скачать книгу бесплатно
Оказалось, Серафим жил за городом. Пришлось трястись в электричке, которые Никита недолюбливал. Он привык к городу, даже дача родителей для него была чужой непонятной территорией. Съездить на выходных на шашлыки – хороший вариант, а вот жить там, где по ночам так тихо, а в траве постоянно кто-то шуршит… Никите всегда становилось не по себе.
С утра шёл дождь. Днём в субботу в электричке почти никого не было. Полина скрутилась по-кошачьи в углу жёсткого сиденья у окна, наблюдая за капельками дождя на стекле. Никите казалось, её глаза покраснели, а в уголках глаз застыла размытая тушь, но лезть с вопросами постеснялся. Полина натянула на голову капюшон, будто хотела укрыться от мира, и виднелся только острый нос. Руки в шерстяных перчатках без пальцев сунула в карманы объёмной куртки; тянулся из-под капюшона белый шнур наушников.
Никита уже хотел спросить, что она слушает, когда в вагон вошли музыканты. Что они искали в этом холодном вагоне, в котором вряд ли найдутся благодарные слушатели? Только наткнёшься на раздражённые взгляды и бормотание: «Как надоели эти клоуны», – именно так пробурчал мужичок за спиной Никиты.
А он смотрел заинтересованно. Ребята – трое парней с оборудованием – не унывали, бодро приветствовали мрачных путников и, что-то покрутив на комбике, захрипели гитарами. Один запел, и весьма недурно. Даже Полина вынула наушники и обернулась, заинтересовавшись.
Музыка всегда казалась Никите неким проводником.
Она спасала его тяжёлыми ночами, когда он готовился к экзаменам. Звучала, когда он трясся в маршрутке на похороны одноклассницы Полины, и её худая ладонь стискивала его запястье, а лицо застыло бледной маской. Звучала, когда отец в десятом классе выгнал из дома, потому что Никита бросил заниматься математикой, и теперь точно никуда не поступит, будет только тренькать на своей гитаре. С музыкой он переживал расставание с первой девушкой и раны после драки за гаражами – тоже из-за девушки.
И сейчас погрузился в эти хрипловатые звуки, в слова, которые, откровенно говоря, разбирал далеко не все. И не заметил, когда ребята закончили играть и громко поблагодарили всех, кто слушал.
Полина повернулась обратно и вдруг произнесла:
– Может, мне тоже петь по вагонам? Наскребу на комнатку, – поёрзала на сиденье и тихо продолжила, – я из дома ушла. Не могу больше. Она вчера чуть не выкинула все мои книги. Сложила в ящик и хотела отнести на помойку.
– Вот сука, – Никита даже не скрывал, что думал о матери Полины. – И как же ты с этими книгами?
– Завезла к подруге, прихватив ещё сумку с вещами. Иногда мне кажется, если бы у меня и была прошлая жизнь, она тоже была вот такой… жалкой.
Никита хотел что-то сказать, но Полина прижалась лбом к стеклу и воткнула наушники. Он обязательно скажет ей – потом, что ей всегда есть, куда пойти и где жить. Что коробку они перевезут. И тысячи других коробок. И что не жалкая у неё жизнь, и Полина точно найдёт свою дорогу.
Электричка покачивалась, стук дождя убаюкивал.
В наушниках зазвучало: «А мы не ангелы, парень…»
– Это дом отца. Он сейчас уехал вести курс по фитотерапии. А у меня в Москве полно дел, не поверите, у скольких людей проблемы, в которых они винят мистические силы. А я не всегда могу помочь. Если дело не касается призраков, это не моя дорога.
Полина, которая мешала ложечкой сахар в щербатой чашке, вскинулась и посмотрела внимательно на Серафима. Никита знал: она тоже искала свою дорогу.
Тот то ли нервничал перед тем, что называл ритуалом, то ли не привык, что в доме бывают гости, но говорил сбивчиво и суетился на кухне, занимавшей половину первого этажа. Пахло печкой и дровами, хотя вроде отопление здесь было, но, может, так больше нравилось самому Серафиму. Или тот просто мёрз: сидел в выцветшей фланелевой рубашке поверх свитера и сжимал руками горячую кружку с чаем.
Непривычная тишина за городом оглушала, и каждый шорох в доме обращал на себя внимание. Полина вообще-то осматривалась с интересом, с разрешения покрутила в руках несколько свечей, изучила скрученные пучки трав. Они с Серафимом разговорились про то, какие сейчас можно собрать травы и как их лучше сушить, и Никита не выдержал – может, потому что голова опять болела, и таблетки уже перестали действовать:
– Так что нужно делать?
Серафим отвлёкся от рассказа про пучки полыни и вдруг стал серьёзным. Свёл светлые брови, уселся обратно на стул верхом. Положив подбородок на горбик деревянной спинки, произнёс:
– Я никогда не понимал, почему люди боятся призраков. Те ведь не желают зла. Не трогают. А потом отец рассказал, что иногда они уводят за собой. Не намереваясь причинять зла, просто пытаясь что-то сказать.
Никита устало потёр виски. Ему не нравились эти разговоры. Он не видел в Серафиме потерянного во времени брата, не интересовался травами. Его одолевала головная боль и сны. Видимо, почувствовав его настроение, Полина накрыла ладонь своей.
Серафим со звуком прихлебнул чай, гибко потянулся ещё за одним кусочком сахара и кинул тот в крепкую заварку. Продолжил, и тихий голос обволакивал:
– Но бывает, что призраки чувствуют, что их могут услышать. Что человек несёт что-то в себе. Меня призраки не пугают, но речь не обо мне. Они хотят прильнуть к тебе. Потому что чувствуют в тебе кровь, которая отзывается. А ты не готов к ним. Так было и в прошлой жизни. Я не знаю точно, только чувствую: что-то случилось тогда… в школе я думал, что уберегу тебя. Вложил к тебе в рюкзак полынь и оникс. А ты их выкинул как мусор.
– Так ты же не объяснил!
– Потом принёс кулон и мешочек. Стало же легче? Вот. Но тогда… всё было сложнее. Я тоже отталкивал призраков, они мне мешали. Сейчас я уже научился с ними справляться. Осталось разобраться, что с тобой.
Почему-то эхом к этим словам привязались другие, сказанные Полиной: «С тобой что-то не так».
Может, это правда так. Может, всё дело в самом Никите.
В детстве он любил мрачные сказки и просил бабушку почитать ему, а если родители отводили в книжный, то выбирал те книги, где было про смерть и монстров. Ему всегда казалось, что за ним следует нечто, он даже как-то пожаловался об этом маме, а та только отняла книжку, которую он тогда читал, и запретила слушать всякую ерунду на аудиокассетах. Никите было обидно до слёз, но отец одёрнул: «Нечего, ты же мужчина. Реветь из-за книги? Лучше повтори уроки».
Головные боли начались уже тогда. Мучили по вечерам, и мать водила к врачам, снова и снова. А потом всё прекратилось будто само собой – до средней школы.
И от этих головных болей тоже спасала музыка. Никита занимался, как требовал отец, но только более упрямо выбирал книги, которые хотел читать, пробирался по тихому дому в гостиную, чтобы посмотреть «всякие мерзости» в ночи на старом телевизоре.
Но чувство, что его что-то преследует, не оставляло.
Никита вспомнил, что в редкие моменты, когда Серафим оказывался рядом, это чувство исчезало. Тогда он не обращал внимания, а теперь препарировал воспоминания, снова и снова, прокручивал в голове.
Может, всё оттого, что в своё время начитался Эдгара Аллана По и хотел праздновать Хэллоуин. Может, всё оттого, что много занимался, ездил на олимпиады и плохо спал: голова гудела, никак не удавалось уснуть. И нет никаких призраков, а врачи правы: наладить режим сна, гулять подольше, есть почаще, и не только всухомятку.
Но Полина, которая окуривала его квартиру и верила в энергию жизни и смерти, сжимала его руку, а Серафим с прозрачными глазами всерьёз делился историями о призраках. Никита неуверенно произнёс:
– Разве каждый мучается от прошлых жизней?
– Нет, конечно. Поэтому и надо разобраться. Что-то произошло тогда… я не знаю. И призраки тебя тянут назад. И поэтому ты видишь странные сны. Я тоже, но я знаю, как ими управлять.
– А призраки… как они вообще приходят?
– Они как следы. Или круги на воде. Эхо жизни, обрывки, тлеющие угли прошлого. Они чувствуют, если могут быть рядом с кем-то. Они хотят быть рядом с кем-то. И ты их манишь.
Серафим поднялся. Скрипнули доски пола, когда он прошёл к порогу и замер, о чём-то размышляя. А потом обернулся и как-то странно посмотрел на Никиту:
– Неважно, где ты. Призраки всегда тебя найдут. И если ты достаточно восприимчив, захотят остаться рядом. Но они могу рассказать, почему пришли. Отдохните пока, а мне надо подготовиться. Начнём через пару часов.
Никита вышел на крыльцо, чтобы покурить.
Втянул горьковатый осенний воздух, щёлкнул зажигалкой. Дом стоял на отшибе посёлка, за покосившимся забором с одной стороны находился заброшенный заросший травой участок, а с другой стороны липли деревья, их ветки торчали через дырки рабицы будто когти злой колдуньи.
Отчего-то внутри скребли кошки и росла тревога.
Его волновали даже не столько призраки, сколько то, как Серафим смотрел на него. В прозрачных светлых глазах читалось: «Тебе нечего мне сказать?»
В детстве Никита хотел брата. Непременно младшего, чтобы показывать ему, как строить крепость из «Лего», вместе побеждать врагов и играть в мяч. Родителям вечно было некогда, дворовые друзья так и не стали особо близкими, а Никита остался единственным ребёнком в семье. И вообще-то ему завидовали: как же! Не надо ни с кем делить игрушки, драться за то, кто первым будет играть в приставку или донашивать одежду. Правда, в случае Никиты донашивал бы не он, но никто про такое не думал. Детские обиды у каждого свои.
А ему не хватало кого-то рядом.
Теперь рядом оказался тот, кто говорил, что они были братьями, в далёких прошлых жизнях. Никита затянулся, размышляя, а когда понял сам Серафим? Что тот чувствовал? Хотел ли рядом старшего брата?
Дым повис сизым облачком и развеялся не сразу.
Никита усмехнулся про себя: вот он, приличный молодой человек из обычной семьи, с хорошими рекомендациями, студент московского вуза, который, по меркам многих знакомых, редко влипал в неприятности. А теперь курит на крыльце дома далеко за городом, думает о прошлых жизнях и готовится к ритуалу медиума.
Сзади скрипнула дверь, Никита не обернулся. Он слишком хорошо знал эти тихие шаги. Полина прислонилась к перилам, чтобы видеть его лицо:
– Я ему доверяю. Он знает, что делает.
– И ты тоже веришь в прошлые жизни, призраков и что мы можем быть братьями?
– Я знаю Серафима дольше, чем ты думаешь. Мы общались в школе, и потом тоже. Он всучил мне первый сборник по травам и познакомил ещё с парой ребят, кто интересуется подобным.
– Ты никогда не говорила.
– А ты разве спрашивал? У тебя была твоя математика и программирование. А потом ты строил из себя важную птицу. Как же, студент! Забыл уже, как полгода со мной не общался? Так был занят.
Справедливый упрёк. Никита кивнул, признавая вину. Полина схватила пачку сигарет, тоже закурила. Теперь дым вился между ними, и в нём застревали слова:
– Так вот, Серафим… он тоже упрямый, как ты. И вечно оглядывается. Ты не замечал, но ты часто смотришь куда-то в сторону и молчишь. Зависаешь. Он тоже так делает, похоже очень. Да и какая разница, братья вы или нет? Может, так верит Серафим, и кто ты такой, чтобы забирать эту веру? Но вы похожи. И у вас много общего. А призраки… да чёрт с ними. Вы разберётесь.
Полина затушила сигарету о край консервной банки и сбросила в ту окурок. Опять занялся дождь, быстро темнело, и Никита понял, что подмёрз в одной рубашке и куртке. Он выпрямился и посмотрел на худое лицо Полины, в её тёмные, чуть печальные глаза. Хотел что-то сказать, но тут из-за двери высунулся Серафим:
– Пора. Сейчас самое то время. Я уже расставил свечи.
Видимо, Серафим тоже считал, что музыка – проводник для призраков. Или те любили хороший рок. Или ему самому нравилась ритмичная музыка, шуршащая из маленькой колонки.
Вторая комната первого этажа выглядела пустой, только вдоль одной стены высился книжный шкаф, а в углу притулился старый раскладной диван. Серафим уселся на пол, скрестив ноги, перед рядом свечей и по очереди зажигал каждую из них от каминных спичек. Пахло серой, воском и огнём. В миске перед ним тлели травы, какие именно, Никита понятия не имел, но запах походил на тот, что остался в его квартире после ритуала Полины.
Та как раз сидела на диване, стиснув пальцы и перебирая тонкий браслет из оникса.
Она не вмешивалась. А Никите Серафим велел сесть напротив него так, что между ними плясали огни свечей, искажали тени от лиц, танцевали оранжевыми и багровыми язычками пламени.
Серафим потянулся за приготовленным скальпелем и, зашипев, резким движением порезал ладонь. Никита в ступоре смотрел, как кровь каплями закапала на тлеющие травы. Поднял взгляд на Серафима: глаза того словно светились в темноте. Никита покосился на протянутый нож и вздрогнул от шёпота Серафима:
– Неважно, кем ты был в прошлой жизни. Кровь течёт в тебе всё та же. Мы едины по крови, я знаю. Я пролил свою, теперь твоя очередь. На неё придут призраки.
В горле пересохло, бешено забилось сердце. Это всё походило на какую-то дурную сцену из триллера, и Никита сам не понял, как сжались пальцы на деревянной, ещё тёплой рукояти ножа, как он вообще решился повторить движение Серафима, как протянул руку к миске.
Почти сразу закружилась голова. В глазах начало двоиться, запах воска усилился. И пришла боль, такая, что Никита согнулся, ловя ртом воздух, пытаясь преодолеть то, что калёным железом впилось в виски.
Пламя трепетало в бешеном ритме, музыка казалась оглушительно громкой, а пальцы скребли по полу, и Никита чётко ощутил, что они здесь не одни, что есть кто-то ещё, кто так же, как и раньше в снах, тянул его куда-то, царапал спину, оглушал голосами.
Но на этот раз он не был один.
Серафим что-то произнёс, прошелестел его голос.
Боль уменьшилась, дышать стало легче. Никита выпрямился, вытер пот со лба дрожащей рукой, хотел что-то спросить, но тут его что-то толкнуло в грудь, повалило на спину и прижало к полу. Именно так и было ночами, когда он просыпался, но не мог шевелиться.
На грудь давило, боль вернулась. Саднила безбожно ладонь, хотелось выкрутиться, отползти, но нечто его удерживало.
Ты наш. Ты наш. Ты наш.
Никита закрыл глаза и провалился во тьму.
Он снова стоял на кладбище, и снова вился туман под ногами.
Земля проваливалась под ботинками, и каждый шаг давался с трудом. Никита не сразу понял, что одет совсем иначе, чем в доме у Серафима. Кожа под рубашкой покрылась мурашками, ремень высоких брюк давил на живот.
Он всё-таки шагнул вперёд и чуть не рухнул от боли в груди. Невольно приложил к ней руку и ощутил… Никита поднёс пальцы к глазам, пытаясь понять, не почудилось ли ему в этом бледном лунном свете. Да, кровь алела на подушечках пальцев, и потому так тяжело давался каждый шаг, потому и не слушались ноги, потому и боль засела в рёбрах.
Туман наполнялся голосами. Что-то коснулось плеч, развернуло, и Никита едва не упал снова. Может, Серафим тоже тут? Может, отзовётся? Но туман проглотил крик и только расступился перед могильной плитой, выросшей будто из-под земли.
Его имя, только фамилия другая. И даты. Такой… короткий срок жизни. Двадцать лет жизни, прервавшейся… почему?
Никита никогда не думал, что так страшно смотреть на собственное имя, но сейчас эти несколько букв показались проклятием, которое проползло под кожу.
Боль в рёбрах усилилась, и Никита опёрся рукой на плиту, закашлялся. Чужое присутствие не отпускало, давило. В разрезе между тучами показался диск луны, но этот свет только принёс тревогу и усилил голоса.
– А ну прочь!
Никита вскинулся: он узнал голос Серафима, обычно спокойный, а теперь звенящий злостью. Серафим шёл через туман, размахивая керосиновым фонарём. В отличии от Никиты он всё ещё был одет в свитер и рубашку поверх него. Туман расступился и пропустил его вперёд.
– Как же я рад тебя видеть, – тихо прошептал Никита, сползая на землю. – Достали эти голоса. Знаешь, а мне теперь почти не холодно.
Грудь жгло. А вот боль в голове исчезла.
Никита не понял, почему так изменился в лице Серафим, почему кинулся к нему, едва не вскрикнув, плюхнулся на землю и приложил руку к груди, ругаясь на чём свет стоит. Наконец эти мерзкие голоса отступили, и туман тоже, и луна так красиво светила, что можно было смотреть бесконечно…
– Не смей! – строгий голос Серафима прорезался сквозь этот свет. – Так нельзя! Ты должен жить!
– Ты когда-нибудь видел такой туман? И как через него просеивается свет? Что-то на меня нашло… знаешь, в юности я писал песни…
– Вот и напишешь ещё, – сердито бормотал Серафим, что-то вытворяя с фонарём и землёй. – Если ты умер однажды, это не повод делать это снова. А ну поднимайся! Нам надо выйти с кладбища.
Никита не понимал, чего тот хочет. Ведь так хорошо сидеть на этой земле, у камня, и покой так близко: без голосов, без боли, без суеты, и ведь правда, он кому-то принадлежал?.. кто-то звал его?..
Пощёчина обожгла лицо, Никита встрепенулся и зло уставился на Серафима. А тот, будто насмехаясь над своим именем, пылал праведным гневом. Выругавшись, он с силой потянул Никиту на себя, поднимая с земли, и поволок куда-то.
– Я тебя им не отдам.
– Кому не отдашь?
– Меня не было рядом. Я не мог… ничего, теперь я это знаю.
– Серафим, ты несёшь чушь.
– Я почти несу тебя, придурок! И где только столько мяса отрастил! Полина, что ли, откармливает!
– Полина… она красивая, правда? Но печальная.
– А ты поцелуй, – огрызнулся Серафим, – говорят, с девушками действует безотказно.
– Ты что! Она же… а я же…
