Вид из окна

Меня беспокоила судьба Инглис. Ещё бы! Это я её придумал, я её создал, вызвал к жизни, – и как же за неё не беспокоиться. Этот пройдоха каждый день на моих глазах её куда-то увозит. Они вместе проводят вечер.

Что они делают? Пьют, танцуют, разговаривают. Может, у них общие интересы, вдруг этот парень увлекается живописью, и тогда они сидят в каком-нибудь кабачке и мило беседуют о картинах, красках и художниках. Возможно, им хорошо вместе.

Так стоит ли мне волноваться?

Но ведь это меня и бесит, что Инглис увлеклась парнем, что им хорошо. А я при чём? В том то и дело, что я здесь совершенно лишний человек. Конечно, я могу всё прекратить, зачеркнуть, выключить. Я хозяин программы. Нажму на кнопку – и не будет больше моя Инглис выходить из магазинчика, не будет к ней подруливать хахаль на своём драндулете; а вместо моего симпатичного городка вновь засветится оранжевым светом простой и пустой прямоугольник.

Сделать бы так, но чувствую, что рука на это действие не поднимется. Слишком привык я к этому виду. И не только в привычке дело. Просто я не могу себе позволить совершить убийство. Ведь отключить программу окна сейчас, когда в ней появилась характерная для реальной жизни непредсказуемость, равносильно убийству как самой программы (я уже начал воспринимать её как нечто живое), так и людей, которые жили в программе (я их считал вполне реальными).

Я должен остаться лишь наблюдателем. Так я решил для себя, так определил свою роль. Но смогу ли я выдержать и не вмешаться в ход событий. Не знаю. Будет очень трудно.

Мне захотелось увидеть свой город изнутри. Сумасбродство, но я хочу побывать там, проникнуть туда. Хочу войти в тот магазинчик, где бывает Инглис. Хочу поговорить с ней. Интересно, какой у неё голос? Кажется, в программе не было никаких особых условий для голоса, поэтому я могу ожидать любого. Думаю, оконная программа подарила такой прелестной девушке чистый и звонкий голос, который свойственен людям мечтательным и творческим.

Она будет говорить со мной с тёплой нежной интонацией, слегка склонив голову набок, изогнув контур губ в симпатичной полуулыбке. Мы будем с ней болтать обо всём на свете, то и дело, перескакивая с одной темы на другую. Окажется, что она очень любит импрессионистов, и мы станем играть названиями картин и повторять имена художников: Моне, Дега, Энгр, Сезанн, Мане.

Она будет весела, улыбчива, ей будет интересно меня слушать; я замечу, как в её глазах маленькими искорками засветится любопытство.

Люблю, когда девушки смотрят с любопытством. В таких взглядах есть живительная сила, есть интерес, радость. Эти взгляды обычно полны кокетства, но как они украшают девушку!

Мне очень хотелось попасть в свой фантастический город, и стало безумно грустно от мысли, что я никак не смогу на практике реализовать своё желание.

*

Я снова вызвал консультанта Борю. Коротко рассказал ему о своей мечте.

– Так и знал, что этим кончится, – сказал он как-то уж очень тускло и буднично, словно моё желание попасть в несуществующий город не было для него неожиданным, – клиент покупает окно, сначала несмело его программирует, потом увлекается, любуется видом, не хочет ничего менять. Затем он стремится попасть туда, в тот мир, который сам создал.

Борис говорил быстро, я никак не мог уследить за его мыслью, поэтому плохо его понял. Свой скоротечный монолог он завершил фразой:

– Услуга будет стоить порядка половины стоимости окна.

Вообще-то я вызвал Борю, чтобы успокоиться. Я ожидал, что он станет объяснять мне принцип работы программы и в конце концов убедительно докажет невозможность моей затеи: попасть в свой город я не смогу ни при каких обстоятельствах. Меня бы это отрезвило. От специалиста, от представителя фирмы я хотел услышать слово «невозможно». Как знать, может, именно это слово и вернуло бы меня к прежней спокойной и уверенной жизни.

Но я слышу речь о стоимости услуги, как будто дело происходит в магазине, и продавец, взвесив кусочек сыра, называет мне цену.

– …Это за основную часть работы по программированию, а потом вы будете вносить небольшую плату за каждый месяц.

– Послушайте, – прервал я Бориса, – если я правильно понял, вы можете обеспечить посещение города?

– Естественно, могу обеспечить.

– Но как же…, как это сделать?!

– Введём вас в программу – вот и всё решение проблемы.

– И я смогу существовать внутри окна?

– Так, давайте по делу, а то вы слишком эмоциональны, мы теряем время. Когда вы хотите войти, прямо сейчас или позже? Спрашиваю, чтобы знать, какой выбрать режим. Если пойдёте сейчас, то я сразу вас введу; если позже, то я всё подготовлю, а вы потом включите свою часть программы сами.

– Я бы хотел войти туда приблизительно в пять вечера.

– Значит, пойдёте сами, не буду же я торчать здесь до пяти.

Боря уселся за пульт управления и занялся своим привычным колдовством. Он изменял программу. Перехватив мой обеспокоенный взгляд, пояснил:

– Не волнуйтесь, ни ваш замечательный поэт, ни бравый пирожник, ни этот элегантный автомобиль – ничто не пострадает.

– А девушка? – спросил я и тут же об этом пожалел.

– Ах, вот в чём дело, – ухмыльнулся Боря, – сдаётся мне, что она и есть виновница вашего порыва к путешествию за окно, так ведь?

– Не совсем так.

– Можете не объяснять, меня это не касается. Причуды клиентов нашу фирму не волнуют. С девушкой сложнее. Я вижу, вы пытались создать человеческий характер, понаприписывали девушке всякие качества, какие ей, может быть, ни к чему. Особенно мне понравилось это – лёгкая инфантильность. Что вы хотели сказать? Возможно, вы подразумевали что-то конкретное, но программе будет трудно понять ваш замысел. Боюсь, она не сможет отличить лёгкую инфантильность от тяжёлой, если таковая вообще существует. Вы многое усложнили и запутали. Я ничего не изменяю. До пяти вечера девушка остаётся такой, какую вы задали, но в промежутке с вечера до утра она может меняться как угодно, и тут я ничем не помогу. И вот что странно, девушка видна всего лишь восемь минут, а произвела на вас такое впечатление, что вы готовы ради неё лезть в окно.

– Я не ради неё…

– Всего восемь минут она работает в программе, – не слушая меня, продолжал Боря, – а всё остальное время, почти двадцать четыре часа, она предоставлена самой себе, вернее, тем вариациям, которые выкинет с ней программа. Вы не боитесь разочарований? Если что не так – возвращайтесь немедленно. Кстати, я вас программирую таким образом, чтобы вам легче было вернуться. А то у нас просто беда с клиентами, которые не хотят возвращаться, ссылаясь при этом на трудности ввода программы возврата или на неточности в ней. Нам приходится применять силу, возвращаем их принудительно. Люди забывают, что все удовольствия стоят денег. Посещение такого заоконного логического пространства требует больших затрат. Не думайте, что сможете остаться там навечно. Был у меня один такой клиент…

Я терпеть не могу нравоучений. А Боря, судя по всему, собирался прочесть нечто подобное. Сейчас он станет играть роль воспитателя, начнёт учить меня правилам хорошего тона, будет рассказывать, как мне вести себя в своём городе. Я поспешил сменить тему.

– Борис, а каким образом я попаду за окно?

– Долго объяснять, потом сами увидите и поймёте.

– Но я ведь имею право знать.

– Хорошо, попробую рассказать, как смогу. Дело в том, что между нашим, так называемым реальным миром, и между теми, которые мы способны выдумать, существует логическая связь. По большому счёту все наши выдумки являются составной частью реального мира. Как правило, они остаются внутри нашего сознания, но иногда мы их можем воплотить. Допустим, вы хотите построить дом. У вас есть замысел, проект, вы можете воплотить его в материи. Вы строите дом, и ваша идея становится осязаемой. Примерно то же самое происходит, когда вы программируете наше окно. Вы создаёте модель мира, воплощаете его в программе, запускаете в автоматическом режиме, – и вот этот маленький мирок существует сам по себе, уже не зависит от вашего сознания. Вы хотите в него проникнуть. Почему бы нет. Я задам в программе параметры вашего тела и задействую объём памяти достаточный для того, чтобы вместить всю информацию, которую может содержать ваш мозг. Когда вы захотите попасть в тот мир, вы просто подключите свой реальный мозг к тому объёму памяти. Таким образом, будет воссоздана голова вашего нового тела. Управлять собой вы будете отсюда. Ваше реальное тело лежит или сидит в этом кабинете, вы спите, на голове – датчики, в руках – пульт; а там, в своём виртуальном мирке, вы бодры и довольно резво передвигаетесь. Что ещё? Захотите обратно – сделаете вызов программы возвращения, она сработает, и вы здесь проснётесь, а там просто исчезнете, словно испаритесь.

– Понятно.

– Вот и хорошо, что понятно. А то я думал, что сейчас последуют дурацкие вопросы.

– Вы сегодня не в духе, Борис.

– А что, заметно? Вы правы – не в духе. С женой на грани развода.

– Бывает. Правда, мне трудно об этом судить.

– Не женаты?

– Нет.

– Счастливый человек. Хотя как сказать, у вас всё впереди: обманы первых впечатлений, иллюзии, пустые надежды, мерзость свадебных обрядов и дальнейшее разочарование.

– Вы меня пугаете.

– Не пугаю – предупреждаю. Советую, старайтесь не жениться как можно дольше.

Похоже, Борю опять заносило на нравоучения, чтобы их избежать, я спросил:

– А почему ваша фирма рекламирует окна и совершенно не упоминает о возможности их посетить?

– Окна рекламировать нужно, иначе о нас никто не будет знать, а вот всё остальное – зачем? – когда клиенты и так просят устроить путешествие в свой выдуманный мир. Вот вы, например, прочитали рекламу, установили окно, поиграли с ним, а потом созрели для посещения. И представьте, если бы вам с самого начала сообщили о такой возможности, что бы вы сделали? Не поверили, отказались, – это вероятнее всего.

– Логично.

– Итак, кем вы хотите стать в своём городе?

– В каком смысле?

– Ну, профессия, ваше влияние, значение. Словом, личный статус. Может, сделать вас мэром? Вы ведь всё-таки основатель города, вам бы подошло.

– Не надо мэром, обойдусь, лучше я останусь самим собой.

– Если так, то и проблем почти никаких. Вот вам комплект датчиков, пульт, разъёмы, – сейчас покажу, как вы будете входить в программу.

Задача сводилась к нажатию четырёх кнопок на пульте. Я записал и заучил последовательность. Боря предупредил, чтобы я поаккуратнее обращался с аппаратурой, затем пожелал успеха и простился, не забыв упомянуть, что счёт фирма пришлёт завтра утром.

*

Спокойно работать я уже не мог. Ждал пяти часов. Смотрел на часы, выглядывал в своё программируемое окно, любовался городом и мысленно переносился туда, на эти улицы, к тому антикварному магазину, на ту скамейку.

Все дела я перепоручил Кате. Она вела переговоры с клиентами и заключала сделки. В половине пятого я сказал ей, что остаюсь в офисе на всю ночь, попросил, чтобы она не забыла закрыть дверь снаружи.

– Хорошо, – тихо отозвалась она, – я не забуду.

– И ещё, – я хотел было сказать ей о своём предстоящем визите в заоконный город, но побоялся, что она меня неправильно поймёт.

– Что? – Катя ждала продолжения моей мысли, а я никак не мог подобрать подходящего варианта.

Зачем я вообще её вызвал? Сказать, что остаюсь. Нет, не только для этого. Я хотел её удивить. Я был бы рад, если бы эта русоволосая девушка, вскинув брови, подняла бы на меня свои большие глаза полные испуга и любопытства. Ждал, что она спросит: «Вы остаётесь на всю ночь, но что вы будете делать?» И тогда я небрежным тоном сообщил бы о своём замысле. И пусть бы она охала или ахала, восхищалась или изумлялась, то есть как-нибудь реагировала на мои слова, а не стояла этакой мраморной статуей.

Наше молчание затянулось. Я не ответил ей. Не знал, что сказать, о чём ещё попросить. Она стояла посреди кабинета, опустив глаза; в этот момент она была похожа на школьницу, которая не выучила урока, стояла у доски со страхом, что ей вот-вот поставят двойку.

Возможно, это правильная реакция? Её вызвал шеф, он что-то хочет, но сам не поймёт, чего же именно, и она смиренно ждёт распоряжений.

Меня почему-то злило это смирение. Особенно сегодня, сейчас, когда я готов совершить необычное – отправиться в придуманный город. И от Кати я хотел каких-нибудь удивительных поступков, чего-то смелого, экстравагантного.

Я всмотрелся в её лицо и отметил, что она красива. Не просто привлекательна или симпатична, а по-настоящему красива. Раньше я об этом как-то не думал. Или не замечал, не обращал на неё должного внимания.

А какой-то начальник – она говорила – приставал к ней на прошлой работе. Интересно, как он это делал? И что вообще подразумевают женщины, когда говорят о приставаниях мужчин? Вот стоит Катя, такая доступная, такая послушная и смирная. Значит, точно так же она могла стоять и перед тем начальником. А он, как мужчина, как истый самец, приближался к ней, трепал за щёчку, запуская руку под её элегантную чёрную юбочку с небольшим разрезом и двумя пуговками на боку.

Легко вообразить, что он делал дальше, да и что там воображать, – словом, приставал он к ней. А вот что делала она, как на эти приставания отвечала? Не дралась же она с ним, но как-то всё-таки сопротивлялась; ей не нравилось, она была не в восторге от грубого и пошлого внимания своего начальника.

Я к ней не пристаю и не собираюсь. Только сейчас заметил её привлекательность. Раньше не присматривался. Она, кажется, на меня за это обижалась. Когда человек намерен совершить поступок, странный с точки зрения посторонних и не совсем понятный для себя, он склонен искать моральную поддержку от кого-либо. Важно с кем-то поделиться мыслями, настроением; важно узнать оценку своим действиям.

Если человек говорит, что ему наплевать на общественное мнение – я не верю. В любых делах люди ориентируются на мнение других людей, вне зависимости от того, похвала ли это или осуждение.

От Кати я никакой поддержки не добился. Даже когда я во всех красках описал ей свою идею, признался, что собираюсь переночевать в программируемом городе, – она осталась равнодушной.

– Если возникнут непредвиденные трудности, я позвоню консультанту, – такова её реакция на мой восторженный монолог.

Не было смысла терять время; отпустив Катю домой, я стал готовиться. Вспоминая советы Бориса, я возился с аппаратурой. Честно говоря, понять, как эта система будет работать, я не мог.

Тупое выполнение инструкции меня не просветило. Но я доверял мнению специалистов и в хитросплетении проводов старался увидеть дорогу в программу загадочного образования, которое сияло на моём окне видом великолепного города.

Некоторое время я находился где-то вне пространства. Чувствовал, что я существую, что я жив, но кроме этого чувства самосознания, не было никаких других впечатлений. Ничего не видно, ничего не слышно, нет никакого движения. Появилось чувство страха, нарастая постепенно, оно захватило моё сознание целиком. Я весь превратился в непреодолимый страх.

Осталась одна мысль: вернуться обратно. Поэтому появление проблесков света и неясных очертаний предметов, я воспринял как возвращение.

Но я был в городе. Я узнал улицу по форме тротуарной плитки и по вывеске антикварного магазина. Мечта сбылась, но радости я не испытывал. Я вошёл в город слишком поздно.

Инглис уже не было. Злосчастный водитель опередил меня. Как обычно, он увозил её в неизвестном направлении.

*

Никогда бы не сказал о себе, что умею быстро привыкать к новому. Трудно схожусь с людьми, не люблю менять привычки, работу, обстановку. Я неисправимый консерватор. Несмотря на свою молодость, я держусь за старое, привык почти ничего в своей жизни не изменять, мне так спокойнее и удобнее.

Желание поменять вид из окна – поступок для меня вообще-то не свойственный. И ещё не могу понять, как могло у меня созреть такое сумасбродное желание – отправиться в мнимый город.

Но ещё более удивился я самому себе, когда понял, что в считанные секунды освоился в этом городе. Всё казалось привычным, знакомым. Здесь всё настоящее, осязаемое. Могу дотронуться до скамейки, где обычно сидит она, моя Инглис. Могу войти в магазин антиквара.

Интересно, есть ли там продавец? В программе о нём не упоминалось. Если он есть, то каков он из себя? Любопытно.

Видимо, это любопытство как-то отразилось на моём лице, потому что седенький сгорбленный худощавый старичок, оказавшийся антикваром, так и спросил, когда я вошёл:

– Что, молодой человек, любопытно посмотреть?

Он сидел на мягком старинном стуле. Я совершенно не разбираюсь в стилях, когда дело касается мебели, но, кажется, на подобных стульях могли в своё время восседать придворные короля Людовика XV. Надо сказать, магазинчик выглядел роскошно. Кроме статуэток, старинной посуды и мебели, здесь был целый арсенал: сабли, шпаги, пистолеты.

Старик прав. Я зашёл сюда только для того, чтобы посмотреть. На магазин, на товар, на самого антиквара. Я ничего не куплю. Он это видит сразу.

Во всех антикварных магазинах посетители не столько покупают, сколько смотрят. Люди приходят, чтобы почувствовать себя на перекрёстке эпох, подержать в руках живое время. В музеях не так. Там не спросишь, ткнув пальцем в экспонат: сколько стоит? Да и до самого экспоната не дотронешься.

И всё-таки я зашёл не просто посмотреть. Имею право поторговаться, ведь нахожусь в магазине, а не в музее. Схватив первый попавшийся пистолет, я спросил:

– Сколько вы за него хотите?

– Сорок дугаров, – последовал ответ.

Денег у меня с собой не было, кроме того, я понятия не имел о дугарах. В моём городе ходят свои деньги, которых не было в программе, как не было и старика-продавца, и всего содержимого его лавки. Оконная программа работала сама, добавляя и перекраивая данные.

– К сожалению, у меня есть только двадцать, – соврал я и положил пистолет на место.

– Не надо лукавить, юноша, у вас нет ни единого дугара. Не стесняйтесь, я на вас за это не в обиде. Из другого магазина вас бы выгнали, но у меня порядки другие. Здесь всегда рады интеллигентному человеку. Как правило, именно у интеллигентных людей того с деньгами. Почему? Потому что думают они о чём угодно, только не о деньгах. Идеалисты, они начинают задумываться о деньгах, только в тот момент, когда в кармане остаётся последний дугар.

Старик ушёл в пространные рассуждения о деньгах, о бедности, о превратностях судьбы, о тяготах жизни.

Я решил воспользоваться словоохотливостью этого чудака и расспросить о моей девушке. Она должна смотреть на статуэтку, – такой интерес к статуэткам был задан в программе. Я так и не смог угадать, какая именно привлекла её внимание.

Их здесь так много: слоны, совы, динозавры, обезьянки; есть и классика в виде многочисленных Венер и Аполлонов. На что любит смотреть Инглис? Насколько помню, я вводил в программу статуэтку древнеримской богини, но без уточнений, расплывчато, в общих фразах.

Ориентируясь на свой вкус, я взял с полки бронзовую статуэтку Юноны и спросил:

– А эта вещь у вас давно?

Старик помрачнел. Он был недоволен либо моим вопросом, либо моим интересом к этой статуэтке, либо тем, что я позволил себе перебить его размышления.

– Извините, – сказал я как можно мягче, – я просто хотел узнать о девушке. Она бывает здесь каждый день и смотрит на статуэтку. Скажите, она смотрела на эту?

Антиквар молчал.

– Или я ошибаюсь? – не отступал я.

Молчание.

– Поймите, это важно для меня. Что вы можете сказать об этой девушке? Я понимаю, глупо так спрашивать, но…

– Зачем тогда спрашиваешь?

– Интересно узнать.

– Узнавай где-нибудь в другом месте. На базаре, например. Там тебе много чего расскажут. А здесь антикварный магазин.

– Простите, я только хотел спросить.

– Нечего спрашивать, я всё равно не отвечу. Всё, молодой человек, не нужно испытывать моё терпение. Приходите, когда будут дугары, – и старик буквально вытолкал меня за дверь.

Я не знал, куда мне идти. Сел на скамейку перед магазином. Улица отсюда смотрелась в непривычном ракурсе. Я полагал, что на противоположной стороне должно находиться здание с моим офисом, с тем окном, из которого я каждый день наблюдаю за этим местом.

Но там ничего не было – ни здания, ни окон. Был, правда, небольшой скверик с фонтаном, две скамейки и памятник какому-то военному.

*

Дворник приблизился незаметно. Или я так глубоко задумался, что не услышал шума его метлы.

К своим обязанностям он относился не очень добросовестно. Размахивая своей метёлкой в разные стороны, он не столько наводил чистоту, сколько разбрасывал кучки мелкой пыли.

Очередной взмах метлы и – пыльное облачко понеслось прямо на меня.

– Полегче, любезный, – не сдержался я, – аккуратнее.

Он махнул метлой ещё раз, и пыль стала оседать на мои ботинки.

– Извините, – сказал дворник, – совсем не ожидал, что кто-то здесь будет в поздний час. И что за день такой сегодня? Не заладилась работа. Метла из рук валится. Видать, кто-то меня сглазил. Наворожили, подлецы.

Дворник оказался не менее разговорчивым, чем антиквар. Я узнал, что улица эта всегда пустынна. По ней мало кто ходит. Бытует мнение, что здесь обитают тёмные силы, демоны. Сам дворник не рад, что служит в этом районе, но делать нечего, приходится мириться с таким положением, ведь против начальства не пойдёшь, а нужда заставляет работать.

– Вы здесь человек новый, приезжий, – заметил он, вы много чего не знаете. Местный не стал бы тут рассиживаться.

– Я знаю одну девушку, которая любит сидеть на этой скамейке и появляется здесь каждый день.

– Ей можно, она колдунья, – спокойно прокомментировал он.

– Ты знаком с ней?

– Слыхал, что она общается с демонами и может превратить человека в кэха. Стараюсь не разговаривать с ней. А когда прохожу мимо, отворачиваюсь, потому что нельзя смотреть ей в глаза, а то запросто станешь кэхом.

– Это как?

– Вы что, не знаете, как ведьмы превращают людей в кэхов?

– Нет. А кто такие кэхи?

– Странный вы какой-то. Все знают, что ведьме для связи с тёмным миром нужен посредник, человек без души. Вот она и ворует у человека душу, чтобы он стал кэхом. После этого он выполняет её поручения, отправляется в тёмный мир и приходит обратно, помогает ведьме в колдовстве.

– Понятно.

– Я бы на вашем месте поменьше тут ходил и не сидел бы на этой скамейке. Если ведьма узнает, не по нраву ей будет.

– И она превратит меня в кэха? – спросил я с иронией.

– Зря смеётесь. Кэхам не позавидуешь. Можете сами расспросить у них, как тяжела их доля.

– А что, с ними так легко можно поговорить?

– Известное дело. Кэхи собираются в баре «Вагул». Там они пьют, едят, но больше приходят для того, чтобы на жизнь свою непутёвую пожалиться. Нормальные люди, если попадают в этот бар по незнанию, услыхав речи кэхов, скорее уносят ноги.

– Послушай, – перебил я, – ответь, пожалуйста, как называется этот город?

– Гвинсил, – ответил он, взглянув на меня недружелюбно, словно я обидел его своим вопросом. – Наш город называется Гвинсил. И я удивляюсь, чёрт возьми, что некоторые приезжают сюда, не зная названия города. По меньшей мере, это подозрительно, это очень подозрительно.

Он отошёл. Отвернувшись, дал понять, что больше не желает со мной разговаривать. А мне ещё многое хотелось узнать, поэтому я поторопился принести извинения.

– Прости, я виноват, совершенно забыл название города. Я много путешествую, иногда путаюсь в названиях. Знаешь, ведь города бывают, похожи один на другой – легко спутать.

Лучше бы я этого не говорил. Дворник вскипел от негодования.

– Похожи?! – сорвался он на крик. – Как это города могут быть похожими друг на друга? Этот памятник, – черенком метлы он указал в сторону памятника, – он есть только у нас. Памятник основателю города.

– У других городов тоже есть основатели, им тоже ставят памятники.

– Но у каждого города всё равно есть что-то свое, неповторимое. В Париже стоит башня инженера Эйфеля; в Лондоне – часы Биг-Бен; в Москве есть этот идиотский Кремль; а у нас, в Гвинсиле, есть памятник основателю и ещё одна вещь, известная всему миру – автомобиль без водителя. Он появляется здесь днём, можете посмотреть. Не каждому дано увидеть такое зрелище, не пожалеете.

Я невольно улыбнулся и тем окончательно настроил дворника против себя. Он завёлся, дал волю эмоциям, стал мне грубить. Дело могло перерасти в скандал с дракой и бесполезной шумихой вокруг моей персоны, что мне было совсем ни к чему. Я предпочёл не спорить с дворником и удалился. Направился в сторону памятника, желая внимательнее рассмотреть его вблизи.

В невысокой аляповатой скульптуре я увидел самого себя. Я был похож на себя и ростом, и фигурой, и даже выражением лица. Скажу так: передо мной находился один из лучших моих портретов. Единственная неточность – я был в армейской форме. Эта форма являлась причудливой смесью военных традиций разных времён и народов. На ногах у меня были ботфорты, одет я в морской бушлат, на плече – эполет, на груди сияли ордена, на голове – фуражка советского офицера образца сороковых годов двадцатого века. Возле моей левой ноги болталась довольно увесистая шпага. В правой руке моё изваяние держало не что иное, как автомат Калашникова.