Сумерки берлинских идолов

Но не из-за своих темных схем Отто Циммермана вынесли из полиции на лопате.

Около трех лет назад он задержал молодого хлыща. Тип вовлек несколько молодых мальчишек в циркуляцию кокаина, в элитных ночных заведениях. Эти сопляки, утопая все больше, шли на все из-за горсти порошка. В результате там нашлось место всему, сверх непосредственно спекуляции наркотиками, – совращение малолетних, воровство, смерть несовершеннолетнего, – от чрезмерного употребления морфия.

Шмутциге бросил хлыща в камеру, и стал давить на него. Когда же задержанный плюнул ему в лицо, полицейский Циммерман потерял контроль, и забил хлыща до смерти. А назавтра оказалось, что говнюк, – сын депутата рейхстага, от социал-демократов, и папа на короткой ноге с одним из секретарей президента Гинденбурга.

Скандал случился громкий. Правящая партия всячески демонстрировала стремление к демократии и соблюдению прав человека. Правительству позарез требовалось показать человеческое лицо немецкой государственности странам большой тройки. А тут тупая полицейская громила забивает в застенке задержанного до смерти.

От тюрьмы Шмутциге спасло лишь то обстоятельство, что он был прав, задерживая отпрыска депутата. И растление малолетних, и наркотики, и все остальное имело место. Многие в полиции поддержали Циммермана, а часть шупо* (полицейский на сленге, коп) сами были не прочь придушить молодого негодяя.

В берлинской полиции, с одобрением отнеслись бы к «сильной руке» во власти, что дала бы приказ стражам порядка очистить улицы. В результате дело с большим трудом замяли, но детектив Отто Циммерман оказался на улице.

Мысли старшего детектива прервал топот многих подошв. Он поднял голову.

По проезжей части шел отряд наци. Развевался черный флаг с красным символом в круге, рослые парни с крутыми затылками молодцевато держали шаг. Черные рубашки, галстуки, блистающие сапоги, все аккуратно и по ранжиру. Немногочисленные прохожие останавливались и смотрели на СС. Большинство из них не могли сдержать улыбок, многие кричали «Да здравствует!», кое-кто вытянул руку в приветствии.

Клюг поймал себя на том, что одобрительно усмехается. Вот такие крепкие ребята и нужны, чтобы навести порядок, очистить страну от гнили либерализма и жидовской олигархии!

Он пересек Трептов, пересек Шпрее и в конце концов оказался на Штралау.

Маленькое серое здание больницы «Алмосен Готтес» на Крахтштрассе, окруженное голыми ореховыми деревьями, походило на картонную коробку с прахом, вокруг которой в горе вздымали костлявые руки все еще живые старики. Внутрь вела лестница с ветхими деревянными перилами, ступени вытерлись от тысяч шаркающих ног.

В маленьком вестибюле, где на полу в шахматном порядке лежали неровные голубые и кремовые плитки, в трещинах и изношенные по краям, Клюг показал свою бляху на ремешке толстой сестре милосердия, сидевшей за перегородкой? и спросил:

– Циммерман? Его привезли вчера позднее полуночи.

Сестра ласково взглянула снизу вверх из окошка в узорчатой стеклянной перегородке:

– Восьмая палата. Похоже, он пришел в себя.

Она указала рукой вглубь коридора и приветливо улыбнулась, словно пухлая мадонна в рамке. Румяная, с ямочками на щеках, она радовала глаза.

– Спасибо.

Отто Циммерман действительно находился в уме и, что важно, при памяти. Увидев Клюга, он подобрался, сел повыше, и тревожно блеснул глазами.

В маленькой палате, кроме кровати, узкого шкафа и ночного столика, ничего не было, да и не поместилось бы.

– Доброе утро, герр Циммерман, – поздоровался детектив скучно.– Как вы себя чувствуете?

Он сразу же решил показать, что считает Шмутциге обыкновенным, цивильным потерпевшим, и ему никого дела нет до его полицейской службы в прошлом.

– Доброе, – прохрипел Циммерман.

Клюг огляделся. На большом окне, нижнюю часть которого замазали мелом, болтались на сквозняке белые занавески.

У частного детектива вокруг глаз залегли черные круги, словно у актера из «Усталой смерти» Ланга. Повязка сидела на голове шлемом, в котором, к счастью, не забыли оставить отверстия для глаз и рта. Пахло карболкой, сортиром и тушеной капустой.

Старший детектив взял у стены стул с прямой спинкой и дерматиновым сиденьем, отнес его к койке.

– Можете говорить?

Отто после короткого колебания осторожно кивнул.

– Тогда, чтобы вас сильно не утомлять, самый важный вопрос. Что вы делали вчера у пивной «Золотая Брага»?

Циммерман закрыл глаза.

– Я имею право не отвечать. Гулял.

Клюг невозмутимо осмотрел на бинты. Потом вздохнул:

– В таком случае у меня есть право задержать вас по подозрению во взрыве и распылении нервнопаралитического газа в общественном месте. И тюремный лазарет имеется. Кормят там похуже, чем здесь, но думаю, что не намного.

Он начал вставать со стула, Шмутциге закашлялся, поднял руку и тихо взвыл.

– Ладно, это я так, не подумав, сказал.

Он сделал паузу, набрался сил и начал:

– Следил за человеком. У меня появилась информация, что он, – Ральф. Ну, тот самый, поджигатель.

– За вознаграждением нацелились?

– Мое право.

– Ваше право, сообщить властям, а не спугивать опасного преступника. Откуда информация?

– Но послушайте, детектив!

– Старший детектив. Я слушаю.

– Я живу слежкой! Почему я должен отказываться от денег!

– Потому что вы спугнули особо опасного для общества преступника. И теперь он предупрежден. Не хотите отвечать в судебном порядке, отвечайте мне!

Приоткрылась дверь и в палату заглянула полная медсестра. Она осуждающе покачала головой, прижала палец к губам и неслышно закрыла створку.

– Ладно, ладно. О Ральфе я узнал от маленькой проститутки с Восточного вокзала. Кличка Мими, настоящее имя Валери Войцеховски.

Он остановился, перевел дух.

– Как выглядит?

– Волосы рыжие, одевается в черное, стиль у нее такой, готический. На руке чернильная татуировка, -изображение буквы Z.

– Что значит, – маленькая? Несовершеннолетняя?

– Обижаете, – пробубнил Циммерман в шлем из бинтов.– Сроду дела не имел с малолетними. Сразу бы сообщил в местный участок. Мими уже к двадцати пяти. Невысокая ростом, не больше метра пятидесяти пяти.

– Дальше?

– Ее клиент, штурмовик, хвастался в заведении на Лангештрассе, что может взорвать или поджечь любое здание. Сейчас в городе многие напуганы, слухи ходят о вражеских агентах, поджигающих дома и заведения, – чтобы посеять панику. Ну, вы и сами знаете…

– Знаю, – сказал Клюг равнодушно.

– Ну вот. Она еще вспомнила, что коричневорубашечник болтал с кельнером из той пивной, напротив ее гнездышка на Лангештрассе. Я тут отправился его допроси… опросить, и за пять марок кельнер тут же вспомнил, что этот тип предлагал ему несколько бутылок хорошего рома, якобы полученного прямиком из Ямайки. И опять оговорился, – я мол, вечером буду в Ньюколне, в «Золотой Браге», а потом могу заехать за бутылками в Биесдорф.

– Так и сообщил, – в «Золотой Браге»?

– Я сначала тоже не поверил. Но Мими и кельнер утверждают, что наци был хорошо на взводе, и шнапсом там дело не ограничилось. Вот я подумал, мог и сболтнуть…

Клюг глянул в щель между занавесками. Всякое бывает…

– Как зовут кельнера?

– Фред.

– А почему эта Мими так разоткровенничалась? Вы для нее никто. Старые связи?

Шмутциге надолго затих.

– Это история длинная.

– Расскажите, тем не менее. Сейчас любая деталь важна.

– Это может мне выйти боком. Прежние грехи…

Старший детектив мысленно усмехнулся: наступает момент истины.

– Если не потребуется для следствия, – останется между нами. Я ведь в протоколах и так могу повернуть, и эдак описать. Система вам известна. Этого разговора могло и не быть.

– Это хорошо, – промямлил Циммерман, хотя особого облегчения детектив в его голосе не услышал.

– Шантаж, – начал он.– Эксплуатация страха. Угроза компрометирующих или клеветнических разоблачений, с целью вымогательства чужого имущества или разного рода уступок. Кажется, так гласит Уголовный кодекс Веймарской республики?

– До пяти лет тюремного заключения, – в унисон ответил полицейский.– И это без отягчающих последствий. И на сколько лет вы заработали?

Выйдя из больницы, Клюг бодро сбежал по ступеням, но тут же стало ясно, насколько он устал. Ноги гудели, шумело в голове, и от голода ныл желудок. Надо поесть, иначе он свалится.

Сидя в кантине «Gesundheit durch Geschmack», он жевал ростбиф и картофельный салат, невидящим взглядом упершись в бетонную колонну. Вокруг ели, пили и разговаривали, звенели ложки и стаканы. Посетители входили и выходили, бродили по громадному зданию с низким потолком, а полицейский не видел ничего.

Шмутциге только что поведал ему о источнике своих доходов, – в бытность свою в отделе нравов, – и все это требовалось обдумать. Конечно, -за такое не дают премию Карла Великого. Исходя из его приступа откровенности, Шмутциге склонил двух уличных девиц к сотрудничеству, снял квартирку недалеко от места охоты, обзавелся хорошим фотоаппаратом, и присел в засаде. Он утверждал сегодня, что попадалась плотва, – верные мужья, сынки мясников и пекарей, парочка чиновников из местного управления. И только.

Но это не были предания старины глубокой. Шмутциге не бросил прибыльный бизнес, хоть и времена пришли не столь сытые, – как во времена, когда в его кармане болталась полицейская бляха. И вполне вероятно, что фотоаппарат запечатлел штурмовика СА, над телом которого утром хлопотали судебный врач, вахмистр и санитары. А если это так, достаточно проявить снимок, показать его Циммерману, -и круг замкнется.

Циммерман опознает человека в Ньюколне. Дело будет закрыто, Ральф идентифицирован, детектив Уве Клюг получит хвалебную запись в служебной карточке. А кто убил Ральфа, уличный грабитель или красные, уже не так важно.

Он отбросил вилку, встал, и вышел на воздух.

Снаружи сеял мелкий дожик. Редкие автомобили разбрызгивали из под шин черную воду. Бежали прохожие, из-за угла показался грузовик с солдатами в матерчатых шлемах. Над шлемами торчали стволы винтовок.

Город жил нервной жизнью.

В то время, когда старший детектив Уве Клюг прыгал по лужам, направляясь к Восточному вокзалу, заместитель начальника берлинской полиции сидел в своем кабинете в Главном управлении и перебирал свои думы.

Последние события убедили Йозефа Маерса, что коалиционному правительству социал-демократов в Рейхе приходит конец. Предпоследним аргументом стала политическая сенсация предвыборной кампании, – забастовка берлинских транспортников в начале ноября. Она была организована коммунистами, но к стачке присоединились нацисты. В течение нескольких дней коммунисты и нацисты вместе выставляли пикеты, избивали штрейкбрехеров, строили заслоны на трамвайных путях.

И хотя НСДАП получила на выборах на два миллиона меньше голосов, и Тельман смотрел на политические перспективы КПГ И СДПГ с большим оптимизмом, никто бы не смог убедить опытного полицейского, что коммунисты победят.

У Маерса имелось достаточно приятелей в Рейхсвере, и настроения офицерства он знал не понаслышке. Это были боевые товарищи, с которыми не один месяц пришлось сидеть в окопах на Западном фронте, и кривить душой в общении между соратниками не стоило. У него были связи и в фашистской партии, и там тоже верили, что настроения большей части германского народа идут вразрез с красными идеями. Немецкий народ болел Веймарским синдромом, и считалось, – чем быстрее этот выкидыш капитализма уйдет в прошлое, тем быстрее Германия станет настоящим рейхом.

Последний аргумент, слова человека, сидевшего сегодня утром на заднем сиденье в машине, окончательно убедил заместителя начальника полиции, – действуя правильно, он скоро сможет отбросить приставку «заместитель». Эвальд Бухер, член Национал-социалистической немецкой рабочей партии чуть ли не с 1920 года, был прям и категоричен:

– Сквозь запертые двери Отдела контрразведки и щели в окнах «охранной полиции» проникают тревожные слухи. Будто в Берлине действует вражеская разведка с особым заданием. И это не похитители промышленных секретов, которые попадаются чуть не десятками абверу. Это либо британские агенты, либо агенты Сталина. Высказано мнение, что за действиями одиночек- поджигателей типа вашего Ральфа могут стоять законспирированные профессионалы. Не то, чтобы мы питались лишь слухами, – у нас много друзей в политической полиции, и будьте уверены, многие и многие из них составят костяк силовых структур будущего фашистского государства. Криминальная полиция будет реформирована самым кардинальным образом. Но если сейчас, пока мы еще не у власти, лояльный полицейский чиновник принесет нам в зубах вражеского агента, утерев нос органам правопорядка демократов, это зачтется в самом ближайшем будущем. Мы поднимем шум в прессе, свяжем западное вмешательство с преступными действиями демократов и коммунистов. И предъявим шпиона. Вы поняли?

Йозеф Маерс взял из пепельницы сигару, энергично раскурил ее и окутался дымом.

Если он хочет подняться по лестнице, а не скатиться с нее, надо действовать. Но на кого положиться? Ему нужен человек честный, правых взглядов, -и преданный лично ему.

Перед глазами появилось лицо Уве Клюга. Правда, тот же Эвальд Бухер упомянул бесперспективное будущее для старшего детектива отдела убийств, но это ничего не значит.

Каждый беспокоится о себе.

Глава вторая Карл Кюла

Карл Кюла, голый, как Адам до грехопадения, стоял у неплотно закрытых штор, курил и поглядывал в щель на город.

Из окна в сторону центра уходила широкая, монументальная улица. Винные погребки, где постоянно горит свет, под тяжелыми фасадами, черные, с осыпавшейся штукатуркой стены с рельефными завитками и геральдическими знаками. Район старых денег: одна улица переходит в другую. Застроены домами, похожими на старинные громоздкие сейфы. Дома набиты потускневшими от времени ценностями и антикварной мебелью.

Дальше, – невидимые с этого расстояния, громоздились бетонные новостройки, а где кончались они, улицы упирались в мокрые сады.

А еще дальше, – начиналась прусская равнина, и ее дыхание прижималось к стеклам многочисленных берлинских окон.

– Что-то не так с Берлином, – сказал он в тяжелую парчу занавеси.– Три года назад город отчаянно веселился. Беззаботный, пьяный, – танцы, песни. Сейчас веселятся только на Курфюстендамм и вокруг Торгового дома. На Куудам рекой льется шампанское, на

окраинах пьют желудевый кофе, и ненавидят прожигающих жизнь богачей. В Веддинге происходят кровавые стычки между ротфронтовцами и штурмовиками СА, а в Эльдорадо по столам прыгают голые негритянки. Все ненавидят всех. Особенно социал-демократов.

Кюла затушил сигарету в мраморной пепельнице, и повернулся к постели.

На смятых простынях, не затратив труда прикрыть наготу, лежала женщина, курила и смотрела в потолок.

– Кризис, – сказала она равнодушно, пуская кольца дыма.– Йоганн говорит, вся Европа в том же положении.

Карл Кюла сел в кресло у роскошной напольной лампы, и закинул ногу за ногу.

– А где сейчас твой богатый и влиятельный муж?

– В Риме. Уехал до конца недели. Можешь остаться здесь. Прислугу я отпустила в деревню.

Она похлопала ладонью по пустому пространству рядом с собой.

– Иди-ка сюда. Отдохнул?

Карл содрогнулся, но покорно поднялся, прыгнул и упал рядом с женщиной.

– Барбара, ты помнишь?

– Ну, не сейчас. Ты все испортишь…

Карл Кюла трудился над массивным телом любовницы в поте лица.

Он двигался ритмично и безостановочно, как сцепное дышло паровоза, разглядывая тело под собой. Массивные груди разъехались в стороны, светлые волосы разметались по подушке. Она повернула лицо в сторону, и профиль римского патриция казался наполненным божественным вдохновением.

Типичная германская белая лошадь, подумал Карл. Фасад насыщен благопристойностью, а внутри, – похоть, разврат и ложь.

Женщина застонала, подняла большие, тяжелые бедра и стала на полумостик. По телу пробежала молния, она упала на постель и протяжно выдохнула.

Слава Господу, хоть с этим все в порядке.

Бедра еще какое-то время вздрагивали, она смотрела в его лицо, и благодарно улыбалась. Карл какое-то время оставался неподвижен, – потом, как солдат, подкошенный пулей, упал набок, изображая опустошение.

Она жарко дохнула ему в лицо:

– А ты хорош сегодня…

– Плохой комплимент, – вяло сказал он, не открывая глаз.

– Да, ты прав. Ты всегда хорош, – особенно, когда молчишь.

Барбара принялась говорить глупости. Что бы они могли предпринять за те три дня, что оставались до приезда мужа, как вкусно можно пообедать, заказав обед из Астории.

Он выждал десять минут и опять приступился к своему.

– И что же химический барон делает в Риме?

– Пфу, – она надула губки, как, без сомнения, делала это в детстве, когда не могла ответить на вопрос «Сколько будет 2+2». – Ну, зачем тебе это? По делам. Какие-то контракты.

– Барбара, мне нужны деньги.

Она шлепнула его по бицепсу.

– Сколько? Я буду платить тебе, – каждый месяц.

И засмеялась, вульгарно, словно шлюха в дешевом борделе. Но почувствовать себя шлюхой она заставила его, Карла.

Он молча встал, потянулся за рубашкой.

Женщина полюбовалась его атлетической фигурой. Широкие плечи, узкие бедра, высокий, – больше метра и восьмидесяти пяти, – и ни капли лишнего веса. Спортсмен, боксер какого-то там разряда.

– Ты похож на древнего германского бога, – прошептала Барбара сексуальным голосом.– Послушай, приедет Йоганн, я тебя с ним познакомлю. Приглашу тебя на обед. Или можем, как бы случайно, столкнуться в ресторане. Спросишь его, о чем хочешь…

– Тогда мне придется спать с ним, а не с тобой, – мрачно ответил Карл, завязывая галстук.– Я бы предпочел тебя, знаешь ли…

– Ну чего ты хочешь? – женщина повысила голос.

Он уже натягивал брюки.

– Ну прекрати. Зачем тебе штаны?

Он застегнул пояс, присел на край кровати и нежно погладил ее волосы.

– Дорогая Барбара. Я должен узнать один секрет твоего мужа, понимаешь. Мне нужна формула лекарства. От головной боли. Если я получу эту формулу, моя фабрика займется выпуском аналогов, а мои аптеки наполнятся конкурентным товаром.

Она села и поджала колени.

– А когда узнает Йоганн, я пропала. И ты тоже.

– Почему он должен знать?

– Откуда ты все это взял? – спросила Барбара, глядя на любовника с подозрением.

– Мейне либе, мне нужны деньги. И мне нужны новые разработки.

– И что ты хочешь от меня?

– Одним глазом посмотреть в папку с разработкой. Десять минут в его кабинете.

– Он все важные бумаги хранит в сейфе…

– Так открой мне его.

– Но я не знаю, как его открыть!

Глупая же ты кобыла, – это, конечно, он сказал не вслух.

– Только вчера ты упоминала свои украшения. Они ведь в сейфе, не так ли?

– Да, но…

– Кажется, ты не хочешь меня больше.

В маленьком плотоядном мозгу Барбары боролись два страха. Опасение потерять наглого красавца, образец мужской плоти, и ужас перед мужем, который не простит предательства.

Карл хорошо понимал, что творится в душе сладострастной одалиски.

– Да о чем мы говорим? Десять минут, – и трое суток блаженства! Жизнь дается один раз! Или, может, он лучше меня?

– Он вообще никакой.

Его грубый напор, кажется, возымел действие. Глаза Барбары наполнились слезами.

– Меня используют, как ширму. Вот так.

– Погоди. У него есть другая?

Теперь она смотрела в сторону.

– Стоп! Он что, педераст?

Барбара засунула нос между голыми коленями и всхлипнула.

Карлу вдруг стало жалко эту надменную, лощеную берлинку, – было ясно, богатство и все, что можно купить на деньги, не дали удовлетворения в самом любимом деле жизни, – постели.

– Контракт, – сказала она глухо и подняла мокрое лицо.– Я корчу из себя довольную супругу, Йоганн живет в свое удовольствие.

– Прости.– Он покачал головой.– за ту шутку, чтобы спать с ним вместо тебя.

– Он бы не отказался, – зло сказала Барбара. -Иногда мне хочется покончить с этим. Рассказать всем, как живу, или отравиться… или отравить его.

– Так будь горда, что каждый раз, когда мы… ты делаешь из него идиота.

Она вскочила. Громадные груди метнулись из стороны в сторону:

– Идем! Дай мне халат!

Он взял ее за талию, прижал к себе и поцеловал.

– Майн Цукеркнохен, я никогда не предам тебя! И никто ничего не узнает! Обещаю!

Кабинет химического барона, как и положено, дышал довоенным консерватизмом. Бегемотоподобный стол, тяжелые шторы, кованые светильники-бра с прямоугольными абажурами. Неяркий свет упал на толстый турецкий ковер.

На стене висела картина, кажется, Альбрехт Адам. Лошади у крыльца, неплохо. И дорого.

Хозяйка дома выпустила его руку из своей, запахнула кружевной халат, и решительно направилась к книжным полкам. Она протянула руку к одной из книг, нажала на корешок и за книгами открылась дверца сейфа.

– Вот здесь спрятана игла, на ней яйцо, а в яйце его смерть, – мстительно сказала женщина.

Не совсем точная цитата, подумал Карл.

Барбара отщелкала круглой рукояткой с делениями нужные цифры и открыла сейф.

– Здесь куча бумаг.

– Давай, я посмотрю.

Он осторожно оттер величественную любовницу в сторону и запустил руку в сейф. Бумаги, бархатные коробочки, несколько толстых пачек, – марки, доллары, фунты, пачка ценных бумаг…

Карл взял несколько верхних документов и протянул Барбаре.

– Включи, пожалуйста, настольную лампу. Я посмотрю эти.

Пока она поворачивалась, тянулась к выключателю и укладывала листки на зеленую кожу стола, Карл Кюла ощупал дно сейфа. В дальнем углу лежало то, для чего он в течение последнего месяца играл Ромео при девяностокилограммовой Дездемоне. Ухватив «это» указательным и средним пальцами, он ухитрился опустить его в набедренный карман, повернуться к хозяйке, и обворожительно улыбнуться.

– Знаешь, мон шер, а ведь ты права. Твой муженек не такой дурак. Здесь нет лекарственной документации. Только деловые бумаги. Мне жаль, что я тебя расстроил.

Она растерянно развела руки:

– И все это зря?

– Получается так… знаешь, дорогая, уже поздно. Лучше все вернуть на место, закрыть сейф и постараться забыть о нашей маленькой шалости.

Она беспомощно смотрела на него.

– А мне так захотелось помочь.

– Ты и помогла. Теперь я тебе помогу убрать здесь все, и ты станешь провожать своего мышонка. Мышонку надо отдохнуть. У нас ведь встреча завтра?

Барбара коровьими глазами осмотрела его ловкую фигуру. Подошла ближе и положила ему руку куда-то под пряжку ремня.

– И ты думаешь так просто уйти?

Голос дышал тяжелым, знойным желанием. Карл устало посмотрел на ее переносицу, где поблескивали мелкие капли пота.

– Что ж, – подумал он со смирением.– Эта божья коровка заслужила еще немного ласки…

Примерно через час, чувствуя сонную истому во всем теле, Карл Кюла сошел со ступенек особняка Йоганна Боудермюллера, покрутил головой, оглядывая обе стороны пустынной по этому времени улицы, и неторопливо двинулся к своей машине.

В воздухе чувствовалась влага. Ледяной дождь то начинался, то переставал, уже несколько дней. Но сейчас небо очистилось, и над островерхой крышей дома напротив взошла большая красная луна.

Карл завернул за угол и прошел вдоль каменной ограды, откуда кусты протягивали наружу скрюченные пальцы сквозь узорчатую решетку.

Его кофемолочный Форд Модель 18, с белым откидывающимся верхом, стоял в густой тени Сегенскирхе, -подальше от особняка Боудермюллера, чтобы не привлекать любопытствующих взглядов.

Когда он уже тянул руку к никелированной рукоятке, от ограды отделилась небольшая женская фигурка и преградила дорогу. Женщина держала в руке карманный браунинг, – красивая женская безделушка белого металла, удобно помещающаяся в женской сумочке или кармане штатской одежды. Милый блестящий аксессуар, если не знать, что тупорылая пуля калибра 6,35, выпущенная с небольшого расстояния, укладывает человека так же верно, как остроконечная пуля из винтовки Манлихера.

Отраженный свет дальнего фонаря в светлых глазах мерцал, словно два светлячка на неровной морской глади. Черные волосы тускло отсвечивали под луной.

– Негодяй, – сказала брюнетка срывающимся голосом.

Вот женщина, наскоро подумал Кюла, переводя взгляд с мерцающих глаз на еле видимое отверстие ствола малыша-бельгийца. Мой идеал, – невысокая, стройная, грациозная, – не женщина, а пантера с голубыми глазами. Смуглая кожа, короткая стрижка в стиле Чикаго.

Убъет она меня сейчас, ко всем чертям, и все…

Он выставил ладони, как будто они могли защитить от летящей пули.

– Давай не будем делать глупости, Хельга, – сказал он умоляюще.– Я люблю тебя, и ты это знаешь.