Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

– Это золотой браслет и, похоже, довольно древний. Я не специалист, но знаю, что по истечении многих веков золото может поменять свой цвет именно так, как на этом браслете.

– Ну и что! Вы славная девочка. Пусть он будет талисманом.

Между столиками с протянутой рукой появилась старуха, с ног до головы замотанная в старую шаль. Охранник деликатно взял ее под локоть и повел к выходу. Вив достала фотоаппарат и сделала несколько снимков.

Галич разомлел от съеденного и выпитого и по-старчески задремал, поникнув головой.

За соседним столиком послышалось недовольное ворчание. Вив обернулась и увидела сербского офицера. Кудрявая шевелюра, сощуренные глаза. Под пышными кавалерийскими усами торчала длинная пыхтящая трубка.

– Журналистка? – спросил он по-английски.

Вив кивнула.

– О чем пишете? Хотя – понятно… О чем еще можно говорить со старым Галичем? Только о войне…

Вив снова кивнула:

– Некрофилия.

– А живыми мужчинами еще интересуетесь?

– Еще как! Особенно теми, которые плохо пахнут.

– Чем пахнут?

– Окопами. Давайте сразу договоримся. Я не ищу приключений. Но если вам есть что рассказать, пожалуйста. Ужин за мой счет.

– Это невозможно. Честь сербского офицера. Плачу я. Полковник Радован Чечич к вашим услугам.

– В России говорят: кто за девушку платит, тот ее потом и приглашает на танец… Да, как-то так. Меня это не устраивает.

– Вы были в России? – Чечич изобразил на лице удивление.

– Да, в Тбилиси в 1989-м. Потом в Азербайджане, в 1990-м. В Карабахе.

– Это все не Россия.

– Да, но там было много русских. Один из них умер у меня на руках.

– Может, вы роковая женщина?

– Нет, все остальные, у кого я брала интервью, – живы. Вы и вправду полковник?

– Не похож? Во всяком случае, я достоин быть полковником.

– Говорят, полковнику никто не пишет…

– Да, я одинок, как и большинство сербов, – согласился Чечич. – Единственное, что мне нужно, – немного тепла.

Вив прекрасно разбиралась в мужчинах и сразу отбила все пробные шары заигрывания. Полковник понял ее и серьезно сказал:

– Хотите знать самое важное? Будет война. И очень скоро. Долгая, кровавая война. На Балканах по-другому не бывает. Но я не хочу видеть в своем доме американцев. Без них разберемся.

– Чем они вам так досадили? – удивилась Вив.

– Из-за них война продлится еще дольше. И еще. Они хотят, чтобы все жили так, как они.

– Они вроде неплохо живут. Вы разве не хотите так жить?

– Нет, не хочу. Они отнимут мою винарню.

– Что такое винарня?

– Винный погреб.

– А-а. Полковник, вы очень забавны. Зачем американцам ваш винный погреб?

– Чтобы продавать там виски. Или гамбургеры. Не хотите завтра на рыбалку? Здесь отличные места. Пенистые реки, против течения стоит форель.

– Я ничего не понимаю в рыбной ловле.

– Я вас быстро научу.

В кафане уже было не протолкнуться. Люди ели, пили и обнимались, переходили из угла в угол, держа в руках плоские тарелки и широкие бокалы. Сквозь шум пробивались обрывки песен. Кто-то сунул в руки Вив бокал, в котором поблескивало рубиновое вино, пахнущее гвоздикой. Она уронила вилку, испачкав свитер картофельным салатом, и небрежно смахнула его на пол.

К полковнику через толпу протолкнулась полная девица с теплыми глазами, одетая в платье с большим декольте.

– Радован, дорогой! – произнесла она низким, волнующим голосом, склонившись к нему так низко, что у нее вывалилась грудь, и целуя его в щеку.

Когда девица отошла, полковник развеселился.

– Знаете, что она мне сказала? Что ты слишком худа, чтобы согреть меня в объятиях.

– И что вы ей ответили?

– Я лучше промолчу.

Все запели одну песню. Вив попросила полковника перевести. Но куплеты были переполнены жаргонными словечками, и он, смеясь, поднял руки в знак полного поражения. Но с горем пополам перевел название песни. Вив поняла, что в песне поется о «шести ночах пьянки».

Галич проснулся и взгромоздился на стул, призвав всех к молчанию.

– Как ветеран войны, трижды раненный, я предлагаю спеть всем вместе нашу партизанскую песню.

Он махнул аккордеонисту. И запел. Вив пыталась вникнуть в ритмику сербских слов и опомнилась только тогда, когда Чечич поцеловал ее в шею. Его длинные кавалерийские усы были жесткими, как проволока.

– Полковник, вы сильно рискуете.

– Это дружеский поцелуй. Что скажете?

– Дрожь по спине … нет, не от ваших усов, от песни. По-моему, в ней прозвучала угроза.

– Это самая популярная песня партизан той войны – «Мы молодое войско Титово». Первые три строчки можно перевести примерно так:

Через реки, через села и дубравы

Наступают партизанские бригады.

Против швабов, против воронов кровавых,

Мы идем, не зная страха и пощады…

Чечич обнял Вив за плечи и последний припев проорал так, что у него на шее вздувались жилы. Вив закрыла глаза и, когда песня кончилась, резким движением вырвалась из его объятий.

– Все, полковник, мне пора идти. Я вам очень благодарна.

– Вы обиделись?

– Ничуть. Более обходительного боевого офицера мне еще не приходилось встречать. Все в порядке.

– Простите старого вояку… Когда я вас снова увижу?

– Если у вас будет большая война, то очень скоро. Я найду вас. Обещаю.

Ако Галич слез со стула, поднял стакан и предложил тост: «За нашу победу!»

Чечич одним глотком выпил все до дна и вытер ладонью усы. После чего повернулся к Вив и сказал:

– Да ладно, не обещайте. Но если меня найдете, я всегда помогу, можете на меня рассчитывать! – он встал со стула и щелкнул каблуками. – Честь имею!

Египет, Фивы. 974 год до нашей эры

Наступила весенняя засуха. На Фивы несколько раз налетал ветер пустыни. На траву и деревья легла серая пыль.

Нефер жил в мастерской своего учителя в полном одиночестве. Днем он долбил камень, а в сумерках выходил гулять вдоль реки.

Судоходство по Нилу почти полностью прекратилось. Под опустевшими причалами чернели разводы ила, вода стала красновато-бурой, словно туда подмешали кровь.

Иногда он забредал в покинутый храм и с тоской смотрел на пустое место в центре зала, где недавно стояла скульптура Амон-Асет. Предметом его грез и фантазий теперь была Таисмет.

Таисмет пришла к нему со своей подругой, чтобы передать ему мешочек с золотыми кольцами.

Девушки были обернуты в тонкую льняную ткань и защищены от солнца оплечьем, расшитым бусами. Волосы, схваченные лобной повязкой, свободно ниспадали на воротник. У Таисмет к запястью был привязан амулет тонкой работы, охраняющий от злых чар.

Будучи учеником скульптора, Нефер тщательно изучил внешность различных народов, населяющих Фивы. На первое место он ставил тип, к которому относилась Таисмет. Смуглый оттенок кожи, но намного светлее, чем у большинства египтян, прямой нос, высокий лоб, изящные руки и ноги. Эти признаки отличали многих представителей египетской знати. Нефер прочитал много древних текстов, чтобы узнать, не являются ли египетские фараоны, жрецы и высшие сановники потомками какого-то другого народа, пришедшего с севера. Но об этом ничего не было известно.

Подруга Таисмет, Теистере, была намного темнее и обладала красотой пустыни на закате солнца. Возможно, это говорило о примеси нубийской крови, но прямые черные волосы делали ее египтянкой. Когда она чуть приподняла платье, Нефер заметил, что одна нога у нее короче другой и покоится на утолщенной подошве сандалии.

Таисмет удивленно осматривала мастерскую.

– Это скульптура Исет?

– Да.

– Но твой дом не святое место.

– Ну и что?

– Что ты вообще о ней знаешь?

– Если бы я о ней ничего не знал, то мне бы не удалось восстановить скульптуру Амон-Асет.

– И все же!

Нефер повернул скульптуру Исет так, чтобы на ее лицо упала тень.

– Когда Исида воскресила Осириса и Сет был побежден, она не позволила его уничтожить. Нельзя, чтобы в мире существовало только добро или зло. Должно быть их смешение, чтобы было прекрасно.

Таисмет не могла скрыть улыбки:

– Теперь я понимаю, почему по лицу Амон-Асет иногда пробегает тень злобы.

– Да, но именно поэтому она прекрасна.

Нефер опустил глаза, стараясь не смотреть. Девушки стояли между ним и ярко освещенным окном, от этого их стройные фигуры ясно проступали сквозь тонкую ткань одежды.

– Что ты еще умеешь делать?

– Я «знаю вещи»[22], красиво пишу и рисую, умею вырезать барельефы. Но все тайны производства скульптур мне еще недоступны.

– Ты будешь искать другого учителя?

– Нет! Себайт моего учителя не имеет равных[23]. Его скульптуры живут своей внутренней жизнью. Как иероглиф, за которым скрывается недоступный для непосвященных смысл. Если я начну учиться другому, потеряю то, что уже приобрел.

Неожиданно для себя Нефер преодолел смущение и был готов говорить о своей работе весь день. Он непроизвольно взял Таисмет за руку и повел по кладовым мастерской. Ее спутница молча следовала за ними.

– Это – скульптура дочери Амон-Ра, царицы Хатшепсут, первой из прекраснейших. А вот это копия скульптуры еще одной дочери Амон-Ра – Нефертити. Учитель сказал, что женщинам на египетском троне не везло. Следующие правители пытались уничтожить их имена.

– Почему?

– Мудрость женщин похожа на мудрость жрецов: вместо мечей – слова, вместо копий – оковы, но не на тело, а на душу. Коварство женщины может нанести такой удар, что после него любое счастье покажется горьким.

– Значит, у женщин – царей Египта – нет никаких надежд на воскресение.

– Не больше и не меньше, чем у других царей, которых забыли сразу же после смерти. Теперь народ грабит их могилы. Мой учитель говорил: мертвого царя закапывают в землю, а маленького котенка поят теплым молоком. Главное для вечной жизни – это сохранить имя. Тогда остается надежда. Я верю в магическую силу письма. Мы с учителем восстановили изваяния и имена цариц Хатшепсут и Нефертити. Но на задворках храма лежат осколки еще нескольких десятков скульптур. Кто они, я не знаю.

Нефер говорил о неповторимости углубленного рельефа стен, создающего неожиданно богатую игру светотени, об изобретенной им краске, которая держится на камне и отражает изменение наклона лучей заходящего солнца причудливой игрой оттенков цвета – от ярко-красного до нежно-розового так, что изображение видно очень далеко.

Когда он стал углубляться в детали, Таисмет нетерпеливо спросила о том, что ее волновало в последнее время:

– Как ты думаешь, почему кто-то может прервать мирное течение времени и получить что-то за счет других? Почему не вмешиваются боги?

Нефер удивленно поднял на нее глаза. Он не мог поверить, что его мнение может кого-то заинтересовать, особенно Таисмет, которую считали самой умной женщиной Верхнего Египта.

– Учитель говорил, что боги редко влезают в дела людей, – его голос немного дрожал. – Они лишь подводят итог их жизни. И еще он говорил, что богов нельзя искушать долгим успехом, ибо следует расплата. Боги уже покарали неисчислимое количество людей и народов, которые забыли, в каком мире они живут. Удачи должны сменяться неудачами, счастье – несчастьями, победы – поражениями, ибо это предохраняет нас от более сокрушительных ударов судьбы. Вот и Египет…

– Что Египет?

– Он был слишком надменным, поэтому скоро превратится в царство теней.

– Что еще тебе говорил учитель?

– Он сказал, что после недомолвок, тайн и забвения неизбежно наступает момент истины.

– Он был в этом уверен?

– Да. Еще учитель говорил, что иногда лучше ничего не знать.

Благодарно погладив Нефера по щеке, Таисмет вместе с подругой вышла наружу. Нефер долго смотрел им вслед. Девушек так сильно освещало солнцем, что они выделялись на фоне светлого неба темными силуэтами.

Покинув мастерскую, девушки пошли на протоку, в которой благодаря глубине еще сохранилась прохладная вода.

Сбросив одежду, Таисмет нырнула в воду и быстро достигла дна. Там она перевернулась на спину, чтобы увидеть сквозь толщу воды далекий солнечный свет. Но деревья над ней плотно сплели свои ветви, были видны лишь пляшущие солнечные блики.

Она вынырнула среди плавающих лотосов, над которыми вились стрекозы, и, нащупав ногой ослизлый ствол дерева, вышла на берег.

Теист сидела на песке, упрев подбородок в высоко поднятые колени. Она оглядела фигуру Таисмет и провела ладонью по воздуху, повторив ее очертания.

– Ты богиня!

Таисмет засмеялась и отрицательно покачала головой.

– Нет, я простая смертная. Почему ты не купаешься? Вода как сон избавляет от дневной тяжести.

– Ты же знаешь, я не люблю воду. Да и нагота – удел подневольных людей.

– Я так не считаю – это привилегия царей и богов.

Теист подошла к краю воды чуть приподняла платье и прикоснулась к поверхности воды кончиками пальцев. Потом нагнулась, пытаясь разглядеть сверкающие плавники золотых рыбок.

– Нет, это не моя стихия. Но я могу станцевать воду.

Теист подняла руки над головой, ладонями вверх, и стала медленно выгибаться назад, устремив глаза на свою грудь. Когда верхняя часть ее тела приняла горизонтальное положение, она выпрямилась изящной волной и, не сходя с места, стала вращаться то в одну, то в другую сторону, быстро перебирая ступнями босых ног. Длинные черные волосы рассыпались по плечам.

Таисмет захлопала в ладоши.

– Потрясающе! Мужчины, должно быть, от тебя без ума.

– Ты же знаешь, в выборе мужчин я свободна, но еще никто не заполучил меня на свое ложе.

– В тебе совсем нет женской слабости.

– Да, окружающие начали мне повиноваться уже в те годы, когда я сама больше всего нуждалась в руководстве, – Теист убрала волосы с лица. – Но ты сильнее меня.

– Не знаю. Когда ты рядом, я чувствую себя намного увереннее, – Таисмет протянула руку и усадила Теист рядом с собой. – Но мужчины тоже нужны. Разве ты не хочешь детей?

– Нет, не хочу. Как и ты.

– Еще успею. Хатхорити дает мне какое-то снадобье.

Теист внезапно вскочила на ноги, схватила руку Таисмет и начала покрывать ее горячими поцелуями.

– Когда ты станешь царицей, ты же возьмешь меня на должность своей первой подруги, правда? Ты будешь повелевать, а я – повиноваться.

– Ты с ума сошла, – удивилась Таисмет. – Откуда у тебя эти мысли? Я не собираюсь становиться царицей.

– Об этом мне проговорилась Хатхорити. Прошу, не наказывай меня. Ведь я могла сохранить это втайне от тебя.

– Какая тут тайна! Великий жрец знает о моих притязаниях на престол.

– Решайся! Любой день может стать последним. Но этот же день может стать совершенным.

– Ух! Где ты набралась этой мудрости?

– Священный ибис, отправляясь за добычей, бродит по грязному болоту, где ползают гадюки. И я подбираю знания, где попало.

– Боюсь, я не смогу пройти через все испытания, – Таисмет задумчиво отбросила со лба мокрые волосы. – Хорошо, обещаю тебе. Ты будешь со мной, даже если мне придется покинуть Египет. Собирайся. Нам пора идти.

Теист помогла Таисмет обернуть себя тканью, удерживая ее край.

– Где твои рабыни?

– Я их отпустила.

– Ты возишься с ними больше, чем они с тобой!

Таисмет посмотрелась в зеркальце из твердой бронзы и, слегка сдвинув брови, постаралась придать себе грозный вид.

– Я не хочу, чтобы до моего тела дотрагивались раздраженные пальцы. У меня и так много врагов.

Теист взяла из ее рук зеркало.

– Откуда у тебя это чудо?

– Этими зеркалами уже неделю торгуют финикийские купцы. Если хочешь, возьми его себе.

– Что ты еще у них купила?

– Ничего. Я примеряла парики, но ни один из них мне не подошел: слишком тяжелые, слишком замысловатые. Следовать моде становится все труднее.

– Я предпочитаю покрывать голову платком.

– Так делают только «те, кто на песке»[24]. А теперь в моду входит все египетское времен древнего царства.

– Трудно менять вкусы.

– Ты пойдешь со мной сегодня ночью к Исет?

– Почему сегодня?

– Я переполнена быстротекущим временем. И мне надо разобраться в себе.

– А для меня время течет медленно, как Нил зимой, – Теист с шутливой покорностью склонила голову перед Таисмет. – Ты можешь быть уверена, с тобой я пойду хоть на край света!

Кагемни встретил Ноя на пороге своего дома.

– Да исполнится тебе 110 лет[25].

 Ной прижался щекой к щеке старика. Он верил Кагемни как никому другому. Старик всегда был начеку, всегда был способен принимать правильные решения, произносить нужные слова и совершать поступки.

– Прежде всего я хочу понять, что происходит в Египте, – сказал Ной. – Есть ли смысл в том, о чем говорит Таисмет?

Задавая Кагемни вопросы, Ной старался, прежде всего, понять, неужели этот умудренный опытом старик отважится на бунт.

– Сколько тебя не было в Египте?

– Три года.

– Долгий срок. Все это время народ внимал ереси жрецов Амона, предавался разврату, пьянствовал и воровал! Ты заметил, как изменились Фивы?

– Да, появилось много богатых людей, – Ной взял из большой вазы, стоящей на маленьком столе, большую гроздь винограда.

– Это были прекрасные годы для тех, чей успех в жизни зависит от хаоса и неразберихи. Знаешь, почему много богатых? Потому что стало еще больше бедных, – у Кагемни сбилось дыхание, и он со свистом втянул в себя воздух. – Когда ломаются устои, люди превращаются в шакалов. Царские амбары разворованы. Зерно распродается втридорога или вывозится в Ливию. Поля засеяны ячменем, из которого делают пиво, и этим пивом спаивают простой народ, чтобы он не роптал. Фивы уже давно превратились в огромную столицу смерти. Детей рождается все меньше и меньше, мало кто доживает до пяти лет. Город забит голодранцами с северных и южных окраин Египта, из неведомых просторов Азии. Кого тут только нет: ливийские наемники, которым уже год не платят жалование, торговцы из Библа и Финикии, непонятные люди – потомки какого-то Иосифа, который служил великому Сети, проходимцы с берегов Библа. Не город, а проходной двор! Люди озлоблены от тесноты, шума, крика, воровства и драк. Скоро красивой женщине нельзя будет появиться на улице. Везде Азия! Сплошная Азия! Нет больше египтян!

– Бог покидает страну, в которой плохой правитель, – заметил Ной.

– Да, от Сиамуна нет никакого толка. Сидит себе на севере, в Танисе[26], и плевать ему на все, что южнее Мемфиса. Номовая знать совершенно отбилась от рук. Повсюду на Ниле появляются цари-самозванцы. Богов тоже разобрали по номам, каждый из них покровительствует своему клочку земли.

– Так было и раньше.

– Много чего было раньше. Но еще никогда поклонение разным богам не создавало разных египтян, – Кагемни тяжело вздохнул. – На границах номов жители забрасывают грязью статуи чужих богов, а наемники закидывают их камнями из пращей. Для них египетское вообще не свято.

– Значит, всему пришел конец?

Кагемни снова вздохнул.

– Я знаю одно: знать, предавшая государство, и народ, потерявший интерес к жизни, – вместе окончат свой путь в помойной яме.

– Может, не все еще потеряно? – вяло возразил Ной. – Поругание иногда укрепляет душу. Вспомни то время, когда в Египте хозяйничали гиксосы. Они издевались над народом, но в конце концов были изгнаны.

– Ты говоришь о внешних врагах. С ними справиться не так сложно. Сейчас Египет разрушают сами египтяне. А это куда страшнее. Страна разваливается изнутри. Жрецы и номовая знать, вся эта свора трусливых псов, мечтает только об одном – лишить страну всякой власти, чтобы воровать без страха.

– Тебе не кажется, что ты слишком идеализируешь прошлое. Когда оно было настоящим, то обладало той же пустотой.

– Может быть. Чем старше я становлюсь, тем больше печали приходит. Но одно я знаю наверняка: надо возвратиться к тем временам, когда Египет поворачивался к остальному миру спиной, и заняться своими делами.

– А что первый жрец?

– Первый? О-о, когда кто-то тонет, что-то всплывает. По-моему, им овладело безумие. Он уже надел доспехи из тайных знаков и присвоил себе кучу новых титулов: «Сын Амона», распорядитель житниц, правитель Куша, глава войск, «казначей бога» и в довершение всего он взял себе тронное имя Тит-Хеперу-Ра.

– Знаю!

– Этому сукиному сыну нужна власть, но не во славу Египта, а на потребу низменным инстинктам. Правда, он пытается подражать Менхеперре[27]. Но ему до него далеко. Редкая сволочь! После Менхеперры никто из великих жрецов не пытался надеть на голову царскую корону.

– Я тоже думал, что великие жрецы забыли дорогу на светский престол. Но нет. У Титуса – как мы его зовем – большие планы. Он считает, что лучше быть первым в Фивах, чем вторым в Танисе. Дело лишь за божественным откровением. Он сам его напишет, произнесет, истолкует и огласит. Ладно, хватит о нем.

– Кто у него чати[28]?

– Некто Буль Бур, пришедший откуда-то с Севера.

Кагемни сморщился от боли и вынул из стоящего перед ним сосуда несколько устриц. Открыв беззубый рот, он положил прохладные устрицы на воспаленные десна. Ной понял, что ему трудно говорить.

Некоторое время они молчали.

– Буль Бур управляет Белым домом[29], – наконец прошамкал Кагемни.– Он собирает Совет, пишет указы от имени Титуса. Пытается всех убедить, что правление Титуса предрешено самими богами. За это ему присвоили высший жреческий сан, хотя он не одухотворен ни Ху, ни Сиа[30]. Теперь он не просто Буль Бур, а Ур Буль Бур[31], – Кагемни громко высморкался. – Эта мразь берет мзду даже за принесение жертвы богам. Но ничего! Есть еще Высшая Справедливость. Его дела будут взвешены на весах времени, и грозный судия Атму[32] превратит его душу в то животное, которому он уподобился своими пороками при жизни.

– Как им удается управлять Фивами?

– Их сила в ста глазах. Город наводнен доносчиками.

– Я видел толпы голодных.

– Да, я говорил с Титусом и сказал ему, что велик тот владыка, чье богатство заключается в счастливых людях. Знаешь, что он мне ответил? Он ответил мне, что беднота дает представление о широте жизни. Как было бы тесно, если бы страна состояла только из богатых людей! Представь, он так и сказал! Что я мог на это ему ответить? Недаром древние говорили, что чем больше живот, тем шире взгляд на жизнь. Мой живот в три раза меньше, чем у Титуса, и нечего мне было лезть к нему с разговорами.

Кагемни встал, подошел к окну и выплюнул устрицы наружу.

– Но самое ужасное в том, что начали торговать землей. Это конец всему. Захват земли оправдывается знамениями бога в пользу совершенно конкретных лиц. Оракулы записывают знамения на папирус. А ты прекрасно знаешь – то, что написано на папирусе, не исчезает даже в огне. Я видел сотни бумаг на землю. Правая рука Буль Бура, некто Хувхор, которому Титус присвоил звание «почтенный хранитель тайн», провел опись царских земель и тайно приписал храму тысячу арур земли.

– Теперь понятно, откуда в центре Фив богатый жреческий квартал, – Ной высыпал косточки винограда, скопившиеся в руке, на тарелку.

– Да, – согласился Кагемни. – Людьми движет не воля богов, а алчность. Когда я думаю об этом, то впадаю в ересь. Какая разница, кто будет править Египтом. Главное – сохранить собственность и привилегии.

– При гиксосах египтянам тоже жилось несладко.

– Так было только в Дельте, – Кагемни устало растягивал слова. – А номовую знать Юга гиксосы вполне устраивали. Даже больше, чем власть царя. Вспомни, что написано в школьных папирусах. Когда царь Камос призывал вельмож южных номов присоединиться к нему, чтобы изгнать врагов, что они ему ответили? Что им присутствие гиксосов в стране не мешает, – Кагемни прикрыл глаза и процитировал: «Нам спокойно в нашей части Египта. Крепки Фивы и Суана вплоть до страны Куш[33]. Возделываются лучшие земли. Быки наши пасутся в зарослях. Полба доставляется нашим свиньям. Мы владеем землей! Вот когда придет тот, кто станет действовать во вред нам, вот тогда мы и выступим против него». Видишь, я, старик, помню эти слова наизусть!

– Так, что ты предлагаешь?

– Пока ничего конкретного, – Кагемни совсем сник. – Чтобы поднять народ на борьбу, его надо обмануть. Но как? Не знаю. Надо ждать. Я послал двух человек в Танис. Одного с моим письмом к Сиамуну. Второй должен узнать, что происходит в Танисе, и рассказать нам. Тогда и примем решение, – Кагемни порылся в своих одеждах. – Вот мое письмо в Танис.

Ной быстро пробежал письмо глазами:

«Некогда прославлявший тебя народ теперь проклинает тебя. Трепетавшие некогда перед тобой соседи засылают в страну своих людей для разжигания смут и готовят войска для вторжения. Некогда богатая казна пуста. Некогда славные города наполнены мерзким развратом. Еще никогда истина не освещала пустыню. Похоть и воровство – вот удел народа. Разрушаются семьи. Жизнь опустошает душу. Люди ищут решение своих проблем через подкуп, разврат, ханжество, лицемерие и предательство. За реками вина не видно богов. Лишь немногие хотят услышать истину. И во всем этом повинен ты. Ты царь, который променял благословение и мудрость на грехи этого мира. Остановись у последней черты, за которой вечная смерть. Заклинаю тебя».