Звёзды в глазах

Он действительно вёл тихую, размеренную жизнь, в которой никого не касался, как просила его мать? Вот так и получилось, что никто и ничего? Понятно. Нужно будет узнавать на деле, что он из себя представляет, кого он хочет из себя представить, но его фраза о том, что нужно помогать тем, кто этого хочет…

Матвей усмехнулся: его родители бы предпочли умереть, нежели бы позволили Звезде себя спасти, но было бы правильно оставить их на произвол судьбы только потому, что они так сказали? Люди много чего говорят, будучи слишком горделивыми, слишком напыщенными, это не значит, что они не хотят, чтобы их спасали…

Матвей над вопросами морали не задумывается, он выполняет свою работу: ловит преступников, спасает жертв – разбираться тут больше не в чем. Нужно ли больше?

Может быть, госпожа А. видела в этом проблему? В том, как думает её сын о других людях? Стоило взять у неё номер телефона, чтобы в будущем иметь возможность всё это дело обсудить. А ведь это задание выходило за рамки компетенции Матвея, это вообще не входило в его обязанности – слушать случайных людей на улице и уж тем более прислушиваться к их просьбам, но было в матери Андрея то, что подкупало – непроходимая бездна отчаяния, из которой вырывался истошный крик, который было ничем не перекрыть.

Помогите, защитите, спасите, он особенный, он пугает, он сильный, он страшный… Она боится, что Андрей выйдет из-под контроля и начнёт воротить дела – любые дела, за которые люди, как Матвей, отлавливают людей, как Андрей. За использование врождённых сил, которые принадлежали им по праву. Но для всего остального мира эти силы были приобретёнными, а потом нужно было либо от них избавиться, либо подавить и поработить. Чтобы ничего не случилось. Чтобы тихо жилось. Чтобы никто не наворотил ошибок, за которые бы у родственников болела душа, но Матвей знал – историю не повернуть, а побеждает сильнейший. Альфа. Тот, у кого альфа-распределение перевешивает омегу и выходит на новый уровень со 115%.

Телефон беспрерывно моргал пропущенными звонками от матери и отца. Матвей даже думал, насколько его родителей хватит, чтобы достучаться до него, но после девяти эти рвения потупились. Оборвались, будто кто-то перегрыз старый провод, и он оказался этому несказанно рад.

2. Семейный ужин

– Мама! – Андрей врывается в квартиру, в запах травяных, горьких настоек и первым делом зовёт свою мамулю, как это было всегда, как он привык делать, с самого рождения. – Мам?

Он закрывает дверь, прислушивается к тишине и обращает внимание на обувь. Пары чёрных босоножек не хватает, а значит, ушла. В магазин или погулять. Сегодня была не рабочая смена, она говорила, что встретит Андрея, чтобы узнать результаты собеседования. Заранее просила ничего не писать. Пусть будет сюрпризом. Даже если очень плохим сюрпризом.

– Сан! – к Андрею подбегает чёрная кошка с золотистыми глазами и принимается тереться о ноги с заядлой нежностью.

Тот берёт её аккуратно на руки, поддерживая за спину, как ребёнка, и улыбается ей.

– Представляешь, Сан, сам Матвей Григорьев предложил мне стать его протеже! – Кошка лишь трётся о подбородок своей мордочкой. – Ты, наверное, и не слышала о таком? Ну зачем тебе, правда? – засмеялся Андрей. – Он один из первого поколения, кто занял такое высокое место… Он почти управляет «Орионом»! А ведь у него силы не как у меня – с рождения, представляешь! Но о нём столько говорят! И он предложил мне кураторство, представляешь?

Кошка не представляет, но внимательно вслушивается в слова хозяина.

– Но он не сказал, что я прошёл, – осаждает себя Андрей, но улыбаться не перестаёт. – Он сказал, что они перезвонят. Но стал бы он предлагать мне кураторство, если бы не рассматривал мою фигуру? Верно? Верно же, подружка? – обращается он к кошке и тискает её, а та продолжает тереться, не вырываясь из рук. – Сам Матвей Григорьев, ты только представь…

Андрей стягивает носкам кроссовки и проходит с кошкой в свою комнату сквозь шлейфы мамулиных успокоительных, а глаза его переливаются и блестят. Он отпускает Сан на кровать, но та стоит лишь секунду, а потом бросается прочь.

– А вот полежала бы со мной! – Но он не расстроен, наоборот, слишком доволен.

Наверное, этими чувствами он давит и передавливает свою кошку. Падает спиной на одеяло, очки слетают с головы, а он смотрит своими звёздными глазами в потолок и пытается обмыслить всё то, что произошло в здании «Ориона».

Он видел этого человека… по-настоящему, не на фотографии, не в паблике, не в канале, а вживую, перед собой: плечи у него были крупнее, по сравнению с фотографиями он был старше – не старее, старше, с более глубокими морщинами – настоящий взрослый! А взгляд, как у закостенелого бойца, который привык выходить на шахматную доску, где разворачивается каждый раз собственная история.

Андрей бы и автограф попросил, если бы не условия, в которых он находился. От него требовалось только отвечать на вопросы и понравится. Понравился ли он достаточно, раз сам Матвей Григорьев предложил своё кураторство? Матвея редко видели с новичками, почти никогда. Его напарниками становились Звёзды, у которых стаж работы в «Орионе» не меньше трёх лет, и то, лишь на непродолжительный период времени? На год? Такого быть не могло, слишком много времени. Полгода? Уже лучше, но всё ещё много. Три месяца – много, но достаточно, чтобы чему-то научить. Месяца – вполне подходящее число для Матвея Григорьева, но абсолютно пустое для напарника.

Андрей чувствует, как искрится в глазах, как покалывается в руках, как ноги становятся легче, как хочется броситься, выпустить силу и бежать-бежать-бежать, обратно к головному офису «Ориона» для того, чтобы всё обсудить с Матвеем, чтобы всё у него узнать. Он его возьмёт? Они будут работать вместе? Сколько? Месяц, два, три? Сколько Матвей даст ему времени? Насколько перспективным окажется для него новичок? А если ничего? Если ничего в этом новичке нет?

Искры утихают, образумились. А Андрей встаёт с кровати, очки убирает в футляр, а сам переодевается и идёт в душ. Оттуда на кухню, смотрит в холодильник. Мамуля ещё ничего не готовила, зато продукты купила. Картошка, морковь есть, мясо на месте, поэтому Андрей, не теряя времени и улыбки, берётся за готовку тушёной картошки.

Пока он чистит, снимает кожуру, нарезает мясо кусочками, Сан вьётся вокруг ног, подвывает, а Андрей сжаливается на один кусочек свинины, от которой Сан чёрный нос воротит и убегает. Андрей не злится. Убирает мясо в блюдце, к корму и продолжает готовить.

Мамуля приходить тогда, когда картошка с мясом на заключительном этапе.

– Мам! – Андрей выскакивает в коридор.

Та вздрагивает то ли от резкого возгласа, то ли от тяжёлых сыновьих шагом.

– Ох, Андрей… ты… ты уже дома?

– Ага. – Он подбегает к мамуле, забирает из её рук пакет, в котором видит торт. – А…

– Бис-бисквитый, как ты л-любишь…

– Я… просто… сказали, что ещё перезвонят. Но представляешь! – спешит Андрей обрадовать мамулю быстрее, чем та расстроится. – Представляешь, сам Матвей Григорьев захотел стать моим куратором!

– О-ого! – выдавливает мама, прижимая серые руки в груди. – Это же… тот мальчик, который… который очень популярен?

– Да, он популярен. – Андрей пропускает мимо ушей то, как говорит мать, что называет почти сорокалетнего мужчину мальчиком, ему важно лишь то, что она его услышала. – Я думал, что ты о нём не слышала.

Мамуля вздрагивает, будто в очередной раз её напугал возглас сына.

– Ну что ты, Андрей… Я же тоже сижу в интернете, про Звёзд много пишут… Сколько они делают для… для общества, как помогают, как заботятся… Матвей этот – хороший человек, помогает другим, – тараторит она, а Андрей ободряюще кивает, радуясь, что мамуля успокоилась и ведёт себя как обычно. – А когда перезвонить должны?..

– Через три дня. Так сказали… Ты разувайся, раздевайся! Я почти приготовил поесть, а потом тортик съедим! – Андрей оставляет мамулю, а сам бежит на кухню, проверяет пряно пахнущую картошку, а торт прячет в холодильник.

Мамули не слышно: как она снимает босоножки, как с плеч падает кофта, как она проходит в свою комнату и прикрывает дверь. Она тише Сан, она незаметнее Сан, она куда более удачно прячется в темноте, чем чёрная кошка, ведь у кошки – золотые глаза, а у мамули глаза маленькие и чёрненькие.

Андрей вслушивается, нарочно высчитывает её шаги, но ничего не получается. Будь он омегой с стопроцентным распределением, мог бы и услышать, но он альфа, поэтому оставалось довольствоваться своими чувствами – своей нормой.

Мамуля приходит далеко не сразу. Отсиживается в комнате, отдыхает. Сан изредка к ней скребётся, а Андрей за это время всё приготовил, расставил, нагрел чайник и остался сидеть ждать свою единственную гостью, которая всё не шла и не шла, а когда появилась, была помятой и с красными глазами.

– Мам, ты спала? – улыбается ей Андрей.

– Только прилегла… глаза закрыла и всё. Извини, ты меня ждал…

– Ничего. Зато подостыло, чтобы кипяток не есть!

– С-спасибо тебе… А то ещё готовить… поздно бы ели.

– Мне не сложно! Надеюсь, что и со стажировкой получится так готовить. – Андрей берёт вилку и прицеливается в мягкое мясо. – Но я даже не знаю, сколько точно часов там буду…

– Ничего! – поспешила оправить его мамуля. – Всё хорошо. Будешь домой приходить, а всё уже – уже готово. Только для тебя и м-меня!

– С радостью поем твоё, – честно говорит Андрей и смотрит на мамулю, а та тупит взглянул в картошку, занимается ей, жуёт усиленно и вдумчиво, а Андрею нравится, что она размышляет о вкусе его еды, о том, какой она получилась, как она выглядит. – Тебе нравится?

Мамуля поднимает плечи, смотрит исподлобья с ложкой у рта и кивает медленно.

– Д-да, ты у меня… ты у меня м-молодец… такой самостоятельный. И в «Орион» заявку подал, и тесты все сдал… и на собеседование сходил… Когда только так вырос… – Неуверенно смеётся и тут же перекрывает смех очередной порцией.

– Ещё вырасту… а потом устроюсь официально, буду деньги получать и тебе работать не придётся!

– Ну, Андрей, не забегай вперёд, – осаждает мамуля, волоча кусок мяса во рту. – Работать и мне надо, чтобы дома постоянно не сидеть… а то с ума от безделья сойду, так нельзя.

– Тогда будешь работать для души! Найдёшь ту работу, о которой мечтала!

– О которой?.. – Мамуля не завершает мысль, поглощает себя едой, которую, наоборот, сама должна был поглотить. – У м-меня такого уже нет, Андрей… Старая я.

– Старая? – изумляется он. – Куда ты старая? Молодая ещё, жизнь только начинается! А если я мешаю, то я могу…

– Нет! – вскрикивает она и вздёргивает голову, а затем руки ко рту прижимает. – Н-не надо тебе никуда спешить… Один останешься, а дальше куда? Не надо одному… оставайся здесь, а то я переживать буду… Не надо, слышишь, Андрей? Оставайся… а я и без работы мечты проживу… мне это не надо…

– Мам…

– Всё х-хорошо Андрюша…

Андрей смотрит на сжавшуюся, как сборную модельку, мамулю. Думает, как ещё поддержать, что ещё сказать. Переезд и самостоятельность – нет, это отбросить, не подойдёт, мамулю это тревожит, ей от этого плохо, она не готова, даже если готов сам Андрей. Ради себя жить она ещё не может, никакая интересная работа ей не нужна, даже если сын обещает её обеспечить и при этом не сидеть на шее, теснясь с ней в одной квартире. Чего мамуля хочет? Что ей нужно? Как её успокоить, привести в чувство? Как сделать так, чтобы она улыбнулась? Как передать все те улыбки, что носит на своём лице Андрей, мамуле? Хотя бы одну, чтобы та показала: всё хорошо, беспокоиться не о чем, я живу для себя.

Андрей свою почтенную улыбку держал всегда. Чтобы поддержать мамулю, он хотел взять её за руку, которая лежала совсем рядом с его за тесным столом, но он знал, мамуля прикосновений не любит, избегает их, отталкивает. А потом неистово извиняется, словно допустила страшнейшую ошибку в своей жизни, которую не перекроют никакие достижения. Не нравятся прикосновения и не нравятся, разве так это страшно? Страшно, когда она заикается и беспокоится на каждом шагу.

– Поедим тортика? – показывает она совсем не ту улыбку, которую хочешь видеть, совсем не ту, которую сама хочет носить. Но Андрей её принимает с почтением и доверительно кивает.

– Поедим, мам. Я нарежу, ты сиди.

Он забирает тарелки, достаёт новые, мамуле кусочек побольше отрезает, клубничку целую с другой стороны перетягивает, себе с пустым местом отдаёт – он не любит фрукты, хоть в них и есть фруктоза, до которой так голоден его желудок, но клубничка – что это? Единица, едва ли не ноль. При этом она равна яблоку, арбузу, дыне, лишь банан мало-мальски выделяет, а остальное можно отбросить, то ли дело шоколадные батончики, орехи, печенье – дрянная, умертвляющая, но двигающая тело вперёд сахароза.

– Спасибо, – шепчет мамуля и берёт ложку, делает вид, что наслаждается приторностью сливок, влажностью бисквита, сильнее тянет трескающиеся губы, которые в воображении Андрея идут по мелким ранам, роняют кровь, оттягиваются сквозь боль к скулам, но показывают: как ей вкусно, как ей нравится, как она рада, что всё сложилось именно так.

Как она любит свою жизнь, как она любит всё то, что происходит здесь и сейчас, как она любит то, что было раньше. Андрей улыбается, но и его улыбка фальшивая, подыгрывающая мамуле, только бы она не думала, что он всё понимает. Он ничего не понимает, он верит её лжи, каждый день своей жизни верил и будет верить, потому что она так старается его убедить, потому что другой жизни у неё нет, потому что другого пути она не избрала для себя, и Андрей тоже его не избрал. Он выбрал мамулю, как она выбрала его. Он сделает её счастливой, обязательно. Однажды. Пусть и не сейчас, когда сам Матвей Григорьев обратил на него внимание. Он станет самым перспективным новичком среди Звёзд, а затем начнёт взбираться на пьедестал популярности, будет занимать первые места день ото дня, месяц от месяца, год от года. С его силой получится. Его аномалия привлечёт внимание. Должна. Людям нравятся звёзды, которые светятся в глазах, они кажутся ими теми самыми, что есть в небе, пусть это и реакция организма на пресловутый стресс.

Андрей заглотил сладкую – ровно настолько, насколько надо – ложечку и глянул на мамулю. Та сидела с белыми губами, тупила в тарелку взгляд, словно приведение, которое потерялось посреди большого жилища, которое и не тут вовсе живёт, а в квартире через несколько десятков стен, но теперь оно уже и не вспомнит, где жило: далеко или близко, выше или ниже, правее или левее. Видит только перед собой до одури сладкий десерт, который нужно съесть для того, чтобы никто не догадался, не заподозрил приведение в том, что его не существует. Оно здесь, оно ест, оно дышит, оно смотрит, оно улыбается – оно радуется, потому что нечему грустить, а заикается от переизбытка чувств.

Природа чувств другая, Андрей знал и ворошил бисквит, размазывал по тарелке, уничтожал стройную конструкцию, обмазывал вилку в сливках и ненароком привлекал внимание мамули.

– Андрюша? Не вкусно?

– Нет, вкусно, прям как я люблю, – сияет зубами Андрей и бодро соскребает со дна измученную массу. – Переживаю. Когда позвонят. Что скажут. Вдруг Матвей передумает? А я не хочу… мы столько всего сделаем! Я покажу ему… покажу, на что способен. Пусть и чистый альфа, пусть и нет капли омеги… я же могу, да?.. Мам?..

Андрей жалеет, что заговорил о распределении, но мамуля держится молодцом, кивает ободряюще, придерживается выбранной роли куда лучше и незаметно (как ей самой кажется) отодвигает тарелку, откладывая и ложку.

– Ты особенный, Андрей, – это мамуля всегда говорит с убеждённой, непоколебимой верой. – Слышишь? Особенный. И этот… молодой человек наверняка в тебе это увидел… что ты м-можешь сделать всё правильно… Показать себя, защитить, помочь… Н-не просто же так… верно?

Андрей кивает. Хочет на этом завершить, на позитивной для мамули ноты. На хороших для себя словах. Он особенный. Он единственный. Таких больше нет.

Есть конечно. Не один он на всём континенте, просто ему самому ещё не встречались, а как встретятся, им будет что обсудить.

– Мам, ты наелась? – находит ещё одну лазейку Андрей и забирает её тарелку, а мамуля только и рада остаться без еды. Благодарно кивает.

– Я помою…

– Я сам, иди отдыхай. У тебя был сложный день.

Она не пытается переубедить. Что-то шепчет губами, пока льётся вода, а Андрей не разбирает. Лишь надеется, что это очередные слова о том, какой он особенный и как ему повезло, что его заметили. Сам он намывает тарелки, смывает жир с первых, скидывает остатки картошки, моркови, впитывает пальцами жир; мамулину тарелку с тортом убрал в холодильник, а свою отдраивал до скрипа, чтобы ничего не осталось, но одним глазом поглядывал на прозрачную коробку, в которой белые слои перемежались с пористыми солнечными и ярко-красными… Тянуло съесть ещё несколько кусочков, чтобы заглушить голод, о котором кричали искры в его глазах.

Он выпивает два стакана воды и уходит к себе в комнату. Закрывается на замок и садится за старый ноутбук, который ещё остался с бородатых времён. Который работает только на зарядке, у которого сломанный дисковод, отошедший у одного угла экран и заклеенная смайликом веб-камера. А ещё он бордовый. У Матвея Григорьева красный трекер – Андрей заметил. Сам Андрей цвет трекера не выбирал, ему посоветовали бесцветный – чтобы не выделяться, чтобы не привлекать внимание, но его солнцезащитные очки, прикрывающие звёзды в глазах, уже привлекали внимание, а стоило их снять, трекер уже никто не видел.

Андрей тянет резинку, не обдумывает то, как в нём умещается микросхема, которая отслеживает и его местоположение, и состояние его организма, и интенсивность альфа- и омега-распределений. Ему это никогда не было интересно. Интересно было лишь тогда, когда трекер молчал и не верещал о том, что у Андрей идёт повышенный выброс звёзд, а ведь он их всегда выбрасывает.

Он вбивает в поисковике «Матвей Григорьев». Павлович. Находит сразу же. На первой странице. 12.12.1986. Один из известнейших Звёзд первого поколения.

Первое поколение – это Звёзды, которые получили свои силы, остальные поколения – обладают силами с рождения. Андрей со своими звёздами в глазах родился и перепугал в роддоме всех, когда они не исчезли. У всех детей исчезали, а у него нет, постоянно мерцали. Медсёстры подумали, что скоро откинется, так и помрёт, не отметив первый день рождения. Мамуля и звёзды – они всегда были с Андреем, а силы с Матвеем Григорьевым появились лишь девятнадцать лет назад. В пик Шаткого развития. Звездопад, о котором говорят в учебниках, и благословение для новой эволюционной ветви человечества.

Из учебников в школе Андрей так и не понял, как люди относятся к Звёздам: одни хвалят, другие ненавидят. Ещё хуже делало окружение: одни принимали, другие отрицали, третьи не замечали. Обстановка в стране была нестабильна, и никто ничего с ней не мог сделать, но Матвей Григорьев, несмотря на все предрассудки, связанные со Звёздами, несмотря на тот страх, что они нагоняют на обычный, лишённый силы народ, пользовался доверием. Был у него его собственный запас. То ли дело было в том, как просто он одевался или выглядел: обычный человек, ничем не примечательный, один из многих, не бледный, не загорелый, волосы тёмные, но не чёрные, глаза карие. Добрые. Не зашуганные, как у мамули. А когда он улыбался, то от уголков тянулись лучики, и от щёк тоже. Он был искренен. Искренен, когда ходил по больницам к детям, рассказывал о том, что делает, какой рутинной и бюрократичной бывает работа, а за ним по пятам ходили операторы Первого канала. Искренен, после разбора завала, который устроила другая Звезда, который разбирали вместе со спасателями несколько дней без отдыха и сна, когда давал интервью и отвечал на вопросы, едва ли выпив кофе, интервьюерам. Он был честен, не пытался храбриться, но при этом демонстрировал силу и стойкость. Андрей никогда не думал, что сможет таким стать, но надеялся приблизиться к этому человеку, который может всё. Который способен на всё и больше.

Андрей смотрит репортажи, разглядывает фотографии, где Матвей моложе и постарше, где в глазах его блестят звёзды, где он поднимает голыми руками булыжник, где на нём рванная одежда, а руки в кровь. Редкие фотографии от очевидцев с мест происшествий. Много кто благодарит Матвея за то, что он сделал и продолжает делать.

Он был одним из первых, кто организовал стихийное течение добровольцев-защитников. Первым из немногих согласился пройти государственную программу и одним из первых помог учёным начать разбираться в том, что происходит с телами Звёзд, когда они используют свою силу. Он получил безлимит. Он живая легенда, о которой не знают только те, кто решил закрыть свою жизнь от Звёзды, даже будучи сам Звездой.

Он символ, он ключевая фигура и он стоит на линии фронта постоянно, не боясь за себя.

Андрей за себя тоже не боялся. Плюс пятнадцать процентов выше нормы – это не шутки, хотя ему ещё не доводилось работать в полную силу, хоть и на тестировании, которое он проходил перед собеседованием, его просили это сделать. Откуда ему знать свой предел, если он никогда его не достигал?

Когда Андрей закрывает ролик и бросает взгляд на угол экрана, там его уже приветствует новый день. Засиделся, увлёкся, прожил чужую жизнь и восхитился ей замертво.

Спать он ложится с мыслями о том, что Матвей Григорьев его обязательно возьмёт. Обязательно. Иначе зачем ему спрашивать такие вещи? Дозволения, разрешения? Кто из Звёзд бы отказался? Только круглый дурак. Андрей знает, а ему улыбнулась звезда, его собственная, и он от неё не откажется.

3. Наш маленький «Орион»

Утро встретило Матвея рано – не удосужился зашторить окно, и солнце достопочтенно влезло в глаза, напоминая о том, что до подъёма ещё три часа. Матвей беспомощно переваливался из одной стороны в другой, накрывался одеялом, откидывал его, подбирал ногами, зажимал между коленями, а потом спихивал на пол. Через несколько минут рукой прощупывал воздух, чтобы ухватить ткань.

Сон пропал, растворился, выжегся утренним солнцем. Решая не терять времени, Матвей помылся, скинул уже непригодную одежду в стиральную машину и поставил на стирку. Сам занялся уборкой, только бы не валяться без дела и не кудахтать о том, что не спиться. Раз не спиться, нужно делать дела, которые можно сделать. На всё ушло чуть больше часа. Полы надраены, пыль протёрта, вещи развешены. Можно и собрать себе завтрак. Матвей ел столько, сколько бы хватило на двух, если не трёх человек. И он знал, что не один такой. Звёзды, которые постоянно пользуются своими силами, испытывают голод, потому что их энергия постоянно тратится и её необходимо восполнять.

До выхода ещё оставалось полтора часа, когда он расставлял вымытые тарелки. Лишь немного прикинул, а стоит ли, как уже взял телефон, открыл заметки и проставил номера от одного до семнадцати. Первый – парень, Степан Михалков, 17 лет, плюс. Он пройдёт. Альфа-распределение: 83%, мотивация – стать лучше (закрасить ошибки прошлого). Второй – мужчина, Геннадий Захаров, 35 лет, тильда. Оставить на потом. Мотивация низкая, не стремиться показать себя, малая инициативность, замедленная реакция. Альфа-распределение: 61%. Третий – девушка, Милана Кочкина, 18 лет, минус. Нет, однозначно нет, не потому что девушка, потому что не готова, потому что боится, потому что родители заставили пойти. Она загнётся. Матвею этого не нужно, носить ещё детские трупы на своих руках.

Можно ли сказать, что Андрея Хорошева заставила мама? Нет, это было не так. Она не заставила его пойти, он принял решение сам. Матвей это чувствовал в нём, в Госпоже А., которая была уверена, что он всё сделает. Сделал же. На 115%.

Андрей пусть и несёт волю родителя, но делает это с полным принятием и согласием, для него это не в тягость, не в ношу, для него это приятный исход событий. А учитывая его особенности, ему лучше будет себя реализовать.

До самого выхода Матвей тем и занимался, что распределял тильд, решал, куда их деть, кому передать и почему. Как будет лучше – эффективнее обеим сторонам.

Когда он оказался на улице, то всё уже было готово, оставалось только в офисе передать информацию Игорю, а там он уже займётся своими секретарскими обязанностями. Чем раньше поступит ответ, тем лучше. Тем меньше нервотрёпки, ожидания, больше времени, чтобы радоваться или грустить, а затем предпринять необходимый ряд действий, чтобы своё состояние закрепить или изменить.

– А ты сегодня рано, – вместо приветствия сказал Игорь, поднимая руку.

– Как получилось.

– Сонный… встал ни свет ни заря, да? Я угадал? Я угадал, – ухмыльнулся довольно и не дал пожать руку. – Иди отоспись в кабинете, пока есть время. Всё уже написал?

Игорь знал его с каждой из сторон.

– Да, сейчас скину на почту. И… не звони Андрею.

– Это который?

– Номер семнадцать.