Интервью с дураками

– Кто это? – спросил он, взглянув на изображение вслед за мной.

– Понятия не имею, – отозвался я, – какая-то миланская певица в молодости. Ее лицо напоминает мне… об одном давнем знакомстве.

– Расскажи, – Алекс чуть отодвинул бокал, и мне, по достоинству оценившему жертвенность этого жеста, ничего другого не оставалось, как поведать ему историю, происшедшую со мной двадцать с лишним лет назад.

* * *

В то время я был двадцатидвухлетним балбесом, только-только начавшим задумываться над тем, чем являюсь и чем бы мне хотелось являться в оставшиеся, за вычетом двадцати двух, годы моей жизни. Я играл на гитаре в одной из бесчисленных в те годы рок-н-ролльных групп и гордо не отвечал на заигрывания юных поклонниц этого музыкального жанра, потому что был тягостно и безнадежно влюблен.

Ее называли Фриной, и так же называл ее я, хотя настоящее ее имя нравилось мне больше – Жизель. Но она ненавидела свое настоящее имя. Для нее оно стало клеймом, символом заранее спланированной пожилыми и состоятельными родителями судьбы, от которой она пыталась бежать в семнадцать лет.

Она приехала ко мне, доверчиво внеся в мою темную полуподвальную комнату изящный кожаный, тисненый серебром саквояж и дорогой бежевый плащ на шелковой белой подкладке.

За два месяца до этого я познакомился с ней в портовом кафе в Новом Орлеане, и она просила меня приютить ее на некоторое время, пока она не отыщет работу.

Она подошла к столику, где я сидел с приятелями-музыкантами в перерыве между отделениями концерта, спросила, откуда наша группа приехала и смогу ли я потом немного задержаться. Она была ошеломляюще красива и обращалась только ко мне, что, конечно, очень польстило моему самолюбию.

Я просидел с ней на ведущих к Миссисипи сбитых каменных ступенях до самой зари.

Она рассказывала о своих родителях, о том, что они уже пожилые люди и у них долго не было детей, говорила, что оказалась единственным объектом всех их жизненных устремлений, что это невыносимо и что она чувствует себя так, словно живет на витрине. В детстве, – рассказывала она, – у нее были очень темные волосы, и ее родители недоумевали по этому поводу, поскольку и сами они, и все их близкие родственники имели светлые волосы. И вот она заметила, что ее волосы стали светлеть, и испугалась. Ее поразила мысль о том, что окружающие могут менять ее по своему усмотрению – лепить, раскрашивать, – стоит им только пожелать…

Она также сетовала на то, что родители ее богаты и это, в сочетании с ее красотой, всегда и везде привлекает к ней чрезмерное внимание. Она даже жаловалась, что была самой способной ученицей своего выпуска и что красавец учитель истории, в которого были влюблены все девочки, танцевал с ней на выпускном вечере и объяснился ей в любви.

Я заметил ей, что в этом нет ничего удивительного и, уж тем более, ничего страшного, но она покачала головой.

– Очень опасно, – сказала она, – постоянно ощущать, как видят тебя другие. Так я никогда не научусь видеть себя сама. Я словно все время гляжусь в кривое зеркало.

Я признался ей, что подобное опасение никогда не приходило мне в голову. Родители в основном обращали на нас с братьями внимание для того, чтобы что-нибудь запретить или за что-нибудь наказать, как, впрочем, и полагается родителям. Что же касается прочих людей, то было бы странно, если бы я терзался на сцене мыслью о том, что привлекаю чересчур много внимания. Честно говоря, мне, наоборот, всегда казалось, что этого внимания недостаточно. Меня удивило и позабавило, что кому-то может прийти в голову, будто нет ничего ужаснее, чем быть объектом внимания окружающих.

– И меня, – добавил я, – нисколько не расстраивает то, что ты обратила внимание именно на меня, а не на кого-нибудь другого из нашей компании.

Она улыбалась и кивала, слушая меня, и повторяла:

– Так я и думала.

Несколько сбитый с толку этим нашим разговором, я спросил ее, чего же она, собственно, хотела бы для себя.

– Я хочу, – сказала она, – чтобы вещи ничтожные были для меня неважны, чтобы я всегда радовалась радостному и печалилась печальному.

Помню, слова эти почему-то показались мне безжалостными. Мне показалось, что они могут отнять у меня что-то или… надежду на что-то. Помолчав, я съязвил:

– Значит, ты хочешь стать святой.

– Нет, – ответила она. – Я хочу стать сама собой. И я хочу всегда этого хотеть. А ты? Чего хочешь ты?

Я смотрел на нее. Вся она, с загадочным блеском темных глаз, с бледным, как лунный свет, лицом, со светлыми, чуть колеблемыми речным ветром волосами, с зеленым шелковым кружевом сказочно красивого платья, была так же волнующа и неизбежна, как окружавшая нас ночь. Больше всего на свете мне хотелось прижать ее к себе и целовать, целовать, пока хватило бы дыхания. Но хоть рядом со мной, считавшим себя опытным мужчиной, сидела семнадцатилетняя девочка, я не осмелился даже придвинуться к ней ближе.

И когда она под утро купалась нагишом в желтоватой, пахнущей нефтью воде у пристани, я остался на берегу. Я держал на коленях ее зеленое шелковое платье и беспокоился о том, что ее могут заметить, когда она будет выходить из воды, потому что уже светало.

Получасом позже, когда она спокойно взяла из моих рук платье, я впервые заглянул в ее глаза при свете дня. Они были светло-карими, почти золотыми. Волосы ее тоже казались золотыми, и всё ее юное точеное тело золотилось в первых утренних лучах солнца. В ней не чувствовалось ни смущения, ни кокетства; она была похожа на богиню, но не высеченную в мраморе, а отлитую из светлого золота.

Очевидно, я и смотрел на нее как на богиню, потому что она усмехнулась и сказала:

– Юрист моего дяди однажды заявил, что взялся бы оправдать меня перед любым судом, раздев донага, как Фрину.

Я не знал тогда, кто такая Фрина, но, конечно, не спросил ее об этом. Не спросил я ее и о том, каким образом юрист ее дяди мог видеть – и видел ли? – ее нагой.

Когда мы прощались в десяти шагах от обшарпанного автобуса, на котором нашей группе предстояло продолжить турне по Луизиане, она попросила:

– Когда я приеду, пожалуйста, больше не называй меня Жизель, называй меня Фриной.

Через два месяца она приехала. Ждал ли я ее приезда? Очевидно, поскольку, помню, всё время пытался убедить себя в том, что она не приедет.

Она обладала удивительной способностью нравиться абсолютно всем. Я не хочу сказать, что она не вызывала зависти женщин или отчаяния мужчин, или что она, скажем, не ущемляла самолюбия невежд обоего пола. К слову сказать, к последней категории я относил и себя. К предпоследней, впрочем, тоже. Но я не помню, чтобы она хоть раз вызвала чью-нибудь неприязнь или неодобрение. Женщины старались ей подражать, мужчины – нравиться, а невежды – сказать что-нибудь умное. Во Фрине были очарование, такт, любезность и отстраненность, причем безо всякого видимого усилия с ее стороны и безо всякой аффектации. Очевидно, именно такой букет качеств звался когда-то светскостью.

Но в те дни я мало задумывался над секретом ее всегдашней уместности. Мне было над чем задуматься и без того.

Чтобы немного подзаработать, – за концерты платили мало, – я устроился рассыльным, и с шести часов утра до полудня успевал обегать полгорода. Я полюбил эти часы, когда измученное бессонными ночами тело казалось невесомым, а голова – легкой, рождавшей кристально четкие, хоть и невеселые мысли.

Ночи же мои были бессонны не потому, что я занимался любовью с Фриной, а по причине совершенно противоположной. Поверь мне, по тем временам, в том кругу, в котором протекала моя жизнь, такая ситуация казалась совершенно невероятной. Тем не менее, это было так. Она спала на моем диване, отгороженном по случаю ее приезда старой китайской ширмой, а я на надувном матрасе у противоположной стены. Матрас я, разумеется, на день убирал – было совестно заходивших приятелей. Они же шутили по поводу алькова за ширмами и по поводу моего бледного вида.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Вакуума не существует (лат.).

2

Мой золотоволосый Ангел (итал.).

3

Ангелам место в раю (итал.).

4

Айзек Динесен. «The Dreamers» («Мечтатели»). Вольный пер. с англ.

5

Не падай духом – бессмертных людей нет (англ.).

6

Дастур – в зороастризме жрец, духовный наставник.

7

По преданию книги Заратустры были сожжены в Персеполисе Александром Македонским.

8

Согласно арабскому историку Табари, книги Заратустры, содержавшие два миллиона стихов, были записаны благочестивыми каллиграфами на двенадцати тысячах воловьих шкур.

9

Персия (тюркск. Земля Барса). Барс в зороастризме является манифестацией Ормузда.

10

Ардашир (Artaxerxes) – «тот, чье царство прекрасно».

11

Си – тридцать, мург – птица (Si Mürg, перс.).

12

Иез. 28, 16.

13

Школа болеро (исп.) – школа классического испанского танца.