Ведьма и тьма

– Так это у тебя Малуша Яреску и Ольгеньку спрятала? Думает, раз охристианился ты, то я и силы над тобой не имею, Свенельд?

– Не имеешь, – отозвался он, и его лицо напряглось, желваки на скулах заходили. – А приблизишься, я враз тебя святой водой велю окропить. Молитвой оглушу.

– А князь твой что на это скажет? Нужна я ему ныне, как нужно и чародейство мое. А ты… Раз уж ты в Распятого уверовал, то особой милостью у Святослава не попользуешься. Он христианские храмы велел рушить, а к крещеным относится… сам знаешь как. Вот и тебя, как погляжу, на Хортице словно в ссылке держит.

Свенельд глубоко вздохнул.

– Не сослал меня князь, а направил сюда, чтобы я прибывающих на Хортицу новобранцев для его воинства обучал. Война у нас с Болгарией еще не окончена, и пока Святослав воюет, я ему, как и прежде, нужен. Ты сама некогда сказывала, что главная любовь в жизни Святослава – война. Так что сейчас ему без меня не обойтись. Ты же… ты как появилась, так и опять исчезнешь. А я для князя теперь что правая рука.

Слушавшая их Малуша вдруг заплакала. Отошла, села на лавку в углу и отвернулась, горько всхлипывая. Малфрида и Свенельд молчали. Оба понимали причину этих слез: Малуша мечтала о счастье с любимым, как всякая женщина мечтает, а они говорят как раз о том, что ее гнетет: не так важна сама она и ее дети князю, как новые походы. Даже то, что Киев печенеги чуть не захватили в его отсутствие, не смогло удержать Святослава на Руси, а смерть правившей его державой матери не заставила засесть с боярами в Думе, дабы решать дела государственные, как Ольга поступала, скрепляя державу своим умом и волей. Святослав же только и ждал, чтобы вновь полки свои двинуть в новый поход. А Малуша, как и прежде, жила где придется и все ждала…

Малфрида вдруг ощутила прилив жалости к дочери – необычное чувство для нее, редко думавшей о том, что творится в душе Малуши. Но ведь дочь же… Пусть и дичившаяся ее, упрямая да непокорная. Ведьме даже захотелось подсесть поближе, приобнять… Не посмела. Ночью, когда спала с ней рядом, в душе проснулась былая умиротворенность. Да и утром они так мило болтали, смеялись. А сейчас дочь плачет.

– Вот что, Малуша, хватит носом хлюпать, – куда жестче, чем ей хотелось, произнесла чародейка. – Я не раз говорила, что тебя со Святославом ожидает: всегда он превыше остального будет ценить свою воинскую удачу и славу, поэтому, сколько ни проживет, все время в походах будет. А ты жди его. Небось не одна такая: все бабы так живут, мужей ожидая. Такова доля женская. А ты ему по-прежнему дорога, любит тебя, не бросает. Ну, не княгиню же Предславу ему любить? Пусть та и в тереме на Горе Киевской обитает, но ведь Святослав всегда к тебе возвращается.

Малуша не успокаивалась. Малфрида все-таки приблизилась, хотела коснуться ее волос, погладить, но дочь резко отвела ее руку. А вот когда Свенельд рядом сел, не отстранилась.

– А мать твоя права, – сказал воевода. – Тебе князь Хортицу, почитай, в удел передал, а Предславу, несмотря на то, что она княгиня его, властью не наделил. Предслава думала, что после того влияния, какое Ольга на Руси имела, именно она, жена Святослава, на стол киевский взойдет. Но не вышло. Святослав знает, что глупа его жена мадьярская, да еще и нрава вздорного, недоброго. Вот и услал ее подалее, велев верным боярам за княгиней строго приглядывать да воли не давать. А князем в Киеве своего сына Ярополка посадил, наделив юного княжича советниками, какие и при Ольге не последними были. Сам же в Болгарию подался. А как обживется там, за тобой пришлет.

Малуша резко обернулась. Лицо ее покраснело от слез, зеленые, как у самого Свенельда, глаза влажно блестели.

– А что за гречанку, красавицу редкостную, привез он из Болгарии? Говорят, забрал из монастыря, силой взял и с собой вез до самого Киева.

Воевода вздохнул, откидываясь на бревенчатую стену.

– Ну, было такое. И впрямь помянутая тобой девица хороша несказанно. Но не для себя вез ее Святослав. Он сыну ее отдал, Ярополку. Ведь гречанка та не только прекрасна, как дева лебединая[31], но и рода знатного византийского. Святослав ее привез Ярополку, чтобы поженить их, дабы княгиня киевская была в родстве с императорами ромеев[32].

– Да какое там поженить! – отмахнулась Малуша. – Княжич Ярополк – одногодок моего Владимира, ему только-только одиннадцать годочков будет. Разве в этих летах женят?

– Князей женят, – возразил Свенельд. – А жена Ярополку нужна, чтобы взрослым его объявить. Женатый отрок – уже муж. Говорю тебе, гречанка эта знатного рода, с самим императором в родстве. Для Киева такая княгиня не позор, а возвышение. К тому же она христианка, а Ярополка Ольга воспитывала, к вере приучала…

Малуша толкнула локтем воеводу и бросила быстрый взгляд на Малфриду. Но та уже поняла. Выходит, Ольга внука в христианство пыталась обратить? Сына князя Святослава, который храмы велел порушить! Но ведомо ли князю о том? Наверно, потому-то Малуша и встрепенулась, не хочет, чтобы мать-чародейка догадалась. А если и сама Малуша к вере во Христа склоняется? Нет, Святослав ее тогда оставит. Да и почувствовала бы Малфрида, что дочь крещена. Вон при Свенельде ей словно душно становится – не иначе как воевода крест свой под рубахой таит. Рубаха-то у него светлая, по обычаю вся оберегами-узорами расшитая, но крест под такой вполне сокрыть можно, неспроста же шнуровка до самого горла затянута.

И все-таки Малфрида решила попозже переговорить со Свенельдом с глазу на глаз. Тяжко или не тяжко подле него, а кое-какие вести от воеводы чародейка вызнать хотела. Потому и подошла, когда Свенельд, уже ближе к закату, стоял на гульбище[33], наблюдая, как опытные кмети[34] обучают новобранцев во дворе сулицы[35] в мишень метать.

Дворище в рубленой крепости на Хортице было широким, плотно утоптанным, по нынешней жаре его водой поливали, а то пыль столбом бы стояла. Метнут молодые отроки по сулице в плетеный круг, а затем, сорвавшись с места, бегут, чтобы взять, и назад возвращаются, снова мечут. Наставники смотрят, как скоро какой управится, – сулица легкая, ее надо бросать быстро и метко, почти не целясь, это не копье, каким долго обороняться можно.

– Что-то не много нынче у тебя отроков в дружине, – заметила Малфрида.

Свенельд покосился, но стал пояснять – благо, что ведьма о внучках больше речь не заводила. Подтвердил, что новобранцев в дружине и впрямь мало. Это поначалу, когда Святослав только начинал свои походы, мужи и отроки к нему со всей Руси стекались. Мирная жизнь при Ольге заставила дружинников заскучать, им славы и добычи хотелось, вот и шли за князем гурьбой. Да только многие сложили головы в тех походах. Иные же, пограбив и набив мошну, предпочитали более не рисковать, а с добычей домой возвратиться, чтобы хозяйством заняться. Но Святослав все никак не хотел останавливаться, скучно ему дома было. Вот и собирал новых воев везде, где только мог, чтобы снова испытать удачу, которой Перун его изрядно одарил. Ни одного поражения у него не было. За таким идут.

– Про удачу Святослава мне ведомо, – произнесла Малфрида. – Да и сама я помогала князю, когда он на вятичей ходил. Думаешь, справился бы с ними Святослав, если б я старшин вятичей к нему не привела? Я ведь жила среди этого племени, они меня почитали. Вот и уговорила их встретиться со Святославом, дескать, вреда от того не будет. Да только обманул меня Святослав. Обещал дани с вятичей не брать, а сам три шкуры с них содрал.

Свенельд про войну с вятичами знал. Тогда князь долго бродил по тамошним лесам непролазным, однако найти их никак не мог. Вятичи в чащах глухих таились, сражаться с князем не желали, а вот набегами краткими много вреда причинили. Потом вдруг их старейшины сами к Святославу явились. И князь заставил их подчиниться, кормить и содержать все свое войско вынудил. Выходит, ему тогда Малфрида помогла? Все может быть. Да и она не из тех, кто просто так байки плести будет. Но, видно, не то обещал ей Святослав, когда она сводила его с вятичами.

– Если обманул тебя князь, зачем же опять пришла?

– Так ведь князь все же. Кто князьям отказывает?

Свенельд покосился на нее: ишь, вся в амулетах поверх красной туники, будто шаманка лесная, волосы в косы заплела, а все равно дикарка. Но княжескую власть уважает. Да и как ее не уважать? Всякая власть от Бога. Так и Ольга сказывала, когда просила опытного Свенельда помогать сыну в походах. И присматривать заодно, советом помогать. Ежели князь послушает…

Малфрида словно учуяла, о чем он думал.

– А правду ли сказывают, что княгиня пресветлая против похода сына на Болгарию была?

– Правда, Малфрида. Болгария – христианская держава, как же было Ольге не сокрушаться, когда сын против ее единоверцев выступил? К тому же с болгарами мы столько лет в мире жили.

– Так уж и в мире, – ехидно усмехнулась ведьма. – А кто, когда еще Игорь ходил войной на Византию, предупредил ромеев о его выступлении? Как раз они, болгары окаянные. И ведь успели подготовиться ромеи, пожгли корабли Игоря на море. А те суда, что уцелели, пристали к болгарскому берегу. Но царь тамошний велел русов схватить и продал ромеям. Их пригнали в Константинополь и жестоко казнили. Несколько тысяч русов вывели на площадь, в очередь ставили к палачам, а толпа радостно кричала, видя их гибель. Мне Игорь сам о том поведал. Помню и о том, как во втором его походе, когда ромеи предпочли откупиться и дань богатую князю Игорю выплатили, он всех воев, какие хотели испытать удачу, на болгар в отместку направил. Помстился за предательство. А ты говоришь, что лад у Руси с болгарами.

– Давно то было, Малфрида. Без малого тридцать лет прошло. А торг и дружба между Русью и Болгарией с тех пор без изъяна были. А тут явился этот Калокир неугомонный и уговорил Святослава войной идти на царя Петра Болгарского.

– Что еще за Калокир такой?

– Патрикий[36] ромейский, родом из Корсуня.

И поведал Свенельд, как прибыл прошлой весной в Киев посланник императора херсонесец Калокир и стал уговаривать его пойти в поход против болгарского царя Петра. За это еще и значительную сумму предложил. Пятнадцать кентариев золота[37] сгрузили с его кораблей, но это была только часть платы за поход, а еще столько же, если не больше, он должен был передать, когда Святослав окончательно подчинит ромеям Болгарию.

– Святослав согласился вступить в войну с болгарами, – продолжал Свенельд. – Ведь еще Олегом был заключен договор с Византией, что русы будут помогать империи оружием. Но я-то понимал – Святославу снова хочется испытать свою удачу в бою. На войне он… истинный пардус – мощный, ловкий, стремительный и безжалостный. Сколько побед овеяли его славой! За последние годы он сумел и вятичей подмять под себя, и буртасов[38], живущих на Волге, и поклоняющихся Магомету булгар черных[39] разбил. Я уже не говорю о том, как скоро и яростно разбил он казавшуюся несокрушимой Хазарию, до самого Хазарского моря дошел походами. Печенегов так притеснил, что они теперь одного его имени опасаются. А тут такой куш, как богатая Болгария. Да и Калокир этот расстарался, обаял князя, увлек обещаниями. Святослав во всем его слушал. Уж ромеи как никто умеют оплести сладкими речами. Калокир же… Ну, полюбился он князю, во всем он его слушал.

– А тебе, похоже, Калокир этот не по нутру, Свенельд, – хохотнула чародейка. – Тут и гадать не надобно. Ну да и понятно: всегда ты в баловнях у правительницы ходил, во всем с тобой советовалась, а тут у нового князя иной любимчик появился. Для тебя, первого воеводы Руси, это в новинку, вот ты и злишься.

Свенельд молчал какое-то время, наблюдая, как после учений отроки собирают дротики и складывают в снопы. Солнце уже садилось, от котлов, в которых готовилась вечерняя трапеза, долетал ароматный пар ушицы.

– Меня Ольга просила сыну ее помогать – и так тому и быть, – вымолвил он наконец. И вдруг добавил с горечью: – Только сам Святослав никак не может уразуметь, как я ему верен. Все опасается, что я на власть его зарюсь. Вот и отнял у меня землю древлянскую.

Малфрида даже руками всплеснула. Надо же, сколько лет Свенельд над древлянами стоял, его там уже своим считали, а теперь…

– Неужто ты теперь не князь-посадник древлянский?

– Ну, звание князя уличей[40] у меня Святослав не отнимал, – махнув рукой, ответил Свенельд. – Но где те уличи? Часть их малая осталась на Днепре, а большинство откочевали на запад, за Буг перебрались. На оставшихся не прокормишься. А древлянскую землю… Что ж, часть ее мне князь все же оставил, ту, что ближе к Киеву. Там теперь мой сын Лют воеводой-правителем. А земли в окрестностях Овруча Олегу, княжичу своему меньшому, передал. Ярополка-то он в Киеве на княжение посадил, а Олега князем древлянским сделал. Так что отныне в древлянском краю почитай два правителя – мой Лют и Олег, Святославов сын.

Малфрида помолчала, обдумывая услышанное. Она сама была из древлян, знала это племя. Ох, неладно, что там два князя ныне, мало ли что… А Святослав, которого все славили и почитали князем великим, опять собирается за тридевять земель.

Когда она сказала о том Свенельду, он только головой поник.

– Уже говорил я тебе, что Ольге болгарская война сына не по душе была. А как он вернулся, она опять уговаривала его остаться. Просила исполнить свой долг не только воина, но и правителя. Однако Святослав ответил… – Воевода на миг умолк, испустил глубокий вздох: – Ответил, что не любо ему в Киеве с боярами. Что хочет он устроить свою столицу в Переяславце, что в Болгарии.

Малфрида даже за щеки схватилась, будто юная испуганная дева.

– Как же так? Полно, правда ли это? Под Святославом вся Русь, пределы огромные. Да и земель он покорил уже немало. Зачем ему Болгария? Может, шутил князь?

– Перед умирающей матерью сын такие шутки шутить не стал бы. А ведь Ольга болела тяжко…

Голос Свенельда совсем сел, видимо, вспоминал воевода, какой Ольга была в последние годы.

Малфрида прищурилась недобро. Что, худо? А ведь знает, что, покличь он или сама княгиня свою чародейку, глядишь, – и обошлось бы. Спасла бы она Ольгу, если б та от веры своей отказалась. Но ведь кто этих христиан поймет? Они о душе заботятся, какой-то жизни вечной после смерти желают… А жизнь – вот она. Да и сам Свенельд жил, как сокол летал, славу имел такую, какой любой позавидует. И мог бы долго еще парить над Русью, если б Малфрида ему и дальше помогала. Ну что ж, он свой выбор сделал. Значит… Значит, все, что от него нужно Малфриде, – это уговорить, чтоб позволил свидеться с внучками.

Потому и была с ним так предупредительна Малфрида, потому и кивала сочувственно. У него боль – а ей просто любопытно. А Свенельд тем временем доверительно поведал, как княгиня просила Святослава не покидать Киев, пока она не преставится. И он, князь-язычник, дал согласие похоронить ее по христианскому обряду. Даже тризны не справлял после того, как отошла. Но слёз Святослав на похоронах матери не стыдился. И не только он. Весь Киев и вся Русь скорбели о кончине княгини, при которой познали столько мира и благоденствия, почувствовали себя сильной державой…

Свенельд говорил негромко, делясь сокровенным с давней подругой, глаза у него туманились. Малфрида молчала, вроде и слушала, а сама все по сторонам поглядывала. Построенная на Хортице крепость русов занимала возвышенность, с которой открывался вид на пороги Днепра. Не шуми так во дворе дружинники, наверняка можно было бы расслышать, как ревет вода на каменных перекатах. Да и сама крепость немаленькая: вышки бревенчатые, хоромина из толстых брусьев сложена, в стороне длинные дружинные избы, а в стороне склады. А вот где расположился сам Свенельд? У Малуши отдельная башенка в дальнем конце хоромины, чтоб шум не досаждал, вон еще пара башенок-срубов между частоколами высится. Свенельд вполне мог и там поселиться, он всегда любил удобства, да только слишком грузно все построено, не столько для житья, сколько для защиты. Ну и где они с Малушей могли малышек упрятать? Может, в дальние селища, что в стороне от крепостцы, внучек ее отправили?

– Ты не расслышала, что я спросил? – вывел ее из задумчивости голос воеводы.

Ох, отвлеклась… Тут же встрепенулась, взглянула на него в упор.

– Ты спрашивал недавно, зачем я прибыла. Но, думаю, ответ и сам знаешь. Дашь мне с дочками Малуши свидеться? Я не чужая им, бабка как-никак.

– Чужая! – сурово отрезал Свенельд. И добавил непреклонно: – Забудь о том, что задумала! Не смей их к волшебству приучать. Таково мое слово, если не хочешь, чтобы мы врагами с тобой стали.

Малфрида смотрела, как он уходит – расправив плечи, гордо откинув голову. Витязь, воевода, советник князей! Такой никому против своей воли пойти не даст.

– Ну, это только твое слово, – процедила Малфрида сквозь зубы. – Приедет Святослав, тогда и поглядим…

Глава 2

Жара стояла такая, что даже близость Днепра не приносила прохлады.

Князь Святослав поправил над бровями льняную повязку, мокрую от пота, откинул назад длинную, выгоревшую до белизны прядь волос. Голову перед выездом из Киева князь обрил по-свежему, а пряди этой не тронул – она означала, что Святослав знатного рода, а еще – что побеждал степняков. И как побеждал! Вот едут они уже не первый день вдоль Днепра-Славутича, так не то чтоб силуэты конных копченых где-то маячили – даже кострища их вдоль торгового днепровского пути развеяны ветрами. Славно покрошил их Святослав под Киевом, долго еще печенежские находники не решатся выступить против того, кого сами и назвали любимцем удачи. Однако то, что они осмелились напасть на его град, до сих пор казалось Святославу почти невероятным. Разве мало он бил их в степных стычках? Разве не заставил всех, кто в прошлом принял сторону Хазарии, спешиться и не отнял у них коней? А пройтись печенегу пешему… все равно, что русичу вместо сохи пахать бабкиной кичкой[41], – и смех, и поругание. Потом над теми степняками, что коней лишились, все остальные печенежские племена изгалялись… И все же решились напасть в отсутствие князя. Не иначе – кто-то надоумил, сообщив, что Святослав с воинством в дальних пределах.

Еще додумывая эту мысль, князь оглянулся на двигавшуюся за ним вдоль крутого берега Днепра колонну воев. Там, во главе одного из отрядов, ехал на сером длинногривом скакуне ромей Калокир. Сразу видно, что иноземец: стрижка не русская, лицо гладко выбрито, доспехи чешуйчатые, ромейские, да и лицом смугл, на русича никак не похож. Чужак, одним словом. И все же Святослав полюбил его и доверил командовать отрядами своего воинства. Ни разу не подвел его Калокир – ни когда с болгарами бились, ни когда позвал его Святослав помочь отогнать копченых от Киева. Калокир – отчаянный, храбрый, войну любит не меньше самого Святослава. И все же где-то в глубине души шевелилось сомнение: с чего бы византийцу так стоять за князя Руси? Ну, понятно, когда Калокир только прибыл в Киев и убеждал Святослава идти на Болгарию, он за свою державу радел. Император Никифор Фока тогда отказался выплачивать Болгарии условленные деньги, да еще и послов болгарских унизил. Вот и требовалось, чтобы болгары не припомнили Никифору это поругание, а были отвлечены иной бедой – вторжением русов. Святослав согласился поддержать Византию. Но потом вышло так, что ему и самому в Болгарии понравилось. И, разбив войско царя Петра, завоевав больше восьмидесяти градов, он не спешил уходить восвояси. Предлог, чтобы задержаться, имелся уважительный – император Никифор Фока как-то не спешил отдавать обещанные за помощь против болгар деньги. Это сперва он прислал Калокира с подачкой в виде пятнадцати кентариев, а остальные где? Вот и спрашивается, мог ли хитроумный Никифор, дабы отвлечь Святослава от дальнейших завоеваний в Болгарии, наслать печенегов на его столицу? Мог. С этих ромеев станется.

От этих подозрений Святослава отвлекало только присутствие в его дружине самого Калокира. Херсонесец родом, он все же был знатный патрикий, родственник самого Никифора Фоки. Такого заложника император Святославу вряд ли бы отдал, держа на уме худое. Да и Калокир сам вызвался ехать с князем на подмогу в Киев. И бился рьяно! Святослав мог на него положиться, как на самого себя. И дружинники русские Калокира полюбили. Ишь, ромей ромеем, а с русами запросто, говорит на их языке, ест из одного котла, даже на гуслях научился играть и распевает песни не хуже иного песенника-гусляра. К тому же не чурается обучать воев византийскому бою на мечах и, в свою очередь, их обычаи старается перенять, не кичится, что знатной крови.

Сейчас, наблюдая за Калокиром, Святослав видел, как тот, приняв из рук конного дружинника роговую дуду, о чем-то его расспрашивал. Потом и сам заиграл. Неумело вышло, дружинники смеялись, да и сам Калокир рассмеялся. И все же Святослав не сомневался, что рано или поздно у византийца получится заиграть на дуде. У этого ловкого все получается, пусть и не сразу. Жадный он к жизни, многое его интересует, многое хочет сам испробовать. Это и нравилось князю в Калокире.

Святослав поглядел вдаль – на блестевший под блеклым от жары небом Днепр, на пустые просторы впереди, где лишь изредка виднелись кудрявые рощицы в балках. И опять вернулся к неотвязной мысли: кто же все-таки надоумил печенегов двинуться на Киев? Кто им подсказал? Святослав сам присутствовал при пытках пойманных близ стольного града копченых. Но в басни вопящих от боли печенегов: мол сам Тенгри[42], верховный бог неба, через шаманов велел ханам отправляться в набег, не верил.

От раздумий князя отвлек подъехавший воевода Инкмор. Был Инкмор варяжской крови, ростом огромен, глаза как льдинки серо-синие. А облачен в хазарскую броню мелкокольчатую, посеребренную. Да и шлем на нем с острым шипом наверху, который в походе на Итиль[43] добыт. Любил рус-варяг в своем чеканкой украшенном шлеме покрасоваться, но жара, видимо, доконала. Снял красу свою, вытер вспотевший лоб под светлой короткой челкой.

– Слышь, княже, привал делать пора. Кони устали, люди едва в седле держатся…

Инкмор даром что в сече лют, а про воинов своих всегда заботится. Вот и сейчас указал рукой с хлыстом назад, туда, где растянулась длинная вереница дружинных отрядов: те плелись понуро, у задних лиц под пылью не видать, кони их шли, свесив головы, и больше не было слышно ни шуток, ни веселого гама, с каким выезжали поутру со стоянки в степи. Князь долгих сборов не любил, потому и велел трогаться в путь еще до того, как развиднелось, не дав воям даже перекусить: дескать, спадет жара, сделаем привал, там и подкрепитесь, а пока можно двигаться – вперед!

В этом был весь Святослав – князь-пардус, и равняться с ним могли только лучшие. Вот и гнал он своих людей, проверяя, кто из новобранцев на что способен. Не щадил ни их, ни себя. А Инкмор людей берег…

Святослав считался с мнением воеводы-варяга, но сейчас сказал, щурясь на дальний горизонт:

– Зачем задерживаться? Если пойдем без остановок, к вечеру у порогов днепровских будем.

Инкмор покачал головой, вытер пот с пышных светлых усов.

– Если б мы только с испытанными побратимами были в дороге, я б тебя не просил. А новые вои еще не приучены к прыжкам пардуса. Вот и поотстали, плетутся – чуть живы.

Святослав это и сам знал: по его же наказу в ряды воинства влилось немало новичков. Правда, куда меньше, чем он желал бы, учитывая, сколько войск в Болгарии понадобится. Думал, выйдет, как прежде: только стяг с вышитым пардусом поднимет он на лобном месте, сразу потянутся к нему дружинники из всех земель Руси – древляне, дреговичи, от самого Новгорода придут, даже из Пскова далекого. А вышло… Ну, что уж теперь… Опытных бойцов среди новобранцев почитай и сотни не наберется. Все больше молодежь, толком даже копьем орудовать не умеющая, этих многому обучать придется. Да еще бабы пристали, влились в войско. Святослав сперва велел их гнать: от женщин в походе одни недоразумения. И сколько б они поляницами-богатыршами ни прикидывались, князь знал – баба не воин. Однако тот же Инкмор добросердечный сказал: пусть остаются. Вдов после походов Святослава на Руси ныне много, а женихов мало. Вдовья же участь не завидная. Пусть уж лучше при войске подвизаются – стрелять из лука женщину можно научить, да и куховарить станут, за ранеными ходить. Не согласись с ним тогда князь, не приходилось бы сейчас выслушивать, что, мол, не по силам многим такие переходы. Да по жаре, да не евши. Истомленное войско – не лучшее войско.

– Кто устал, пусть поворачивает и домой едет, – ответил князь. – Мое войско – Перунова рать. И витязи мои быстры да сильны должны быть, как сам Громовержец.

Но Инкмор не отставал:

– Ну, хоть коней пожалел бы, княже. Сколько в пути, все уже в мыле.

Кони. Это Святослав понимал. Кони – сила и стремительность его броска, богатство его дружины. Коней для своих ратников он подбирал наилучших. Может, потому и примкнули к нему юнцы из лесов древлянских да северянских, что надеялись: в седле их научат держаться, лошадь выдадут. Иметь лошадь – что может быть важнее для русича? В лесных землях Руси, где мало пастбищ для разведения скакунов, иметь коня – уже прослыть богачом. Правда, управляться с четвероногим богатством мало кто из лесных жителей умел: сидят кулем, свесив ноги, толком не приноравливаются к езде, так что не только ляжки себе при движении растирают, но и спину лошади. А лошадь со стертой спиной может и заупрямиться, лечь прямо на дороге, отказываясь нести неумелого всадника. Портить же коней Святослав не мог позволить. Выходит, надо прислушаться к речам Инкмора.