Сказки из старых тетрадей

– Но ведь вы говорите о творцах! О тех, кто оставил в этом мире свой след, свое творение. Может быть, для них страдания и оправданны. Может быть, они даже сами как-то взращивали их, пусть и неосознанно. Но страдания для таких как я, ни на что не годных, ничего не умеющих, бессмысленны и унизительны в этой бессмысленности.

– Юная дева, творчество – это ведь не обязательно что-то материальное. Творчество может быть проявлено через эмоции, через отношение к миру, к людям, к себе. Понимаете? Потому страдание не лишне и для тех, кто не является писателем или ученым. Наверное, без тоски по чему-то превосходящему обыденную жизнь человек превращается в того самого ницшеанского «последнего человека», который скачет по Земле, как блоха, и все делает маленьким и убогим. Ваша тоска – это то, что дарит миру человека, способного наблюдать, думать и чувствовать. Вот вы задавались вопросом, зачем нужен человек. Я считаю, что главное предназначение человека – отражать этот мир, отправляя ему импульс своего отношения. Импульс, дающий миру явленность, определяющий его качество. Да-да, именно от личности, воспринимающей и отражающей этот мир, от степени ее глубины и многогранности зависит, каким именно будет явлен мир самому себе через отражение в человеке. Но ваша тоска, ваше страдание – это одновременно подарок и вам. Это то, что дарит вам прекрасный мир. Потому что без непреодолимого стремления к вечному, к совершенному, к истинному не получится увидеть и понять проблески их в тех пределах, что доступны человеку. Вот как-то так вкратце…

Анна внимательно слушала, и взгляд ее становился лучистым и живым. А лицо ее наблюдательной собеседницы приобрело то выражение скрытой внутренней улыбки, на которую не возможно не ответить.

Они подошли к одному из домов, окруженных еще почти по-летнему зеленеющими кустарниками. Откуда-то материализовалась полосатая кошка. Кошка бросилась к женщине, потерлась об ее ноги, умудряясь почти одновременно одаривать хозяйку умиленными взглядами и с любопытством поглядывать на ее спутницу. Женщина наклонилась, взяла кошку на руки, расстегнула пальто, и хорошенькое животное привычно забралось ей за пазуху, и уже оттуда, свысока и независимо, взирало на мир божий, как на свое исконное владение. Женщина, на минуту занявшаяся питомицей, вновь обратила все свое внимание на Анну. Некоторое время обе они дружелюбно и молча смотрели друг на друга. Женщина проговорила своим красивым голосом: «Ну, что ж… Это был интересный разговор. Вы славный человек. Знакомство с вами принесло мне удовольствие. Вот увидите, все у вас будет хорошо».

Женщина не торопясь ушла (ее пальто теперь топорщилось сзади из-за расстегнутого ворота), завернула за угол дома, скрылась из вида. Анна, немного помешкав, пошла в другую сторону, напевая про себя мелодию.

И вдруг эта же мелодия зазвучала вне ее. Анна остановилась в счастливом изумлении. Из открытого окна одного из домов доносилась музыка со старой пластинки: легкие шуршащие помехи придавали своеобразное обаяние мелодии. Анна слушала пение скрипки. А я встал рядом, невидимый для нее.

Я помню, в моей человеческом существовании наступил момент, когда мне мало стало слушать музыку, позволять ей проходить сквозь себя и переплетаться со мной; мне хотелось попасть в самую сердцевину музыки, стать ею – каждым ее звуком, каждым ее образом, при этом наделяя ее тем, что есть у меня – пульсирующей горячей жизнью. И у меня, бесплотного, сейчас была возможность слиться с этой мелодией, стать с ней единым целым.

Будучи человеком, я считал музыку одной из вещей, превосходящих по глубине и значению любые слова. Одной из вещей, связывающих человека с Богом, быстротечное «сейчас» с вечностью. Теперь я понимаю, что был почти прав. Музыка прекрасна тем, что включает в себя все возможное в человеческом мире, а иной раз – и за пределами его, но этим же музыка и опасна. Она позволяет приблизиться к объемному пониманию вне четких логических конструкций того, что только может быть доступно человеку, позволяет приблизиться к мышлению, анализу и оперированию образами, а не символами, которые всегда ограниченнее и беднее образов, позволяет приблизиться в мышлении к неразрывному синтезу процессов интеллектуальных и духовных, то есть позволяет приблизиться в мышлении к творцу всего сущего. Но она же может обленить ум человека, отвратив его от направленного мышления, погрузив его в размытое туманное состояние без движения, без работы, без смысла.

Обо всем этом вспомнил я, стоя рядом с Анной. Вот прозвучал завершающий аккорд. Анна улыбалась и с тихой радостью смотрела по сторонам, словно видела впервые и небо, и золотые листья, и уютные улочки, и спешащих по своим делам людей.

Я мудрое, много знающее существо, и, казалось бы, нет ничего нового в том, что я наблюдаю в мире людей, из которого я ушел уже давно, но сейчас я тоже испытываю радость и гордость творения, как будто в первый раз вижу, как оживает душа. Я тихонько подошел к моей подопечной, обнял ее, словно маленького ребенка, поцеловал в теплые, шелковистые волосы. Она не видела, не слышала, не осязала меня, но послушно подставила свою голову под мои губы. Я благодарен ей за то, что на несколько секунд она заставила меня, бывшего самоубийцу, забыть знание того, как это – не принимать себя и свое место в мире.

***

Анна, конечно же, не видела, как ее недавняя собеседница, скрывшись из вида, вмиг погрузнев, тяжело опустилась на скамью. Хрустальные глаза застлала мутная пелена, проступили красные прожилки, лицо искривила глупая пьяная ухмылка. Только худая рука продолжала ласково и плавно гладить пригревшегося под пальто зверька.

Я уже со стороны смотрел на это жалкое теперь существо. Погрузившись в недра ее души, я на какое-то время смог проявить скрытые в них мудрость, достоинство, милосердие, я словно стал основанием, на котором они смогли удерживаться на поверхности личности. Теперь я с болью наблюдал, как эти качества постепенно уходят обратно в мутную глубь, теряясь на илистом, грязном дне.

Что ж, эта женщина сыграла свою роль. Она сделала свой главный выбор, заставив себя сегодня днем, неведомо ей самой зачем, пойти по улице, на которой ее встретили я и Анна. Я, заметив и узнав ее, на три четверти часа смог сделать явной ее скрытую красоту, и один хороший человек помог другому хорошему человеку.

Я имею возможность сделать ей за это подарок. И я сделаю его: завтра эта женщина шагнет с железнодорожного моста, и в последние минуты ее земной жизни снова посмотрят на мир странные прозрачные хрустальные глаза, и склонившийся над ней врач не сможет не ответить на неуловимую внутреннюю усмешку, полную мудрости и доброй иронии, и на этот раз чудо проявления красоты произойдет без всякой поддержки постороннего существа.

А кошка – кошка не пропадет: ее приютит у себя пожилая соседка и будет поить ее молоком и гладить ей лоснящуюся шерсть, глядя по вечерам телевизор.

Спасители

Я прихожу в это кафе по пятницам. Сажусь за круглый столик в углу, заказываю чашку кофе. И начинаю ждать. Несколько лет назад я нашел здесь тех, кого искал повсюду почти всю свою жизнь. Искал день за днем, год за годом, упорно стремясь к своей цели, данной мне верой и чувством святого долга.

Я верил в то, что они есть в нашем мире и что я их найду. Я знал наизусть каждое слово, которое должен был им сказать при встрече. В бессонные ночи я тихонько шептал эти слова, как молитву, как клятву, как утешение, как призыв. Я позволял себе помечтать о том, как встречу их, как сверхчеловечески прекрасны и величественны они будут, и я, склонив голову, опустив глаза, дабы не потерять присутствия духа, подойду к ним, склоню смиренно колени, попрошу их взять предназначенное им.

Когда-то давно я принял эту вещь своими еще детскими руками из рук умирающего странника, которого из жалости впустил в наш дом отец. Этот человек пришел издалека, был стар, но не дряхл, тяжело болен, но не жалок, беден, но полон достоинства. И на нем лежали печать мудрости, даруемой в конце длинного пути, и покров величественной тайны. Это будоражило мое мальчишеское любопытство, но вряд ли бы я посмел нарушить запрет строгого отца, увещевания сердобольной матери, свою собственную застенчивость, если бы не почувствовал, что существует незримая, необъяснимая, но прочная связь между мной, мальчишкой, и этим стариком, случайным нашим гостем. Если бы не встретился глазами с его пристальным взглядом, узнающим и приветствующим меня, как собрата. Когда все разошлись по своим спальням, я пробрался в комнатку, куда почти на руках внесли старика мои родители. Он как будто ждал меня и обрадовался моему приходу. Но лишь сдержанно кивнул головой. Глухим слабым голосом попросил меня протянуть руку и вложил в нее медаль из белого блестящего металла с выгравированными на ней таинственными знаками и символами. Прошептал мне на ухо несколько слов. После того велел идти к себе. Утром старик оказался мертв, и на пергаментном лице его было разлито спокойствие и умиротворение. А следующей ночью я тайно бежал из дома.

С тех пор минуло полвека. Я ни разу не был в родных краях. Я почти не помнил лиц отца и матери. Я искал тех, кому я должен был передать завещанный мне предмет как знак, как напоминание о том, что этот мир есть творение божье, и по сути своей светел и прекрасен, и достоин того, чтобы быть спасенным. Я искал тех, кто мог спасти этот мир. Я искал ангелов.

Шли годы. И чем больше я видел, узнавал и понимал, тем сильнее я торопился, не давая себе ни дня отдыха. Иной раз мне казалось, что я уже опоздал и слишком плотная тьма окутала этот мир, слишком много горечи, несправедливости и зла сосредоточилось в нем, и уже неминуем взрыв, что сметет с лица земли людей. Но я не позволял себе остановиться в своих поисках, не позволял безнадежности и отчаянию взять верх над моей верой и надеждой. А страшный смертоносный ураган, который, казалось, вот-вот должен грянуть, каждый раз стихал, и у нас всех, живущих, появлялся шанс на спасение. Я не понимал причин, по которым вдруг ослабевало напряжение, я лишь смиренно возносил благодарность за отсрочку последнего дня.

В этот маленький провинциальный городок я попал случайно, застряв на пути к горам, в пещерах которых, как я знал, были спрятаны свитки с начертанными на них сакральными текстами. Я не жаждал прикоснуться к заветным свиткам – я надеялся лишь на то, что спасители могут рано или поздно появиться на земле, овеянной легендами и хранящей великую мудрость.

И хоть там, куда вел меня путь, я бывал не раз, этот городок я посетил впервые. И он был так тих и зауряден, что у меня не родилось даже проблеска надежды на то, что я встречу здесь тех, кого давно жду. И все-таки по привычке обошел я все неширокие улочки, заглянул в немногочисленные библиотеки и магазинчики, в церквушку на окраине и в крошечный кинотеатрик, откуда как раз с веселой толкотней разбегалась детвора. Было очень спокойно, и ничего особенного я не заметил. Только почему-то вдруг возникла мысль о том, что славно было бы доживать здесь свой век, слушать музыку на стареньком проигрывателе, покачиваясь в кресле-качалке, гулять по тихим аллеям, и даже, может быть, найти парочку друзей, с которыми можно было бы выпить по стаканчику виски, рассуждая о том о сем, или сыграть в партию шахмат вечерком. Я отмахнулся от этой мысли как от чего-то забавного и неуместного.

До отхода моего поезда оставалось еще много времени, и я зашел поужинать в небольшое уютное кафе. Уже смеркалось, шторы были опущены, и на столиках зажглись разноцветные лампы. Народу было немного. Сделав заказ, я погрузился в размышления. И впервые в жизни почувствовал, что душа моя измучена зрелищем многообразного бессмысленного зла, отравлена тоской и отвращением, и я почти жаждал уничтожения этого мира как акта очищения и избавления. Внезапно подумалось, что я не хочу, не буду больше никого искать.

Вдруг моего слуха коснулся мелодичный женский смех. Я очнулся от горьких своих мыслей и прислушался. За моей спиной шел оживленный разговор трех подруг. Они щебетали о новых платьях, о проказах детей, перескакивая без всякой видимой связи к рассуждениям о предначертанности судьбы, и вдруг легко начинали хохотать, вспоминая о какие-то смешные истории, после чего переходили к глубокомысленному обсуждению нового рецепта шарлотки, чтобы потом дружно погрустить из-за каких-то жизненных своих неурядиц. Это можно было бы назвать досужей болтовней, если бы не особая золотая теплота, нежность, умиротворение, легкость, почти слышимое звучание скрипок, которые все более и более широкими волнами расходились оттуда, из-за моей спины. Я не раз уже встречался с подобными чудесными явлениями, и в самых неожиданных, не похожих между собой местах. И если по молодости лет я загорался надеждой на то, что поиски мои вот-вот подойдут к концу, то потом, не находя поблизости никого, кроме самых обычных людей, просто давал себе несколько минут благотворного целительного отдыха. Вот и в этот раз: мою измученную душу словно омыло живой водой, стала ясной голова, и даже как будто помолодело мое старое лицо, и кровь побежала быстрее по моим жилам. Я прикрыл глаза, наслаждаясь подаренными мне минутами счастья. И тут перед моими закрытыми глазами возникла картина, от которой бешено забилось сердце, и мир словно затанцевал вокруг, и загремел торжественный хор: я явственно увидел крылья. Господи, каким слепым, каким глупым я был все эти годы!

Я тихонько пересел так, чтобы видеть их. Да, конечно: три молодые, хорошенькие, ясноглазые женщины. Зеленые, синие, серые глаза. Милые лица. Открытые улыбки. Заразительный смех. На столике перед ними – чашки, чайничек, пирожные, салфетки, букетик крошечных розовых гвоздик, который одна из них принесла с собой.

Какими простыми они были. Какими обычными. Какими близкими. И это были они, те, кого я искал пятьдесят лет. Шестым чувством я ощущал, как трепещут за их плечами невидимые для людей белоснежные крылья, как вибрируют время и пространство вокруг них, словно умиротворяясь и сплетаясь в гармоничное единое целое, как идет от них в необозримые для меня дали свет, рассеивающий тьму. Я испытывал счастье, я готов был петь и танцевать, и в пении и танце возносить молитву истовой благодарности за то, что они есть, и что я смог увидеть их. И я не жалел о годах поиска.

Я не подошел к ним, не сказал ни слова, не отдал им предмет, что нес для них. Зачем? Зачем смущать их чистые души неуместно торжественными речами, зачем призывать их делать то, что они и так делают, наверное, сами не осознавая того, зачем мешать им?

Да, я поселился в этом городке. Я так и ношу на шее старый потертый кожаный мешочек с вложенным туда металлическим кругляшом. Это напоминание мне о том, что мир есть творение божье и по сути своей светел и прекрасен, и достоин того, чтобы быть спасенным.

Все сложилось так, как я того мимолетно хотел в свой первый день пребывания здесь. Я живу в маленькой уютной квартирке. Слушаю музыку на стареньком проигрывателе, покачиваясь в кресле-качалке. По вечерам мы – я с двумя моими приятелями – старым профессором физики и таким же старым скрипачом – ведем неспешные беседы о смысле бытия и основах мира, держа в руках тяжелые стаканы с виски. Или играем в шахматы.

Но по пятницам… По пятницам я прихожу в это кафе. Сажусь за круглый столик в углу, заказываю чашку кофе. И начинаю ждать их. И они непременно приходят. Пьют чай, хохочут, болтают о пустяках… И спасают, спасают, спасают этот мир.