скачать книгу бесплатно
Моя ойкумена. Заметки. Дневники. Лирическая хроника
Владимир Берязев
В пятый том собрания сочинений поэта Владимира Берязева входит более двухсот коротких эссе, написанных с 2007-го по 2017-й годы, избранная переписка и два интервью о сути литературной, творческой деятельности. Книга предназначена для широкого круга читателей.
Моя ойкумена
Заметки. Дневники. Лирическая хроника
Владимир Берязев
Иллюстратор Сергей Дыков
© Владимир Берязев, 2021
© Сергей Дыков, иллюстрации, 2021
ISBN 978-5-4490-9208-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Заметки. Дневники. Лирическая хроника
Предисловие. Путём зерна, тропой тысячелетий
В конце двадцатых годов прошлого века из деревни Каменка Алтайского края вышла подвода, груженная нехитрым скарбом и домашней утварью, сопровождаемая сухоруким, рыжим крестьянином и его семейством. Двигались медленно, через Салаирский кряж, таежными тропами, обходя болотные топи и буреломы. В пути лошадь, распоров брюхо, померла, и путешествие вскоре завершилось. Пропутешествовали, в общей сложности, семьдесят километров. В итоге осели в городе Прокопьевске Кемеровской области. Крестьянина звали Федор Берязев. С ним стали горожанами его глуховатая, по-деревенски простая и от природы наивная, даже где-то юродивая, жена и четверо разновозрастных детей. Бежали они от незадолго до того начавшейся коллективизации. Федор Берязев был мужик чуткий и смышленый и всю бессмысленность и ужас этого преобразования уразумел довольно скоро. Перед отъездом он распродал скотину и большую часть домашнего добра и, тем самым, обеспечил себе и семье некоторую свободу на время переезда и переустройства. В Прокопьевске, однако, он прожил не долго и перед самой войной умер, то ли от нужды, то ли от чахотки, а вернее всего, от того и другого. Семья осталась без кормильца, дети пошли работать по разным местам. Один из них, Алексей Берязев, в четырнадцать лет, в конце сорок первого года, устроился на завод токарем, «точить танковые стартеры». Паренёк он был сообразительный, память имел великолепную, до войны успел окончить семь классов школы. Времени на дальнейшее образование в военные годы не оставалось. Дети, женщины, старики да калеки в тылу еле управлялись со все возраставшими потребностями фронта. Когда война миновала, устроился токарем на шахте имени Дзержинского, где всю свою жизнь и проработал. Чуть позже обзавелся семьей, в которой на свет, после старших сестры и брата, в 1959 году, появился Владимир Берязев.
Мать его, Евдокия Александровна, родом из другой алтайской деревни, Еланда. После войны, подавленная тоской и нищетой, она, по сути, сбежала из родной деревни в Прокопьевск. Родные дали ей в дорогу поросенка на веревке, то ли в спутники, то ли на потребу, но тот, не выдержав длительного перехода, сдох, как только она пришла в город. Образование у нее было – школа-десятилетка, после которой она сразу устроилась на местный хлебозавод, где всему, что было для работы надобно, и научилась. Женщиной она была доброй и заботливой, жила, можно сказать, только для мужа и детей. Алексей Берязев, хоть иной раз и выпивал, работы никогда не оставлял и о своей семье, как мог, заботился.
В 1976 году пассажиры идущего в сторону Центрального рынка трамвая могли видеть молодого человека, с удивлением и ужасом разглядывающего компостер, и явно не понимающим, как соотносится этот аппарат с только что купленным на остановке билетом. Дело в том, что в родном Прокопьевске билеты не компостировали, а просто продавали прямо в транспорте, как это делается у нас сейчас. В конце концов, верная последовательность действий была найдена, и вскоре юноша уже спускался по улице Каменской к институту народного хозяйства. Как вспоминает сам Берязев, человеком он был тогда диким, порывистым. Когда, подав документы на факультет материально-технического снабжения, он не прошел по конкурсу, то первой мыслью было отказаться от всего этого и вернуться в Прокопьевск. Впрочем, по здравом размышлении, он решает остаться и поступает на другой факультет, на статистику. Это позволило ему остаться в Новосибирске, городе, к которому с тех пор он привязан ничуть не меньше, чем к городу святого Прокопия. За четыре года обучения в институте Берязев ассимилировался, стал полноценным новосибирцем. В это время не столько разгульная студенческая жизнь, не столько новоприобретенные познания в области народного хозяйства, сколько новый круг людей и мыслей были наиболее важными для молодого поэта.
Способности к сочинительству, если не сказать поэтический дар, проявились у Владимира Берязева в самом нежном возрасте. В его случае мы имеем дело с явлением, в принципе, довольно редким, когда врожденное ощущение ритма и звучания слов совпадает с необходимым для поэтической деятельности мировосприятием. Ведь очевидно, что некоторые общественные «формы жизни» являются гибельными для стихотворчества, несовместимыми с ним. У Владимира Берязева, как представляется, все происходило наоборот, то есть дар слова определял сам способ бытия, оформляя внешний и внутренний мир по своим канонам, превращая хаос человеческого быта в упорядоченное ритмом и гармонией бытие. Будучи не полных двух лет, он, еще не умея читать, мог на память воспроизводить довольно большие поэтические тексты. Создавая видимость чтения, он, глядя на текст, сопровождающий картинки с изображением пушкинских персонажей, повторял наизусть фрагменты поэм, ни на йоту не искажая ранее слышанный оригинал. Такое мгновенное запоминание со слуха с последующим воспроизведением, разумеется, вызывало бурную реакцию восторга у родителей. Сам сочинять он начал еще в школе. Понятно, что это были какие-то шутливые импровизации для друзей, всегда готовых похохмить, или стихотворения «на случай», по заданию учителей, к той или иной знаменательной дате. Легкость в «общении» с довольно сложными поэтическими произведениями вселила в него уверенность, что дело это несерьезное, доступное всем и каждому, и потому заниматься им, придавая поэзии «излишнюю» значимость, не стоит и не следует. К такому, действительно, парадоксальному мнению привел его природный поэтический дар.
Понимание ценности и осмысленности этого дара пришло только годам к восемнадцати, в пору перехода от беззаботной, в общем-то, юности к более зрелому состоянию души. Получив первую долю любовных мучений и столкнувшись с присущей советскому времени безысходностью и безбожием, Владимир Берязев вдруг увидел в поэтическом творчестве выход и отдушину. Поэзия оказалась своеобразной прорехой в замкнутом мире, из которой пробивался неяркий свет, утверждавший существование какого-то другого мира, во всем неподобного здешнему, посюстороннему. Как утверждает сам Берязев, все началось с мысли о смерти и ощущения пустоты. Смерти не только человеческой, но смерти как феномена, как проекции неискоренимого зла.
В 1980 году Берязев заканчивает обучение в институте, женится, и, из-за возникших проблем с жильем в городе, уезжает в Барабинск, на родину своей жены Натальи Александровны Берязевой (в девичестве Федоровой). Там он устраивается фининспектором в райфинотдел, не получая, впрочем, от деятельности ревизора деревенских хозяйств никакого удовлетворения. Крестьяне, пытаясь хоть как-то выжить, разводили в своих разваливающихся хозяйствах разного пушного зверя, нутрий, песцов, норок. Прибыль от продажи шкурок, шапок либо путем налогов отнималась государством, либо, что чаще, пропивалась самими «предпринимателями». По воспоминаниям Берязева, Барабинск производил настолько гнетущее впечатление, что жить в этом городе можно было или сойдя с ума, или спившись, что, в общем, почти одно и то же. Ужас, ощущение тлена и тупика, зрелище трагически гибнущей, саморазрушающейся страны, поколение потерянных для себя и для общества людей – все это заставило поэта уже в 1983 году оставить Барабинск.
Однако барабинские годы оставили в душе не только отпечаток пустоты и «мерзости запустения». Там родились его сын и дочь. Надобно заметить, что Барабинск находится в географически и исторически уникальном месте, в Барабинско-кулундинской степи. Бесконечные пространства абсолютно плоской, как гигантская тарелка, степи, в северной части еще перемежающейся березовыми колками и болотами, а к югу переходящей в сплошную беспримерную плоскость, непосредственно соприкасающуюся с небом, чувство древней, кочевой свободы поражали воображение, затрагивали какие-то архаические пласты души.
Чувство длящейся, непрерывно возвращающейся истории, от палеолита до века сего кружащейся, как колесо сансары, – вот что дала ему степь. Бедствующий город Барабинск на фоне Великой степи, в которой сотни поколений тысячелетьями мяли один и тот же ковыль, казался просто мгновением Истории, до которого и после которого – Бесконечность. Именно в барабинских степях Берязев впервые осознал, если уместно так выразиться, огромную историческую и природную, если не космическую, значимость азиатских степей. И это осознание вскоре будет оформлено в мировоззрение и, если угодно, в поэтическое кредо с помощью одного из самых дорогих ему людей – Александра Ивановича Плитченко. А пока он пишет стихи, в которых, как в небе, отражается бесконечная для человеческого глаза барабинская степь, мается в поисках жилья и растит детей.
В том же 1982 году Владимир Берязев участвует в очередном совещании молодых поэтов, которое проходило в Новосибирске. Он входит в круг новосибирских поэтов, появляются его первые публикации в Москве, в «Литературной газете», в «Комсомольской правде», в сборнике «Молодая российская поэма», в альманахах «Исток», «Поэзия», в журнале «Литературная учеба» и большая подборка стихов в «Сибирских огнях». В апреле 1983 года он с женой и детьми уезжает из Барабинска в родной Прокопьевск, где какое-то время трудиться на ниве журналистики, в отделе промышленности газеты «Шахтерская правда». И хотя опыта журналистской работы он не имел, но исключительное чувство языка помогло довольно быстро адаптироваться. Впрочем, этот опыт впоследствии окажется весьма и весьма полезным.
Определенное признание со стороны коллег по цеху, публикации в Москве и желание дальнейшего совершенствования – все это получило вполне закономерное продолжение. В январе 1983 года он посылает свои рукописи на конкурс в Литературный институт имени Горького. Вскоре пришел вызов и сообщение о том, что творческий конкурс им успешно пройден. Оставив работу в газете, он едет в Москву, сдает экзамены и поступает на заочное отделение. Это было еще одним успехом, начинался новый этап его жизни. В литературном институте он смог компенсировать ту нехватку классического образования, которая, так или иначе, оставалась после обучения в новосибирском институте народного хозяйства. Знание классической и современной литературы в те годы было ущербным не только из-за каких-то недостатков образования, но и из-за банальной советской цензуры. В институте Горького цензуре уделяли не особенно много внимания, поэтому круг идей и текстов, преподававшихся молодым литераторам, был достаточно обширен и репрезентабелен.
В литинституте Владимир Берязев сначала попал на семинар Анатолия Жигулина, потом перешел к Валентину Сорокину. Как вспоминает Берязев, профессорский состав там был совершенно уникальный, темы читались без оглядки на идеологию. Живое общение на семинарах, споры, обсуждения – все это было громадным стимулом для поэтического самосовершенствования. Вместе с Владимиром Берязевым учились Анна Ранцине, будущий министр культуры Латвии, Николай Коляда, теперь всемирно-известный драматург, Валерий Казаков, сегодня полномочный представитель президента по Кузбассу, Александр Ирванец, известный украинский поэт, санкт-петербургский прозаик Сергей Носов и другие. К концу обучения в 1990 году в Новосибирском книжном издательстве у Берязева вышло два поэтических сборника, «Окоем» в 1987-м, «Золотой кол» в 1989-м. В 1989 году, в Москве, на последнем в советской истории Всесоюзном совещании молодых литераторов он был принят в Союз писателей СССР.
В 1986 году, году открытия первой линии новосибирского метрополитена, Берязев перебрался в Новосибирск, где пошел по проторенному уже пути журналистики. Место под солнцем ему предоставила редакция местной многотиражной газеты «Рабочая трибуна», в коллективе которой он в течение двух лет и трудился. Работа была весьма спокойная, недокучливая, времени для творчества было предостаточно. В этот период была подготовлена книга стихов «Золотой кол», появлялись новые подборки в «Сибирских огнях». Первые, историко-археологического свойства, путешествия на Алтай вызвали к жизни новые поэмы. По прошествии двух лет Владимир Берязев получает приглашение поработать на новосибирском радио, где он создает молодежную радиопрограмму «МОСТ» – «Молодежь обсуждает, спорит, творит». Такая деятельность подразумевала множество новых знакомств, встреч, поездок, и, кроме того, был приобретен опыт студийной работы, да такой, что Берязев до сих пор твердо уверен, что радио, с его возможностями живого общения, есть лучшее средство массовой информации из выдуманных человечеством.
«Лучшие годы моей жизни» – говорит об этом времени Берязев. В организованном тогда А. Плитченко Сибирском отделении издательства «Детская литература» собирались многие поэты, литераторы, художники. Это был своеобразный творческий клуб, где в свободной, беззаботной атмосфере проходили чтения, обсуждения, розыгрыши. Именно там зародились многие, впоследствии воплощенные, творческие замыслы. Кроме всего прочего, в то время обнаружился, вышел на поверхность, новый пласт уникальной сибирской поэзии, сегодня известный как «Гнездо поэтов». Так назывался сборник стихотворений двенадцати поэтов, составленный Владимиром Берязевым. Большинство из них начинали свою поэтическую деятельность в 60-е, а к началу 70-х ушли в андеграунд или замолчали. Сегодня они заняли прочное место в сибирской поэзии, в корне изменив поэтическую ситуацию в Новосибирске. Это Александр Денисенко, Жанна Зырянова, Анатолий Соколов, Владимир Ярцев, Анатолий Маковский, Евгений Лазарчук, Николай Шипилов, Юниль Булатов, Валерий Малышев и другие. Познакомившись в середине восьмидесятых с их творчеством, Берязев показал их стихи Александру Плитченко, который согласился редактировать сборник. В течение года стараниями Владимира Берязева были отобраны стихи и составлена книга. После ее выхода в свет стало ясно, что помимо официальной сибирской поэзии, не выходящей за рамки советских поэтических стандартов, существует целая плеяда своеобычных поэтов, значение которых для поэтической ситуации в Сибири, с сегодняшней точки зрения, трудно переоценить. Пренебрежение ригидными схемами «классической» советской поэзии, индивидуальность и подлинность поэтического голоса были характерны для всех «угнездившихся» под обложкой этого сборника поэтов. Кроме того, что издание этой книги позволило оживить поэтическую среду Новосибирска, результатом ее появления стало и повышение статуса сибирской литературы в общероссийском масштабе.
Во времена перестройки, когда большим искушением стала возможность «зарабатывать деньги», Владимир Берязев перешел в ТПО «Журналист», где организовал издательский отдел. ТПО быстро разрослось в довольно обширную структуру, коммерческие планы руководства которой вскоре перестали удовлетворять Берязева. Тем более, что коммерческая деятельность занимала огромное количество времени, так, что на личное творчество уже не оставалось. Обладая несомненными предпринимательскими способностями, он вновь начинает с нуля. Совместно с Александром Плитченко они создают альманах и негосударственное издательство «Мангазея», директором которого становится Владимир Берязев. Издательством были выпущены три номера альманаха, несколько книг, однако на поток это поставить не удалось. Работа в «Мангазее», впрочем, позволила заниматься «самим собой», литературной и исследовательской работой. Изучение исторических документов, штудии в области истории, этнографии, археологии Сибири, к которым Берязев тяготел всегда, привели не только к открытию многих историографических материалов, но и к появлению крупных, эссеистического плана, работ, таких, как «Моя Ойкумена», «Археополе», «Сумасбродные мысли о выборе веры». Эти тексты представляют собой попытку понять значение и роль азиатской культуры, православия в развитии российского государства, попытку целостного взгляда на историю России. Владимир Берязев старается прояснить в них роль Золотой орды для становления русского этноса, рассуждает о смысле Рода как важной мировоззренческой категории, его привлекают идеи о важнейшей роли Алтая и Сибири в происхождении цивилизаций.
В конце 1995 Берязев является одним из руководителей штаба кандидата в губернаторы Новосибирской области Ивана Старикова. Он отвечал за видео-, аудио-ролики, печатную продукцию. Зачастую, работали по двадцать часов в сутки, опыт в области PR-технологий был приобретен огромный. Их предвыборный штаб потом ставили в пример по всей Сибири. Надо думать, что сказались тут и организаторские способности Берязева, и экономическое образование, и опыт работы в журналистике.
В эти годы он все еще продолжает трудиться в издательстве «Мангазея», работает на радио. Совместно с А. Горшениным, С. Михайловым они ведут передачу «Слуховое окно». Этот проект был очень популярен, в студии читались произведения сибирских авторов, проходили беседы с известными литераторами, поэтами, прозаиками. Всего до 1999-го года в эфир вышло около 500 выпусков.
В 1996 году в Новосибирске много писали об акции «Лента Стебиуса». Одним из инициаторов и идеологов этого мероприятия был Владимир Берязев. Собственно событие заключалось в том, что довольно большая группа художников, литераторов и прочих представителей творческой интеллигенции с шутливыми плакатами в руках («Почто французы Пушкина убили» и «Истина в вине, а в водке – правда!», автор – Берязев) прошла по главной улице города, до Новосибирской картинной галереи. В галерее поэты читали свои стихи, по мотивам которых художники тут же создавали живописные импровизации, отталкиваясь от которых поэты снова сочиняли стихи, художники снова создавали импровизации… И все это могло продолжаться сколь угодно долго, напоминая бесконечную поверхность ленты Мебиуса.
В 1997 году Владимир Берязев участвует во Всемирном конгрессе писателей Азии, проводимой при поддержке газеты Washington Times в Нью-Йорке. Это событие, естественно, сказалось на отношении к нему со стороны литературной общественности России. Его начинают воспринимать как одного из крупнейших поэтов азиатской части страны, что, в общем, соответствовало действительности, да и желаниям Владимира Берязева. Азия всегда представлялась ему мудрее, глубже и древнее, чем Европа с ее наукой и технологиями. О таком взгляде свидетельствует практически любое его стихотворение, не говоря уже о прозаических текстах. После его возвращения из США состоялась памятная для Берязева экспедиция на Алтай совместно с Н. Мясниковым, Д. Меньшиковым, В. Савиным, Ю. Нечаем, Б. Бедюровым к великому алтайскому кайчи Алексею Григорьевичу Калкину. В последующие годы он очень часто бывал в Горном Алтае, не оставляя попыток доказать, что Алтай является прародиной человеческой рода.
Через год вышла очередная книжка стихов «Посланец». Тогда же, после смерти Александра Плитченко, ставшей для Берязева огромным потрясением, на собрании Сибирской писательской организации, он был избран председателем этого разношерстного сообщества. Важнейшим и самым крупным печатным изданием писательской организации в Сибири с 20-х годов был литературный журнал «Сибирские огни», к концу 90-х находившийся на грани развала. И та работа, которая была проведена Владимиром Берязевым по возвращению его к жизни, стала крупнейшим его вкладом в литературную ситуацию в Сибири. Перерегистрация журнала в столице, бесконечные хождения по чиновничьим кабинетам областной администрации, бесконечные поиски путей финансирования этого старейшего литературного журнала Сибири в конечном итоге принесли свои плоды. Журнал начал выходить сначала раз в два месяца, а потом и ежемесячно. В 1999 году было зарегистрировано государственное унитарное предприятие Редакция журнала «Сибирские огни», их признала администрация области. Главный редактор – Виталий Зеленский, директором становится Владимир Берязев. В этом качестве, а также как председатель Сибирской писательской организации, Берязев собирает первый с советских времен Съезд писателей Сибири в ноябре 1999 года. Это был огромный шаг к объединению и возрождению сибирской литературы. Вскоре прошел и второй съезд. Берязев вовсю начинает заниматься поисками новых талантов, устанавливает контакты со многими писателями Сибири, Бурятии, Тувы, Хакасии, Якутии, Казахстана. Формируется свободное литературное пространство региона, проходят обмены литературными материалами с другими сибирскими и казахскими журналами. В 2002 году «„Сибирские огни“» отметили свое восьмидесятилетие, с этой датой их поздравил президент России В. В. Путин. В журнале стали появляться статьи и очерки, посвященные развитию сибирской литературы, археологии, истории, этнографии. При всем при этом Владимир Берязев не оставляет занятия собственно литературным трудом. В 2000 году написана поэма «Псковский десант», отражающая мысли автора о Чеченской войне, пронизанная идеями покаяния и примирения народов России. В 2002 выходят в свет поэмы «Велика Суббота», «Сухой колодец», «Призрак Селенгинска», «Кызыл-Джар» и уже ставший знаменитым «Тобук». В 2003 году закончен семилетний труд – «Могота», роман о любви, роман в стихах, очередная попытка поэта заговорить хаос, остановить крушение человека. Об этой вещи спорят и, видимо, будут спорить, но ни у кого не вызывает сомнения её масштаб, грандиозность замысла и изощрённая техника исполнения.
Путь не окончен. Возникают новые проекты, стихи, книги.
Всё дальше и полнее – путём зерна.
Владимир ТИТОВ
Глава I
Колонка главного редактора
Завести свой блог меня подвигло событие, связанное с выходом в свет очередного номера нашего журнала «Сибирские огни», номера 1 за 2010. Лет 11—12 назад я уже публиковал в Сети статью «Свобода ничтожества» по поводу хамства и языкового он-лайн беспредела. Надо сказать, она довольно широко разошлась и даже до сих пор я иногда встречаю на неё ссылки.
С той древней пиратской и ушкуйнической интернет поры много воды утекло, даже волна альбанского и языка подонков как-то на убыль пошла, море утихомириваться стало. Ну, понятно, в комментах иногда такое несут, что советский заборный фольклор выглядит младенческим лепетом.
Но мы-то, толстый журнал, дело имеем с авторами, литераторами, кои именуют себя, прости Господи, русскими писателями.
Ну, в общем, номер как номер, один из 12 в году, не лучше, не хуже. Вот с таким анонсом он появился в журнальном зале:
Кима БАЛКОВА «Подлеморье», в которых органичным реалистическим стилем повествуется о трагичных судьбах обывателей байкальских сел и деревушек.
Повесть Ольги ИЛЬИНОЙ «Мой верный Тим» – своеобразный поток sms-сознания на тему человеческих чувств – написана языком, гораздо больше отвечающим времени, а рассказы Артура ЯХИНА являются полностью постмодернистскими. Наблюдениям сибирской природы отдает дань Александр ДЕГТЯРЕВ в зарисовках «Прииртышье», социальная проблематика присутствует в ироничных рассказах новосибирского прозаика Александра ДОЛЖЕНКО «Здравствуй, русское поле!».
В разделе поэзии Анатолий СОКОЛОВ борется с хаосом языка в подборке «На вздрогнувшем холсте», печалится и евразийствует Владимир БЕРЯЗЕВ, «…как прежде – на ветру и солнце». Также представлены стихотворения томского литератора Геннадия СКАРЛЫГИНА.
Владимир БЕРЯЗЕВ:
* * *
Отобрал у вороны подсолнух.
Оседлав, расклевала на треть…
В этой осени линзе подзорной —
Дальнозоркой, лазурной, узорной —
Можно детство своё рассмотреть.
Вновь резные наличники клёнов
Обрамляют небесное дно,
А в бору малахитно-зелёном
То ли лень, то ли облако звона,
И в росе паутин волокно…
В перевёрнутом омуте вижу
Лик Алёнушки, косы осин.
Стой, козлёночек, цокай потише!
Мир, как чаша, глубок и недвижим,
Пей его из младенческих сил.
В публицистической части журнала публикуются алтайские впечатления Анджея ИКОННИКОВА-ГАЛИЦКОГО («В поисках сибирской Атлантиды») и завершение очерков Анатолия КИРИЛИНА о положении дел в сельском хозяйстве Алтайского края.
Критический раздел номера представлен полемическими рассуждениям Наума ШАФЕРА о взаимоотношениях Максима Горького и Павла Васильева, 100-летний юбилей которого сегодня празднуется, статьей Екатерины ИВАНОВОЙ о роли православной догматики в творчестве прекрасной современной поэтессы Светланы Кековой, а также заметкой Геннадия КРАСНИКОВА об Антологии русской поэзии XXI века», только что вышедшей в издательстве «Вече».
Что ж, вполне! Тут и Сибирь, и Россия, и история, и вот тебе молодой, талантливый, 24-летний автор Артур Рустэмович Яхин из Казани (сейчас проживает в Красноярском крае) со своими необычными, этно-модерновыми, поэтичными вещицами, почти верлибрами. Подрастающее, так сказать, поколение, смена литературная, надежда российской словесности. Ага!
Но тут-то мы и споткнулись. На этой надежде.
Сначала в своём блоге молодой и перспективный автор выдал страницу ругани в адрес журнала. А после направил нам цикл писем. Вот образчики:
«1. На каком основании вы без согласования со мной дали тексту быдловатый и невнятный заголовок «Корневой побег»? (хорошее название, журнал всегда даёт названия подборкам самостоятельно – В.Б.)
2. Я же вам повторно (в ходе декабрьской переписки) прислал откорректированный вариант произведения, почему вы отдали в печать тот, что я посылал в апреле? В частности, в откорректированном варианте эпиграфа к тексту «Кощеева смерть» строчка «где ларец – я не знаю» была заменена на просто «ларец».
3. Почему эпиграфы набраны тем же шрифтом, что и текст, и расположены неподобающим образом (слева)? (известно, что в онлайн версии форматирование не сохраняется)
4. Почему без согласования со мной вы корректировали непосредственно само произведение? В частности, в последнем предложении текста «Герр» у меня стоит «не вполнО целым». Именно через «О». Если вы посчитали, что это опечатка, то вы обязаны были сначала спросить у автора. Ибо это не опечатка. «Не вполно целым» отводит читателя к прилагательному «неполноценный». Из-за вашего вмешательства сия догадка изуродована.
Далее, в конце текста «Фолк» у меня нет никакого многоточия, почему вы его поставили? Я что, сопливая мечтательная девочка, чтобы текст многоточиями заканчивать?
И какого чёрта вы посмели поставить в конце предложения «Или же на каждого представителя имеется племя, ещё не начавшее своё существование.» вопросительный знак? Вы что, слепой и не видите, что там точка?! Это не эссе, это художественный текст, в нём нет и не может быть никаких вопросов в никуда. Хули вы испоганили всё произведение?
…Если вы не можете уловить разницы, то спрашивайте, прежде чем редактировать чужой текст без согласования с автором. В итоге своими подобными действиями вы всё равно что истыкали жирными пальцами только-только написанную картину. Люди будут читать и у них возникнут вопросы и недоумение.
Всех примеров вашего вмешательства в полотно текста я перечислять не буду, так как нет времени.
Вы лично меня крайне огорчили. А так как вы — представитель всего журнала, то и о журнале «Сиб. Огни» я отныне весьма низкого мнения.
Величайше благодарю за уродование моего произведения. Бью челом.
Без уважения,из c. Астафьевка Канского р-на Красноярского края.
P.S. Будь вы прокляты слепотой и руки ваши пусть отсохнут за ваше бытовое отношение к ЛИТЕРАтуре. Литература – это не только сюжеты вшивые, но и искусство игры с буквами».
Дальше, увы, ненормативная лексика, которая в нашем издании не приветствуется.
В следующем письме он угрожает судом.
В последующем переходит на прямые оскорбления редактора отдела прозы Попова Владимира Николаевича, который – а я знаю это доподлинно – является одним из лучших мастеров своего дела. Редактор – это произведение штучное, антикварное, такого в наше время уже не производят на свет ни ВУЗы, ни издательства. Беречь надо редактора, а не хулить.
Неожиданно эта история получила продолжение от другого нашего автора, тоже молодого прозаика, новосибирца, Серафима, получившего приз зрительских симпатий и пятое место в прошлогоднем подведении итогов премии НОС:
«Случайно попалось на глаза «открытое письмо» какого-то из ваших авторов (из села в Канском р-на Красноярского края) с недовольствами по поводу не того редактирования его текстов и ещё там с чем-то важным, по его мнению («а» на «о» исправили вопреки его воле, негодяи в редакции, ату их).
Тяжка ваша доля, как вижу.
Уж лучше и безопаснее для нервов быть плохим автором, чем хорошим редактором (главредом) – плохой автор всё равно может утешаться, что он непОнятый гений, а вот редактор всегда будет виноват, – нафик-нафик.
Я его письмо позже перечитал – как-то… гипертрофированно жестковато, показалось, выражается. Я, конечно, не поэт, у поэтов, может быть, в силу особых отношений со словом, всё не так и нерв другой, но метать такие молнии не просто в левого отказавшего редактора, а напечатавшего тебя – может, открывшего тебя даже в твоём Тараданово (это у нас деревенька неподалёку была, синоним захолустности) – а ты наотмашь человека хлещешь. Я почему-то батю вспомнил – до сих пор не могу на него голос повысить или матом ему что-то сказать, даже если повод есть, – это же батя, как можно. И тут тоже – тебе помогают, ты спорь, доказывай, но вот так возноситься – это либо жизнь не била, чему возраст способствует, либо и вправду гениальный гений и не видит под собой тварей копошащихся, всё под собой мерит. Из меня, правда, поучатель ещё тот…»
Мой ответ Серафиму:
Не вполне согласен! Яхин, очень талантливый парень, но вот беда, ему только 25 лет, а в этом возрасте кажется, что каждая изошедшая из тебя поэтическая буква является мировым достоянием, сокровищем, охранять которое должны все институты не только гражданского общества, но и близлежащие ОПГ и тоталитарные секты, больше того – всё чловевечество в едином порыве. Если он не поймёт, что литература не есть игра в буквы и смыслы (он так считает), а нечто связанное с Духом и с его стяжанием, с сопряжением Бога и Красоты, значит срок его, увы, очень недолог. А жаль, мальчик одарённый. Что касается Шахназарова (хорошая русская фамилия), перешли мне его тексты, посмотрю. М.б. и чего выгорит. Но не обещаю. Привет!
В.Б.
Яна Гарина:
– Да Вы святой! После всего, что молодой талантливый автор понаписал, еще его и оправдываете. Знаете, прочитав эти его письма, совсем не хочется читать его художественные тексты. Поверю Вам на слово, что талантливый. Пусть будет так.
– Нет, Яна, просто я помню себя 25 лет назад. Это ж такая хрупкая штука, чувствуешь, что в тебе сокровище, но никому ненужное, как скрипка в алтайском аиле, – уронишь… и всё вдребезги. Таким помогать надо. Погубят – и талант, и себя.
Андрей Василевский, «Новый мир»:
– Молодой автор груб, но ЮРИДИЧЕСКИ ПРАВ.
– Однако так, коллега. Но сие справедливо в отношении коммерческих литературных проектов. Но там с автором издатели разговаривают куда жёстче. В толстом журнале мы ведём речь о литературе, поэзии, высоком искусстве. По крайней мере, целеполагание таково. Если автор изначально стоит на позициях юридической неприкосновенности, не считаясь с опытом и мнением коллегиального Маэстро, прячется за частокол Закона, то ему лучше заняться сетевым маркетингом колготок или презервативов. Флаг в руки!
Андрей Василевский, «Новый мир»:
– Надеюсь, вам никогда не придется убеждать судью, что что «высокое искусство» выводит вас (=журнал) из зоны действия 4 части ГК РФ (смайл).
– Надеюсь, не придётся. Именно с этой целью мы сформулировали на обороте титула: «Редакция в праве». Там не так много условий: возможный журнальный вариант; правка, в соответствии с нормами русского языка и ещё что-то, какие-то мелочи. Разумеется, в сложных случаях желательна работа непосредственно с автором. Но, если вы считаете, что приведённое письмо есть основа иска, то, думаю, все толстые журналы должны закрыться по судебным решениям. И ваш в том числе.
Андрей Василевский, «Новый мир»:
– Кстати, делать из предлагаемой автором рукописи «журнальный вариант» БЕЗ СОГЛАСОВАНИЯ С АВТОРОМ прямо противоречит 4 части ГК РФ. А «работа с автором» не «желательна», это юридическая необходимость. Ещё – этот молодой автор есть ваша проблема, а не моя, что ж мне-то о нем беспокоится.
– Есть проблема, есть! приходится констатировать. Но при потоке журнальной работы не всегда удаётся согласовать PDF, особенно если амбиции автора хлещут через край и предыдущий вариант уже отправлен в печать. Для этого и придуманы оговорки «Редакция вправе…» Чаще всего телефон помогает снять все вопросы. Но сложные случаи встречаются. Делаем выводы. Хотим жить в условиях правового государства – будем мало помалу, да-да, приспосабливаться. Вот и Ивантер подсевает, но у него, вроде, нет претензий к «Сибогням». И 98 процентов авторов – тож. Но племя младое… Я ведь не об юридической стороне писал, скорее, об этической. М-мда…
Ивантер:
– В юности я очень болезненно относился к любой правке. Сегодня – то ли мои тексты уже сложно испортить, то ли мне стало на них несколько начхать – сказать сложно. Любовь автора к своему тексту это нечто вроде религиозного чувства. Чувство это совершенно бессмысленное, но надо относиться к нему с уважением, а то будет ещё более бессмысленная война и ненависть.
Тыцких:
– Володя, посмотрел. Насчёт «Моя запятая – не трожь!» – такое, все-таки, детское самомнение… Но из мозолистой этой проблемы нет универсального выхода. В общем, да, надо согласовывать с авторами. А в частности… У книги хозяин – автор, там его слово первое и последнее. В журнале бугор – редактор. Тут последнее слово за ним. Иначе на фиг он нужен? Набрали с ошибками текст, вывалили верстаку, тиснули пять экземпляров – счастливые обладатели памятника нерукотворного, облизывайте свои запятые… Правда, редактор должен быть редактором. Пока, слава Богу, такие есть, но как-то идут на убыль. Ежели они кому не нр-р-равятся – гуляйте по-свободному, кто держит? Законы к творчеству не приспособены, в них можно тупо упираться без шанса двигать дело. Кто будет судить-оценивать? Тяма подходящая нужна, где ж ее взять каждому желающему, даже и из тех, кто запятые ставить умеет? Хотя всякий, как правило, думает, что уж он-то… А завести дело, в принципе, несложно. Но мы о чем болеем? О кодексах? Или о литературе? С этого бы вопроса и начать всем законникам и гениям неприкасаемым. Но тут опять же нужна та самая – тяма… Так что тащи свой крест дальше, а пришлют повестку – зови, буду свидетелем защиты.
– Ну, утешил, атаман! Дальний Восток голосует за примирение редакторского произвола и авторского права в рамках Школы и Традиции. Как видишь, Володя, редактор Нового мира стоит на букве Гражданского кодекса и в этом есть своя правота, видимо, выстраданная. За поддержку – поклон низкий, но будем стараться, чтобы до судов не дошло. Работать будем с молодёжью, работать. А куды деваться…
Аноним-Яхин:
– Здравствуйте. Во-первых, что за мода такая – всё малопонятное называть «постмодернистским»? Постмодерн – фикция, нет его. Во-вторых, тут одна дамочка высказалась в том духе, что-де «фи, он такой хам, даже читать не буду». Не читайте, идите перечитывайте всякую хрень своих лицемерно-вежливых товарищей, более того, не советую читать «корневой побег», так как этот текст обгажен велико-гениальными господами из «согнутого» журнала. мой текст никогда не назывался «корневым побегом» и существенно отличается во множестве деталей, лучше перечитайте написанные девкой «повестушки» – это же (далее несколько эпитетов абсценной лексики) новое слово в литературе! Василий макарович в гробу перевернулся бы, глядя на вашу псевдоинтеллигентскую свору.
