скачать книгу бесплатно
– Признание? Именно теперь?
– Да, именно! И только теперь! В другой раз, мне пожалуй, невозможно будет решиться…
Анна Антоновна, повернувшись спиной к учителю, и закрыв руками загоревшееся от стыда лицо, забормотала спешно и едва различимо:
– Я влюблена в вас, и чувств своих не скрываю… Вернее сказать, не могу скрыть… Вы мне необходимы жизненно, и если вам угодно будет отвергнуть меня, так сделайте это теперь, тогда и я, ещё до рассвета, успею окончить жизнь свою. Если же я не безразлична вам, то умоляю, откройтесь мне, и позвольте у вас остаться до самого утра.
Боясь оглянуться, Анна Антоновна замолчала, и в тишине стали различимы только два дыхания, её и учителя.
Молодой человек был в смятении.
«Оставить хозяйскую дочь в этой комнате, означает, будто бы принять её любовь и даже ответить на неё, но что ожидает меня после, когда женюсь я на матери этого существа. Однако прогнав Анну Антоновну, я тем самым лишу ее последней надежды. Что же за тем последует? Допустим, и впрямь осуществит она свою дерзкую мысль, убьет себя как-нибудь, и что тогда? Тогда наверное, Анфиса Афанасьевна обвинит меня первого в смерти дочери своей. Как же поступить? Как будет более верно?»
Мысли проносились в его голове судорожно, беспорядочно. Он не мог позволить себе ошибиться. Решившись наконец, он взял за плечи взволнованную Анну Антоновну, повернул к себе так, чтобы взглянуть ей в лицо и произнес тихо:
– Я не хочу, чтобы вы уходили…
Дверь комнаты Филарета Львовича затворилась на ключ. Престарелая Дарья Апполинарьевна в ту ночь, не заметила отсутствия барышни. Стараясь утихомирить её маленького брата, она, убаюкивая его тихими песнями, заснула и сама, в кресле, между двух детских кроваток.
Время тянулось медленно, словно нарочно мучая Полину Евсеевну, которая изводила себя сомнениями, стараясь угадать, проживет ли Антон Андреевич следующую половину часа.
Смыковскому, между тем, становилось все хуже. Он метался беспокойно, не то во сне, не то в бреду, стонал, не переставая, словом страдал нечеловечески. Выдавались редкие минуты, когда открывал он тусклые глаза. Еспетова тут же брала его руки в свои, гладила их, говорила что-то успокаивающе, не догадываясь о том, что он не в состоянии узнать ее очертания. Ему все виделся Парфён Грошкин, заносящий камень над его головой, и всякий раз, Антон Андреевич, осознавая неизбежность ударов и последующей сильной боли, кричал, от охватывающего его ужаса.
Полина Евсеевна плакала, прикладывала к его лбу холодные компрессы и с тревогой ждала утра.
В другой части дома, устраивался в своем временном жилище, Павел Николаевич Клюквин. Он обошел неспешно предоставленную ему комнату, всё осмотрел, и оставшись довольным, уселся в мягкое кресло, зевнул лениво, достал из кармана свой портсигар и с наслаждением закурил…
Уже как-будто легкая дремота стала опускаться на него, когда он заметил, что на стене, мелькнула некая, неизвестно кому принадлежащая тень. Обернувшись, Клюквин заулыбался радостно, и встал сейчас же с кресла. Тень была не чья-нибудь, а именно Анфисы Афанасьевны, которая предстала перед ним, с неубранными, разбросанными по плечам, волосами, в длинном серебристом халате, и со свечой, в изящной, тонкой руке.
– Анфиса! – произнес доктор восторженно, – а я мечтал, что ты появишься, и даже дверь нарочно, на ключ не запер.
– Ну, вот теперь действительно, здравствуй, Павлуша, – ответила Смыковская, – уж сколько лет мы не виделись, а всё меня к тебе манит…
– И я истосковался. Всякий день тебя вспоминаю. Просыпаюсь или ко сну отхожу, всё одно, ты перед глазами стоишь.
Из гостиной послышался глухой крик. Анфиса Афанасьевна вздрогнула и съёжилась.
– Представить страшно, что ожидает меня назавтра, – сказала она.
Павел Николаевич нахмурился и взглянул на Смыковскую сурово.
– Разве ты что-то чувствуешь к нему? Я свой долг врачебный до конца исполню, это ясно. Но испытывать сострадание к твоему супругу, такое же, что и к прочему больному, уволь, не смогу. Яна Антона Андреевича слишком зол, за то, что женщину жизни своей, обречен с ним делить.
Анфиса Афанасьевна тоже переменилась в лице. Прежняя ласковая улыбка её исчезла, скоро и без следа.
– Ты, Павел, не справедлив к нему, и ко мне, также. Ведь нет его вины никакой в том, что ты непостоянством излишним страдаешь, и что одной меня, тебе завсегда мало бывает. Напротив, ты даже обязан ему, Антон двух твоих сыновей растит, пусть даже и не ведает того, а если б и узнал, так ему хватило бы воли и благородства, все одно, своими их считать, и баловать их, словно собственных.
– И за это я не терплю его. Он может детьми распоряжаться, а я за всю жизнь, младенца родного в руках не держал. Когда же я умолял тебя со мной остаться, ты отчего-то его предпочла.
Теперь Клюквин и Анфиса Афанасьевна, глядели друг на друга безжалостно, уже словно враги.
– Умолял? – засмеялась неприятно Смыковская, – Да ведь я было уже, и собралась к тебе, с Митенькой, хорошо опомнилась вовремя. Услыхала от добрых знакомых, что ты провинциальную девицу, лет семнадцати от роду, принял на полное свое содержание, да о том на все стороны похвалялся. Умолял! Ах, какой же ты негодяй! Негодяй, без совести!
Клюквин удивился вначале, оттого, что Анфисе Афанасьевне подробности его жизни, были так хорошо известны, впрочем, тут же сумел овладеть своим смятением, и решил как-нибудь избежать продолжения ссоры.
– Ну, а коли я скажу тебе, – произнес он вкрадчиво, – что девица та, оказалась лживой, да насквозь продажной, и представляется мне сегодня ненадобной обузой, от которой я горячо желаю освободиться скорее!
Однако Анфиса Афанасьевна успела разгневаться всерьёз.
– Освободишься и что с того? Нечто я тебя, голубчик, не знаю? Нынче эту прогонишь, а следующим днём, другую своим вниманием облагодетельствуешь.
– Да ведь мне другой не нужно! Так-то, Анфиса, кроме тебя, никого не нужно!
Павел Николаевич нервничал. Он расхаживал вокруг стола, то вдруг брал свой портсигар в руки, и открывал, словно уже собирался курить, то отшвыривал его в сторону, рассерженно.
Смыковская напротив, теперь держалась спокойно, глядела на доктора хитро и молчала.
– Таких речей, я раньше от тебя ждала, – заговорила она наконец, – а теперь мне нужды в них нет. С тобой, пожалуй, и жить то в покое нельзя, одни только тревоги и волнения, да каждый день новые.
– А с ним, что же? Можно жить? – усмехнулся горько Клюквин.
– Да, можно, Павлуша, можно. Пусть мне Антон Андреевич смертельно скушен, пусть я при нем о других думаю, но за то, уж я обеспечена, ни в коих желаниях своих не стеснена, и от супруга худого слова не слышу, а с тобой… Что же с тобой!? Я и руку твою ещё не позабыла, тяжела она у тебя, Павлуша. Много я вытерпела, только теперь переменилась, и повторения не желаю, довольно…
Полная решимости уйти, разочарованная неприятным свиданием, Анфиса Афанасьевна, обернулась резко и направилась к двери.
– Анфиса! Погоди! – загородив ей путь, умоляюще произнес доктор, – не оставляй меня! Я так давно не виделся с тобой, и вот теперь, когда мы одни, ты уходишь…
– Чего же ты хочешь, Павел? – замедлив шаг, спросила Смыковская, – и я эту встречу, вовсе не так себе рисовала. Я ожидала от нее волнения приятного, радости, а получила лишь упреки.
– Я обещание тебе даю, упреков ты не услышишь более, ни одного слова. Останься же, не уходи!
– Я могла бы остаться. И даже не против желания своего, – прошептала Смыковская, немного смягчившись, – впрочем, если только, ты выполнишь моё условие.
– Любое твое условие я приму и обсуждать не стану.
– Ты в доме этом, будешь жить до той поры, покуда Антон не оправится от недуга, разумеется, если доживет он до этого утра. Мне помощь твоя необходима, и я хочу, чтобы ты всегда рядом был, прилагая к лечению супруга моего, все мыслимые возможности.
– Пусть именно так всё и будет, – согласился, не раздумывая, Павел Николаевич.
Между тем, стремительно и неотвратимо приближался новый день. Когда неяркий, розоватый свет, заполнил всю гостиную, проливаясь сквозь зашторенные окна, Полина Евсеевна заметила, что Антон Андреевич дышит спокойнее и ровнее.
– Неужто обошлось? – произнесла она, не веря самой себе, и заплакала, – Антон Андреевич, живите, умоляю вас, живите, и счастливо, и долго…
IV.
Прошёл месяц, тяжелый и долгий, словно сложенный из несчитанного количества дней.
Вопреки уверенно-худшим прогнозам доктора Клюквина, Антон Андреевич не умер. Постепенно он чувствовал себя всё лучше, кошмарные видения навсегда оставили его, зато вернулись ясность ума и прежний завидный аппетит. Теперь он мог даже вставать, и один раз в день, обыкновенно вечером, вместе с Фёдором, поддерживающим его, выходить на воздух и поглядеть на невесёлый осенний сад, как любил он прежде.
За это время, многое в доме незаметно для Смыковского, переменилось. Анна Антоновна, совершенно счастливая, ещё сильнее влюблялась в учителя, и верила наивно, в его ответное и такое же безграничное чувство. Анфиса Афанасьевна, почти всякий день, тайно бывала в комнате Павла Николаевича, однако и Филарета Львовича надежды не лишала. Молодой учитель, между тем, как только оказывался рядом с Антоном Андреевичем, непременно всматривался внимательно в его лицо, рассчитывая увидеть, хоть какие-нибудь признаки приближающегося конца, впрочем, тщетно. И всё же он не переставал грезить о том, как займет вскорости место супруга Анфисы Афанасьевны. У одной только Полины Евсеевны не случилось ничего нового. Андрей Андреевич привычно пьянствовал, и она, страдая от того, была всегда грустна и молчалива.
Целый месяц Смыковский, против воли своей, не имел возможности появляться на заводе, и это изводило его. Он знал наверное, что потеряв так много ценного времени, очевидно потеряет и большую часть нажитого капитала.
Единственный человек, на которого мог он положиться, управляющий Ипатий Матвеевич Телихов, каждый день посещал его, принося всё новые известия о том, как обстоят заводские дела.
Телихов имел легкий характер. Был вежлив, аккуратен и добросовестен. Некрасивое лицо его, удивляло своей содержательностью. Среди прочих, Ипатий Матвеевич отличался малословием, то есть редкой способностью, выразить даже самые глубокие мысли свои в двух трех, недлинных, но совершенно ясных фразах. Одевался он всегда неброско и одноцветно. Любил атласные жилеты, носил пенсне, натертое его женой до безупречного сверкания, имел великое множество крахмальных носовых платков, разложенных по всем его карманам всё той же заботливой Меланьей Ивановной. Он и она были чрезвычайно разные во всём. Он спокоен, рассудителен. Она же напротив, вспыльчива и горяча. Он великодушный, добрый, стремящийся любыми способами отыскать оправдание всякому. Она неумолимо тверда и требовательна до жестокости. Даже внешне они мало подходили друг другу и не создавали гармонии. Ипатий Матвеевич был высоким, упитанным, супруга же его почти в половину ниже ростом и тоньше во много раз. Единственное в чем они были схожи – это взаимное нежное чувство, зародившееся между ними двадцать лет назад, когда Телихову было девятнадцать, а его возлюбленной только что исполнилось пятнадцать.
