скачать книгу бесплатно
Всё быстрее под горку бежит дорога.
И когда-то, в конце концов,
Мы услышим архангела Гавриила:
«Господа, вы вели себя очень мило,
Но, увы, дальше нет пути».
Но пока не достигла развязки драма.
И зелёным горит светофор у храма.
И по «зебре» пора идти.
Юность
Юность – это когда беззаветно, легко и чисто.
Это голый Смирнов, пьющий водку в позе горниста.
Это «Дневная бабочка» и «Ночной портье».
Это когда просыпаешься утром чёрт знает где.
Это открытие Кандинского и Шагала
И понимание, зачем Сальвадору Гала.
Это Гарри, Шемякин, Коко, Сен-Лоран, Шекспир.
Это новый, непознанный мной, неизвестный мир.
Юность – это когда уже отслужили в армии,
Но когда еще не родились «Хроники Нарнии»,
Это нос в табаке, а глаза и уши в борще,
А размер строки не имеет никакого значения вообще.
Юность – это отсутствие бренного опыта.
Это запах свежей травы, стук конского топота.
Это жизнь нараспашку под вьюги холодный вой.
Это друг за столом. Молодой. И ещё живой.
Ярлычок
Фрёкен Тунберг взывает: «За климат радея,
Мы разрушим порочных идей бастион!».
Я смотрю на экран и собой не владею —
Дайте тоже залезть на трибуну ООН!
Баритон мой певуч. Зов мой громок и ясен.
Я бы встал и сказал: «Человек! Посмотри,
Как для всех прогрессивных народов опасен
Ярлычок, что на майке пришит изнутри!».
Он терзает седьмой позвонок как заноза.
Он рождает в загривке немыслимый зуд.
Если мы не ответим на эту угрозу,
Скоро всех на Земле ярлычки загрызут!
Мне, увы, далеко до шального подростка.
Мой удел – телевизор, портвейн и кровать.
Но кричу человечеству прямо и жёстко:
«Запретим ярлычки изнутри пришивать!».
Потому что в опасности наша планета!
Это ясно и взрослому, и малышу!
А пока на трибуне безумствует Грета,
Я протесты пишу. И загривок чешу.
Нинкина страсть
Ну, что сказать… Она спала со всеми:
С Рудольфом, Карлом, Жорой, Саней, Сеней…
Бывало, ночь ещё не подошла
И птицы за окном не отгалдели,
А поглядишь – уже в её постели
Жан-Жак, Франтишек и Зинэтула.
Кто только с ней не разделяет ложе!
Она, боюсь, всеядна. И, похоже,
Заснуть вольна лишь с кем-то в унисон.
Но кто ж её одёрнет грозным: «Хватит!»?
И Чжао Дунь бывал в её кровати,
И Соломон Аронович Гудзон.
Такая в жизни страсть у нашей Нинки —
Давать им имена… И спать в обнимку,
Под теплым одеялом видя сны.
Как в девять лет прекрасен мир игрушек!
И спят её поклонники из плюша —
Ежи, медведи, зайцы и слоны.
Ужин
Возвращался со службы, снимал портупею и сапоги.
Умывался, садился в гостиной за стол, наливал борща,
Выпивал двести грамм. А в мозгу продолжали стонать враги,
До последней предсмертной секунды надежду на жизнь ища.
Доставал портсигар, чиркал спичкой. Потом выпивал ещё,
Ожидая, что водка подарит ключи от иных миров.
Но тарелка с карминово-красным, как летний закат, борщом
Не давала забыть, как по кафельной плитке стекает кровь.
Наблюдал пустоту за окошком, мечтая совсем не спать.
Потому что заснёшь – и выходит из тьмы настоящий враг.
И читает расстрельные списки… И тонет в крови кровать,
Унося слабодушное тело в безвестный холодный мрак.
Угрожал: «Если враг не сдаётся – немедля его казнить!».
Доставал наградной парабеллум и тыкал в висок стволом,
Но, в конечном итоге, под утро терял рассуждений нить…
А когда засыпал, за окном становилось совсем светло.
Пчела
Под прозрачной пластмассой стакана жужжит пчела.
Толубеев сегодня её заключил в тюрьму.
Потому что нет сил на четыре сырых угла
Ежедневно за месяцем месяц смотреть ему.
Ей решётка не стала преградой – влетев в окно,
Закружила по камере. Бархатный летний гул
В «одиночку» проник. Он подумал: «Пчеле дано
То, что я так любил. То, что вряд ли теперь смогу».
Он ведь тоже когда-то настырней других гудел,
Без особой причины вторгался в чужую жизнь,
Был опасней и ярче невзрачных, простых людей…
Только нынче ему не судьба в небесах кружить.
И когда полосатая гостья к его столу
Подлетела, он брови нахмурил: «В краю моём
Нет нектара, прости». И стаканом накрыл пчелу:
«Посиди-ка со мной. Веселее, когда вдвоём…».
Легче жить, понимая, что ты не один в дерьме,
Что есть некто, что так же питает к свободе страсть.
Толубеев сегодня устроил тюрьму в тюрьме.
Он, конечно, под стражей, но тоже имеет власть…
***
Он смотрел на мохнатую узницу сквозь стакан,
Утешая себя, что хоть что-то способен смочь.
А пчела, копошась, наклонила «тюрьму» слегка…
И взлетела. И через окно устремилась прочь.
Поезд
Участковый был скучен, хоть с виду суров:
«Ну, тебе-то чего не хватало, Петров?
Я не буду ругаться – давай по душам…
Объясни мне, чем поезд тебе помешал?».
И подумал Петров, опуская глаза:
«Николаич, ну, как бы тебе рассказать…
Мимо нашей деревни бог знает куда
Всё идут, и идут, и идут поезда…».
***
Он стоял, от запоя и жизни устав,
И смотрел на летящий по рельсам состав.
И мелькали в глазах, за вагоном вагон,
Сотни разных людей – тех, что лучше, чем он.
Потому что Петров – не барон и не граф.
И усвоил давно: «Кто сильнее, тот прав.
Кто богаче, тот босс. Кто беднее, тот раб».
А поскольку он мелок, бессмыслен и слаб,
То подарит судьба лишь суму да тюрьму.
И вагоны как будто шептали ему:
«Жизнь проносится всуе. И хоть ты умри,
Никогда не отправишься дальше Твери».
И пока он мечтает в сельмаге украсть
Пусть не весь алкоголь, но хотя б его часть,
По железной дороге бегут поезда
И счастливцев везут неизвестно куда.
И когда замутило от радостных лиц,
Уносящихся к блеску шикарных столиц
По сияющим далям большого пути,
Он початой бутылкой в вагон запустил…
***
Участковый добавил два сахара в чай:
«Что тебя побудило? Давай, отвечай…
Что, играем в молчанку? Устроил кино…».
Но Петров отвернулся, взглянув за окно.
Там уже вечерело. Июльский закат
Неуёмное пламя разжёг в облаках.
Ветви старых ракит отражались в реке,
И невидимый поезд стучал вдалеке.
Бес
«Отвяжись, не учи меня смерти, бес.
Прекращай про геенну, слезай с плеча.
Я за годы таких нагляделся бездн…
Мой сегодняшний рай – полумрак и чай.
Лишь когда среди ночи один сижу
И коверкаю грифелем гладь листа,
Растворяется в сумраке жизни жуть —
И как будто за пазухой у Христа.
Но потом, как всегда, наступает день,
Возвращается страх… И при свете дня
