скачать книгу бесплатно
Эхо эпохи. Мемуары
Вилен Семенович Визильтер
Вилен Визильтер, советский и российский сценарист и режиссер документального кино, делится воспоминаниями о своей жизни и работе на Центральном телевидении.
Книга содержит короткие документальные рассказы – заметки, пропитанные духом своего времени.
Вилен Визильтер
Эхо эпохи
© Визильтер В. С., 2019
© ООО «Проспект», 2019
ЭХО ЭПОХИ
Мы эхо… мы эхо…
Мы долгое эхо друг друга.
Р. Рождественский
Предисловие
Больше полувека, почти всю вторую половину ХХ столетия я проработал в системе Центрального телевидения. Исколесил весь Советский Союз, от Калининграда до Сахалина и от Норильска до Кызылорды. В наше время говорили, что в Советском Союзе три дыры: Кызылорда, Кушка и Мары. Так вот, во всех этих трех дырах я бывал. Очень часто случалось, что самые интересные события по тем или иным причинам не входили в мои очерки, репортажи, телесюжеты. Жалко было с ними расставаться, и я их оставлял в своих путевых заметках.
Вспоминается первый визит Никиты Хрущева в США. Его освещали несколько тысяч журналистов из самых разных стран мира. И был там один чехословацкий фоторепортер. Ему никак не удавалось пробиться через эту огромную толпу к центру событий. И тогда он стал снимать все, что происходило вокруг. И опубликовал большой фоторепортаж, который назвал: «НА ОБОЧИНЕ СОБЫТИЯ». Фоторепортаж имел огромный успех. Потому что его автор оказался там, где все любители сенсации прошли мимо.
Вот так и мои путевые заметки, очень короткие документальные рассказы, крохотки, как называл такие свои короткие рассказы Александр Исаевич Солженицын. Упаси Боже, я не претендую на славу нашего великого писателя. Это скорее коротенькие путевые заметки, которые постепенно, в течение полувека моей работы на ЦТ, сложились в рукопись. Ее тоже можно было назвать «На обочине исторических событий». Но, думается, я им нашел более точное название. Может быть, я бы так и не рискнул предложить их вашему вниманию, но, как мне кажется, во многих из них сохранился аромат времени, в них до сих пор звучит Эхо Эпохи. Они разные и по стилю, и по содержанию. И пришлось разделить их на две части.
Итак…
Мне сверху видно все. Ты так и знай.
Кинорепортерские будни. Казахстан. 1970 год
Кинокамера Адмира – верная спутница телерепортера Вилена Визильтера.
Кинорепортерские будни. Казахстан. 1970 год
Часть первая
В тени Минотавра…
Раздался вдруг всеобщий вздох:
О Боже! Минотавр издох!!!
Но вот, увы, такая малость –
Зло испарилось. Тень… осталась…
1. В Тени Минотавра
Я, наверное, странный коллекционер. Кто-то собирает картины, статуэтки, монеты, ложки, кружки, побрякушки. А я всю жизнь коллекционирую встречи. Может быть, и такую профессию выбрал для себя. Она позволяла мне и, слава Богу, позволяет до сих пор встречаться с интересными для меня людьми. Эту страсть очень точно выразил Евгений Евтушенко:
Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы – как истории планет.
У каждой есть особое свое,
И нет планет, похожих на нее…
Уходят люди. Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
От этой невозвратности кричать!
Некоторых из этих людей я снимал для своих телепрограмм, о некоторых писал. Но большая часть остается в запасниках памяти. Это очень ненадежное хранилище. И поэтому хочется эти встречи вытащить на свет Божий. А вдруг кому-то они тоже покажутся интересными и поучительными.
Такая уж у нас профессия. Как там, в начальной школе, нас учили учителя арифметики? Два запишем, пять – в уме. Наверное, это тоже нужно. Мы, чернорабочие пера и эфира, во всяком случае, добросовестные служители культа информации, скрупулезно создавали, да и создаем ту ткань, по которой Ее Величество История вышивает свои узоры. Когда этой ткани нет, самые величественные узоры превращаются в воздушные замки. Ах, какие величественные узоры расписали классики «марксизьма-ленинизьма»! Они вскружили головы многим нетерпеливым борцам за светлое будущее всего человечества. Но, как говорится, славно было на бумаге, да забыли про овраги. Им, небожителям, сверху не видно. А дьявол кроется в деталях. Вот мы и кувыркались в этих деталях огромного социалистического котлована, набивая себе кровавые шишки, «вылизывая чахоткины плевки шершавым языком плаката». Кто-то начинал петь с чужого голоса, кто-то сходил с дистанции, а кто-то упорно продолжал делать свое дело, пытаясь сохранить увиденное. А вдруг кому-то понадобится, а вдруг зафиксированные мной детали истории кому-то помогут в очередной раз не наступать на одни и те же грабли. Иногда эта невысказанная боль доводила до отчаяния. И все равно я никогда не отказывался ни от каких заданий, ни от каких командировок. Правда, мне повезло. Я работал в главной редакции научно-популярных и образовательных программ. Мне не надо было кричать: «Да здравствует коммунизм – светлое будущее всего человечества!» Мы все-таки старались, поелику возможно, сеять разумное, доброе, вечное на той ниве, которая нам была определена в сетке вещания. Нам, конечно, было чуть легче в наших поездках по городам и весям. Ну и каждая такая командировка сулила неожиданные встречи. Это чувство хорошо знакомо многим коллекционерам. Радостно-тревожное ожидание встречи. Однажды я даже попытался его выразить в своих стихотворных строках:
Лишь сделаешь шаг от родного порога,
И можешь ты тайну рукою потрогать.
За угол свернуть,
К перекрестку вернуться —
И с тайной
Случайно
Нос к носу столкнуться.
Увидеть глазами, почувствовать кожей.
И сердце забьется легко и тревожно.
И ты уж решился без тени сомненья
Навстречу невольным шагнуть приключеньям…
Вот так для меня начинался день 5 марта 1991 года. Я его хорошо запомнил. Яркий солнечный день. Таежный край. Мороз – за сорок. Но он совершенно не ощущался в этой абсолютной безветренной тишине. И снег сверкал под солнцем, как поле изумрудов. Что-то должно было произойти в этом сказочном мире красноярской тайги. И произошло. Встреча с бабой Любой, женой лесника, которая умела говорить с растениями и таежными обитателями, пернатыми и хвостатыми. А еще она умела лечить детей, которых к ней свозили за триста верст со всей округи.
А вечером, уже в Братске, меня ожидала еще одна встреча.
Мы разместились на ночлег в маленькой, но очень уютной гостиничке на самом берегу Братского водохранилища. Ребята после ужина пошли отдыхать. А мне почему-то спать не хотелось, и я решил перед сном попариться в парной. Там меня встретил еще один любитель легкого пара, командировочный из Читы, Максим Максимыч Гай, гидротехник. И впрямь он чем-то был похож на Максима Максимыча из «Героя нашего времени». Прямая стать. Тело жилистое, крепкое, ничего лишнего. Типичный интеллигент-разночинец. Сухое, рельефное, породистое лицо, очень похоже на Бунинское. Но с его обликом аристократа не вязались крепкие натруженные руки. Я не удержался, чтобы не сострить:
– А Печорин вам случайно не встречался на вашем пути?
– А как же, встречался. Встречались и Печорины, и Онегины, и Базаровы. Этот хоть призывал землю пахать. А ведь были вроде Чернышевского: «К топору зовите Русь!» Призвали. И сами первые положили головы на плаху под этот топор. Ну да ладно. Бог с ними. Идемте лучше париться.
С наПАРником мне здорово повезло. Ах, как же он отхлестал меня березовым веником – каждую косточку просчитал. Я из парной выпорхнул как на крыльях. Легкость в мыслях и в теле необыкновенная. А потом мы пили душистый чай из сибирских трав. Таких чаев не пробовал я сроду. Из репродуктора доносилась незамысловатая музыка, которая совершенно не мешала неторопливой беседе. И вдруг он вскочил, подбежал к репродуктору и врубил на полную мощность. Пел Высоцкий свою знаменитую песню «Растопи ты мне баньку по-белому». И когда зазвучал куплет:
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!»
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь, —
Максим Максимыч утопил лицо в огромных ладонях и, не шелохнувшись, прослушал песню до конца. Потом подошел к репродуктору и вырубил звук. И, словно откликаясь на мой безмолвный вопрос, ответил:
– Эта песня про меня. Мои предки переселились из Малороссии в Сибирь еще при Столыпине. Отсюда и фамилия Гай. У нас в доме хранилась старая бандура – украинский народный музыкальный инструмент. Мой предок был талантливым бандуристом. Особенно проникновенно он исполнял украинскую народную песню: «Выйды, коханая, працэю зморэна, хочь на хвылыночку в гай» – «Выйди, любимая, уставшая после трудной дневной работы, хоть на минуточку в сад».
Так за предком моего визави слово «Гай» и приклеилось, стало кличкой, а потом и фамилией. В Сибири переселенцы столыпинского призыва прижились, пустили корни и стали крепкими, преуспевающими земледельцами. Кормили хлебом чуть ли не всю Россию и пол-Европы. Но затем грянула революция, экспроприация, коллективизация, и Максим Гай из кормильца и всеми уважаемого человека превратился в чуждый элемент. Он никак не мог понять, почему он, всю жизнь трудившийся от зари до зари, должен все свое состояние отдать каким-то голодранцам, бездельникам, лоботрясам. И в припадке беспросветного отчаяния Максим Гай сжег и зерно, и скотину. От ГУЛАГа или даже расстрела его спасла преждевременная смерть. Слава Богу, хоть умереть дали в своей постели. Местная власть смирилась с тем, что контра ушла от возмездия, но запомнила. Крепко запомнила. Уже после страшной кровопролитной войны, когда на деревне остались, можно сказать, одни бабы да недокормленные пацаны, сразу после вручения аттестата зрелости на выпускном вечере взяли Максима Гая-младшего как сына злейшего врага народа. От голодной смерти в лагере его спас… Николай Петрович Старостин. Да, тот самый знаменитый спартаковец, кумир всех советских пацанов. Однажды, когда Максим превратился уже в живые мощи, и его шатало, как жалкую былинку на ветру, Николай Петрович Старостин, который заведовал лагерным пищеблоком, незаметно сунул ему в карман пайку хлеба. А ведь за такой жест милосердия могли и к стенке поставить.
Максим эту пайку до последней крошечки съел ночью под одеялом.
И так продолжалось много дней. Оказывается, Максим Гай был не один, кого Николай Петрович Старостин, великий футболист, смертельно рискуя, спасал от неминуемой смерти. Много лет спустя в Красноярске, во время встречи с народным артистом СССР Петром Сергеевичем Вельяминовым Максим услышал от него такую же историю. Его тоже взяли после окончания школы и тоже за то, что не отрекся от отца. И его тоже спас Николай Петрович Старостин от неминуемой смерти.
– Представляешь, как же он рисковал, спасая нас, доходяг. И ведь не одного, – как-то даже не сказал, а простонал Максим Максимыч. – Я к чему это все рассказываю. Как-то мне попалась зачитанная до дыр книжечка «Мифы и легенды древней Греции». И особенно меня поразил миф о Лабиринте. И аккурат в ночь на 5 марта 1953 года – видно, под впечатлением этого мифа, – мне приснился страшный сон. Как будто не Тесей, а я мечусь в этом страшном Лабиринте. Как будто меня преследует страшный рык Минотавра. И куда я ни бросаюсь – натыкаюсь на налитые кровью глаза и рогатую башку этого чудовища. И когда уже ноги подкашивались и сердце готово было выскочить из груди, мне явилась Ариадна и протянула спасительную нить. Я увидел свет в конце Лабиринта и… проснулся от радостных воплей в бараке. По радио сообщили о смерти Сталина. Сон оказался вещим. Сдох Людоед. Через год меня полностью реабилитировали. Я вернулся домой, поступил в институт, встретил единственную в мире сибирячку. У нас хорошие дети и внуки. Но все равно всю свою жизнь я прожил в тени Минотавра. И вот сегодня ночью, аккурат тридцать восемь лет спустя, мне опять приснился тот вещий сон, но уже без Минотавра. Одна тень его шастала по Лабиринту. И опять мне встретилась прекрасная Ариадна с серебряной нитью. И я помчался к выходу, прямиком к солнцу. К чему бы это? А… неважно, – махнул рукой Максим Максимыч и вытащил откуда-то заветную бутылочку сибирского бальзама. И разлил понемножку в два граненых стакана.
– Как тут не вспомнить Александра Сергеича:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует Солнце, да скроется тьма!..
А шесть месяцев спустя после этой удивительной встречи грянул август 1991 года.
И на обломках самовластья не написали наши имена. На обломках самовластья заплясали маленькие тени большого Минотавра.
Но я все-таки помню эту братскую ночь в Братске и этот удивительный тост.
Как эта лампада бледнеет пред ясным восходом зари, так ложная мудрость мерцает и тлеет пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует Солнце, да скроется тьма!..
Главное – не выпускать из рук нить Ариадны.
2. Место клизмы…
Мы вместе с Наташей Дарьяловой и Аркадием Вайнером создавали телеканал «Дарьял-ТВ». Аркадий Вайнер был сложный человек. С одной стороны, добрый, мудрый, остроумный, душа любой компании, искрометный собеседник. С другой стороны, как только он переступал порог студии, в нем просыпался строгий, требовательный, жесткий начальник. Оно и понятно. На его плечи лег тяжелейший груз сложного и ответственного предприятия. Хотя, возможно, он старался компенсировать мою неисправимую каратаевщину. Я мог увлечь всех каким-нибудь проектом. А вот с производственной дисциплиной я всю жизнь был не в ладах. А Аркадий Александрович крепко держал в руках бразды правления. Перед ним все трепетали. Особенно трепетал мой зам по рекламе Карен Асатурян. Когда его вызывал на ковер сам Вайнер, он начинал дрожать как осиновый лист, и произносил, уходя на прием, свою коронную фразу: «Место клизмы изменить нельзя».
3. А за углом…
В незабвенные времена моей молодости, во второй половине ХХ века, журналистов называли подручными партии. Без указующей роли партии не проходил ни один сценарий на телевидении. Помню, в нашу редакцию учебных и научно-популярных программ ЦТ один автор нам принес сценарий по истории о жизни английской аристократии. Естественно, последовало грозное обвинение в безыдейности, в апологетике эксплуататорского класса, в отсутствии марксистско-ленинского взгляда на историю. Автору пришлось переделывать сценарий с точки зрения классового взгляда на историю. Он и переделал. Идет эпизод чаепития в древнем аристократическом особняке в самом центре Лондона. Все выдержано в приличном английском стиле. Примерно такой диалог:
– Граф, вы что предпочитаете – джин, виски?
– Не откажусь, миледи, от глотка виски с содовой…
Далее следовали кадры старинных лондонских улиц и реплика ведущего:
– А за углом проходил Третий съезд РСДРП…
Когда ведущий произнес эту определяющую фразу, видеокамера долго тряслась от хохота. Пришлось переснимать. Но зато это было то, что надо. Есть партийная оценка.
4. Ходячий сувенир
Был в нашей учебной редакции один колоритный человек, сценарист и режиссер в одном лице Володя Д. Это даже в те застойные времена второй половины ХХ века была уникальная личность. Это была ходячая лениниана. Он не просто прочел, он перелопатил все Полное собрание сочинений Ленина. Все, что касалось истории с участием великого вождя всемирного пролетарьята, он знал до последнего винтика. Это была его монополия. Работы у него было по горло. Казалось, этому конца и края не будет. Это был неиссякаемый источник творчества. Но к концу революционного столетия в бурной полноводной Володиной лениниане стали появляться мели, и чем дальше, тем больше. И вдруг грянула перестройка. Ленинский источник иссяк. Это была катастрофа. Приходит Володя к нашему шефу Вилену Егорову с извечным ленинским вопросом: «Что делать?» Шеф наш был весьма остроумный человек. Еще во времена застоя его шутки на грани фола гуляли по телевидению, правда, как произведения народного творчества. И здесь он дал Володе дельный совет: «Голубчик! Оглянись вокруг. В каком веке ты живешь? Ты уникальная личность. Тебя нужно распилить и раздать на сувениры».
5. Кафкианская быль
Так получилось, что в 1983 году совпали две даты. Одна – значительная: 80-летие Первого съезда РСДРП. Вторая – ничтожная: столетие со дня рождения Кафки. Телепрограммы по двум этим юбилейным датам монтировались в одной монтажной. И, как и следует, лучезарный Первый съезд РСДРП – днем, а сумрачный и полубезумный Кафка – в ночную смену. Суеверные люди говорили, что это не к добру. Надо бы их развести по разным монтажным, а то как бы чего не вышло. Кафка – он ведь и в Африке Кафка. Как в воду глядели суеверные люди. Все-таки накликали беду. А может, Кафка во всем виноват. Он ведь такой. Странная, ненадежная личность. Одним словом, произошла весьма неприятная коллизия. Режиссер лучезарного Первого съезда РСДРП решил выпендриться. И над единственным документом этого эпохального события – чудом сохранившейся редчайшей черно-белой фотографией участников съезда – расположил красный транспарант: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Так и было вплоть до эфира. Буквально за несколько часов до эфира сверхбдительный заведующий отделом Валерий Д-ов решил еще раз проверить, все ли там в порядке. И уже с первой секунды увиденное повергло его в такой шок, что пришлось вызывать скорую помощь. Над фотографией Первого съезда РСДРП висел лозунг: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!»
Вот какие иногда странные вещи происходят, когда в одной монтажной сталкиваются два совершенно не стыкующихся события.
6. Стена
После неудачной попытки воплотить в жизнь один из своих документальных кинопроектов продюсер С. предложил мне поработать над ним. Это был первый фильм большого документального сериала о современном международном терроризме. Суть этого первого фильма сериала заключалась в том, что терроризм вроде бы неожиданно, как снег на голову, свалился на нас, повергнув всех в шок и трепет. Мои молодые предшественники, судя по всему, оказались людьми с коротким дыханием, спринтеры. Рекламные ролики, видеоклипы они научились делать. А на большую дистанцию полнометражного фильма у них дыхалки не хватило. Тут ничего не поделаешь. Клиповая культура рассчитана на определенную, весьма короткую дистанцию и на свою образную систему. Как я понял, вначале они просто очаровали продюсера фонтаном своих идей. Но затем идейный фонтан как-то быстро иссяк, и они незаметно слиняли с проекта. Но предложенное ими образное решение застряло в воображении продюсера и досталось мне по наследству. Суть его заключалась в бильярдной игре вселенского масштаба. Игрок, скажем, с бутылкой виски или с бутылкой «Столичной» в одной руке и кием в другой разбивает пирамиду шаров на бильярдном столе, покрытом зеленым сукном, и один из этих шаров взрывается где-то на Ближнем Востоке очередным терактом.
Мне как-то сразу не пришлась по душе эта гениальная сквозная образная идея. Я пытался объяснить продюсеру, что это все не то: во-первых, сам образ механический, бездушный. Во-вторых, бильярд – западная игра. На Востоке, тем более на мусульманском, он не популярен и, значит, не тянет на образ вселенского масштаба. Кроме того, он не тянет на образную систему большого полнометражного фильма. Ну, раз взорвался шар. Да, неожиданно и эффектно. Но на второй раз, и тем более третий, становится претенциозным и назойливым. Чтобы не повторяться, надо входить в специфическую систему бильярдной игры, понятной только узкому кругу заинтересованных лиц. Но главный недостаток – это механичность и бездушность образа.
Продюсера мои доводы не убеждали. Ему казалось, что я упорно сопротивляюсь использованию и развитию этого образа из зависти, только из-за того, что это не мной придумано.
И наконец прозвучал его последний аргумент: «Хорошо. Если вы считаете этот образ неприемлемым, предложите свой вариант, который бы оказался лучше этого». В очередной раз я за что боролся, на то и напоролся. Легко сказать, что нужна новая идея. А где ее взять? Идея – весьма капризная дама. Это в одной из песен Беранже она стучится в дверь. А в жизни – очень редко стучится. Да и к ней не так-то просто достучаться. Бился я над материалом, как рыба об лед. Этот терроризм стал мне в кошмарных снах сниться. А вдобавок ко всему насмешливый и торжествующий взгляд продюсера преследовал меня по пятам. Одним словом, я довел себя до поросячьего визга, уперся лбом в стену.
В Стену?! И тут я явственно увидел эту Стену. «The Wаll» – выдающуюся рок-оперу английской группы Pink Floyd. И все встало на свои места. Эта рок-опера была написана и впервые исполнена лет тридцать тому назад. И суть ее – трагическая обособленность личности от общества. Между ними – непреодолимая стена. Но, как всякое выдающееся произведение, рассчитанное на долгую, а не на сиюминутную жизнь, в другие, новые эпохи оно начинает звучать по-новому, как драмы Шекспира, которые не сходят с подмостков театров вот уже более четырехсот лет. Так обстоит дело и с этим произведением. Те же самые слова, та же самая музыка, но теперь они уже повествуют о трагической разобщенности людей разных цивилизаций. В фильме снята масса интервью, просто обжигающих по своей страстности: это люди исламского мира и иудеохристианского. И они не то что не понимают, они не слышат друг друга, словно их разделяет высочайшая, широчайшая, бесконечная глухая стена. И здесь, в нашей документальной кинотрагедии, музыканты и исполнители Pink Floyd выступают в роли древнегреческого Хора, придавая фильму высокую трагическую ноту.
Это вам не бильярд, а высочайший уровень образного постижения нашего далекого от совершенства мира. К счастью, продюсер С., в общем талантливый продюсер и сценарист, оценил по достоинству эту образную идею. И она легла в основу фильма, обогатив его плоть и кровь новым содержанием.
Творчество – это всегда преодоление, преодоление стереотипов, косности мышления, душевной лени. Но когда это удается, происходит прорыв в иные сферы, в сферы Духа. И, как вспышка молнии, озаряет прозрение. Говорят, Менделееву приснилась периодическая таблица. Но прежде чем она приснилась, какой титанический труд этому предшествовал!
Увы, не всегда это происходит. Но нужно стремиться к этому. Без этого жизнь теряет смысл.
7. Когда эклеры стреляют
Случилось это маленькое происшествие в октябре 1993 года, на следующий день после расстрела Белого дома. Это был тот момент, когда трагическое и смешное ходят рядом. На Шаболовке в прямом эфире шла серия интервью по горячим следам, в полном смысле этого слова. Еще дым не развеялся над Белым домом. Для многих это была радость со слезами на глазах. Для некоторых – слезы без радости. К ведущему пришел один из таких людей, весьма популярный тогда трибун. На столе – чашки с кофе и пирожные, оставшиеся от одного из победителей. Горький кофе и сладкая пилюля. Ведущий щедро угощал гостя. И, чтобы как-то разрядить обстановку, ведущий решил первым вкусить сладкий эклер. Поднес его ко рту, надкусил, и… эклер выстрелил ярко-коричневым кремом прямо в лицо гостю. Ситуация, прямо скажем, нелепейшая. На экране крупным планом изумленное лицо гостя, все в коричневом плевке. Но что значит народный трибун. Он и тут нашелся. Вытащил носовой платок, вытер эклерный плевок истории и изрек: «Ну как можно жить в такой стране, где даже эклеры стреляют?!»
Безудержный хохот долго сотрясал и аппаратную, и стены студии: смеялись все – и операторы, и осветители. Ведущий корчился от смеха, ладонью смахивая слезы. Поистине, смех сквозь слезы…
8. Оговорка
Эта оговорка принадлежит Леше Беликову, многопрофильному члену творческого коллектива продюсерского центра «Клотто». Леша – и администратор, и ассистент режиссера, и архивариус, и вообще мастер на все руки в этом маленьком творческом коллективе. И вот он как-то, совершая визит к одному маленькому начальнику с меленьким пустяшным вопросом, который можно было решить за пять минут, наткнулся на секретаря. Очевидно, столкновение было серьезное, потому что Леша до сих пор дрожит от возмущения. «Представляешь, сидит эта секретварь. Ее не объехать, не обойти. Единственный выход – взорвать!»
Как же точно он оговорился. Секретарь – это что, профессия или состояние души? С одной стороны, профессия, с другой – все-таки состояние души. Потому что, как правило, в секретари идут весьма стервозные барышни. За всю свою долгую жизнь я только один раз, и то очень давно, аж в 1977 году, встретил доброго, отзывчивого секретаря. Поэтому и запомнил во всех подробностях. Это была Светлана Медникова, секретарь главного редактора образовательных и научно-популярных программ Центрального телевидения Вилена Васильевича Егорова. Но и Егоров был человек незаурядный. Это было в те времена, когда, как и сейчас, на телевидение принимали в основном позвоночников. А я был человек с улицы. Мало того, что сам никто, так еще и за моей спиной – никого и ничего. Чего я туда поперся, до сих пор не могу понять. Сидел я в приемной, и Светлана меня утешала: «Наберитесь терпения. Вилен Васильевич действительно сегодня очень занят. Как только у него появится хоть малейшая пауза, я ему напомню, и он вас примет».
Егоров меня действительно принял и, очевидно, что-то разглядел, и тут же в свойственной ему манере предложил на следующий день выходить на работу. И, полагаю, он никогда не пожалел об этом.
Вот такая была Светлана Медникова. Но это редчайшее исключение, поэтому и запомнил. А Леше Беликову попалась секретварь. Увы, таких больше, и с ними легче отбиваться от назойливых посетителей. Поэтому и окружают ими себя большие и маленькие начальники.
9. Совчина
Леша Беликов не перестает меня удивлять. Однажды у нас зашел разговор об одном из наших ура-патриотов, который постоянно мелькает «У барьера» на НТВ, в «Эхе Москвы» и прочих средствах массовой информации. О таких людях в позапрошлом веке Грибоедов устами своего героя Чацкого очень точно сказал: «Созвездие маневров и мазурки». Леша нашел более точное и более емкое выражение. Он сказал: «Да что с него возьмешь? Это же совчина». И я подумал: «Надо же, вот сейчас я присутствую при рождении нового слова в русском языке. С О В Ч И Н А— этакая помесь старой затхлой, протухшей овчины и совка. Вот как легко, непроизвольно в народе рождаются новые слова.
10. Зайчишка во хмелю
