скачать книгу бесплатно
И тут Ян обречённо понял, что делать придётся. Размотав шарф, он передал конец существу, которое ловко завязало его на ветке. Потом долго возился с петлёй, пока искуситель не отобрал шарф и не сделал её сам. Подтянул шарф по размеру, накинул петлю на шею Яна и, как маленького, поднял и подсадил его на ветку.
– А вот теперь сам. Больше мне тебе помогать нельзя, – сказал бес и сложил когтистые лапы на груди.
– Зачем? – прохрипел Осинин, с трудом балансируя, чтобы не сорваться.
– А что тебе ещё остаётся? – с некоторым даже удивлением спросил злой дух.
Ян знал – больше ничего. Поэтому просто дал своим ногам в рваных носках соскользнуть с ветки. Его охватило мучительное удушье. На мгновение вокруг вспыхнули ярчайшие звёзды, и в голове мелькнуло, что он-таки прыгнул на орбиту. Однако всё вокруг вновь почернело, и в этой бездонной черноте сначала появился пронзительный красный огонёк – словно последний уголёк догоревшего дома. Но он разрастался и превратился в ревущее пламя, которое мгновенно пожрало то, что оставалось от Яна Осинина.
* * *
Джейн Сэлливан, агент МИ5, двадцатишестилетняя блондинка, выглядящая, как девочка-подросток, чем вовсю пользовалась в своей работе, сначала испугалась. Клиент, которому она подсыпала в коньяк рицина, вдруг выпрямился и уставился на неё бешеным взглядом. Она решила было, что раскрыта и нащупала «стреляющую ручку» с отравленным цианидом зарядом. Но клиент протянул руку и выцедил напиток. Джейн слегка отпустило.
Клиент вдруг стал что-то бормотать, обращаясь явно не к ней. Ну да, по-русски она не знала ни слова. Её заданием было просто подсыпать яд бывшему агенту влияния в России, который стал бесполезен и только компрометировал своим пребыванием Соединённое Королевство. Потом с ним пришлось бы переспать, изображая развратную школьницу, а утром уехать на машине конторы. Клиент бы тихо умер через несколько дней – от инфаркта, инсульта или пневмонии, и Джейн просто забыла бы об этом эпизоде.
Но русский, похоже, сошёл с ума. Он спорил с кем-то, о чём-то умолял, и на лице его был написан непередаваемый ужас. Джейн просто не знала, что делать.
Наконец он вскочил и, как был в носках, побежал в ванную. Джейн пошла за ним и видела, как он лихорадочно привязывает шарф к перекладине для полотенец и делает петлю. «Не выдержит», – прикинула опытная в такого рода делах дама. И правда не выдержал, но не перекладина, а шарф – когда клиент встал на край ванны и прыгнул, он порвался и мужик свалился ничком с болтающимся обрывком на шее.
Джейн подождала несколько секунд – не очнётся ли – потом проверила пульс на шее. Мёртв. Ну что же, так тоже неплохо. Только надо замести следы.
Она прошла в комнату и тщательно вытерла всё, за что бралась. Свой стакан она вымыла, надев перчатки, поставила на место, а в стакан Яна долила коньяка. Подумала, взяла его дорогие туфли, пошла в ванную и натянула на покойника, не забыв завязать шнурки. Вернулась в комнату, позвонила и сказала кодовую фразу. Вскоре машина уже въезжала в аллею. Тут Джейн заметила, что пропустила флэшку, торчащую из компьютера. Всё, что было на жёстком диске, давно уже находилось в конторе, но на флэшке могло быть что-то интересное. Сунув флэшку в сумочку, осмотрелась в последний раз. В угасающем камине догорали какие-то бумажки. Ну и пусть. Девушка отвернулась и весело сбежала вниз, не забыв запереть дверь электронных ключом – точной копией того, который остался в кармане пиджака покойного олигарха Яна Осинина.
Беги, пацан, беги!
Ипт, вот это уже серьёзно. Трое навстречу, двое заходят сзади. Не сопляки и не бакланы, главарь точно деловой – внимательные тусклые глаза, холодная усмешка, в рукаве прячет выкидуху. Его надо валить первым, с остальными будет легче.
И где, спрашивается, эта ваша долбанная мировая гармония? Стоит усталому следаку сдать табельный ствол и побрести по городу, наслаждаясь тёплым майским вечером и любимым портером, как начинает наяривать холодный дождь, порывы ветра грубо толкают в задницу, а любимого портера нет в ларьке, и приходится заменять его нелюбимым. Хоть тот и крепче. А когда, добивая шестую бутылку, этот вполне умиротворённый следак расслабленной походкой приближается к дому безлюдным парком и уже видит немытые тёмные окна своей холостяцкой берлоги на четвёртом этаже, он нарывается на пятёрку гопников с серьёзными намерениями. Я не имею в виду, что они жаждут предложить мне руку и сердце.
«Щ-щчик», – щёлкает выкидуха. «Длинь-звяк», – недопитая бутылка разлетается от удара по краю урны, обдав мою руку пивом и оставив в ней симпатичную «розочку» с выдающимся острым осколком. Левой я перехватываю клешню пахана, несущую перо прямо в мою печень. Спасибо, не надо. Она, конечно, основательно проспиртована и вряд ли долго протянет, но всё-таки ножик – это лишнее. Моя правая с «розочкой» между тем достигает ухмыляющейся морды противника. «Ч-чпок», – лопается его глазное яблоко. Уркаган дико орёт, на меня брызгает кровь и глазная жидкость. А вы что думали, я им ментовскую ксиву совать стану? Хрен!
Тут меня охаживают чем-то по рёбрам. Телескопическая дубинка, похоже. Вот же прибарахлённые пацаны какие! Бью ногой с разворота, попадаю удачно, гопник отлетает на газон. От кастета успеваю отстраниться. В принципе, инцидент исчерпан – пахан, стоя на коленях, исходит стонами и матюгами, обеими руками держась за лицо, очевидно, в надежде удержать вытекающий глаз. Поздно, милый. Ушибленный ногой, кряхтя, старается подняться, ему тоже пока не до чего. Третьего, с кастетом, опрокидываю прямым в челюсть. Остальные сейчас побегут. Тут меня накрывает тьма.
Солнечный луч елозит по моим стиснутым векам. Идёт оно всё лесом, не хочу просыпаться! Головная боль пока трепыхается где-то в недрах черепа, но стоит открыть глаза, и она заполонит собой весь мир. Когда это я вчера успел так нажраться? Птички поют, ипт… Стоп, какие, на хрен, птички? И почему холодно и твёрдо?
Глаза придётся открыть. Солнце исчезло. Я лежу щекой на мелком песочке, и перед моим носом ползёт нахальный муравей. Птички поют, ага. И боль. Какая боль!
Теперь вспоминаю. Ночь, парк, гопники. Меня отоварили. Ладно, не в первый и не в последний раз. Но вот ведь люди суки – никто даже не подумал позвонить в ментовку, хотя наверняка полдома смотрело на наше месилово, прячась за занавесками. И никто за всю ночь не поинтересовался, жив я или помер. А впрочем, ничего удивительного…
Медленно, стараясь преодолеть мощный позыв блевануть, поднимаюсь. Что-то явно не так. Что-то вообще странно. Ощупываю голову. На ней нет не только основательной дырки, как я опасался, но и какой-нибудь паршивой шишки. И крови на лице нет. И нет её на руках. И на дорожке никаких следов побоища.
Ревизую карманы. Всё на месте – лопатник, мобила, ключи. Часы на руке. 6.27. Утра, надо полагать. Да, дрожащий луч солнца изредка проклёвывается сквозь сырой саван грязных туч. Какой хреновый май! А вот и ксива. Может, ребятишки потянули сначала её, увидели, что завалили мента и со страха разбежались? Не похоже – волчары те ещё были.
Но что же это тогда, мать вашу, мать вашу, мать вашу?!
Оглядываюсь вокруг и обессилено сажусь на скамейку.
Парк тот, ага. Я бегал тут в нежном возрасте, и до сих пор живу в квартире, которую мамаша в наследство оставила. Но, Господи, он ведь именно ТОТ – из детства! Вон гипсовая облупившаяся, но девка с веслом – а её уже лет десять как окончательно разбили местные поганцы. Но вот – стоит в целости, довольная такая, мля. И дерево… У меня захватывает дух при виде любимого дуба, в детстве казавшегося гигантским, да он и правда очень толстый, и каждая его ветка мною-пацаном излажена. Пять лет назад в него попала молния, и он долго горел, а что осталось, спилили и увезли. Я тогда выпил вечером раза в два больше, чем обычно. Но вот же он, шелестит себе молодой листвой!
Мимо скамейки ковыляет бабка с кривоногой таксой. Обе окатывают меня подозрительным взглядом.
Все номера в памяти мобилы «отключены или вне зоны доступа». В том числе и провайдера.
Я вижу угол соседнего с моим дома и кусочек транспаранта на нём. Я очень хорошо знаю, кто там изображён: бровастый вождь. Но транспарант сняли через пару недель после его смерти – в восемьдесят втором…
Я боюсь, но всё-таки оглядываюсь и бросаю всполошённый взгляд на свои окна. Чисто вымытые, просто сияющие, чего у меня никогда в заводе не было. И памятные мне ситцевые занавески… Сшитые мамой…
Если вы думаете, что я тупой мент с воображением носорога, вы крупно ошибаетесь. Я читал фантастические книжки, и знаю, кто такие «попаданцы». И сам часто мечтал вернуться на тридцать лет назад и кое-что сделать… Но одно дело мечтать, а другое – обнаружить вдруг, что невозможное случилось. Однако на это у меня имеются навыки следователя: я знаю, что верна та версия, которая соответствует всем имеющимся фактам. Какой бы она ни была невероятной.
Впрочем, всё это не значит, что я не удивился – челюсть, мягко говоря, отвалилась конкретно. А то: в бреду ли, после смерти или в реальности я переместился в прошлое. В то прошлое, где я был мелким, а жизнь казалась разноцветной. Но если так, я должен сделать тут то, что должен, хоть удивлённый, хоть со съехавшей крышей, хоть мёртвый – если это, предположим, вариант ада. Какая разница, кто подарил мне эту возможность – ведь это именно то, чего я со слезами выпрашивал непонятно у кого долгими бессонными ночами.
Но сперва надо точно узнать дату. Будет мерзко, если меня принесло сюда слишком поздно. Впрочем, я не удивлюсь – надо думать, такова сука-жизнь во всех мирах, какие есть. Приходится просто сжать очко и бодаться, пока тебя не отволокут ногами вперёд на свалку. А иначе никак.
Ларёк «Союзпечать» стоит там, где я и помню. Какой же он щелистый и облупленный! Жадно впериваюсь в первые полосы нескольких газет, игнорируя удивлённый взгляд продавщицы. Буквы расплываются передо мной, я с усилием концентрирую взгляд и вижу: «27 мая 1981 года». А ё!..
Тот самый день. Ну, конечно же, кто бы, ипт, сомневался!
С хмурого неба, на котором не осталось ни следа солнца, начинает накрапывать нудный дождик. Судя по выражению хлебала продавщицы, сейчас она побежит звать милицию. Я быстро отхожу в соседний двор и сажусь на скамейку. Думать надо зверски, а мне зверски хочется жрать и ещё больше – выпить. Но с этим придётся погодить. Достаю сигарету, зажигалку, затягиваюсь.
«Пик-пик-пи-ик. Московское время семь часов», – из открытого окна на первом этаже приглушённо раздаётся радостный голос дикторши «Маяка». Гляжу на часы – надо же, так оно и есть. И дата та. А в настоящем… там, откуда я свалился, было двадцать восьмое… Мне некогда думать над этой фигнёй, времени в обрез. В лопатник я даже не заглядываю – козе ясно, что тут на фиг не прокатят ни мои тысячные и пятисотенные, ни, тем более, кредитка. А бабло мне ох, как нужно! В своём нынешнем виде я здесь долго не прохожу – и так уже редкие по утреннему времени прохожие пялятся, как на диво. Представьте в восемьдесят первом развалившегося на скамейке в советском городе жлоба с бородкой подковкой, связанными в хвост волосами и куртке из ткани, которую вряд ли ещё изобрели. Шпион в натуре! Как бы уже в гэбуху не стукнул кто.
Я поспешно снимаю резинку с хвоста и распускаю волосы по плечам – так тут, вроде, всякие неформалы ходят. А хвосты мужики точно ещё не носят. Но всё равно видок подозрительный и, скорее всего, гулять мне до первого мента. А в карманах-то что! Одна ксива в ступор приведёт всё отделение, да ещё бабло из свободной России… И мобила! Расстрел, как минимум. Или в институт – на опыты.
В принципе, что делать я знаю. Тряпки мои тут сокровище, только бы доставить их в нужное место. И оно есть – я точно помню, что в тот день была суббота. Значит, «балка» торгует.
Я вскакиваю и несусь к автобусной остановке. Надо же, как всё помню! Номер автобуса тоже. Путь на окраину долгий, но пересаживаться не надо. Кассы на самообслуживании, а контролёры ходят редко.
Дождь разошёлся, как психованный урка. Потоки хлещут в окна упорно трясущегося по выбоинам автобуса. Лица немногочисленных пассажиров скорбно вытянуты, словно они едут на похороны. Но большая часть едет туда же, куда и я.
Я гляжу на плывущий за мокрыми окнами город. Бесконечные серые улицы, которые никакой дождь не отмоет, потому что гнилая серость разъедает самое их нутро. Лозунги, лозунги – через фасад. Огромные буквы, мускулистые руки рабочих, мудрое лицо с бровями. Ничем не лучше рекламы. Даже хуже. Сутулящиеся сограждане, одетые в какое-то унылое тряпьё. Хорошо ещё, машин мало и пробок нет, иначе я бы на этом тарантасе весь день тащился.
Пока еду, дождь прекращается, но небо остаётся безнадёжным. Вхожу на «балку» – огромный овраг в окружении рабочих общаг. Полулегальный городской рынок, где можно купить и продать всё. По этим временам, конечно.
Я – здешний – сейчас ещё мал, но потом я это время изучал. В основном, криминальную среду. Потому что интересовался… «Балку» сейчас, кажется, не могут поделить цыгане и первая местная «бригада». У цыган обрезы и наганы, а у «бригады» есть тэтэхи и даже парочка MP-40, которые не надо называть «шмайссерами». Уже должны быть первые трупы, но меня это не колышет.
Здесь я привлекаю меньше внимания – «балка» ещё и не таких фраеров видала. Ну и славно. Прохожу мимо старух, разложивших прямо на промокшей земле на газетах всякую дрянь, и тёток, мающихся с уродливыми куртками и сапогами на продажу. А вот и мой клиент. Рыжий, похожий на лису, чувак в мешковатых вытертых джинсах и замшевом пиджаке. В руках ничего нет. Стоит, курит, лениво обозревает окрестности.
– Глянь мои штаны, – от моего тихого голоса он вздрагивает и кидает взгляд в сторону. Там дружки, конечно, но мне пох.
– Только глянь, – я поворачиваюсь, чтобы он увидел лейбл.
– Левисы… – восхищённо вздыхая, он ощупывает строчку, – настоящие, вроде.
– Настоящие, – подтверждаю я. – А куртон нравится?
– Ага. Болонья такая?
– Угу, болонья. Короче, ты мне нормальные советские тряпки. Моего размера. И четвертак сверху. Куртон и штаны твои.
Парень застывает с полуоткрытым ртом, потом воровато оглядывается. С одной этой сделки он заработает много… для него очень много. Если проведёт её мимо друзей. Я всё верно рассчитал – опыт не пропьёшь.
– Ладно, – тихо бросает он. – Пошли.
За общагами обычные жилые кварталы. Парень подводит меня к вонючему подъезду.
– Жди здесь.
Я киваю. Он собирается уходить, но становится, как вкопанный, когда я железными пальцами хватаю его за локоть.
– Как тебя зовут?
– Л-лёша.
– Алексей, смотри не наколи, – говорю тихо, но так… значительно.
Конопатая рожа бледнеет.
– Да ты что, чувачок, да всё будет пучком!
Из его рта вылетают капли слюны. Я брезгливо отстраняюсь, но пока не отпускаю.
– И вот что забыл. Мне перо нужно. Хорошее. За отдельную плату.
– Какое?
– Не колбасу резать, в натуре. Подгонишь?
Лёша судорожно кивает. Боится, но жадность сильнее.
Он приходит часа через полтора – я уже почти добил пачку сигарет и начал нервничать.
– Пошли в подъезд.
В подъезде воняет мочой – кошачьей и человечьей. Уединяемся под лестницей. За всё время по ней проходит только одна тётка, не обращающая на нас внимания – близ «балки» такие сценки обычны. Так, обдергайские штанцы с олимпийским мишкой на заднице, жёсткая сероватая футболка, которая после первой стирки будет напоминать мешок. А вот курточка неплохая – из мягкой японской болоньи, только ношеная. Всё вместе не больше пятидесяти рублей, если я верно помню.
Скидываю штаны и куртку, протягиваю Лёше.
– Майку, – требует он.
Хрен с ним, забирай мою пропотевшую футболку с огромной рожей Бен Ладена, которую ношу из чистой вредности. Забавно будет смотреться на каком-нибудь здешнем комсомольце.
– Что за чувак? – интересуется Лёша.
– Группа «Аль Каида». Не слышал?
– Не-а, – с уважением качает головой и тут же требует, – Шузы давай. И котлы.
– А вот это хрен, – отрезаю я.
Удобные мокасины здесь подозрений не вызовут, а точные часы «Сейко» ещё пригодятся, надо только повернуть их на тыльную сторону запястья.
– Перо?
Лёша воровато оглядывается и вытаскивает из-за пазухи завёрнутый в газету предмет. Охотничий нож в чехле. Ничего, хотя тупой и сталь не первый сорт.
– Это на четвертак, – нагло заявляет барыга.
Я поднимаю на него холодный взгляд и слегка вынимаю клинок из ножен.
– Лёша, – тихо говорю ему, – больше чирика оно не тянет.
Лёша судорожно сглатывает, лезет в карман и протягивает мне смятые десятку и пятёрку. Просёк расклад. В утешение дарю ему наполовину полную одноразовую зажигалку. Похоже, парень счастлив.
– Гражданин, предъявите документы, – тяжёлая, но неосторожная рука опускается мне на плечо через пару кварталов.
Резко приседаю, захватываю руку и бросаю лоха через бедро. «Кр-ря-щчик!» – это в его руке. Кажется, сломал. Жалко – мент совсем молоденький. Дурачок – зачем побежал за мной один. Вытаскиваю из кобуры его ПМ и вырубаю служивого рукояткой. Прости, сынок, у тебя своё дело, а у меня своё. А вот Лёше за такие шуточки надо бы вставить его перо в попу. Но времени нет, а теперь стало ещё меньше.
Переходя по мостику небольшую, но быструю речушку, бросаю в грязную воду ксиву, мобилу, кредитку и российские рубли. Пятнадцати советских мне хватит с избытком. Несколько раз меняю маршруты автобусов, уезжая как можно дальше от места преступления. С координацией у них тут неважно. Пока объявят общегородскую тревогу, я всё успею, тем более что скоро перестану соответствовать словесному портрету.
Вот и то, что мне надо – маленькая парикмахерская, прячущаяся в зелёном дворике. Конечно, эту тётку, с удивлением сбривающую мою стильную через тридцать лет бородку и стригущую «под канадку» длинные патлы, найдут, но не сразу. На улицу выхожу, благоухая тройным одеколоном и чувствуя себя полноценным советским человеком.
А теперь – жрать и пить. Пирожковая попадается через два дома. Первый стограмчик по-божески разбодяженной водовки взрывается в желудке тёплым фейерверком и разносит по крови сияющие частицы веселья. Я кусаю мерзкий рыбный беляш и опрокидываю второй стограмчик. Теперь беляш кажется гораздо вкуснее. Жизнь бывает неплоха. Иногда. Редко.
Ещё через час сижу на диком берегу большой реки и, прихлёбывая из бутылки «Бархатное», точу нож о камень. Доводя лезвие до бритвенной остроты, я выпускаю из памяти навечно впечатанное туда лицо щуплого человечка с редкими сальными волосами и глазами бешеного хорька за железной оправой очков. Дождь опять припустил, но я знаю, что к вечеру он стихнет. У меня ещё часа два чтобы добраться туда, откуда я ушёл утром и увидеть во дворе двенадцатилетнего мальчика – себя. Он-я должен сидеть на скамейке с тринадцатилетней соседкой по имени Оленька, которая давно ему-мне нравится, но познакомиться с которой ему-мне удаётся только сегодня. Моя задача – незаметно сопровождать их в прогулке по лесополосе, которая начинается за станцией электрички. Лучше, конечно, просто не пустить их туда, но я понятия не имею, как это сделать.
О, если бы они не пошли туда сегодня! Я так долго жил с этой болью, она стала настолько привычной, что не могу представить себя без неё. Он набросился на нас, когда мы целовались – это был мой первый поцелуй и всё во мне пело. Как потом выяснилось, тварь следила за нами от станции и кралась по лесополосе, которую знала, как свою грязную ширинку. Тварь искала очередную жертву – пятьдесят третью к этому времени.
Мы оба завопили в страхе, когда нас схватили сзади за волосы – он ведь силён, как зверь, несмотря на свою ледащую фигуру. Он раскровил наши лица о ствол дерева и приказал молчать. Мы слышали истории про убийства в лесополосе и сразу поняли, во что вляпались. Не дай Бог никому пережить такой ужас. Он утащил нас подальше в чащу, на уединённую полянку, связал по рукам и ногам и заткнул рты тряпками. При этом всё время бормотал что-то и брызгал слюной. Он него разило, как от скотомогильника.
Он не был гомосексуалистом, поэтому первой занялся Оленькой. Сначала разжёг маленький костерок. Из большой сумки достал нужные ему предметы и разложил в порядке, как опытный мастер перед работой. Банка вазелина (он был импотентом), молоток, коробка больших гвоздей, разные ножи, клещи. В сумке была ещё кастрюлька, в которой он потом варил внутренности жертв и пожирал их в своём гараже, перед тем как пойти домой, к жене и детям.
Наконец он сказал писклявым голосом, в котором подёргивалось радостное нетерпение:
– Ну что, детки, приступим!
Наверное, когда он меня связывал, я инстинктивно напряг мышцы, а когда их расслабил страх, ослабла и верёвка. Я почувствовал это и стал извиваться, стараясь освободиться. Он не заметил: был очень занят, пытаясь изнасиловать Оленьку – позже выяснилось, что это ему удалось. Когда он закончил, мои руки были свободны, а девочка, думаю, к этому времени уже потеряла сознание от боли и страха. Лихорадочно освобождая ноги, я видел всё, что этот отморозок с ней делал! Подробности опущу. Что бы он сделал со мной, не знаю. Мальчикам он часто откусывал языки и члены, но случались у него и другие фантазии.
Узнать их мне не довелось – я бежал. Просто бежал по лесу и орал во всё горло. До сих пор боль и стыд от того, что я не кинулся на него и не попытался спасти Оленьку, преследуют меня. Пока оказался дома, пока мать поняла, что случилось, пока бегала к соседке звонить в милицию, пока милиция рыскала по лесполосе, он уже ушёл. Оленьку нашли. То, что от неё осталось. Лицо её матери я не забуду никогда.
Его поймали только через год, случайно. К этому времени он успел довести число своих жертв до шестидесяти. Я был несовершеннолетний и с меня взяли только письменные показания. Когда я думал, что буду в суде, я сделал «поджигу» – примитивный пистолет из стальной трубки и деревянной чурки. Я думал убить чудовище свинцовой пулькой. Конечно, мне бы это не удалось. Но его приговорили к «вышке» и расстреляли, а я остался жить.
Зачем – до сих пор я не понимал. С той лесополосы моя жизнь сделалась другой, как дерево, которое в какой-то момент стало расти вбок. Лесополосе я обязан тем, что так и не женат: ни одна баба не спит со мной больше одного раза – потому что войти в неё я могу, только искусав и исцарапав её до крови. И ещё – я убийца. Я понял это, когда завалил первого духа на броде через Пяндж, и мне стало приятно. С тех пор я бывал во многих точках, и каждый раз, когда я валил кого-нибудь, меня охватывало поганое чувство какого-то гаденького веселья и приподнятости. И ведь это я, уже работая в отделе, до смерти забил подследственного, подозреваемого в изнасиловании малолетней (он её и правда изнасиловал). Начальству, которое меня ценило, пришлось сильно повозиться, чтобы спустить дело на тормозах. Я часто думаю, каким бы я был, не будь лесополосы, где я видел то, чего никому видеть не надо, и если бы я не ненавидел себя за трусливое бегство. Вдруг я дружил бы с Оленькой и не остался бы на сверхсрочную, потому что она ждала меня, женился бы на ней и не пошёл в ментовку, а приходил бы трезвый, в нормальное время с нормальной работы, и, подходя к дому, видел бы, как приветливо светят мои окна с красивыми занавесками.
Я пальцем проверил бородку ножа, слегка порезавшись при этом, допил пиво, разбил бутылку о камень и отправился к лесополосе.
Мля, я упустил их! Этого можно было ожидать: точное время встречи не помню. Наступал вечер, но ещё не смеркалось. Вы спросите, почему я не нашёл мразь до того, как она нашла их, и не насадил её на перо? А где бы я искал? Я досконально изучил дело, когда стал работать в отделе, но мне в голову не пришло узнать, где он провёл этот день – я же не думал снова очутиться в нём. Так что быть он мог где угодно, а у меня не было времени искать.
И вот я лихорадочно шарюсь по начинающему темнеть грязному и мокрому пригородному лесу, спотыкаясь о поваленные брёвна, уклоняясь от норовящих выбить глаз сучьев, продираясь сквозь кусты, оставляющих на мне всякую труху и мерзостных бикарасов. Купленный в хозяйственном фонарь вырывает из тьмы пугающие силуэты растительности, похожие на полуразложившиеся трупы. Сердце моё лупится в тревоге, а в душе нарастает тоска, потому что я никак не могу найти их. Да и как бы я запомнил, где именно мы тогда бродили. Нам ведь было хорошо…
