Ошибка императора. Война

– Господа! Ровным, тихим и совершенно без эмоций голосом произнёс маршал. – Конечно, наш самый близкий путь – Северная сторона, куда, подавив огонь береговых укреплений, весьма удобно могли бы зайти наши корабли, не будь фарватер бухты перекрыт затопленными кораблями русских.

– Варвары… Топить корабли собственными руками! – раздался возмущённый голос генерала Уильяма Манро.

– Но, – не обращая внимания на реплику, – принимая во внимание рассказы местных жителей, что эта часть Севастополя хоть как-то защищена и вдоль всей бухты вплоть до… как его?.. – маршал кинул взгляд на генерала Канробера.

– Инкермана, господин маршал, – подсказал генерал.

– Вот-вот! Стоят корабли русских с их пушками… – маршал сделал паузу и продолжил: – И я хочу спросить вас, господа, а надо ли нам двигаться на эту Северную? Мы и так в Варне пережили массовую эпидемию холеры, похоронив в Болгарии тысячи своих солдат. Молчу уже о потерях в сражении на Альме.

– А пожар в Варне, сэр! Склады выгорели полностью… – вставил Реглан.

Сент-Арно кивнул и закончил своё выступление словами: «При штурме Северной стороны губительный огонь русских кораблей нанесёт нам непоправимый урон. Того нельзя допустить…»

От такой длинной речи лоб маршала покрылся потом, голос совсем сел, и он зашёлся кашлем. Отдышавшись, Сент-Арно махнул рукой в сторону генерала Боске.

Боске подошёл к карте. Немного подумав, он обвёл пальцем южную часть Севастополя, затем его палец ткнул в пригород Севастополя, Балаклаву, после чего переместился в западную часть города, показав на Камышовую бухту.

Убедившись, что указанные им цели на карте увидели все, он уверенным голосом произнёс:

– Повторюсь, господа! Внутренний рейд бухты перекрыт затопленными кораблями, что исключает возможность захода наших кораблей и штурма Северной стороны и с моря, и с суши. А потому мы можем рассчитывать только на сухопутные силы. И, как сказал наш командующий, русские корабельные пушки не дадут нам без огромных потерь захватить Северную сторону. И ещё, господа! Татары-проводники уверяют, что город с южной стороны совершенно не защищен.

…Забегая вперёд, надо сказать, что, обогнув город со стороны Инкермана, союзники увидели, что линия укрепления существует, что она снабжена орудиями и живой силой. От досады командующий французскими войсками приказал повесить татар, хотя они и не были виноваты: они не знали, что было сделано для защиты города Корниловым всего за несколько дней…

– Господа, – подал голос Реглан. – Я совсем недавно беседовал с генералом Бэргойном, который на сей момент отсутствует по уважительной причине. Так вот, он тоже дал совет воздержаться от нападения на Северную сторону, а двинуться к Южной стороне Севастополя.

– Я согласен с сэром Бэргойном, – произнёс Боске. – Надо обойти город, занять Балаклаву и высадиться в Камышовой бухте. Затем уже штурмовать город.

В это время в палатку вошёл английский офицер. Он быстрым шагом подошёл к Реглану и что-то стал шептать ему на ухо. Выслушав, Реглан произнёс:

– Господа, мне только что сообщили важную новость. Со слов перебежчиков, русская армия вышла из города и остановилась в пригороде Севастополя. Что-то, видимо, задумал князь Меншиков. И что это меняет в наших планах?

Реглан вопросительно посмотрел на Сент-Арно. Маршал промолчал. Зато генерал Боске заявил:

– Тем более, господа, надо согласиться с моим и генералом Бэргойном предложением.

– Сударь, штурм города с южной стороны потребует осадной артиллерии, а она находится на борту наших кораблей, – произнёс генерал-лейтенант сэр Джордж Браун. – Где же им выгрузиться в таком случае?

– И выгрузить орудия надо как можно ближе к городу, – добавил один из присутствующих.

– А коль пойдём в обход, – неожиданно заговорил до того молчавший командующий турецкими войсками Омер-паша, – как мы по пути к Балаклаве перетащим пушки через эти чёртовы овраги?

Мнение турка, как правило, никого не интересовало, но на этот раз Сент-Арно не ушёл от ответа. Неприязненно взглянув на турецкого пашу, он произнёс:

– Не это главное, Омер-паша! Мы видели, как, командуя правым флангом на Альме, генерал Боске провёл блестящую фланговую атаку. Он смог вовремя переправить свои пушки через глубокие овраги. А потому я тоже согласен с поступившим предложением. Наши корабли смогут спокойно разгрузиться в названных Боске бухтах.

– А потом перетащить осадную артиллерию ближе к городу. А то, что русские покинули город, нам даже на руку – легче будет захватить Севастополь с юга, – опять вставил турецкий командующий.

Реглан, не удостоив турка ответом, повернулся в сторону маршала и торопливо произнёс:

– Думаю, сэр, вы правы. Не след идти на пушки неприятеля. Будем обходить город и двигаться на Балаклаву, – желая закрыть совет, он посмотрел в сторону маршала.

Сент-Арно с тяжёлым вздохом произнёс:

– Храбрость русских войск даже при недостаточности укреплений может явиться серьезным для нас препятствием, и мы все об этом знаем.

Он непроизвольно посмотрел на пустой рукав Реглана. Тот хмыкнул и сделал вид, что не заметил бестактный взгляд француза.

– Но теперь другие времена: мы сильнее русских и военной силой, и духом! И скоро, судари, – продолжил маршал, – на стенах Севастополя мы будем приветствовать три союзных знамени нашим национальным «Да здравствует император!»

Кто-то из французских генералов робко захлопал, но присутствующие его не поддержали. Более того, офицеры её величества королевы Виктории демонстративно скривились.

На этом военный совет закончился.

…Ввиду ухудшающегося здоровья маршал Сент-Арно вскоре сдал командование французскими войсками генералу Канроберу. Сам же, погрузившись на один из кораблей, покинул Севастополь. На переходе в Константинополь в конце сентября он умер.

Итак, союзники сделали ошибку, но жребий был брошен: английские, французские, турецкие батальоны, эскадроны, батареи бесконечной лентой потянулись от лежавшей перед ними почти беззащитной Северной стороны на юг. Ведя мелкие стычки с русскими отрядами, они подошли к Балаклаве, сломив героическое сопротивление горстки солдат греческого пехотного батальона, оборонявшегося в развалинах генуэзской крепости.

Англичане и турки заняли Балаклаву, деревни Кадык-Кой и Камары и вообще всю окрестность Балаклавы; французы 18 сентября вышли к западу от Южной стороны Севастополя, где расположились лагерем у хутора Панютин вплоть до верховья Камышовой и Стрелецкой бухт.

В тот же день английский флагманский корабль «Агамемнон» и другие транспортные суда вошли в Балаклавскую бухту, которая традиционно считалась непригодной для стоянки больших судов. Англичане тут же обследовали бухту, сделали промеры, и суда, встав на отведенные им места, бросили якоря. Над Балаклавой взвился флаг Великобритании.

Балаклавская и Камышовая бухты стали отныне базами снабжения, соответственно, англичан с турками и французов.

После вековой привычной тишины, прерываемой шумом волн, скрипом уключин, призывными криками продавцов рыбы на деревянных причалах, Балаклава стала местом шумным и суетливым.

Началась оборона Севастополя.

А наши войска к середине сентября вошли в Севастополь, но через короткое время по приказу князя Меншикова неожиданно вышли из него и разбили лагерь в районе Бельбека. Сам Меншиков обосновался в городе.

Когда ему доложили о заходе английских кораблей в бухту Балаклавы, он не поверил, пока не выслушал рассказ старого грека о подробностях взятия Балаклавы.

Балаклавский порт, который в тогдашних учебниках географии был обозначен чуть ли не лужей и служил пристанищем мелких судёнышек греческих рыбаков и купеческих ботов, вдруг оказался пригодным для трехдечных кораблей. И всего-то надо было кое-где расчистить дно фарватера, чтобы бухта Балаклавы приобрела вид военного порта.

Выявляя места дислокации русских батарей, в течение сентября враг делал одиночные обстрелы. Экономя боеприпасы, защитники отвечали редким огнём. Эта перестрелка то замирала, то возобновлялись.

Кипучая деятельность Эдуарда Тотлебена и его рабочих, всё чаще работавших под неприятельским огнём, приносила свои плоды: насыпались брустверы, щетинились орудиями бастионы, рылись длинные траншеи сообщений.

Не сидели сложа руки и союзники: напротив редутов защитников по ночам они строили свои укрепления. А утром, как правило, начиналась короткая перестрелка: пушки русских бастионов разбивали построенное союзниками, союзники крушили бастионы защитников. И к вечеру работы по строительству с обеих сторон возобновлялись.

Усиливалась неутомимая деятельность в деле обороны Нахимова. Они с Корниловым соперничали, выказывая неслыханную отвагу (хотя этим в Севастополе было трудно удивить), а также проявляли быструю находчивость и распорядительность. Глядя на своих руководителей, бесстрашно стоявших у брустверов под градом летевших мимо них пуль, офицеры и матросы с гордостью говорили: «Заговоренные». Но каждый раз просили адмиралов поберечься. Оба руководителя уже стали привыкать к этому беспокойству подчиненных и не отвечали, продолжая часами внимательно, не пропуская деталей, разглядывать в подзорные трубы позиции врага. Корнилов произнёс:

– Молю Бога, Павел Степанович, чтобы штурм не начался. Ах, как его не хочется. Жаль, что союзники не подождали годика три, тогда бы мы не так их встретили… Три винтовых линейных корабля заложены… Опоздали, конечно, с постройкой, но… – Корнилов от досады вздохнул и, обшаривая подзорной трубой позиции неприятеля, добавил: – Успеть бы закончить укрепления…

– Тотлебен не знает продыху, днём и ночью роет и роет траншеи, строит бастионы, – ответил Нахимов. – Когда спит, не ведаю. Не зря Святого Георгия IV степени удостоен. По усердию и чин очередной, инженер-полковника, получил.

Однако угроза нападения противника к концу сентября усиливалась с каждым днём. Женщины Севастополя, догадываясь, что будет с ними после захвата союзниками города, ещё не зная о смерти маршала Сент-Арно, написали ему письмо с просьбой вывезти их на французском корабле в Одессу. По известным причинам ответа они не получили.

22 сентября эскадра союзников в десять вымпелов захватила Ялту и окрестности. Начался отвратительный грабёж захваченных территорий. Жители стали спешно покидать свои дома. В сторону Симферополя потекли обозы, по пути смешиваясь с покидавшими Гурзуф и Алушту местными жителями. И уже каждый человек, хоть немного смыслящий в военном деле, видел, что главная бомбардировка, штурм Севастополя, вот-вот начнётся.

А потом наступил страшный октябрь. Позже эта дата войдёт в историю ещё одним печальным событием.

Октябрь 1854 года

В ожидании неизбежной бомбардировки и штурма в конце сентября и особенно в первые дни следующего месяца некоторые жители Севастополя тоже стали покидать город. Купцы запирали лавки, отдавая часть товара, который не могли вывезти, в пользу армии. Горожане приносили в военные лагеря хозяйственную утварь и различные пожитки. Дворы морских и сухопутных ведомств были завалены всяким добром. Многие писари и даже простые солдатики порядком поживились при этом. Офицерские денщики ели конфеты и угощали ими женщин-строителей знаменитой Девичьей батареи, что располагалась на четвёртом бастионе, а порой приносили и своим господам, говоря: «Кушайте, вашбродие, тут энтого добра таперича валяется столько, что и девать некуды».

Раннее утро в Севастополе начиналось как обычно. Стоявшая до того ясная погода сегодня, 5 октября, ухудшилась. Город окутал туман. Стояла непривычная тишина, плотный ватный воздух гасил звуки.

Утренний перезвон склянок на кораблях затих, ночной бриз сменил направление, и морской ветерок, смешанный с запахом дыма, клубившегося из труб домов и от не успевших остыть ночных костров, заполнил улицы и переулки города.

Во дворах неказистых домов, окружавших Малахов курган и предместья, не сильно напрягаясь, отгавкали дворовые собаки, прокукарекали своё петухи. Замолчали даже вечно голодные собаки из самых трущоб Корабельной слободки.

На улицы вышли ещё сонные жители. Зевая, не реагируя на ленивые окрики унтеров, согнувшись под тяжестью ружей и ранцев, нестройными шеренгами зашагали солдаты. Провожаемые денщиками, из подъездов домов и разных там халупок-мазанок, торопясь на службу, повыскакивали офицеры.

В доках, адмиралтействе и понатыканных, на первый взгляд, в беспорядке разных портовых мастерских раздались грохот молотков и лязг пил.

Город проснулся, пришёл в движение.

Корнилов проснулся рано. Судя по отсутствию звуков шаркающих ног и скрипа половиц, слуга ещё спал. Владимир Алексеевич нехотя встал, накинул тёплый халат, зябко поёжился и, зевая, прямо из спальни прошёл в кабинет. Перед письменным столом, прогоняя сон, он сделал несколько резких взмахов руками, опять зевнул и сел за стол в кресло. На столе лежало начатое ещё вчера донесение светлейшему князю Меншикову.

По привычке адмирал придвинул поближе к себе канделябр со свечами, но зажигать передумал – света из окна хватало. Ещё раз зевнул: уж очень хотелось спать. Из открытой форточки потянуло прохладным воздухом, смешанным с дымком то ли от догоравших ночных костров с соседней улицы, то ли из трубы соседнего дома. Владимир Алексеевич громко и с удовольствием чихнул.

Хоть и медленно, но день вступал в свои права. Светало. Серость бледного дневного света усиливал садящийся на землю кратковременный туман. И тишина… С улицы – ни звука.

Но вот за дверью послышались скрип половиц и позвякивание посуды.

– Проснулся… Что за слуги?.. Спят дольше хозяев, – пробормотал адмирал.

Поёжившись, он приподнялся и захлопнул форточку. После чего взял перо, открыл чернильницу и поначалу нехотя, затем всё быстрее стал дописывать донесение. Писал бегло, размашисто, но аккуратно. Закончив, пробежал глазами первую часть донесения, в которой он докладывал главнокомандующему, что к началу октября возведены или продолжают строиться семь бастионов с двумя десятками батарей, что вместе со снятыми с затопленных кораблей пушками вооружение сухопутной обороны доведено до трёх с половиной сотен стволов. И что душа всего великого строительства укреплений – неугомонный инженер-полковник Тотлебен, коего надо бы отметить на высочайшем уровне.

А ещё Корнилов отмечал крайне низкую ответственность интендантской и прочих служб. И в качестве свежего примера приводил такие доводы: «Не можем сладить, ваша светлость, с мортирами, кои поставили вчера на четвёртом бастионе, в которые не лезут бомбы, равно как и бомбовые трёхпудовые орудия не выдерживают пальбы. Недавно поставили таковую на шестом бастионе, как тут же отскочил винград[91]… А ещё казаки просят сапог. Я решил им выдать, однако они все претендуют, чтоб им не выдавали сапоги за две трети их жалованья…»

Раздался стук в дверь, в приоткрытую щель показалась голова слуги:

– Ваше превосходительство! Самовар готов. Изволите завтракать?» – и, посопев носом и пару раз шмыгнув, слуга просящим голосом проговорил: – Побереглись бы, Владимир Алексеевич. Кажон день спозаранку, чуть свет ужо на ногах. Пошто так можно?

Корнилов улыбнулся:

– Поди, и тебя замучил, чуть свет вставать-то… Тьфу… Сбил ты меня. Однако, кажись, спас ты сейчас как минимум пару воров-интендантов. Начал было писать светлейшему князю об их делишках… Ладно, пока так отправлю. Давай мундир, одеваться буду.

Уже к шести часам у подъезда дома стояла оседланная лошадь. Корнилов вместе с флаг-офицером в чине капитан-лейтенанта Жандром и двумя казаками выехал осматривать укрепления четвёртого бастиона[92], который защищал центральную часть города и располагался всего в верстах трёх-четырёх от дома. Там, по его расчётам, должен находиться полковник Тотлебен.

Сидеть верхом на коне в последнее время Корнилов уже привык. Его перестало смущать, что брюки его задирались к коленям, что тело всё время подпрыгивало в такт скачки, а ноги от необходимости сжимать круп коня быстро уставали. Но адмирал терпел, сносил эти неудобства как неизбежные атрибуты верховой езды.

«Всё лучше, чем трястись на бричке, – успокаивал он себя, с удовлетворением глядя на своего флаг-офицера, тоже не привыкшего к подобному виду передвижения. – Чего не скажешь о казаках. Сидят, как вкопанные, в сёдлах. В душе, видимо, посмеиваются над нами, флотскими».

Туман почти рассеялся, день предвещал быть тихим и спокойным. Проехав лёгким шагом Екатерининскую улицу, Корнилов выехал на перекрёсток с улицей Морской, где располагалась Театральная[93] (бывшая Фонтанная) площадь. Слева возвышались водозаборная башня и красивое каменное двухэтажное здание театра с четырьмя колоннами на фасаде. В центре площади – рынок, за ним начиналась Бульварная высота, на склоне которой велось строительство четвёртого бастиона. Немного левее виднелись костры лагеря одного из полков гарнизона.

Постёгивая уздечкой своих коней, адмирал и флаг-офицер стали медленно подниматься по крутому склону. За ними, соблюдая дистанцию, следовали казаки. До цели оставалось ещё около вёрсты, когда Жандр произнёс:

– Всё хочу узнать, ваше превосходительство, откуда взялось название Малахов курган?

Корнилов вопросу не удивился:

– Точно не помню, капитан. Где-то, кажется, в 1827 году на Корабельной стороне вблизи кургана поселился переведённый из Херсона капитан Михаил Малахов. На самом кургане квартировала рота одного из экипажей, которой он и командовал. А на северном склоне кургана были пещеры, оставшиеся от каменоломен, в которых жили семьи совсем бедных матросов, не имевших средств даже на нехитрую хатёнку под крышей. Так вот, этот Малахов и его солдаты, как могли, помогали этим бедолагам. Позже это место так и назвали Малаховым курганом.

Вскоре показался один из брустверов четвёртого бастиона. В проём одного из порталов, впрягшись в лямки, солдаты затаскивали тяжёлую пушку. Руководил этой операцией, направляя орудие строго по центру, сам Тотлебен. Чтобы не мешать, Корнилов спешился. Осмотрелся.

На территории бастиона трудились женщины. При виде Корнилова с их стороны донеслись смех и возгласы:

– А адмирал-то наш, девки, статный, хорошенький. Одно плохо в нём – женатый!

Послышался смех. Жандр усмехнулся:

– Известный контингент, ваше превосходительство. Проститутки… Живут за Театральной площадью. Понимают, что их притоны первыми попадут под вражеский обстрел. Добровольно помогают.

Корнилов промолчал.

Закончив установку орудия, полковник Тотлебен подошёл к адмиралу.

Осмотр укреплений произвёл на адмирала хорошее впечатление, чем не преминул воспользоваться Тотлебен. Он тут же пожаловался Корнилову:

– Земли для насыпей не хватает. А какой у нас грунт, сами знаете. Кирки колотят о камни. Издалека таскаем землю в мешках. Мучаемся… Лопат и кирок, ваше превосходительство, не хватает.

– Как так?! Судя по тем суммам, что отпускались на закупку шанцевого инструмента, его в переизбытке должно быть.

– Да разве только это… Порой и кормить-то нечем моих землекопов. Куда всё девается?.. Воруют, поди, Владимир Алексеевич.

Корнилов опять промолчал, лишь гневно глянул куда-то в сторону.

И чтобы уж совсем не расстраивать своего начальника, тут же не без тени некоторого хвастовства Тотлебен доложил о храбрости своих рабочих и солдат:

– Они, ваше превосходительство, не бросали работу и во время пальбы со стороны неприятеля. Ничего не боятся, черти…

– Вы, Эдуард Иванович, не шибко это приветствуйте. Беречься надо. И сами на рожон не лезьте. А служивым и землекопам передайте мою благодарность. А по поводу воровства… Не впервой слышу… А лопаты будут, непременно…

– За ними уже ушёл обоз в Одессу. Поди, вскоре прибудет, – вставил флаг-офицер.

На том осмотр укреплений второго бастиона и закончился.

– На пятый! – бросил Корнилов Жандру и казакам, взмахнув рукой на западную сторону города.

Расстегнув воротник мундира, Корнилов снял фуражку, не спеша протер платком пот внутри и, слегка хлопнув рукой своего коня по загривку, произнёс:

– В путь…

Не успевшие устать за день кони резво застучали копытами по пыльной дороге в сторону прикрывающего Севастополь с запада бастиона.

Неожиданно содрогнулся воздух. Со стороны моря донёсся раскатистый звук залпа сотен стволов. Затем ещё и ещё… Корнилов вздрогнул.

– Мать честная, неужто началось? – пробормотал он.

Над внешним рейдом и центральной частью города зависли рваные по краям грязно-серые облака. Не успело ещё эхо первых морских залпов смолкнуть, как со всех сторон загрохотали вражеские пушки. Корабельные и наземные пушки противника почти одновременно дали очередной залп по центру города, бастионам и фортам. Больше всего досталось Константиновскому.

Корнилов слегка стеганул плёткой коня. Конь фыркнул, но побежал быстрее.

Добравшись почти до цели, адмирал ещё издали разглядел знакомый профиль Нахимова, чему немало удивился. Тот стоял рядом со своим конём рыжей масти в окружении нескольких офицеров, а совсем недалеко от них, поднимая тучи пыли и камней, рвались снаряды. Корнилов уже было собрался крикнуть: «Павел Степанович, пригнись!», как Нахимов как-то неестественно дёрнулся, пошатнулся, его рука потянулась к фуражке. Страшная мысль пронзила Корнилова, он вскрикнул. Хлестнув коня плёткой, Владимир Алексеевич рванул вперёд.

Подскочив ближе, Корнилов увидел кровь, тонкой струйкой стекавшую на мундир Нахимова.

– Павел Степанович, вы ранены? – закричал, соскочив с коня, Корнилов.

Нахимов не спеша снял фуражку, пощупал голову рукой, затем недоумённо посмотрел на свою ладонь, запачканную кровью, и совершенно спокойно произнёс:

– Пустяки, царапина. Не извольте беспокоиться, Владимир Алексеевич.

Окружавшие Нахимова офицеры внимательно осмотрели место ранения и, убедившись, что это была действительно царапина от осколка, успокоились.

Облегчённо вздохнул и Корнилов, проговорив:

– Ну вот, дождались, Павел Степанович! Кажется, началось. По Константиновскому молотят. Почему он молчит? Неужто союзники на прорыв в бухту нацелились?

– Вряд ли, Владимир Алексеевич. – Не пройдут они центром: мачты не дадут. А коль берегом – на мель сядут и наши форты в упор расстреляют.

– Тогда, думаю, дело серьёзнее… Только бы не штурм… – с тревогой произнёс Корнилов.

За его спиной в это время опять раздался грохот от очередного залпа пушек. Корнилов обернулся в сторону Малахова кургана. Оттуда тоже доносились звуки залпов. Перебросившись парой фраз, Корнилов вскочил на коня и со словами «Два вице-адмирала в таком месте – перебор, Павел Степанович. Я – на Малахов… Берегите себя!» галопом помчался вперёд. Не отставая, за ним устремились сопровождающие.

Канонада усилилась. Все орудия верхнего этажа Константиновского форта были разбиты или опрокинуты; на дворе взорвались три зарядных ящика, и взрыв этот произвел опустошение.

Однако нижние батареи форта ответили метким огнём всех орудий. На английских кораблях «Кин», «Лондон» и «Агамемнон» вспыхнули пожары. Получив серьёзные повреждения, они вскоре покинули место боя.

И тут загрохотали пушки наших кораблей и береговых укреплений города. Возник ужасный, не поддающийся никакому описанию грохот. По всей округе расстилался густой ядовитый дым, сквозь редкие просветы которого вспыхивали красноватые, словно короткие стрелы, огни разрывов.

Вспыхнули пожары. Снаряды выворачивали камни мостовых, срывали крыши домов, вырывали с корнями деревья. Смерть не щадила никого.

Напротив Малахова кургана, куда прибыл Корнилов, неприятель возвёл и продолжал строить свои главные укрепления. Несмотря на бомбардировку, на наших бастионах тоже шли строительные работы. Десятка три-четыре солдат да матросы, списанные с кораблей, копошились, укрепляя брустверы плетёными корзинами с землёй, вбивали короткие деревянные сваи, подтаскивали огромные валуны, подле орудий суетилась прислуга.

Бомбардировка кургана набрала ещё большие обороты. Продолжал стоять грохот, пороховой дым разъедал глаза. Достав подзорную трубу, Корнилов стал разглядывать укрепления противника и окружающую местность. И то, что он увидел, его разозлило. Подбежавшему к нему в это время контр-адмиралу Истомину Корнилов вместо приветствия, махнув рукой в сторону вражеских укреплений, дал указание:

– Дистанция перед бастионом весьма мало защищена, Владимир Иванович. Извольте найти время исправить.

От удушливого дыма и Корнилов, и Истомин закашлялись.

– Немедля команду дайте батареям южного склона подавить орудия противника, что напротив ваших редутов. Не видите, что ли?.. Не держу вас, ступайте, – не отрывая трубу от глаз, приказал Корнилов.

В подзорную трубу хорошо просматривалось пространство между морским госпиталем и Доковым оврагом. Особенно много ложилось снарядов на большой площади у Корабельной слободки. На северном краю этой площади располагался Бутырский полк, куда Корнилов собирался позже заглянуть.