Один день с “лучшим” другом

А ещё бы хотелось в новый магазин для художников… говорят, там такие интересные акварельные бумаги… ммм… нежно-голубой… «Элиза, милая, прекрати себя обманывать! Ты же знаешь, что тебе нужна большая картина, а не голубая бумага!»

Ладно, хватит. Краски. Только краски. И ничего больше. Сегодня! Сегодня я начну работать над своей выставкой. «Посмотрим, сколько это продлится.» Заткнись! Просто заткнись!

09:37

Выхожу из квартиры. Утро, наконец-то, настоящее утро, а не сладкая дрёма в объятиях фантазий о лавандовых макаронс. Воздух прохладен, пахнет выхлопными газами и кофе из ближайшей кофейни. «Романтично, правда? Городской романтизм в стиле “грязный реализм”.» Заткнись. Я иду за красками. И не отвлекусь. Хотя… кофе бы не помешал. Энергия нужна.

Кофе с собой. Большой, горячий, с лимоном. Вкус кислый, резкий, пробуждающий. Как удар хлыста. «Или удар правды?» Не сейчас. Сейчас я сосредоточена. На красках. И на том, что я наконец-то начну работать по-настоящему.

Магазин для художников… рай. Столько всего! Кисти, холсты, краски… глаза разбегаются. «И кошелёк тоже.» Замолчи. Я беру только краски. Три больших тюбика ультрамарина, два – охра и один – кадмий красный. Базовые цвета. На начало.

На кассе вижу новую линейку акварельных бумаг… нежно-бирюзовый… «Сдавайся, Элиза!» Нет! Только краски! Только краски! Плачу и ухожу. С победой.

10:44

Дома. Открываю тюбики. Запах масляных красок… знакомый, волнующий. На холсте белое пространство. Пустое, безмятежное… и страшное. «Страх – это хорошо. Он означает, что ты ещё жива.» Странно… это звучит… разумно.

Первые мазки. Неуверенные, робкие… не так, как я рисовала милых котиков. Здесь нужна сила, глубина. Эмоции. «А где их взять? В залежах шоколадных тортиков?» Это другое. Это… настоящее.

Работаю. Забыв о времени, о голосе в голове, о всех отвлечениях. Только я, холст, краски. На холсте появляется образ… темный, сложный, но привлекательный. «Наконец-то!» Впервые за долгое время – спокойствие. Настоящее спокойствие.

13:37

Внезапно звонок в дверь. Не хочу отвлекаться. Но звонят настойчиво… Открываю. На пороге стоит старый художник, Григорий Петрович, который живет этажом ниже. У него в руках… мои картинки с котиками в валенках. Он улыбается… и этот улыбка не обещает ничего хорошего. «Вот тебе и спокойствие…»

“О, великий рандом! Неужели он действительно пришёл? Зачем?”

“Элиза, детка,” – его голос хриплый, как старая грампластинка, – “я, конечно, понимаю, котики в валенках – это мило. Очень мило. Но где твоя душа, девочка моя? Где буря, страсть, боль, наконец?” Он протягивает мне картину. Котики смотрят виновато. “Они-то тут при чем? Они просто хотели поднять тебе настроение!” Да, котики не виноваты. Это я виновата.

Я приглашаю Григория Петровича в квартиру. Он оглядывает ее с видом опытного генерала, осматривающего поле боя. Смотрит на начатый холст. Молчит. Долго молчит. “Сейчас начнется лекция о смысле жизни и настоящем искусстве. Запасайся попкорном.”

“Что ты чувствуешь, когда рисуешь этих котиков?” – спрашивает он, наконец. “Чувствую себя молодцом! Тысячи лайков, сотни репостов! А что еще нужно для счастья?” Я говорю: “Радость. Легкость. Они приносят людям улыбку.”

“А что ты чувствуешь, когда смотришь на этот холст?” – он кивает на мою работу. Я молчу. Чувствую страх. Неуверенность. Растерянность. “И немного… надежды?” Да. И надежду тоже.

Григорий Петрович подходит к холсту, берет мою палитру, смешивает краски. Делает один широкий, уверенный мазок. Темно-синий, почти черный, пересекает полотно. “Он испортил мою картину! Убить его мало!” Но нет… почему-то этот мазок не выглядит чужим. Он выглядит… правильно.

“Не бойся темноты, Элиза,” – говорит он, глядя мне в глаза. – “В ней рождается свет. Не бойся боли. В ней рождается страсть. Не бойся быть собой. В этом рождается искусство.” Он кладет палитру и уходит.

Я смотрю на холст. На темно-синий мазок. “И что теперь? Застрелиться или начать всё сначала?” А почему бы и не всё сразу? Шучу. Надо просто… работать.

Беру кисть. Смешиваю краски. И делаю свой мазок. Рядом с его. “Ну, посмотрим, что из этого выйдет…”

“О, Боги искусства, смилуйтесь! Только бы не запороть всё окончательно.”

Второй мазок. Красный. Обжигающий, как воспоминание о несбывшейся любви. “Ой, да ладно! Была ли она вообще, эта любовь? Или ты просто начиталась романов?” Заткнись. Я чувствую это. Здесь. Внутри.

13:53

Работа идёт тяжело. Кажется, что каждый мазок – это борьба с самой собой. С ленью, со страхом, с желанием сбежать и съесть эклер. “Эклеры – это святое! Может, сделаем перерыв?” Нет. Никаких эклеров.

Вспоминаю слова Григория Петровича. “Не бойся темноты…” Темноты внутри меня много. Больше, чем я думала. “Ну да, притворяться радужным пони проще, чем копаться в своих тараканах.”

На холсте начинает вырисовываться силуэт. Женщина. С глазами, полными тоски. “Похожа на тебя. Только красивее.” Неважно. Важно то, что она чувствует. И я чувствую это вместе с ней.

Долго смотрю на картину. Что-то не так. Чего-то не хватает. “Срочно нужен котик в валенках! Он бы точно оживил этот мрак.” Нет. Не котик. Нужна… надежда. Маленький лучик света.

Беру тонкую кисть, смешиваю желтый и белый. И рисую в углу картины маленькую звезду. Едва заметную. Но она есть. “Миленько. Но слабовато. Надо было сразу бахнуть фейерверк!”

Осматриваю свою работу. Она ещё далека от завершения. Но уже не кажется такой страшной. В ней есть что-то… настоящее. “Главное, не спугни это ощущение.”

“Ох, чую, сейчас начнется самое интересное. Внутренние демоны вылезут на свет божий.”

17:13

Звенит телефон. Мама. “Сейчас будет вынос мозга на тему ‘Когда ты уже найдешь нормальную работу?’ и ‘Почему ты до сих пор не замужем?’” Игнорирую. Сейчас не до этого.

Снова звонок. Уже от лучшей подруги, Вероники. “Наверняка, приглашает на очередной бессмысленный шопинг. Или на свидание с каким-нибудь сомнительным типом.” Отвечаю. “Привет. Я занята.”

Вероника обижается. Говорит, что я совсем забросила друзей. Что живу в своем выдуманном мире. “А она права. Ты и правда живешь в мире грез и иллюзий. Пора бы уже спуститься на землю.” Может быть. Но сейчас мне хорошо здесь. С этой женщиной на холсте.

17:26

Продолжаю работать над деталями. Лицо, глаза, волосы… Хочу передать всю глубину ее переживаний. “И заодно – все свои комплексы и страхи? Удобная проекция, ничего не скажешь.”

Внезапно накатывает волна усталости. Глаза слипаются, руки дрожат. “Всё, приплыли. Переутомление. Организм требует эклеров и сериальчиков.” Может, и правда сделать перерыв? Нет. Ещё немного.

Смотрю на картину. Женщина смотрит на меня в ответ. В ее глазах – отражение моей души. И я вижу там… надежду. И страх. И отчаяние. И силу. “Поздравляю. Ты только что создала автопортрет. Без зеркала.”

“Итак, следующий уровень: самокопание и философские размышления о бренности бытия. Готовим платочки.”

Приходит сообщение от какого-то незнакомого номера: “Твои котики – это гениально! Хочу купить всех!” “Вот она, слава! Продавай душу за лайки и деньги! Это же так весело!” Блокирую номер. Не хочу больше котиков.

18:11

Смотрю на холст. Женщина всё еще смотрит на меня. Кажется, она что-то хочет сказать. “Наверное, просит, чтобы ты ее поскорее закончила и отпустила на свободу.”

Вспоминаю слова Григория Петровича: “Не бойся быть собой”. А кто я? Художница, рисующая милых котиков? Или что-то большее? “О, да ты философ! Прямо Сократ в юбке!”

Понимаю, что всю жизнь пыталась быть кем-то другим. Угождать другим. Соответствовать ожиданиям. “Типичная жертва социальных сетей! Живешь ради лайков и комментариев!”

Решаю, что больше не буду этого делать. Буду собой. Настоящей. Со всеми своими страхами и недостатками. “Ну, удачи! Посмотрим, как долго ты продержишься в этом режиме честности с собой.”

Беру кисть и добавляю в картину еще один мазок. Маленький, почти незаметный. Но он там есть. Это мазок свободы. “Свободы от чего? От здравого смысла?”

Смотрю на картину и улыбаюсь. Впервые за долгое время – искренне. “Неужели до тебя что-то дошло? Не верю!”

“Сейчас начнется этап преображения. Из гусеницы в бабочку, ага. Только бы не в моль.”

18:27

Выключаю телефон. Больше никаких отвлекающих факторов. Только я и картина. “И твой внутренний голос, который все равно не даст тебе покоя.” Это правда.

Начинаю работать над фоном. Тёмные, глубокие тона. Они символизируют мои страхи и сомнения. “Отлично. Загоняем себя еще глубже в депрессию. Гениально!”

Вспоминаю о своей мечте – о большой выставке. О признании. “Ага, сейчас прям все бросятся восхищаться твоим ‘шедевром’ с депрессивной женщиной. Забудь об этом.”

Но я не сдамся. Буду идти к своей цели, несмотря ни на что. “Ну-ну, посмотрим. Ты же у нас такая решительная…”

Вдруг понимаю, что мне не хватает красок. Нужны новые оттенки. “Опять в магазин? Только не говори, что ты снова купишь акварельную бумагу!” Нет. Только краски.

19:13

Собираюсь и иду в магазин. По дороге думаю о картине. О женщине на холсте. Она становится для меня все ближе и роднее. “Совсем ку-ку? Ты уже с картиной разговариваешь?”

“Интересно, чем все это закончится? Свалится ли на нее вдохновение, как яблоко на Ньютона, или она так и останется в творческом тупике?”

В магазине беру нужные краски: лимонно-желтый, бирюзовый, немного серебряной. “Серебряная? Зачем? Чтобы придать картине гламурный блеск? Опомнись!” Нет, для другого.

19:40

Возвращаюсь в студию. Снова берусь за кисть. Наношу новые мазки. “Ну давай, удиви меня! Покажи, на что ты способна!”

Желтым цветом подчеркиваю свет звезды. Бирюзовым – глубину глаз женщины. Серебряным – лунный свет, отраженный в ее слезах. “Слишком пафосно. Слишком театрально. Переигрываешь.”

Долго смотрю на картину. Понимаю, что она почти закончена. “И что дальше? Покажешь ее миру и будешь ждать, когда тебя закидают тухлыми помидорами?”

Решаю, что не буду никому ее показывать. Оставлю ее себе. “Трусиха! Боишься критики? Так и знала!”

20:17

Внезапно в дверь стучится Григорий Петрович. Он заходит в студию и замирает перед картиной. Долго молчит. Потом поворачивается ко мне и говорит: “Элиза, это… это чудо.” “Ну вот, началось! Похвала! А ты говорила…”

Он предлагает показать мою картину своему старому другу, известному галеристу. Я отказываюсь. “Дура! Это твой шанс! Не упусти его!”

Григорий Петрович настаивает. Говорит, что галерист обязательно заинтересуется моей работой. “Соглашайся! Соглашайся! Соглашайся!”

Внезапно в студию врывается Вероника. Она застывает на пороге, окидывая взглядом картину, потом меня, потом Григория Петровича. На ее лице смесь недоумения и легкой тревоги. “Сейчас начнется сцена ревности? Или она просто решила вытащить тебя из ‘творческого дурмана’ в реальный мир?”

“Элиза, что здесь происходит? Я звоню тебе весь день, а ты…” – она замолкает, словно подбирая слова.

Григорий Петрович поворачивается к ней с добродушной улыбкой. “Вероника, какая встреча! Мы тут с Элизой искусством занимаемся. Она у нас талантливая девушка.”

Вероника с сомнением смотрит на картину. “Искусством? Ну, не знаю… по-моему, это просто мазня какая-то.” Она подходит ближе, внимательнее рассматривает холст. “Хотя… что-то в этом есть. Ты это сама нарисовала?” – спрашивает она, обращаясь ко мне.

Я киваю. “Ну вот, сейчас начнется критика. Готовься к разбору полетов.”

Вероника поворачивается ко мне, в ее глазах появляется проблеск уважения. “Знаешь, Элиза, а ты молодец. Я всегда знала, что в тебе что-то есть. Просто ты слишком часто это скрываешь за своими котиками.” Она улыбается. “Неожиданно! Похоже, подруга все-таки не так уж и плохо к тебе относится.”

“Итак, разбор полётов от Вероники, или как подруга станет мотиватором и критиком в одном лице. Запасаемся терпением.”

Вероника подходит ближе к холсту, внимательно изучая каждый мазок. Григорий Петрович молча наблюдает за ней, изредка поглядывая на меня. “Что-то он слишком довольный. Как будто так и планировал эту встречу.”

“Слушай, Элиза, а почему она такая грустная?” – спрашивает Вероника, кивая на женщину на картине. “Сейчас ты узнаешь всю правду о своих душевных терзаниях.”

“Она просто… устала,” – отвечаю я, сама удивляясь тому, как легко мне даются эти слова.

“Устала от чего?” – не унимается Вероника. “От всего. От лжи, от притворства, от попыток быть кем-то другим.” “Вот она, исповедь! Держись, Вероника, сейчас на тебя выльется поток сознания.”

“Да ладно тебе, Элиза. Не драматизируй. Ты же у нас всегда такая жизнерадостная,” – пытается возразить Вероника, но в ее голосе звучит неуверенность.

“Я притворялась,” – говорю я, глядя ей прямо в глаза. “Я всегда притворялась. Боялась показать, кто я есть на самом деле.” “Смелое признание! Интересно, как отреагирует Вероника.”

Вероника молчит. Кажется, она потрясена моей откровенностью. Григорий Петрович качает головой, словно говоря: “Наконец-то!”

“Знаешь, Элиза,” – говорит Вероника, наконец. “Я всегда чувствовала, что ты что-то скрываешь. Но я никогда не знала, что именно.” Она берет меня за руку. “Ты очень талантливая. Не трать свой талант на ерунду. Рисуй то, что чувствуешь.” “Ого, да она у нас философ! Где она набралась таких мудрых мыслей?”

“Спасибо, Вероника,” – говорю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. “Ты не представляешь, как мне это нужно было услышать.”

Григорий Петрович улыбается. “Вот видишь, Элиза. Все, что тебе было нужно – это поддержка.”

Вероника обнимает меня. “Все будет хорошо. Я всегда буду рядом.” Она поворачивается к Григорию Петровичу. “А вы, Григорий Петрович, присмотрите за ней. И не дайте ей снова начать рисовать котиков в валенках!” “Ну вот, закончилось всё хэппи-эндом. Слишком приторно, как по мне.”

Смотрю на картину. Женщина больше не выглядит такой грустной. В ее глазах появилась надежда. Может быть, все действительно будет хорошо. “А может и нет. Жизнь – штука непредсказуемая.”

20:38

Дверь за Вероникой и Григорием Петровичем закрывается. В квартире становится тихо. Слишком тихо. Картина смотрит на меня своим пронзительным взглядом. “Ну что, осталась наедине со своей совестью, художница? Неужели правда думаешь, что эти сопливые разговоры что-то изменили?” Сажусь на табурет, чувствую, как гулко бьется сердце.

Слова Вероники эхом отдаются в голове: “Рисуй то, что чувствуешь”. А что я чувствую? Пустоту? Страх? Или все-таки желание что-то изменить? И слова Григория Петровича: “Не бойся рисковать.” “Два разных пути. Два разных совета. Что выбрать?”

Счастье… Что это для меня? Рисовать милых котиков и получать лайки в интернете? Или создавать настоящие картины, которые трогают сердца людей? “Котики – это безопасно. Настоящее искусство – это риск. Ты готова рискнуть?”

Признание… Это важно для меня? Да, конечно. Я хочу, чтобы мои картины увидели. Я хочу, чтобы их оценили. Но это не самое главное. “А что самое главное? Самовыражение? Творческая свобода? Звучит пафосно, но, может быть, это и есть правда.”

Самое главное – это быть собой. Рисовать то, что чувствуешь. Не бояться своих страхов и сомнений. “Именно это ты и сделала с этой картиной. Ты вытащила на свет все свои самые темные секреты.”

Я встаю и подхожу к холсту. Беру кисть. “О, нет! Только не говори, что сейчас ты все испортишь!”

Наношу последний мазок. Маленький, почти незаметный. Но он меняет все. “Что это? Надежда? Любовь? Или просто капля краски?”

Смотрю на картину. Теперь она закончена. “И что дальше? Что ты будешь делать?”

Смотрю на картину в последний раз. Ее судьба – в моих руках. “И что ты выберешь? Риск или безопасность? Славу или забвение?”

21:07

Я решаю выйти на улицу. “Трусиха! Сбежала от ответственности! Так и знала!”

Но это не так. Мне просто нужно немного времени, чтобы все обдумать. “И заодно проветриться и выпить кофе. Ах да, и съесть эклер! Не забудь про эклер!”

Открываю дверь и выхожу на улицу. Вечерняя Москва встречает меня шумом и огнями. “Добро пожаловать в реальный мир! Здесь нет котиков в валенках и восторженных поклонников!”

Шум большого города обрушивается на меня, словно холодный душ. “Вот и правильно! Нечего сидеть в четырех стенах и копаться в себе! Надо жить!” Я вдыхаю этот шум, этот бензиновый смрад, этот гул клаксонов – и чувствую, что жива. Жива и свободна.

Я иду по тротуару, стараясь не думать о том, что осталось в мастерской, мимо ярко освещенных витрин. В них отражается мое лицо, немного уставшее, немного взволнованное, но…счастливое? “Не слишком ли самонадеянно? Счастливое? Только потому, что намазала какую-то краску на холст?”

Но я не слушаю этот ядовитый шепот. Я чувствую, что что-то изменилось. Что-то внутри меня.

Заворачиваю в переулок, подальше от шумной магистрали. Здесь тише, уютнее. Замечаю маленькую кофейню, из которой доносится запах свежесваренного кофе. “То, что нужно! Подкрепимся и подумаем, что делать дальше.”

Заказываю латте и, конечно же, эклер. Как можно без эклера в такой момент? “Вот она, настоящая художница! Сначала страдания и сомнения, а потом – эклер!”

Сижу за столиком на улице, наблюдаю за прохожими. Вечерний свет окрашивает все в теплые, золотистые тона. Закат. Он сегодня особенно красив. “Романтика!”

Вспоминаю картину. Этот последний мазок…Что он значил? Надежда? Любовь? Может быть, и то, и другое. Может быть, он просто означал, что я больше не боюсь. “А вот это уже интересно. Не боишься? Давай проверим!”

Эклер оказывается божественным. Сладкий крем тает во рту, словно избавляя от всех тревог. “И все проблемы решены! Просто купи эклер!”

Но нет. Это не так. Эклер – это просто маленькая радость, передышка. А настоящая работа еще впереди.

Допиваю кофе. Закат становится все более ярким, драматичным. Москва преображается в золотом свете.

В голове прокручиваются слова Вероники и Григория Петровича. “Рисуй то, что чувствуешь”. “Не бойся рисковать.” “Вот они, твои проводники. Надеюсь, ты им веришь?”

Я понимаю, что они оба правы. Нужно рисовать то, что чувствуешь, даже если это страшно. И нужно рисковать, даже если есть шанс провалиться.

Встаю из-за столика. Чувствую себя обновленной, заряженной энергией. “Куда теперь? В мастерскую, заканчивать еще одну картину? Или, может быть, пора показать миру свой ‘темный секрет’?”

Наверное, пока еще рано. Но я знаю, что рано или поздно это произойдет.

Иду по улице, навстречу новому дню. Закат догорает, оставляя в небе лишь тонкие полоски алого. “Ну что, художница? Готова к новым свершениям?”

Я улыбаюсь. Да. Я готова.

В этот вечер Москва кажется мне не враждебным и шумным городом, а живым, дышащим организмом. Городом, полным возможностей. Городом, который готов принять меня такой, какая я есть.

И я тоже готова принять его. Со всеми его огнями, шумами и секретами.

Я – художница. И это только начало. “Не забудь про эклеры!”

ВЛАД|блогер

Час первый: “Утро. Зарядка на хвастовство.

Будильник. Снова эта мерзкая трель, имитирующая чириканье птиц. Птицы, бл..ь, ему тут чирикают! В такую рань только вороны каркают, да и то, наверное, матерятся в душе. Влад потянулся, ощущая ломоту в спине. Вчерашняя тренировка даёт о себе знать. “Ну и на хрена ты так над собой издевался? Тебе что, есть дело до этих тупых качков в зале?” – проворчал внутренний голос. “Есть! Им можно, а мне нельзя что ли? Я тоже хочу пресс, как стиральная доска, и бицепс, чтобы девки визжали!” – огрызнулся Влад в ответ. Но тут же усомнился. Девки визжат от денег, а не от бицепсов. Хотя, может, и от того, и от другого? Надо будет провести исследование. Подробное такое, с графиками и диаграммами.

Телефон. Уведомления. Инстаграм. Лайки… 27. Двадцать семь?! Это что, издевательство? Под той фотографией с “мотивационным” текстом должно быть минимум сто! “А чего ты ожидал? Что все побегут в спортзал, вдохновившись твоей унылой физиономией? Да ты сам-то туда ходишь только ради фоток!” – не унимался циничный голос. “Заткнись! Я занимаюсь для себя! Для здоровья!” – попытался оправдаться Влад, но тут же осекся. Звучит как-то неправдоподобно даже для него самого. Влад встал, сбросив одеяло на пол. “Ладно, неважно. Сегодня будет новое видео. Такое, что все обзавидуются!”

***

Ванна. Холодная вода обжигает кожу, заставляя взбодриться. Бр-р-р! Зато сразу просыпаешься. “Лучше бы горячую включил, герой. Зачем тебе этот мазохизм?” – ворчал внутренний голос, пока Влад энергично тер лицо полотенцем. “Закаляюсь! Чтобы быть сильным и здоровым!” – с вызовом ответил он, хотя в глубине души понимал, что делает это скорее ради ощущения собственной крутости, чем ради здоровья. Он посмотрел на свое отражение в зеркале. Нормально. Ничего особенного, но и не страшно. Подкачаться бы еще немного. И волосы надо уложить. И улыбку сделать более… инстаграмной.

Стоя перед зеркалом, Влад тщательно укладывал волосы. Гель, лак, фен – целый арсенал средств для создания идеальной прически. “Да ты больше времени тратишь на свои волосы, чем баба! Тебе не кажется, что это немного… гейски?” – ехидно заметил внутренний голос. “Заткнись! Это стиль! Это современно!” – огрызнулся Влад. Он и сам чувствовал себя немного неловко, но признаться в этом было выше его сил. Он посмотрел на себя в зеркало. Идеально. Теперь нужно сделать идеальное лицо.

Несколько минут ушло на то, чтобы изобразить на лице выражение непринужденной уверенности. Это было нелегко. “Ну и рожа у тебя, Влад! Как будто у тебя запор уже неделю. Неужели нельзя хотя бы на камеру улыбнуться нормально?” – ехидничал внутренний голос. “Я улыбаюсь! Это называется “легкая полуулыбка”! Это сейчас в тренде!” – оправдывался Влад, чувствуя, как уголки его губ судорожно дергаются.