
Полная версия:
Студенты
Мы попробовали «Жигулевское бархатное» и остались довольны. К мерам предосторожности мы добавили закрытую (чего раньше не делали) Мирновым на ключ дверь. Чем, кстати, был особенно недоволен Керенкер, который привык шляться по комнатам общаги, как кот, без стука. Придет, усядется за стол и, если в комнате что-нибудь едят или пьют, обязательно поможет. Если ничего не едят и не пьют и нет признаков, что это случится в ближайшее время, посидит три минуты и пойдет дальше… Через неделю студсовет накрыл нас с бутылками на столе во второй раз. На этот раз бутылок было уже три – две пивные и одна водочная. Сашка к водочной бутылке отношения не имел, на его совести была только пивная посуда. Он водку вообще не особенно любил, предпочитая пиво, неважно, разливное или бутылочное. Странно только, что пиво он любил, а человеком был не толстым, скорей даже, худощавым. А водку пил, конечно, но без любви. У Мирнова накануне в пятницу случился день рождения, и он разорился на бутылку «Столичной» за 4 рубля 12 копеек. Мы с Германсоном подарили ему складной туристический нож за 1 рубль 70 копеек и купили закуски в 23-м гастрономе, который располагался через дорогу от нашей общаги. Ну, если считать это закуской… Буханку хлеба, банку ставриды в масле, брикет холодца и четыре (знали, что будет Сашка) сырка «Дружба». Не посчитали только Керенкера, который со своим носом не мог не пронюхать о предстоящем событии и, конечно же, примкнул к нашей компании. От него отделаться не было никакой возможности, потому что он начал поздравлять Мирнова еще дня за три до дня рождения, а в сам день с утра густо клубился возле нашей двери. Сашка, поджидавший нас в нашей комнате, подарил Мирнову кипятильник и трехлитровую банку пива. Кипятильник, понятное дело, очень быстро, в стиле дрессированных учебников, растворился на общажных просторах. Мирнов, кипя возмущением и без кипятильника, оббежал всю общагу и принес откуда-то два других кипятильника, неисправных. Они долго потом валялись у нас на столе, пока кто-то не выбросил. А тот, новый, так и пропал… …Если бы студсовет проверил нашу комнату в пятницу вечером, то в субботу мы уже паковали бы чемоданы. А так… В субботу утром мы проснулись и пошли на лекцию. Какая-то сволочь придумала лекции в нашем институте начинать в 7:30 утра, поэтому просыпались трудно, хотя вечером кто-то из нас завел будильник. Эти будильники… Вечером, заводя этот механизм, мы убеждены, что будильник – очень полезное устройство, а утром, когда он звонит, бьем по нему кулаком, жалея, что под рукой нет молотка. В субботу ненависть к будильнику, который добросовестно старался отправить нас на учебу, достигла пиковых значений. Германсон, на прикроватной тумбочке которого стоял этот звонарь, не открывая глаз, зверскими ударами пытался попасть по кнопке будильника, но не попал даже по будильнику, не говоря уж о кнопке. Лупил по тумбочке. Ни в чем не повинная тумбочка затряслась под этими ударами, а будильник – со страху, наверное, – свалился на пол и звонил оттуда, но уже каким-то не своим голосом. Германсон, страшно ругаясь, но по-прежнему не открывая глаз, принялся шарить по полу, нащупал будильник и прихлопнул его, как муху. Будильник что-то там у себя повредил при падении, и с тех пор стал звонить не в то время, которое мы устанавливали, а когда ему вздумается. Раза по три за сутки, из них не реже двух раз ночью. Выбросили мы его, по-моему, в одно время с кипятильниками. Или нет, кажется, сначала Керенкеру подарили, а уже он его через неделю выбросил…
В общем, проснулись мы с чувством глубокой неприязни к окружающему миру, и то потому, что Сашка, ночевавший в Керенкерской комнате (там кто-то уехал на выходные домой), долго барабанил в дверь. Через дверь он утверждал, что у нас есть две бутылки пива, которые он специально вчера оставил на утро, чтобы его опухшая голова вернулась в свой обычный объем. Разбудить он нас разбудил, но вставать и идти открывать дверь никому не хотелось. Поэтому, не вставая, Германсон крикнул ему, что никаких бутылок вчера не было вообще, а была только банка пива, которая уже не только высохла, но даже успела покрыться изнутри паутиной. Обычные пауки такую паутину ткали бы дня три, а наши Ивановские уложились за ночь. Текстильный край, знаете ли… Сашка, как дятел, продолжал долбить дверь, и пришлось вставать. Сашка ворвался в комнату, залез в наш шкаф и вытащил оттуда две бутылки пива. Потом с тихим стоном открыл одну из них зубами и заглотил содержимое, будто прибыл к нам прямиком из недельного пешего тура по Сахаре. Хорошо еще Германсон успел вырвать у него вторую. Мирнов на бульканье попытался открыть глаза, не смог и тогда звуком трущихся друг о друга железяк проскрежетал:
– Подайте глоток бывшему имениннику. Это в расшифровке так, а скрежетал, конечно, он неразборчиво. Германсон посмотрел на меня, на бутылку и, добрая душа, протянул бутылку Мирнову…
Может показаться странным, что нас, пятерых здоровых парней, так развезло с бутылки водки и банки пива, но потом, когда разрозненные эпизоды (один одно вспомнит, другой другое) начали понемногу складываться в картину, то стало понятно, что бутылка водки – это было только самое начало. Сколько их всего было, бутылок водки и вина, сосчитать оказалось невозможным делом. Они каким-то образом оказывались на нашем столе, хотя никто не помнил, чтобы кто-то ходил в гастроном за добавкой. Самым неприятным в нашем банкете было то, что, похоже, к ночи размах празднования перерос наше крыло и выплеснулся на сопредельные участки общаги. Тревожно мы перебирали в памяти наиболее звонкие моменты прошедшего вечера, стараясь понять, пронюхал ли студсовет про наш праздник и, если да, то как нам себя вести. Покаяться, свалить все на Сашку или идти в отказ, мол, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Бывший именинник Мирнов так и не поехал на лекции, а мы с Германсоном с раскалывающимися головами поехали. Отоспались там на верхних рядах, часам к 11 ожили и к обеду вернулись в общагу. Наши оптимистические ожидания, что, может, не все знают про вчерашний праздник, не оправдались. Часов в 9 утра в комнату нагрянула комиссия студсовета с его председателем Аликом Симоняном и комендантом Белкиной. Кроме бутылок, выросших числом с прошлого раза до трех, комиссия зафиксировала блаженно спящих Мирнова и Сашку, благо дверь в комнату была не заперта… Надо отдать должное Сашке. Даже не пришлось валить все на него, он сам все взял на себя. Да, день рождения был у Мирнова, который понуро сидел на своей кровати, но пил он, Сашка, один. Почему тогда у Мирнова вид как у привокзального бомжа и шлейф от него в радиусе трех метров бьет такой, что нельзя спичку зажечь – вспыхнет? Так он простудился и только что выпил микстуру. Потому и в школу не пошел. Те двое, Германсон и Семенов, в школу пошли, а Мирнов болеет. А он, Сашка, за ним ухаживает. Наше крыло вчера вибрировало? Не, не слыхал. Кто я вообще такой? Друг комнаты. Никого он, понятное дело, не растрогал, хотя, как заметил Мирнов, наезжал один только Симонян, остальные молчали. Впрочем, эти молчуны у него вышколены, свистнет – через обруч прыгают. Как бы то ни было, нашу комнату вызвали на внеочередное заседание студсовета на ближайший понедельник…
…Итак, понедельник. Инквизиция собралась в красной комнате, в которой в обычные дни стоял телевизор, а по субботам его куда-то выносили и устраивали дискотеку. Время было вечернее, 19:00. Мы опасались, что этот трибунал устроили только для пятой комнаты, но и кроме нас там было комнат шесть-семь, причем пара женских. Пока общались с другими изгоями, ожидая вызова студсовета, узнали еще одну неприятную новость. Вроде бы, декан факультета Пыжов потребовал изыскать в нашем общежитии две комнаты. Причины назывались разные: то ли для вселения в них каких-то блатных, то ли для хозяйственных нужд. Эта новость никого не вдохновила… Нас вызвали первыми. Это опять немного напрягло, что-то в этом было намекающее на нашу неисправимость, но потом Германсон, включивший логику, предположил, что просто среди разгильдяев наша пятая комната по номеру идет первой. Мы зашли в комнату, огляделись. У телевизора стояла пара столов, за которыми сидели члены студенческого совета во главе с Симоняном. Их было пять или шесть. Симонян, с виду злой, как медведь-шатун, сидел в центре и злодейски (на наш взгляд) хмурился. Сбоку одного из столов сидел замдекана Марк Романович Шингарев и улыбался. Он всегда улыбался. Говорят, что с этой улыбкой за 30 лет он выгнал из института больше студентов, чем там училось на текущий момент. Ходили байки, что целые подразделения Советской Армии комплектовались отчисленными Марком студентами, и если бы боеспособность армии хоть сколько нибудь зависела от умения солдат вычислять интегралы, эти подразделения были бы наиболее боеспособными. Рядом с Марком сидела Белкина и задумчиво смотрела мимо нас. Не хмурилась, не улыбалась, просто смотрела сквозь. Возможно, в ее жизни намечалась очередная перемена, а тут мы со своими детскими проблемами…
Перед столами стояли три пустых стула, и мы сообразили, что эти стулья для нас. Стулья уже неплохо, а то ведь могли предложить нам и постоять. Но со стульями было как-то цивилизованней, что ли.
– Присаживайтесь, – хмуро предложил нам Симонян. – Разговор будет непростой.
Честно говоря, на простой разговор мы и не рассчитывали, и устремились к стульям. Минута нам потребовалась, чтобы на них угнездиться. Может показаться, что это многовато, но нас никто не подгонял. Кроме того, некоторое время мы на этих стульях ерзали, будто под ними развели костер. Дождавшись тишины, Симонян открыл заседание. Коротко, но емко и убедительно он охарактеризовал присутствующих здесь жильцов пятой комнаты как злостных рецидивистов. Они (мы), возможно, думают, что их вызвали первыми, потому что номер их комнаты идет первым среди других приглашенных комнат, но они ошибаются. Первыми они вызваны потому, что они первые бяки общежития. Если в общежитии где-то что-то происходит плохое, в трех случаях из четырех это устроили они (мы). Они и сами по себе крайне опасные типы, но у них еще есть жуликоватый дружок по имени Сашка, который, ожидая почему-то в их комнате повестку в армию, приобрел здесь сомнительную славу пивного короля. С первых дней они (мы), пользуясь доверчивостью деканата, проникли в общагу, ни на минуту не прекращали своей подрывной деятельности, разлагая личным примером наименее устойчивые в психологическом отношении студенческие массы. То, во что мы превратили комнату, которая хоть и раньше никогда не была среди лучших образцов жилых помещений, но все-же считалась пригодной для жизни… «Да… о чем это я?.. Да…» То, во что мы превратили комнату, нужно прямо признать вертепом. Потому что назвать этот вертеп комнатой для проживания советского студента язык не поворачивается. Пьянство, дебоши, попрание норм студенческого общежития – это наша повседневная деятельность, которую необходимо пресечь, и как можно скорее. И не только по причинам, вышеизложенным, но и… Тут Симонян сделал мхатовскую паузу и сообщил присутствующим, что в настоящее время стоит вопрос о предоставлении 2-х комнат данного общежития 2-м молодым специалистам, закончившим наш ВУЗ и принятым на работу в качестве преподавателей. А поскольку общага не резиновая, то комнаты можно только у кого-нибудь отобрать. Лучше, если у таких, как мы.
– А вы нас ни с кем не путаете? – раздался голос Мирнова.
Тишина, наступившая вслед за этим заявлением, напугала нас самих. Все изумленно уставились на нашу троицу, словно мы перед расстрелом потребовали застраховать нас от наводнения.
– А вас можно с кем-то спутать? – холодно поинтересовался Симонян.
– Значит можно, если вы рассказываете про нас эти небылицы, – сказал Германсон. – Ясно, что в нашем отношении вы просто пользуетесь устарелыми стереотипами. Несколько недоразумений превратили нас в монстров. А на деле мы обычные студенты, не лучше, но и не хуже остальных. Кстати, насчет комнаты… Вы, вероятно давно к нам не заходили, раз пользуетесь такими клише, как «вертеп»…
– А что нам мешает зайти к ним прямо сейчас? – спросил Марк, оборачиваясь к членам студсовета. – Я полагаю, времени это займет не больше минуты.
– Марк Романович, – Симонян сверкал черными глазами. – В общежитии нет другой комнаты, в которой мы бывали бы чаще, чем у них!
– Возможно, – согласился Марк. – Но мы здесь ставим вопрос об их дальнейшем проживании в этом общежитии, давайте учитывать все факторы, в том числе и те, на которые они ссылаются. Если это обман, то через минуту разговор с ними закончим. А если нет…
– У нас просто нет времени заново обходить те комнаты, которые мы вызвали на это заседание, – упирался Симонян.
– Это плохо, – огорчился Марк. – Комнаты нужно было обязательно обойти перед заседанием. Симонян побагровел.
– Я сейчас опишу вам пятую комнату, а потом мы пойдем и сравним то, что я вам рассказал, с тем, что вы увидите. Уверяю вас, что в моем изложении комната будет гораздо привлекательнее, чем на самом деле. Значит, так. Пойдем сверху вниз. На окнах, гардинах и шторах у них висит живописная паутина, метр на метр, толщина выдержит бегемота, не знаю, что там у них за пауки, но удивляюсь, как они сами в нее не попадаются. На потолке лампочка Ильича без плафона, от грязи практически комнату не освещает. Да, еще к потолку. Он у них черный, будто эти студенты ходят не по полу, а по потолку. Как мухи. Обои у них полуободранные. Цвет обоев еще летом был бежевый, а теперь это целая палитра цветов. Так, полки, стол, шкаф и стулья они, конечно, не успели разрушить, но использование этих предметов мебели у них ориентировано не на учебные или бытовые принадлежности, а на складирование пивных бутылок. Это если вкратце…
– Насчет лампочек и плафонов, – уточнил я. – Это наша проблема?
– Лампочки подлежат замене по мере их перегорания, – Белкина сфокусировала взгляд на нашей тройке. – Плафоны закупим и, где их нет, установим.
– Я не об этом, – недовольно сказал Симонян. – Никто не заставляет вас покупать плафоны и лампочки, но следить за комнатным оборудованием вы обязаны.
– Мы ходим по кругу, – заметил Марк. – Пошли в эту легендарную комнату. Пятая, кажется.
– С вашего разрешения, я не пойду, – отказался Симонян. – А то еще скажут, что я предвзято к ним отношусь.
Марк с некоторым удивлением посмотрел на него и поднялся.
– Как знаете, – сухо сказал он. – Я думаю, что достаточно будет одного-двух членов студсовета. Ну, и я взгляну…
Ключ от нашей комнаты был у меня, поэтому я поднялся со своего стула и вышел первым в коридор. Марк и два студсоветника, имена которых моя память не сохранила, вышли следом. Бяки помельче, чем мы, томящиеся в коридоре в ожидании своей очереди, встрепенулись, увидев выходящую процессию. Встрепенулись и испуганно вытаращились на нас. Возможно, они решили, что теперь «выпинывают» из общаги по одному, и меня повели собирать манатки. А конвой – чтобы не сбежал…
Шли недолго. Что там идти? В другое крыло этажа. Открыл дверь, сам вошел первым и зажег свет. Делегаты зашли за мной и остановились у входа. Ну, а если бы не остановились, я бы их остановил, а то куда с нечищеными ботами… У нас ковровая дорожка, как в Кремле, все блестит и сверкает. Я притормозил у большого настенного зеркала, взял расческу и причесался. Потом обернулся и посмотрел на Марка. Он с удивлением разглядывал комнату, в которую, по моему разумению, не стыдно было бы заселить даже принца Уэльского, забреди он в наши края. Я дождался, когда взгляды Марка и подручных Симоняна упадут на вазу с тремя малиновыми георгинами, которую мы поставили на прикроватную тумбочку Мирнова, и дружески им улыбнулся. За этими георгинами я вчера специально ездил к Витьке, и в нашем плане психологической войны против Симоняна они должны были сыграть роль контрольного выстрела в голову. Жаль, что Симонян улизнул. – Добро пожаловать в вертеп, – радушно сказал я. Улыбка Марка несколько потускнела, хотя и не исчезла совсем.
– Я вижу, ваш руководитель студсовета общежития несколько преувеличил масштабы разрухи в этой комнате, – медленно сказал он. – Во всяком случае, я и сам бы не отказался пожить здесь тридцать лет назад. Это обои такие?
– Не совсем, – пояснил я. – Листы бумаги, выкрашенные акварелью… – Понятно, – Марк повернулся к двери и пошел обратно.
Ребята из студсовета защелкнули обратно отвисшие челюсти и уставились на меня.
– Слушай, а когда вы успели все это провернуть? – спросил один из них. – Ведь еще в пятницу тут можно было снимать фильм о последствиях ядерной войны.
– Тут какая-то путаница, – пожал плечами я. – Давно уже. Даже немного надоело, подумываем сменить интерьер.
– Угу, – пробурчал второй. – Когда припрет, и не такое провернешь… Когда мы вернулись к месту аутодафе, у Симоняна был вид человека, который только что достоверно узнал, что в нашей общаге живут пришельцы с Альфы Центавра.
…Теперь отмотаю пленку обратно к субботе. Поскольку нам и без гадалки стало ясно, что ситуация не просто подгорает, а горит, как пионерский костер, нужно было что-то предпринимать, чтобы пятую комнату не заселили другими жильцами. Мы разработали план, который принялись претворять в жизнь немедленно, ведь обратный отсчет времени был уже запущен… В плане единственным пунктом стояло создание нового облика комнаты. Вчетвером (трое плюс Сашка) мы выдраили комнату, включая паутину над гардинами, которая, как упрекнул нас Керенкер, висела там с хим-теховских времен, никого не трогала и уж точно не устраивала пьянки. Он зашел к нам за кипятильником, на что Мирнов трагическим голосом сообщил ему, что новый кипятильник исчез, но он может предложить любой из двух неисправных. Отклонив это в высшей степени любезное предложение, Керенкер уселся на мою кровать и принялся наблюдать за процессом преображения комнаты, сопровождая его своими советами, которые мы пропускали мимо ушей. Вечером в субботу мы покрасили в комнате полы, поэтому ночевали где придется, в том числе и в шестой комнате у Керенкера. Он не сильно обрадовался и даже возражал, но его возражения во внимание приняты не были. Там ночевали Андрюхи, а я на 4-м этаже в комнате, где жили ребята из нашей группы, Серега Калакин, Славка Крылов и Андрей Кудряшов. Все они разъехались по своим Вичугам, и комната досталась мне целиком. Позвал Мирнова и Германсона к себе, мол, ну его, этого нытика Керенкера, но у них там сложился преферанс, и до утра они резались в карты. В воскресенье мы переклеили обои. Вернее, вместо обоев Андрюхи предложили другой вид интерьера. Мы купили три пачки бумаги стандартного формата А-4, покрасили ее с одной стороны в красный цвет и наклеили поверх обоев. Комната сразу приобрела вид пыточного застенка, но что-то, берущее за душу, в этом было. Потом пошли в универмаг на проспекте Ленина, что напротив кинотеатра «Центральный», и купили там зеркало, гардину и два настенных коврика, один из которых повесили над моей кроватью, другой над кроватью Мирнова. Ну, а над кроватью Германсона висело окно. Сашка тоже внес лепту в комнатные обновы, он принес небольшую ковровую дорожку, которую мы расстелили на полу, когда пол высох. Благодаря ей комната сразу приобрела вид апартаментов. Это еще не все. Там же в универмаге мы разорились на репродукцию картины Шишкина «Утро в сосновом лесу» в рамке из красивого багета. Довершала новый интерьер комнаты люстра. Ну, люстра не люстра, но плафон, хоть и незатейливый, теперь висел вместо голой лампочки. Лампочка, кстати, вполне чистая была, это Симонян приврал. В ночь на понедельник ближе к полуночи мы принялись приколачивать зеркало, гардину, коврики и картины на отведенные им места. На стук прибежал Керенкер и, затравленно глядя на наш трудовой энтузиазм, простонал, что только сейчас осознал, как счастливо прожил первые 19 лет своей жизни. Потому что нас в его жизни до этого не было.
…На какой-то период пятая комната стала самой популярной в общаге, причем популярность эта приняла формы паломничества. Народ под правдоподобными и не очень предлогами принялся ходить в нашу комнату. В день бывало до 10 человек, пришедших одолжить кипятильник. Мы уже подумывали написать на двери объявление, что кипятильника у нас нет, котенка нам не надо, а время можно узнать по часам на вахте. Или, может, установить приемные дни и часы? А то за неделю у нас перебывала вся общага. Удивляло, что некоторых посетителей мы принимали даже не по разу. Что они рассчитывали у нас обнаружить, приходя во второй раз? Не был у нас только один человек – Симонян. Такая идиллия продолжалась с вечера понедельника до ближайшей субботы, и идиллией нашу жизнь я назвал отчасти из-за того, что всю неделю у нас не было Сашки. А в субботу он пришел. Пришел не обычным способом, через дверь, а постучал в окно. Мы только проснулись и, как осенние мухи, бродили по комнате, собираясь на лекции. Сашка побарабанил в окно, и Мирнов, выглянув за штору, открыл одну створку. Сашка ловко вскарабкался на подоконник и спрыгнул на пол. – Полина не пропустила, – пояснил он усложненный способ своего появления в нашей комнате, – сказала, что меня велено не пущать ни под каким видом, – он поставил на стол свою звякающую сумку, уселся на стул и достал из кармана куртки небольшую бумажку белого цвета.
– Вот она, зараза! – он шлепнул бумажку на стол и засмеялся. Мы подошли к столу и стали рассматривать заразу с разных ракурсов. Это была повестка из военкомата о том, что призывник Хасидович Александр Николаевич обязан прибыть на призывную комиссию 2 ноября 1981 года.
– Дождался, значит, – Германсон взял повестку в руки, повертел ее и вернул Сашке. – Сразу заберут, что ли?
– Точно не знаю, но вряд ли, – Сашка засунул повестку обратно в карман куртки. – Ребята говорят, после призывной еще будет время, – он помолчал немного, глядя, как мы одеваемся.
– Сегодня гуляем! – вдруг объявил он. Потом, глядя на наши вытянувшиеся лица, добавил: – Да не тряситесь вы так. В кабаке гуляем, не здесь…
Вечером в ресторане «Россия», который располагался в гостинице «Советской», что на проспекте Ленина, мы провожали Сашку в армию. Нас было человек десять, Сашкиных друзей. Из студентов были только мы с Адрюхами и Паша Балин из нашей 12-й группы. Я не стал уточнять, откуда он знает Сашку, и не скрашивал ли и у него Сашка ожидание призыва в армию. Ничего особенно интересного в этих проводах не было. Кто хотел пить – пил, кто не хотел – не пил. Посидели чинно и благородно. Всего пару раз дело доходило до драк с другими отдыхающими. Сашка устраивал, конечно. Ему стало казаться, что в этот прощальный вечер все девушки должны быть с ним по первому зову. Ребятам, с которыми эти девушки пришли в ресторан, это не понравилось, и, если бы не мы, Сашкина физиономия сильно бы отличалась от фото в военном билете. Впрочем, ничего серьезного…
В воскресенье утром… Ну, как утром? Часов в 11 – нагрянул Симонян со своим дрессированным студсоветом. Невероятно, но опять с ними был Марк Романович Шингарев, наш замдекана по младшим курсам. Нам стало казаться, что он вообще из общаги не уходит. Интерьер нашей комнаты на момент появления комиссии выглядел так. Все валялись на своих кроватях. Я читал библиотечную книжку, ясное дело, не учебник, по воскресеньям учебники читать – это перебор, но интереса она у меня не вызвала, и я собирался швырнуть ее в сторону. Германсон читал недельной свежести «Советский спорт». Мирнов то дремал, то начинал ругать Сашку, что он своим грохотом не дает ему спокою. Сашка сидел за столом и играл сам с собой в Чапаева. Напомню, что игра нашего детства «Чапаев» игралась шашками. Нужно было щелчком по своей шашке снести как можно больше шашек противника. У кого на доске шашки остались, тот выиграл, у кого не осталось – проиграл. Но шашек у нас не было, на что Сашка мудро сказал: «Хоть шашки, хоть шахматы, хоть домино – один хрен». И стал играть в Чапаева шахматами. Щелкнет по королю белых, потом по ферзю черных – тем и развлекался. К появлению гостей у него на доске оставались по три фигуры с обеих сторон, причем нигде не было королей… Ну, и главное: на столе, конечно же, стоял, можно сказать, опознавательный символ нашей комнаты – бутылка пива. Только на этот раз не пустая, а неоткупоренная еще бутылка «Жигулевского». Теперь представьте, что вы входите в чужую комнату. Представили? На кого или на что вы взглянете в первую очередь? На обитателей комнаты или, может, под ноги, чтобы не споткнуться в незнакомом месте? А может, как настаивают дизайнеры, вы первым делом кинете взор в правый верхний угол? Вариантов много, но эти четверо, Марк, Симонян и два его подручных, немедленно уставились на эту бутылку и, даже если бы Сашка был игуаной, а бутылка мошкой, он все равно бы не успел незаметно слизнуть бутылку со стола. Хотя игуанам, говорят, доли секунды хватает…
«Откуда она там взялась, эта бутылка?» – думал я. Утром, когда ходили на завтрак, ничего там не стояло, когда вернулись – тоже. Потом, когда пришел Сашка, мы растеклись по кроватям и были уверены, что у нас на столе ничего нет. Кроме шахмат и Чапаева.