарочно начинают перебирать пивные банки в холодильнике, когда покупатель заходит в их магазин один на один с этим продавцом, который шокирован тем, что покупателю совсем не надо стоять в очереди, а тут же и сразу океицца. Хотя бы кофе спросил, сколько стоит, а ему тут же:

– Читать умеешь? Сходи к соседней витрине прочитай – там – пауза – всё написано! – И осталось только добавить:

– Как на воротах Бухенвальда?

Поэтому Шекспир и сообщает:

– Имейте в виду, в ваше время, даже если будет ночевать дома только через пятьсот лет и дольше – ни-че-го не изменится, обслуживающий персонал так и не унизится даже до королей и герцогов, а так будет хамить, чтобы получить хоть какое-то наслаждение от жизни, ибо заплаты ему, как не платили, так и не платят до сих пор, несмотря ни на какие революции и резолюции. И может, даже не только поэтому, что именно его, обслуживающего персонала, природы, хоть поликлиничных врачей, хоть простых кассиров.

В данном случае, в этой пьесе Шекспира Король Лир, речь вполне может быть акцентирована на захвате власти не теми, кому она дана богом, а именно:

– Слугами, – в которые по характеру поведение как раз годятся Гонерила и Регана – дочери Короля Лира.

Можно подумать:

– Как они будут играть таких наглых дур, если заранее известно, что это только репетиция-предположение, что Король Лир отдаст всё своё королевство дочерям еще при своей жизни.

Да, но эта вводная находится в другом контексте, она вообще не является искусственным построением, а есть фундаментальное следствие первого действия, что Король Лир всё отдал своим дочерям.

Как у Пушкина, например, в Капитанской Дочке или Дубровском – это не скрытая Посылка, что дело обстоит сразу:

– Наоборот – наоборот, – Пугачев не разбойник, а царь, Дубровский – это не Дубровский, а вообще даже: настоящий князь Верейский и есть, а не Дубровский в роли князя Верейского.

Это более фундаментальный вывод, а именно реальность Посылки:

– Весь мир театр и люди нем актеры, – и логически следует, если верить богу, что Он обещал Хэппи-Энд человеку, то так и будет.

Поэтому Дубровский в роли князя Верейского в конце виден именно благодаря этой Посылке бога:

– Ищите и найдете Хэппи-Энд.

Также и Пугачев: если был намек, что он настоящий царь – значит может. И он смог, точно также, как и Дубровский, и Германн в Пиковой Даме.

Как Сильвио, Владимир в Метели, Гробовщик получивший верительную грамоту на прямой контакт в Подземельем, Станционный смотритель, удачно выдавший свою дочь – можно сказать:

– За самого себя, – как и Барышня-крестьянка, заставившая так сильно влюбиться в себя Ромео, что он охотно согласился жить в ней в Аду.

Эти Хэппи-Энды, как говорил Пушкин:

– Не в ту же строку пишутся, в которой идет видимое действие.

Поэтому:

– Хорошими будут все, но:

– Чуть позже, – когда и появиться вот это самое:

– Виденье роковое, внезапный мрак, иль что-нибудь такое.

В данном же случае, я хотел обратить внимание на то, что бессмысленное упоминание – как думает Лев Толстой – всех этих Гоббидидэнцов и Флиббертиджиббетов:

– Сразу имеет смысл, так как забытого и ослепленного Глостера, а также и его сумасшедшего сына снимают:

– Крупным Планом, – вместо мимоходного упоминания.

И значит, ругают здесь Сферу Обслуживания зря, так как она гораздо более глубоко зарыта, вплоть до самого ада, хуже, конечно, что и специально еще такой прием делается, чтобы пропищать над ухом уж точно каждого:

– Не спать, не спать, не спать.

Третья сцена 4-го действия, говорится про Корделию, дочь Короля Лира, которая в начале сразу сообщила отцу, что будет любить также и мужа, как отца, а он за это не дал ей приданого. И вот когда она узнала о злоключениях отца:

– Ее улыбки и слезы напоминали погожий день; счастливые улыбки, игравшие на ее устах, казалось, не знали, что за гости была в ее глазах, – эти гости ушли, как падают жемчужины с алмазов.

Так уходят обиженные мысли – можно добавить – которые не успели записать.

Лир с веником на голове из сорных трав где-то блуждает, и Корделия послала солдат разыскивать его, причем говорит, что пусть все тайные врачебные силы земли брызнут в него в ее слезах.

Ей говорят, что на них идут силы герцогов, но она занята только отцом, и уходит.

В пятой сцене 4-го действия, у замка Глостера, Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет письмо Гонерилы к Эдмунду – незаконнорожденному сыну Глостера – и объявляет ему, что она тоже любит Эдмунда, и так как она уже вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и просит Освальда внушить это сестре. Кроме того, она говорит ему, что было очень неразумно ослепить Глостера и оставить его живым, и поэтому советует Освальду, если он встретит Глостера, убить его, обещая ему за это большую награду.

В шестой сцене является опять Глостер с неузнанным им сыном Эдгаром, который в виде крестьянина ведет слепого отца к утесу. Глостер верит. Эдгар говорит отцу, что слышен шум моря. Глостер верит и этому. Эдгар останавливается на ровном месте и уверяет отца, что он вошел на утес и что под ним страшный обрыв, и оставляет его одного. Глостер, обращаясь к богам, говорит, что он стряхивает с себя свое горе, так как он не мог бы дольше нести его, не осуждая их богов, и, сказав это, прыгает на ровном месте и падает, воображая, что он спрыгнул с утеса.

Толстой расписал этот абзац, вероятно, для того, чтобы показать нелепость привычки Шекспира заставлять своих героев делать то, что они никак и никогда не будут делать в реальной жизни, – если предположить, что они, да, чокнулись, но не окончательно.

Но дело в том, что ни один самый разумный человек, как говорится иногда:

– Не может поступить иначе! – Ибо Стикс, отделяющий одно от другого не может быть преодолен просто так:

– Никогда.

Здесь всё происходит буквально также, как в Двух Веронцах:

– Герои плывут, да, но только из одного сухопутного города в другой сухопутный, из Вероны в Милан – раз, приплывают вместо Милана в Падую – два, вместо Валентина, влюбленного в Сильвию, объясняется ей в любви Протей, – три, и вместо родного Итальянского лес в пьесе цветет:

– Шервудский! – И не потому, что все они по очереди сошли с ума, как думает Толстой герои пьесы Король Лир, а наоборот – это реальность – нет, не сошла с ума – а:

– Так устроена! – Нельзя в этом мире ничего увидеть, не имея Фона.

Как не может фотография висеть в пустоте и невесомости. Мы видим в лодке на Тивериадском озере в Евангелии только семь апостолов, – где остальные пять? Они как раз и являются этим фоном для видимых:

– Пять апостолов в роли лодки, семь – в ней.

Далее, Петр – как написано – одевается, чтобы встретиться с Иисусом Христом, находящимся на берегу. И некоторые лирики додумываются до того, что он постеснялся явится Ему голым – поэтому одевается. И допускается, что такую хрень будут писать в Евангелии, рассчитанном даже не на века, а на тысячелетия.

Ибо в данном случае Море и Суша – это разные времена, и Петру, чтобы встретиться с Иисусом Христом, нужно одеться в Его время.

Точно также происходит в этой пьесе:

– Не может быть гора в роли горы! – Ничего не будет видно. Это будет засвеченная фотография. Поэтому логично, что Эдгар до сир пор не узнан Глостером:

– Узнанный может быть виден, может идти рядом с Глостером только, как:

– Неузнанный! – Быть, как здесь, в Короле Лире, в РОЛИ – других реципиентов на Сцену – просто-таки:

– Не пропускают!

Как говорится:

– Ты Высоцкий?

– Нет.

– Так, мил херц, тогда иди сначала купи билет на нашего Гамлета. – Ибо:

– Даже из министерства и то:

– На Сцену не выпускают ни в коем случае.

Так сказать:

– Иди роль сначала выучи.

– На кого меня?

– Так на Утеса учиться будешь, чтобы вообще ничего не делать, а только числиться в нашем репертуаре.

Далее, как можно услышать шум моря. Высоцкий рассказывал про спектакль, где они с режиссером Любимовым вообще не использовали никаких декорация, так только:

– Плаха с топорами. – Ибо принцип самого Земного мира именно такой.

Поэтому, чтобы реально упасть с утеса, но на Сцене, делать это обязательно:

– Не надо! – В роли падения всегда будет только отражение:

– Бег на месте общепримиряющий.

Будет именно, как реальность, а не как насмешка, несмотря на то зрителем может быть смешно. Смешно, однако, именно от того, что Лир – Глостер – в данном случае:

– Сумасшедший, – а поступает, как человек умный и даже образованный.

Идет фраза Эдгара, которую он говорит сам себе:

– Я не знаю, как хитрость может ограбить сокровищницу жизни, когда сама жизнь отдается этому воровству: если бы он только был там, где он думал, то теперь он не мог бы уже думать. – И подходит к Глостеру с видом уже другого человека.

Про эту фразу Л. Н. Толстой замечает:

– Эдгар при этом говорит сам себе еще более запутанную фразу.

При Этом, имеется в виду, что сначала Глостер, обращаясь к богам, говорит, что он стряхивает с себя свое горе, так как он не мог бы дольше нести его, не осуждая их, богов, и, сказав это прыгает с утеса.

Объясню сначала первую фразу, которая была второй – как по Шекспиру:

– Всё наоборот, – потому что и фразу Глостера, что он стряхивает своё горе следует понимать, как до этого свою понял Эдгар:

– Подходит к Глостеру с видом уже:

– Другого человека!

Эдгар говорит тоже самое, то сделали Два Веронца, отправившись в плаванье из одного сухопутного города в другой, так как нельзя иначе, нельзя это сделать какой-то хитростью, ибо сама жизнь делает эту замену моря на сушу автоматом – сама себя грабит – имеется в виду отсутствующее море. Потому, заключает Эдгар:

– Если бы он только был там, где он думал – имеется в виду на море, если сравнивать с пьесой Два Веронца – то теперь не мог был думать, так как:

– Остался бы на берегу, что значит:

– В Зрительном Зале, – и корабль, находящийся на Сцене, как на суше – ушел бы без него.

Следовательно, имеется в виду, что нельзя уменьшить человека, он уменьшается до Роли автоматически, как только начинает думать!

Если бы он только был там, где он думал, то теперь он не мог бы уже думать.

Например, Высоцкий не мог бы думать, как Хлопуша в спектакле на Таганке, если бы был в реальной – так сказать – полной жизни, например, пил и гулял в кабаке.

Также, как и Глостер, чтобы сбросить с себя горе должен найти себе другую роль.

Принять эти рассуждения за реальность устройства Мира, а не просто за спектакль, можно только тогда, когда будет признана здесь в России ошибочность статьи С. М. Бонди про Воображаемый Разговор с Александром 1 – А. С. Пушкина, что Пушкин мог сказать царю – чего не может быть, считает Бонди – так как царю не грубят даже письменно, а уж тем более устно в личной беседе – мог сказать вот в этом Реальном Шекспировском случае:

– Пушкин в роли Царя, – это и есть реальная Жизнь, пусть и кажущаяся на вид обкраденной.

Как Пугачев может выступить против царя только в роли Царя, именно потому – для чего и написал Пушкин Капитанскую Дочку:

– Сам был настоящим царем Петром 3-м в роли Емельяна Пугачева.

Он им был, разумеется, по книге Пушкина, а как там было в реальности – это – как и пишет Шекспир – дело десятое, ибо нас интересуют не исторические частности в художественном произведении, – а:

– Фундаментальные истины устройства мира.

NB:

– Хотя не исключено, что Пугачев царь настоящий.

Почему и встреча в Галилее назначена Апостолам так далеко, что приходится идти в нее не напрямую, а через Десятиградие, как из Москвы в Петербург через Киев, ибо встреча эта должна быть не просто в Галилее, а в:

– Галилее Прошлого! – где они встретились первый раз.

Попасть в Прошлое можно только:

– Вступив на Сцену. – Выйти из того места, где я думал, что думал, или как сказал Высоцкий словами Пастернака:

– Я один, я вышел на ПОДМОСТКИ.

Точно также, как Апостолы, когда шли, посланные Иисусом Христом по городам и весям, то шли они не только проповедовать Христианскую Веру, но и шли за тем, чтобы:

– Самим поверить-ь.

Решение уравнения Пятой Степени оказалось тем сложно для Галуа, что надо было отдать за него жизнь. По сути дела:

– Решение приходит во время решения, – а не заранее, и его надо только расписать, как школьные уроки на завтрева.

Точно также надо признать Четыре ошибки Вильяма Шекспира в пьесе Два Веронца ошибками не автора, Шекспира, несмотря на то, что он был тогда еще молодой, а:

– Ошибками Аникста, его исследовавшего.

Если этого нет, то непонятно, кому доказывать, что и Лев Толстой фундаментально ошибся в своей критике Шекспира, не поняв абсолютно не только устройства художественного произведения, но не понял именно, исходя из непонимания устройства самого мира.

Но не на все сто процентов, похоже, ибо зачем было думать – если всё ясно – 50 лет, и указывать в этой статье все случаи Недоразумений Шекспира так подробно? Возможно даже, что Толстой понял:

– Шекспир только повторил Слова Бога, – но! предполагает Лев Толстой свою претензию к богу:

– Неужели нельзя было придумать для этого мира чего-нибудь попроще?

По уму ли Человеку это понять, если даже Я – Лев Толстой:

– Что-то запинаюсь?

Почему Лев Толстой и Зеркало, что, отразившись от Шекспира, принял – имеется в виду уже Ле:

– Мы не обязаны понимать эти сложности Теории Относительности и Великой теоремы Ферма, – ибо:

– Как жить при них – непонятно-о.

Следовательно, дело не в непонимания Теоремы Бога, а в отказе катить этот Сизифов камень на году, зная заранее, что он всё равно сорвется опять вниз.

Сложность в том, как здесь заметил Шекспир, что Жизнь сама себя уменьшает, как ускользающий из уже поймавших его лап угорь, но при этом еще и делится, как размножающаяся клетка: