Солнце слепых

«Скажите, сеньора, рану Раулю нанесли вы?»

«Нет, – улыбнулась Изабелла. – Вот эта миленькая штучка».

Она вытащила из рукава стилет и провела нежным пальчиком по трем его граням.

«Ой, порезалась».

«Соблаговолите принять», – я протянул ей кружевной платок с вензелями «Ф» и «Д».

«Благодарю вас. Это излишне», – Изабелла спрятала стилет и стала поднимать порезанный палец к губам.

Я поддался порыву и перехватил ее руку. Я поднес ее к своим губам и поцеловал ранку. Кровь показалась мне сладкой.

«У вас сладкая кровь», – невольно вырвалось у меня.

«Что, у других пленников она горчит?»

Я невольно рассмеялся. Недобрый огонек в ее глазах погас. Она тоже улыбнулась.

«Довольно, мне уже не больно, – сказала она, отнимая руку от моих губ. – Вы мне предложите постель, воду и еду?»

«Он что, издевался над вами?»

«Нет, сначала он мне предложил стать его наложницей, и клялся осыпать меня золотом и изумрудами. Когда я ему отказала, он попытался овладеть мной силой, демонстрируя свои мужские достоинства и красочно расписывая утехи, которые ожидают меня, но я жестоко высмеяла его. Двое суток он потратил на уговоры, а потом распорядился давать столько еды и питья, чтобы я только не умерла с голода и от жажды. А спать разрешал не более трех часов в сутки. В остальное время меня будили его люди. Зато в последний день он заявился ко мне с царскими дарами, засыпал подарками, вниманием и обхождением. Стал угощать вином, яствами, но я сразу же почувствовала в вине привкус снотворного снадобья (я прошла эту школу в Венеции) и не стала пить. Тогда он велел мне выпить бокал, и тут я…» – Изабелла не удержала зевок.

«И тут вы вытащили эту миленькую штучку с трехгранным жалом? Вот ваше ложе, сейчас вам принесут все необходимое. Спокойной ночи, сеньора».

«Благодарю вас, – произнесла Изабелла и опустилась на ложе. – Простите меня, у меня не осталось никаких сил…»

Самое интересное началось у нас с Раулем, когда закончилось мое недельное право на пленницу. Он пожелал задать вопрос, не прибегал ли я по отношению к ней к насилию.

«Нет, не прибегал, – с насмешкой ответила Изабелла. – Разве вы не видите, его рука не болтается на тряпке».

Взбешенный Рауль занес над ней руку, но я успел перехватить ее. Француз стал вырывать свою руку из моей, но у меня рука достаточно цепкая, и я не выпустил ее. Тогда Рауль выхватил кинжал левой рукой и точно вонзил бы мне его в правый бок или в спину, но Изабелла обеими руками схватилась за него. Брызнула кровь из ее порезанных пальцев. Рауль замешкался, и я ударом кулака свалил его на землю. Зрители стали кричать: «На рею его! Повесить! Вздернуть!»

Я велел позвать Бонтемпса, чтобы он забрал своего помощника и сам решил его участь.

В Изабелле я нашел самую преданную женщину, какую только мог отпустить Господь мужчине. Нет, мы не были с ней близки, как можно было предположить, но сколько интереснейших бесед провел я с ней, Бог тому свидетель. Эта Изабелла оказалась родственницей Изабеллы Розер, той самой Розер, которая помогла Игнатию Лойоле в организации ордена иезуитов. Тайком от всех я переправил потом Изабеллу на родину».

– Надо же, я помню тот рассказ слово в слово, – сказал капитан. – А ведь прошло сорок лет…

Он чувствовал дрожь в теле. Видно, вся его прошлая жизнь застоялась в нем, как дурная кровь, и искала выход.

– А дальше? – по-детски простодушно воскликнула Анна Семеновна.

– Дальше? «Нашел из-за кого на дуэли драться – из-за бабы!» – фыркнул тот, что предложил мне начинать свой рассказ. «Что?» – спросил я. «Из-за бабы…» «Предупреждаю, это Дама моего сердца». «Из-за бабы, говорю, драться! – завелся тот. Глаза его налились кровью, лицо и шея побагровели, а руками, растопырив ладони, он брезгливо мотал над землей. – Из-за сучки…» Прошу прощения, сударыня… Пришлось ударить его разок. Я сел на свое место. Воцарилось молчание.

«Там, в твоих сказках, небось, не баланду едят, а окрошку с мясом трескают?» – спросил хмурый мужик, ласково взглянув на упавшего.

«Окрошки с мясом не было, сразу должен сказать. Сало было. Сухари двойной прокалки. Черное вонючее сало, скользкое и горькое, да труха из хлебных крошек, червей и мышиного кала. А запивались эти яства зеленой водой, протухшей год назад, с амебами и инфузориями-туфельками. И вообще, быт и общий вид у нас был еще тот, – я оглядел всех. – У вас тут еще пристойно. Бурая плесень в трюмах, где белая, где зеленая, а где просто черная, прогнившая палуба, башмаки проваливались в гниль и труху, растрепанные паруса, составленные из кусков грот и бизань… И, венец вселенной, беззубые, задристанные, опухшие оборванцы, куда вам до них! Да еще к этому нескончаемые ночи. Жуткие ночи в тропиках, когда во сне оплавляешься, как свеча». А закончил я почти как Толстой: «Вообще-то пираты не делали ничего необычного, они зарабатывали на жизнь. Пират – не профессия. Пират – это образ жизни, символ несогласия с жизнью. Можно ли соглашаться с жизнью, в которой хочется стать пиратом?» Помню, после этих слов я встал. Мне вдруг показалось, что передо мной огромная масса людей. Больше, чем в зале, больше, чем на площади, наверное, больше, чем в жизни.

Анна Семеновна согласно кивнула головой. Взор ее блестел.

«Сундуки с золотом, острова сокровищ, скелеты и черепа, трюмы и бочонки с ромом – продолжил я косить подо Льва Николаевича, – такая белиберда! Но как они пленяют слух, как они будоражат воображение! Недостаток разума и воображения делает из послушного обывателя или батрака отчаянного пирата. Пардон, я отвлекся. Когда Рауль показался на набережной в сопровождении десятка головорезов, у меня сердце дрогнуло, но один только раз. Представьте: набережная, туман, не спеша, мы идем навстречу друг другу. Сошлись под фонарем. Ворвань еще не зажгли. Смеркалось… Обошлись без учтивых фраз и поклонов. Я достал саблю, намотал на левую руку платок и приготовился к обороне. Рауль жестом остановил своих бандитов и напал на меня. У меня не было сомнения в подлости Рауля, но на секунду его жест показался мне исполненным благородства. Правда, он то и дело норовил встать так, чтобы его дружки оказались за моей спиной. Долго бы я не продержался. Едва звякнули клинки, два француза уже были у меня с боков, но тут из-за поворота вывернули мои товарищи. Они молча бежали к нам. Отразив удары Рауля и великана, наседавшего слева, я запрыгнул на валун у отвесной скалы. В нем было углубление, и я мог там плясать, как в чаше, не опасаясь, что мне подрубят сбоку ноги. Когда подоспели мои товарищи, для бандитов Рауля это было полной неожиданностью, и они потеряли сразу же половину своих людей. Вторая половина тут же побросала клинки. Один Рауль с бешеной силой клацал саблей по камню. Я соскочил на землю и, дав знак своим, чтобы не встревали, напал на Рауля. Я ранил его в грудь и плечо. Чтобы не отдать свою саблю мне, он швырнул ее в воду, а руки скрестил на груди».

– Это потрясающе – Homo Fictus – вымышленный герой! – воскликнула Анна Семеновна. – С ним вы можете стать самым настоящим героем!

– А я и есть самый настоящий герой, – возразил Дрейк. – Указ Президиума Верховного Совета на подходе.

Анна Семеновна торжествовала – в первом номере журнала такая история, замечательно! Она, правда, не врубилась, где в рассказе выдумка, а где ложь. Да хоть все ложь и выдумка! Правда-то она кислая! За милую душу пойдет! На минуту ей показалось, что Дрейк сумасшедший. Да ну, нет, конечно! Выпил? Глаза блестят, но это от рассказа. Актер, стопроцентный актер, хоть в водевиль бери.

Дрейк вдруг произнес:

– Я неплохо знал Монтеня.

– Кого?

– Монтеня, – небрежно сказал капитан. Мы встретились с ним в Лукке, на водах. Это в Италии. Его мучили почки, а меня желудок.

– Значит, самого Монтеня? – сказала Анна Семеновна.

– Я ему сразу не раскрыл своего имени. У меня было от чего болеть желудку… Спирт, вода, сухари с шоколадом – да я говорил уже… – Дрейк вдруг вспомнил те несколько летних месяцев, что провел в тундре, наблюдая за передвижением вражеских судов. Кораблей было не так много, но шли они вдоль берега мучительно медленно, как и не на войне. После передачи данных он не чувствовал облегчения, так как враг приходил и уходил, доставляя ему только безмерную усталость. Чтобы не было цинги, он жевал траву и корешки, отчего у него то и дело были тщетные позывы на рвоту. За полтора месяца он перестал хотеть есть, а ложку употреблял только для того, чтобы выковыривать ею из себя какие-то козьи орешки.

– И что же вы искали, капитан, в дальних краях? – Анна Семеновна уже начала верить, что капитан и взаправду плавал по белу свету под пиратским флагом, не тогда, конечно, но очень правдоподобно, очень!

«Я очень хорошо знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу, – сказал мне Монтень. И еще добавил: – Природой мне суждено жить во Франции, и я по большому счету равнодушен к иным красотам, хотя как путешественник, и пленяюсь порой ими». Я, в отличие от него, вовсе не равнодушен к красотам мира. Их и искал. Чего еще надо?

Что же с ним? Аутизм, или как там его? – стала вспоминать Анна Семеновна. – Когда грезят и бредят наяву. Однако прошел час, и капитана было не узнать. Он снова стал немногословен и, когда Анна Семеновна пыталась растормошить его игрой ума, с недоумением глядел на нее. Складывалось впечатление, что он рассказал ей о себе в некоем забытьи, словно был не в себе. Может, он и вправду был не в себе? А где тогда? Вроде не пьян.

Глава 4. Три грации

Из-за Анны Семеновны теплоход задержался на сутки.

Во время очередной остановки она повела свой выводок в лес по ягоду. Там они, видимо, заплутали и к урочному часу не вернулись. Свечерело, давно уже пора отходить, а их нет. Дали гудок, через пару часов пустили несколько ракет. Бесполезно. С полуночи до рассвета теплоход каждый час ревел белугой.

В двенадцать тридцать пополудни группа ягодников явилась, помятая, искусанная и смертельно усталая. Одежда кое на ком оборвалась, все были в листьях и паутине. Впереди с песней шагала Анна Семеновна. У нее лицо опухло от укусов, глаз не было видно, а руку перебинтовывал оторванный рукав блузки.

– До чего же хорошо кругом! – пела Анна Семеновна.

– Марш политбюро? – хмыкнул капитан. – Что с рукой?

– На медведя в малиннике напоролись. Мои испугались – медведя не видели! – и тикать, а я палку взяла и на него. Медведь – бежать! А палка одним концом в него, другим в меня – уткнулась, вот и поранила слегка. Трусливый мишка попался!

– Мужик, – вздохнул Дрейк. – Однако, на сутки вышли из графика. Что делать теперь?

– Как что? Конечно же, догонять!

– Догоним и перегоним. Стоянки придется сокращать, Анна Семеновна.

– В чем же дело? Урезать, так урезать!

– А в чем причина задержки, позвольте полюбопытствовать?

– Да в медведе же! Медведь-то в одну сторону рванул, а мои в противоположную. Пока нашли друг друга, темно стало. Вон все охрипли, орали столько! Собрались – сами не знаем, где. До утра пережидали возле костра. Столько песен спели!

– А наши гудки вы не слышали?

– Услышали. На них, как светать стало, и пошли.

К удивлению Анны Семеновны, после того, как они накануне оба рассказали друг другу столько важного и даже странного, они вновь вернулись к тому «балдежному» языку, в котором мало слов участия и на котором общается вся страна.

Опоздали на десять часов. И вместо вечера подошли к причалу рано утром.

Дрейк ночь не спал, так как Анна Семеновна устроила напоследок диспут, который, начавшись вечером, завершился на рассвете. Уснуть под него не смог бы и мертвый. Диспут сопровождался песнями, танцами и барабанной дробью.

– Капитан, я с вами не прощаюсь! – воскликнула Анна Семеновна, сходя по трапу на берег. – Я вновь на земле. Девушки, это надо отметить! Айда ко мне домой! Кэп, не желаете?

Дрейк развел руки в стороны и сделал скорбное лицо:

– У меня семья, семеро по лавкам. Ждут тятю.

– Привет вашим оглоедам! Смотрите, наведаюсь! У меня есть ваш адресок!

– Милости просим, – устало произнес Дрейк.

В первый раз он был выжат круизом, как лимон. И впрямь так захочешь на пенсию. Тут он вспомнил, что просил Зиночку оставить два билета на спектакль ленинградцев. Спектакль! В круизе, да, вот это был спектакль! Неужели она всю жизнь так живет?!

Дрейк зашел в пароходство и поднялся к секретарше. Билеты были на третий ряд.

– Я уж думала, сорвется наш выход, – сказала жена. – Позвонила Зинаиде, говорит, задерживаетесь на сутки.

– Нагнали четырнадцать часов.

Лида сделала прическу, расфрантилась. Федор посоветовал ей убрать с шеи красный платок.

– Чересчур смело, Лида. Авангард.

– Авангард? А галстук твой?

– Да он у меня один. На все времена. Ну что, айда?

– Еще два часа.

– Коньячку в буфете пропустим, пирожных с кофейком. В честь праздника.

– Какого праздника? – через двадцать минут спросила Лида.

– Праздника?

– Ты сказал, в честь праздника.

– Я вернулся, разве не праздник?

В фойе театра висели портреты ленинградской труппы. Дрейк останавливался возле каждого, а увидев Катю, вздрогнул и быстро прошел мимо.

– А это кто? – придержала его Лида. – Вроде как в кино где-то видела? Не знаешь?

Федор молча стал разглядывать портрет. Сердце его билось с такой силой, что он слышал, как оно отражается от стен холла театра.

– Туманова, – прочитал он.

– Я и сама вижу, что Туманова, – Лида подозрительно, как показалось Федору, посмотрела на него. Значит, она Туманова, подумал он, не Дерейкина, не Славская.

– Кэп! – раздалось вдруг через все фойе. – Три тысячи чертей! Вы тоже тут?

– А где же мне еще быть? – неожиданно для самого себя гаркнул Дрейк.

Все рассмеялись.

– Ты чего это? – Лида с ужасом глядела на мужа и на сумасшедшую бабку в каком-то малиновом кимоно с черным широким поясом, которая горланила через все фойе, как на пляже.

– Общаюсь, – сказал Дрейк. Он даже рад был, что появление Анны Семеновны сняло некоторую напряженность между ним и Лидией. – Подойдем, – сказал он жене. – Это проректор института. Может, поможет чем, когда Маша поступать будет.

Подошли. Дрейк представил друг другу дам. На малиновой спине проректора извивался ужасный черный дракон.

– Тут можно курить, – сказала проректор, облизнув алые губы.

– Какой милый халатик! – похвалила Лида.

– Разновидность касури. Обычно она у них белая, а эта малиновая.

– Русский вариант, – сказал Дрейк. – Дракон – это фамильный герб?

– Скорее семейное, – улыбнулась Анна Семеновна. – Кэп, позвольте папироску?

Лиде не совсем понравилась эта некоторая вольность в обращении с ее мужем.

– Дома забыла кисет! – улыбнулась Анна Семеновна Лиде. – Самокрутки не пробовали? Напрасно. Будете у меня, непременно угощу! Попробуете, не оторветесь! Подымишь, и мозги скачут, как макаки! Да, капитан, вы подумали над моим предложением?

Лида впилась взглядом в мужа.

– Что предложите в мой журнал? Может, о борьбе за мир во всем мире? Это актуально.

– Причем всегда, – согласился капитан. – От борьбы за мир, как от всякой борьбы, человек звереет, так как в борьбе надо только побеждать. Я лучше о пиратах напишу.

– О пиратах так о пиратах. Это будет романтическая история? Хроника злодейств? Публицистика?

– Это будет белый стих, мадам. Никаких рифм. Лишь аритмия океана. Белый стих размером с океан. Одно я только думаю: поместится ли на моей кухне Пегас?

– У истинного поэта даже табурет под парусом.

Дрейку показалось, что Лиду вдруг скосило всю, как кливер. Хорошо, раздался звонок.

– Надеюсь, кэп, вы в галерке?

– Нет, мадам, партер, третий ряд.

– Как вы пали! Это мелкобуржуазно!

– Зато близко, – пробормотал Дрейк.

Он почувствовал, что устал. В этом фейерверке он совсем забыл, ради чего, собственно, пришел на спектакль. Катя, подумал он, Катя. Он произнес про себя несколько раз это полузабытое имя, и оно возродило в нем, как заклятие, былое. Как на призыв «Сезам, откройся!» открывалась дверь к несметным сокровищам. Вот только остались ли они там?

Федор не слышал, что говорят актеры, что-то суетятся, балагурят. Он видел Катю, и ему казалось, что она тоже увидела и узнала его. Несколько раз он ловил ее взгляд на себе. В антракте он не встал и остался в зале. Лида увидела знакомую и вышла вместе с нею в фойе.

– Видела твою, – сказала Лида.

У Федора захолонуло сердце.

– Кого? – выдохнул он.

– Сумасшедшую в малиновом кимоно. Из свиного рыльца сшила сарафан. Ей, небось, не сказал, что авангард? А как родной жене, так на ней и рейтузы – авангард! А дракон на спине – ничего!

– Рейтузы? Нет, рейтузы не авангард. Рейтузы – анахронизм.

Спектакль закончился под гром аплодисментов.

– Ну, как? – спросила Лида

– Душно, – ответил Федор, вытирая со лба пот.

– Я про спектакль спрашиваю.

– Спектакль как спектакль.

– Как тебе твоя Туманова?

– Моя?

– А то чья же? Что же, ты думаешь, я не знаю твоей первой жены? – Лида насмешливо смотрела на супруга. – Ты, Федя, как ребенок! Смешно даже, ей-богу!

– Смешно, – согласился Федор. – Подождем, когда она выйдет.

– Подождем, – кивнула Лида. – Ты подожди, а я домой пойду. А то Машенька одна.

– Останься. Ничего с ней не сделается. А ты не ребенок?

– Кэп! Где вы были в антракте? – раздался откуда-то сверху голос Анны Семеновны.

– В антракте, мадам! – не поворачивая головы, отозвался Федор.

Лида раздраженно отняла свою руку от руки мужа.

– Стыдно же так орать! Что подумают люди?

– Что подумают, то и скажут, – ответил Федор.

– Это она пришла на спектакль? Зачем ей спектакль? Она сама спектакль! – заводилась Лида, и Федор был согласен с нею. – Знакомые у тебя, Федор! Ишь, цокает как!

Та, шумя и приветствуя знакомых, спускалась по лестнице.

– Это абзац, капитан! – подошла Анна Семеновна. – Одни знакомые! А вам как?

– Что как? – свела брови Лида.

– Спектакль.

– Спектакль как спектакль, – ответила Лида. – Полный аут!

– Вот она, афористичность! Капитан, вы почему таили от общества вашу супругу?

– Да кто ее таил? – вырвалось у Дрейка, и тут он увидел Катю в сопровождении двух мужчин. Странно, когда она успела снять грим и все такое?

– Катя! – крикнул он. – Екатерина Александровна! Туманова!

Та остановилась, удивленно посмотрела в сторону Дрейка, что-то сказала своим спутникам, те попрощались с ней, один поцеловал в щеку. Она направилась к Дрейку, который уже шел ей навстречу, бросив жену и Анну Семеновну.

Весной Лида видела, как на мосту лоб в лоб столкнулись две машины. Сейчас она увидела нечто схожее. Муж и актриса застыли на мосту своей жизни, столкнувшись лбами, и неясно было, что сталось с ними. Еще Лида увидела, сердцем почуяла, что этот миг для них длился дольше десятилетий разлуки. «Почему? Почему так? – вскричал кто-то в ее душе. – Почему так несправедливо?»

Катя протянула руку Федору. Он вспомнил ее руку за мгновение до того, как коснулся. Катя обняла Федора и поцеловала в щеку. Он неловко ткнулся ей в ухо.

– Я и не думал увидеть тебя. Думал, пока грим снимешь, то-сё…

– Это быстро делается, – улыбнулась Катя.

Не успели они вымолвить еще пару слов, как их достала Анна Семеновна.

– Как я рада видеть вас, знаменитую актрису! – послышался ее хрипловатый голос. – Капитан, познакомьте меня с народной артисткой РСФСР!

– Екатерина Александровна, это Анна Семеновна, проректор инсти…

– И прошу заметить, Екатерина Александровна, руководитель студенческого театра! Вам непременно надо посмотреть наш последний водевиль! Он вас потрясет до основания! Поехали!

– До чего? – взметнула брови артистка.

– Куда? – спросил Дрейк. – Куда, Анна Семеновна? У Екатерины Александровны свои дела.

– Какие дела? Занавес опущен, значит, никаких дел! Едем ко мне в институт. Соберу сейчас девчат, парней и содрогнутся стены! Еще бы, сдать спектакль народной артистке РСФСР!

Лида молча переводила взгляд с мужа на сумасшедшую бабу, а с нее на народную артистку, первую жену Федора. Черты лица ее заострились, а в душе была тоска: «Что же так свело нас всех в один час?!»

– Ну, что ж, дорогие рэсэфэсэрянки, – произнес Федор, – едем!

Анна Семеновна встала посреди проезжей части улицы и энергично остановила первое же свободное такси. Усадив Дерейкиных и Екатерину Александровну на заднее сиденье, сама плюхнулась на переднее и – «Salve, голубчик!» – скомандовала:

– Форвертс! Кэп, не угостите ли даму папироской? «Беломор» не мухомор, хоть и говнистая махорка.

Лида едва не сгорела со стыда. Таксист захохотал. Катя сжала руку Федора. Он так и обмер. Да что же это такое, подумал он. И, тронув таксиста за плечо, скомандовал:

– На Гончарную! Дом шесть. Со двора. Линкс, то есть слева.

– Славно, кэп! – не обиделась Анна Семеновна. – Я всем знакомым уже сказала, что в нашем городе есть один мужчина. И это – вы, капитан! Чур, сперва завезти меня. Завтра я к вам наведаюсь, Екатерина Александровна, в гостиницу. Не возражаете? У вас какой номер?

– Двести пятый.

– Меня – вот здесь. Чао! Спектакль был – полный аут! Москва столица, моя Москва! – запела Анна Семеновна.

– Федя, она всегда такая? – спросила Лида.

– Я ее вижу второй раз в жизни.

– Ты здесь так и живешь? – спросила Катя.

– А где же мне еще жить? – спросил Федор, а Лида дернулась.

– Столько лет прошло. Неужели квартиру не дали?

– Вот ее и дали, – ответил Федор. – Нормальная квартира. Две комнаты. Нас двое да внучка…

Лида стала собирать на стол.

– Я помогу вам, – предложила Катя.

– Ничего, я справлюсь, – ответила Лида. – Машенька, покажи бабе Кате рисунки.

Стервоза, подумал Федор о жене, но подумал с нежностью.

– Славная какая! – искренне сказала Катя, любуясь девчушкой. – Сколько ей?

Федор не мог вспомнить.

– Ты все такой же! – засмеялась Катя.

За столом она обмолвилась об этом, а Лида с ожесточением бросила:

– Да он во всем такой! Маша, ты показала рисунки? Где ты там?

– Она сейчас дорисует и покажет, – сказал Федор.

– Спать ей уже пора, – буркнула Лида, – а не рисунки рисовать. Маша! Неси уж, демонстрируй!

Выскочила Маша с рисунками из своей комнаты.

– Какие рисунки! – воскликнула Катя. – Корабль? И еще корабль! И еще! И все с парусами? Это деда на таком ездит?

– Ходит, – поправила ее Маша. – Да, у него корабль с парусами.

– А ты ездила на нем? Ходила?

– Да.

– И он с парусами?

– Да. А еще пушки. И бушприт.

– Она вся в тебя, – Катя положила Федору руку на плечо.

– А лицом и фигурой в меня, – сказала Лида.

– Постой, а что тут за цветы на корабле?

– Там каюта.

– С цветами?

– Да, с цветами. Цветы любит Изабелла.

– Изабелла? Изабелла – что-то я слышала о ней? – Катя взглянула на Федора, но тот никак не отреагировал на ее вопрос.

– Да, дедушка спас ее. Он отбил ее у пиратов и женится на ней.

– Так он же уже женат! – «Же-же-же, – подумала Катя. – Надо без же». – На твоей бабушке.

– Нет, это так, а там специальный брак…

– Пиратский брак на пиратском барке, – поддакнул дедушка. Поизящней, чем же-же-же.

– Не простой, как у всех советских людей. Там ничего такого нет, ни дома, ни шкафа, там Изабелла выходит на палубу, протягивает руки вперед и произносит заклинания: «Кадите мне. Цветы рассыпьте. Я в незапамятных веках была царицею в Египте. Теперь – я воск. Я тлен. Я прах».

– Да, Федя, – только и произнесла Катя.

– Вот так и живем, – вздохнула Лида.

Тут в дверь позвонили, и постучали, и вошла в сопровождении «парней» и «девок» Анна Семеновна. Она была все в том же малиновом кимоно с черным драконом.

– Явление третье, – сказала Катя и подмигнула Федору. – Те же и в малиновом берете.

– Ой, малиновая какая! – вскрикнула Маша. – Красивая!

– Краше в гроб кладут, – буркнула Лида.

– Сейчас мы сыграем водевиль! – распорядилась Анна Семеновна. – Декорации не нужны, декорации к черту! Сценой будет квартира капитана! Пол, стены, окно. Лена и Юля – туда, Петров – рядом, Гена – ложись на диван.

– Музычка не нужна? – поинтересовался Дрейк.

– Ничего. Сбренчим на губах. Тазик, разве что, или сковородку, да пару ложек.

– Это Федор Иванович дал вам наш адрес? – спросила Лида.

– Что вы! Его знает весь город! На углу у троих спросила, где живет капитан Дрейк? И все трое: Гончарная, дом шесть, фон линкс со двора.

– Водевиль одноактный? – спросила Катя.

– Трех! Летит как песня! За пару часов сбацаем!

Федор посмотрел на часы, потом на внучку.

– Маша, тебе спать пора.

– Иди, иди, девочка, – ласково сказала ей Анна Семеновна. – У тебя есть своя комнатка? Спи, моя славная, дай я тебя поцелую. Вот так. Маленькие дети – прелесть! Мои сволочи уже такими не будут!