Пятое Евангелие. Явление пятистам

Пока что, сказал бы профессор Бонди. Дальше ничего не получится.

Получится. Дальше нам поможет чёрный человек. Вот сейчас он опять появится. Он, правда, никуда и не девался, но сейчас его опять будет хорошо видно. Читаем:

«Вижу, что вы можете иметь мнения неосновательные, что вы не уважили правду личную и честь даже в царе».

Насчет неосновательности мнений более-менее ясно. Здесь важно, что в конце предложения стоит слово «царь». Точнее, «в царе». Значит, уж точно эту фразу говорит не Пушкин, а царь.

Царь как будто говорит:

– Ладно, я-то говорю, что вы такой сякой Пушкин, я царь. А вы-то зачем так делаете, могли бы уважить царя.

Логично. Не может Пушкин ругать царя в лицо, как царь в принципе мог бы ругать его.

Вот он и появился, чёрный человек. Где? Сейчас, сейчас, как сказал бы Шекспир. Он появился, и произошло то, чего, собственно, следовало ожидать. Перед нами уже не царь и Пушкин, а царь в роли Пушкина и Пушкин в роли царя.

Где он? Еще раз спросит читатель.

Чёрного человека нельзя увидеть, в нем нет цвета. Его присутствие обнаруживается именно тем, что вместо Пушкина и царя мы увидели героев произведения «Воображаемый разговор с Александром 1» Чёрный человек – это вымысел. Который и создал здесь Пушкин. И не надо убирать частицу «не» перед словом «уважил», ибо Пушкин именно «не уважил» царя. Как это и написано.

И вот на все эти серьезные разборки между ними Пушкин вдруг говорит:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Вот тут, так сказать, появляется мой чёрный человек, то есть профессор Сергей Михайлович Бонди.

– Ну что, как это может быть? – говорит он.

Ведь именно из-за этой фразы Пушкина он всё переправил. Вместо «старались очернить» сделал во всех изданиях сочинений Пушкина после 1948 года «не старались очернить», вместо «не уважили» профессор сделал редакцию «уважили».

Сделал всё с предыдущим текстом Пушкина, чтобы оправдать эту легкомысленную фразу поэта:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Из предыдущего уже ясно, что сейчас всё получится. «Воображаемый разговор» начинается словами:

«Когда б я был царь…», т.е. перед нами Пушкин в роли царя, а значит, фразу:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде? – говорит царь.

Точнее – царь в роли Пушкина.

Да, вот он вымысел, эту фразу о детской оде говорит не Пушкин, а царь.

Работает та же связка, что и у Виктора Пелевина, автор-герой. Чего не может один, могут они оба.

Когда все упреки царя, все его претензии к Пушкину, что он старался очернить, не уважил его в оде, обратились против самого царя, он так сказать, изнутри ощутил все свои упреки, так как теперь он был Пушкиным. Поэтому он и сказал Пушкину, который теперь был царем:

– Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде?

Можно еще сказать несколько слов. После этой фразы о детской оде идет перечисление произведений Пушкина «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Онегин». Получается, что Пушкин, даже будучи царем, продолжает писать. Возможно, упрек царя Пушкину заключается в том также, что Пушкин будто бы утверждал, что царь пишет художественные произведения. И он говорит, что Пушкин не уважил его честь, даже играя роль царя: начал, будучи царем, распространяться о своих художествах. «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Онегин».

Возможно, Пушкин хотел сказать, что царь должен считать эти произведения и своими, так как он лично редактировал их. Ну, это, в общем-то, уже не важно.

Ну, как чёрный квадрат? Отличается такой разговор от тех четырех предложений, которые мы видели невооруженным глазом, без «Чёрного квадрата» Малевича.

Теперь вы видите, что Вымысел существует на самом деле? Теперь понятно, что Левий Матфей специально утащил тело Га-Ноцри, чтобы доказать существование бога?

Вот это и есть восьмое доказательство.

В Библии, между прочим, тоже написана похожая вещь. Там написано, что старейшины сказали воинам, чтобы они сказали всем, что ученики «Его, пришедши ночью, украли его, когда мы спали». Так и было сделано. «И пронеслось это слово между иудеями до сего дня».

Не для того это написано в Евангелии от Левия Матфея, чтобы рассказать всем, что Иисус воскрес, а это старейшины с охранниками придумали, что тело утащили ученики Христа. Дело обстоит как раз наоборот: в Библии написано сомнение в воскресении. Всегда теперь можно сказать, что это не старейшины с охранниками придумали, а наоборот, гораздо логичнее думать, что ученики Христа придумали этот рассказ о старейшинах и воинах, будто они унесли тело Христа «когда мы спали».

Это сомнение уничтожает веру в воскресение. Как это и было задумано. Это и в Библии написано:

«И пронеслось это слово между иудеями до сего дня».

Конечно, можно думать, что эти слова значат ложь старейшин и воинов. То есть всем теперь известно, что старейшины солгали. Но эта мысль все равно не перекроет сомнения в воскресении Христа.

То есть в Библии подчеркнуто этим рассказом, что нет воскресения в представлении. Не увидишь его просто так. Нужен «Черный квадрат» Малевича. Или машина с шестнадцатью камерами. Только тогда можно увидеть реальность, то есть воскресение Иисуса Христа.

Удивительная вещь получается: чтобы доказать, что профессор литературы Сергей Михайлович Бонди ошибся, надо доказать существование бога.

Удивительно, фантастично здесь то, что существует такой черновик Пушкина. Ведь Пушкин не только «Воображаемый разговор» написал таким образом, и не только «Когда Макферсон издал «Стихотворения Оссиана». И «Пиковая дама», и «Повести Белкина», и маленькие трагедии. Это просто у него стиль такой. Какой? Пушкин всегда выдает сразу две последовательности, так сказать, его произведения можно назвать «Двойной спиралью», такой же как спираль Уотсона и Крика под названием ДНК, из которой сделан человек. Создание Вымысла, это создание такого пространства, такой реальности, такого мира, в котором может жить бог. А так как больше бога нет ничего и никого, то это пушкинское пространство и есть сам бог. И то есть: бог это вымысел. Как говорится:

ч. т. д.

Еще несколько слов. «Воображаемый разговор» отличается от других произведений тем, что в них бог закончил свою работу. Невозможно что-либо доказать. Так сказать, негде схлеснуться с соцреалистом. Он всегда может сказать:

– Хочешь, верь, а я не верю. Я всегда рассчитываю на худшее, а уж если есть бог, то это будет мне приятным сюрпризом.

Соцреалист думает, что его правота так и останется правотой. Как бы душевное плюс еще что-то и получится духовное. То есть, если на картине нарисована соцреалистом девушка с косой, то, когда наступит перестройка, он добавит к этому творчеству что-то перестроечное и получится «Чёрный квадрат». Не получится.

Как мы видели «Чёрный квадрат» – это еще одно измерение пространства, совершенно меняет представление о мире.

Соцреалист убирает одно измерение – понятие времени – и получается, что коммунизм всегда хорош. Всегда это правильно. Считает, что существует только один вопрос. Нет, не быть или не быть.

Честно говоря, я что-то засомневался. Какой действительно вопрос задавали в Раю? Быть? Или: не быть? Но только один из них. А, скорее всего, вопросов там не было, а был только один ответ: быть! Всегда быть готовым. Будь готов! Всегда готов! Неизменность времени характеризуется для соцреалиста существованием только одного вопроса. Одного!

Поэтому, когда Гамлет подходит к краю сцены и говорит: быть или не быть, он открывает этими словами, как шифром, дверь в другое пространство. Здесь Шекспир связывает содержание пьесы с тем миром, в котором пьеса идет, с зрительным залом. Это происходит потому, что Гамлет, прежде чем начать, смотрит, какой вопрос ему задать, так сказать, смотрит, в чьей он роли сейчас: в роли Пушкина или в роли царя, смотрит, что на Земле, Рай или уже Нерай. Художники часто подписывают свои картины, пишут, что это «Автопортрет», «Кровать с покрывалом и женщиной на нем» и так далее. Под черным квадратом Малевича можно написать: «Быть или не быть». Потому что это одно и то же. Как только Гамлет говорит, что существует два вопроса, так сразу появляется чёрный человек. И… и мир превращается в театр. Он говорит: весь мир театр и люди в нем актеры.

Сейчас, в 2013 году, я вижу, что зря критиковал тех, кто часто применяет слово:

– То есть, – ибо сам такой. Но дело в том, что посылкой любой критики является не то, что сам хороший, правильный, и поэтому надо критиковать плохих, неправильных. А как раз наоборот:

– Чтобы критиковать других, надо самому быть таким же! – А иначе, собственно, зачем это делать?

Ведь сказано же:

– Исправься сначала сам! – А способ для этого только один:

– Критиковать, исправлять других. – Почему? Потому что в Библии написано:

– В своём глазу человек не видит даже бревно, а в глазе брата своего видит даже соломинку.

И, следовательно:

– Глядя на других, находишь ошибки даже у себя.

Это то же самое, что писать. Для кого? Как правильно сказал Стивен Кинг:

– Писатель пишет для себя, а переписывает для других.

Ну, а теперь продолжаем читать то, что:

– Уже было, было, было.

Поэтому, когда человек говорит: коммунизм – это хорошо, он не замечает, что существует бог, так как не замечает, что существуют два вопроса, а не один. Когда один, то собственно, и нет вопросов, то есть можно рассматривать коммунизм просто. Можно говорить, что если взять коммунизм просто и рассмотреть его, то плохого в нем не найдешь ничего. Никто, как говорит А. Кончаловский, не нашел еще.

Но, как только начинается спектакль, и Гамлет подходит к краю сцены и, глядя в зрительны0й зал, говорит: быть или не быть, так всё, приехали, коммунизм кончился.

Это открытие, о котором я вам рассказываю, ничем не хуже открытия Эйнштейном «Теории относительности».

Но там, в физике, возникла фундаментальная неувязка. Противоречие. Все бросились решать эту задачу, иначе мир рухнет. Мир науки.

Такое, наверное, бывало не раз в истории. Например, возникла проблема, когда Моисей ушел на гору Синай к богу и долго не возвращался. Люди сделали изображение бога, но не какого-нибудь, а именно того, который вывел народ из земли египетской, к которому и ушел Моисей. Чего обижаться, не другому же богу изображение сделано, а именно этому.

Однако бог очень рассердился. Почему? Не просто так же ради принципа он хотел истребить народ. Говорил, говорил им, не делайте изображения, а они все равно сделали. А как не сделать? Если образное мышление. Бог принципиально отличается от изображения. Его просто нельзя изобразить. А что нельзя изобразить? Нельзя изобразить непредставимое, то есть вымысел.

В «Воображаемом разговоре» бог как бы «наследил», то есть остались видны противоречия.

Впрочем, они и в других произведениях видны. Да больно не понятны. Вроде бы можно сказать, а зачем понимать? Читай просто, как есть и всё. Не получится.

Например, если писатель написал «я», то читатель-то прочтет совсем другое. Он прочтет «я». Написано, например, Пушкин, а читатель прочтет Белкин. Поэтому Пушкин не просто так для интереса переставил «Повести Белкина» местами. Одна последовательность, в которой Пушкин писал повести – это последовательность писателя, а последовательность, в которой повести расположены в книге, это последовательность читателя. Получается, что крест, по которому повести переставляются, оказывается машиной, приспособлением для выхода в другое пространство.

Ведь получается, люди, ожидающие Моисея у подножия горы Синай, решали ту же, по сути, задачу, что и профессор литературы Бонди. Только как бы наоборот. Они не смогли разрешить противоречие: бог есть, а Моисея почему-то, тем не менее, долго нет. Бонди решал задачу, заранее предполагая, что бога нет. Люди, шедшие из египетского рабства, решили, что Моисей «старался очернить», «не уважил» бога, поэтому погиб, и, следовательно, им надо теперь сделать только одно: поставить частицу «не» перед словами «старался очернить» и убрать частицу «не» перед «уважили». Получится, что мы «не старались очернить» и «уважили» бога. Что они и сделали, изготовив золотого тельца. Это было их уважение. Теперь можно спокойно идти дальше.

Бонди тоже не мог идти дальше. Перед ним налицо был противоречивый текст. Никакого противоречия никто бы не заметил, если бы Пушкин смог сделать из черновика чистовик. Или если бы и заметил, то не задержался бы на этом противоречии: мало ли чего мог иметь в виду гений. Здесь был счастливый случай – черновик. И кстати, вряд ли этот черновик вообще можно переделать в чистовик. Трудно замаскировать идею. Как будто бог нарочно дает подсказку.

Для Бонди проблема была только в одном: считалось, что Пушкин не в ладах с царем. А если сделать исправления, то получится, что Пушкин уважал царя. Ну и что, решил профессор, против правды не попрешь, получается, что уважал. И правильно сделал, конечно. Только… только ведь он доказывал, не что бог есть, как те, у горы Синай, наоборот, что его нет. И для этого профессору пришлось сделать фокус.

Представим себе Ньютона, на голову которому падает яблоко. Таким яблоком является… являются, оставленные Пушкиным в тексте противоречия. Ньютон вынужден признать, что существует закон тяготения. Бонди же на это не имеет права, ибо бога нет. Таков фундаментальный закон соцреализма. Что же делать? И он поступает чисто по-коммунистически: мы наш, мы новый мир построим. Но ведь логика-то все равно должна быть. Профессор поднимает яблоко, лежащее у его ног, и задумывается. То есть он думает: а падало ли оно вообще ему на голову? И, в конце концов, решает, что не было никакого удара по голове, яблоко давно тут лежит. То есть не было никаких частиц «не», Пушкин допустил ошибку.

Но даже если считать, что Пушкин описался – все равно ничего не изменится. Просто не будет противоречия, то есть не будет шанса понять, почему Моисей задержался на горе Синай. Не будет шанса понять, что представляет собой «Воображаемый разговор» Пушкина с царем, а Моисея с богом.

Профессор приводит примеры подобных описок, которые он нашел в других черновиках Пушкина. Но дело не в существовании этих описок, а в том, почему они появлялись в текстах Пушкина. Потому и могли появиться именно такие описки, что безразлично как написать «уважил» или «не уважил». Важно лишь, чтобы противоречия не возникали с соседними предложениями. Чтобы противоречие не было видно с первого взгляда.

У горы Синай люди начинают роптать. Они недовольны задержкой Моисея. А куда им спешить? Когда человек испытывает нетерпение? Тогда, когда он не понимает причины задержки.

Ждать можно долго, если знаешь, чего ждешь. А они ведь думали, что бог скажет Моисею, вы «не старались очернить меня», «уважили», поэтому счастливого пути. Так как Моисея долго не было, люди решили, что бог сказал наоборот: вы «старались очернить» и «не уважили». Или так, или так. На это много времени не надо. А, оказывается, было и так, и так. То есть, как царь с Пушкиным, так и бог с Моисеем и «уважили» и «не уважили», то есть успели и поругаться, и помириться. По сути дела, разговор человека с богом и есть размолвка и примирение. Как на картинках в «Станционном смотрителе». Это не одна или две фразы, это целая история.

Вот этот «Воображаемый разговор» Моисея с богом и не могли себе представить люди, ожидавшие Моисея у горя Синай. Потому что это был «Непредставимый разговор». Они не поняли, как может существовать такой разговор, значит, они не верили в того бога, который вывел их из земли египетской.

Вот недавно по «Радио Свобода» шла передача о Хемингуэе, не Бориса Парамонова: «Подростку сто лет», а другая. Говорят, что не надо печатать черновики Хемингуэя. Никому еще в голову не пришло «не печатать» черновики Пушкина, хотя в них, в общем-то, надо разобраться. А в черновиках Хемингуэя его суть. Хемингуэй изобрел «Машину времени». Он может написать, что надел рюкзак, и почувствовал, как лямки впились в плечи и читатель уже на самом деле начинает видеть себя не только сидящим за столом с книгой, но и идущим в жаркий день с рюкзаком ловить форель в холодной воде. Можно так пояснить то, что делал Хемингуэй.

Разные писатели пишут романы. Представим, что это будто бы аттракционы в парке. Один делает «чертово колесо», другой «американские горки», третий «русские тройки» и т. д. Приходит Хемингуэй в этот Диснейленд и тоже пытается что-то сделать, свою какую-нибудь игру. Не получается, точнее, получается, но как-то слабо. Какой интерес ходить с рюкзаком, пить кофе с молоком, писать карандашом в блокноте, ловить рыбу, умирать в «Снегах Килиманджаро» и т.д.? Кататься на американских горках интересней. Экзотика. Этого нет в жизни. Ну, то есть, никому не нравится, и Хемингуэя не печатают. А почему все-таки начали печатать? Потому что поверили, что его игры «насамомделешние», это не новый аттракцион в парке, а настоящая «Машина времени». Хотя и стоит в том же парке аттракционов, что и игры других писателей. Человек, садящийся в «Машину времени» Хемингуэя отправлялся в настоящую Африку, в реальное путешествие. И путешествие – это лучше, чем путешествие человека в Африку. Чем они отличаются? Я думаю, теперь всякий скажет, чем они отличаются. Путешествие, предлагаемое фирмой под названием «Хемингуэй», вымышленное.

В таком путешествии человек может находится одновременно в двух местах. И тут, и там. Именно такова характеристика, открытого Хемингуэем нового, второго пространства. Второе пространство – это первое и второе пространство вместе.

Чтобы машина его пользовалась популярностью в Диснейленде, чтобы на ней по больше народу каталось, Хемингуэй старается привести ее в привычный для «крутых» посетителей вид. «Крутые» это профессионалы, критики там, журналисты может быть и т. д. Ну, то есть он пишет «Прощай оружие».

Его аттракцион становится популярен. Король литературы, говорят профессионалы. Постепенно критики настолько превознесли достоинства его диснейлендовской машины, ее конкурентоспособность с другими аттракционами, что люди стали забывать, что это «Машина времени», и стали пользоваться ей так же, как и другими аттракционами в парке. Теперь в списке ста наиболее посещаемых аттракционов она занимает всего лишь 74-е место, в лучшем случае 45-е.

Так получилось, что книги – это все-таки не Голливуд, не кино, где зритель может не обращать внимания на кино-профессоров. Здесь приходится верить учебникам. А в них «Машины времени» не существует. В передаче прямо заявляется, что «для нас достаточно пятидесяти рассказов и шести романов Хемингуэя», которые признаны критиками. То есть предлагается пользоваться «Машиной времени» Хемингуэя, как простым аттракционом в парке, таким же, как «американские горки». Всё остальное оставьте туристам, этим, как их, искателям души Хемингуэя, ну, то есть обычным читателям, не профессионалам. Попросту предлагается читателю выбросить подзорную трубу, с помощью которой можно увидеть вымысел. Мол, мы и так неплохо видим.

А что получается в результате этого видения? Оказывается, не надо печатать «Острова в океане» и «Райский сад», которые Хемингуэй не печатал. А теперь издательство Скрибнера ошиблось, что их напечатало. Но именно это и есть настоящие произведения Хемингуэя. В одной из этих книг около тысячи страниц, в другой полторы тысячи. Хемингуэй жил в них. Он писал их и не мог остановиться. Так сказать, наслаждался своей «Машиной времени» и не нужны ему были конструкции сюжета, сделанные в «Прощай оружие», зачем, ведь они нужны были только для критиков в диснейленде, потому что зацикленный сюжет – это только внешнее украшение машины и только мешает читателю понять, как пользоваться предметом.

Все, или почти все, писатели делают леса, когда строят здание. Это черновик. Потом эти леса убирают, и получается чистовик.

Приспособления для строительства здания, эти самые леса, для Хемингуэя, и есть сам роман. Именно это и есть то путешествие, которое он совершает. Но как предложить такую форму читателю? Он не привык к подобным сериалам. Сериалам, в которых нет ничего. Получается парадокс: в жизни это «ничего» очень многие любят. Любят ходить на рыбалку, за грибами, на охоту, а читать не хотят. Не верят, что всё в книге может происходить «на самом деле».

Есть, конечно, такие, кто верит, или верил. Но не мало и людей, требующих от романа внешних признаков и только. Если острова в океане набросаны бессистемно, то лучше этого не печатать, они просто так набросаны. То, что эти острова настоящие, им и в голову не приходит. Хемингуэй годами жил на этих островах, вроде бы не существующих во вселенной, но они результат его работы, его вымысел. Его нерукотворный памятник. Если не читать «Острова в океане», то и остальные пятьдесят рассказов и шесть романов можно не читать. Просто почитайте лучше что-нибудь другое.

Говорят, что Хемингуэй подросток. Но это, как сказал, кажется, Александр Генис, предельный возраст человека. В приключениях человек старше тринадцати лет участвовать не может.

Человек развивается до тринадцати лет, потом идут просто плюсы. Добавляется одно, другое, третье, но человек все равно навсегда остается подростком. Стивен Спилберг рассчитывает свои произведения именно на тринадцатилетнего. Вальтер Скотт, Дюма тоже. Почему? А на кого же еще рассчитывать? Как сказал Борис Парамонов, подростку-то ведь сто лет.

Я решил все-таки сказать, что слово «реальность» имеет разное значение в этом ЭССЕ. Все зависит от контекста. «Реальность» относительно «вымысла» слаба, это соцреализм. Но «реальность» относительно учебника сильна, ибо это «вымысел». Нельзя каждый раз упоминать об этом. Ибо не так устроен мир, не так устроена Библия. Никто ведь не говорит, прежде чем идти к двери, «сейчас я пойду к двери», и только потом идет. «Сейчас я поставлю ногу на эту половицу и двинусь вперед». Нет, человек просто идет и все. И это очень важно. Ибо давно уже никакие действия не начинаются «от печки». Нельзя каждое действие начинать от 17-го года. Все события происходят «в контексте». Это и есть «теория относительности» Эйнштейна. То же самое можно сказать и о соотношении «плоской» и «круглой» земли. В одном случае плоская Земля больше, в другом наоборот, круглая Земля больше.

И еще один печальный пример под занавес.

Идет «Спасая рядового Райана» с официальным переводом. Весь смысл этого перевода можно оценить по одной фразе. Здесь дело даже не в самом переводе, а в чтении перевода. Хотя чтение логически продолжает перевод. Итак, рассмотрим всего три слова:

– Ну, вы стреляли?

Том Хэнкс играет роль капитана и набирает людей в команду. Чтобы идти за Райаном. Ему нужен человек, знающий языки. Он заходит за капралом, который был там переводчиком и составлял карты. Капрал понимает, что его приглашают в боевую операцию. Он говорит, что стрелял только на тренировках. Том Хэнкс, который играет роль капитана, говорит этому капралу в ответ на его слова, что он еще ни разу не участвовал в боевых операциях и стрелял только на тренировках:

– Ну, ты стрелял?

Когда я смотрел пиратскую копию, там великолепный переводчик говорит эту фразу так, как будто соглашается с капралом, тоже переводчиком. Интонация официального переводчика меняет всю эту ситуацию на противоположную. Как и весь фильм. Поясню на примере.

Представим себе абитуриента, человека, поступающего в ГИТИС, он очень хочет стать актером, он сдал все экзамены, но для поступления необходимо еще, чтобы поступающий занимался до поступления несколько лет в драмкружке. Как для поступления на факультет журналистики необходимо два года проработать в газете или что-то еще там. В общем, надо доказать, что вы творческий человек.

И вот этот абитуриент говорит, что он играл только в домашних спектаклях. Возможно даже, что в этом спектакле участвовал всего один человек – он сам. А надо иметь стаж в драмкружке.

– Ну, вы играли? – спрашивает экзаменатор.

– Да, – отвечает абитуриент.

Все, вопрос исчерпан, этот нужный театральному институту человек зачислен. Как про Янковского сказал ректор, что они бы его все равно взяли, хоть он и пришел, когда экзамены уже закончились. У них не было такого типа лица.

Теперь смотрим на официальный перевод.

Опять та же комната в театральном институте. Входит счастливый абитуриент для последнего собеседования. Он надеется, что его примут, ведь он так хорошо читал басню. Но ему говорят, что из-за военного положения театральная студия переделывается в пожарную команду. Абитуриент в шоке, он понял, что не туда попал, он хочет убежать. Он говорит, что никогда не занимался в кружке юных пожарников, он просто не в состоянии… Но пожарник, пришедший на экзамены, спрашивает испуганного абитуриента, жег ли он костры когда-нибудь в детстве. А если нет, то, как умный мальчик, должен был потушить костер, прежде чем идти домой.