скачать книгу бесплатно
Действительно, только некоторые из русов были в крови. Фарлаф наконец позволил Голубе перевязать его, Светорада помогала остальным. В какой-то миг оглянулась, почувствовав на себе исполненный ненависти взгляд. Так и есть – комит гвардейцев. Только теперь Светорада разглядела его. Молодой, крепкий, плечистый. Темные волосы по-военному коротко острижены, лицо продолговатое, выступающий упрямый подбородок подчеркивает выстриженная в тонкую обводку небольшая бородка, брови сросшиеся, а глаза светлые, с красноватым отблеском от зажженного факела. Вернее, глаз, так как второй полностью заплыл от удара. Но и взгляда этого единственного, по-волчьи сверкавшего пламенем, хватало, чтобы послать такую волну ненависти, что Светорада содрогнулась. Но все же подошла к совещавшимся Фарлафу с Рулавом.
– Этих тоже надо перевязать.
– Что, своих ромеев стало жалко? – зло оскалился Фарлаф.
Светорада вскинула голову и смерила озлобленного боем ярла таким надменным взглядом, что тот отвел глаза.
Рулав же сказал:
– И так не подохнут. Обошлись малой кровью, а у нас врачевать их нечем.
Пленных заперли в отдельном покое, поставили у дверей стражу. А утром, когда после утомительной ночи Светорада все еще спала, русы выволокли одного пленника на стену, накинули ему на шею петлю и повесили, сбросив вниз. Чтобы ромеи видели, что шутить с ними не собираются.
– Так мы поступим со всеми, никого не пощадим, если не выполнят наши условия! – крикнул в толпу возмущенных ромеев Рулав.
Опять день тянулся напряженно и долго. Русы уже начали голодать, и когда ромеи передали провиант для пленных, то русы, подняв его на веревке, поделили съестное между собой, накормив и Светораду. Она слушала их речи и поняла, что, воодушевленные ночным боем, они теперь готовятся к прорыву к своим судам.
Княжне их решение казалось безрассудным, почти безнадежным. Но не вмешивалась. Там, где решают воины, голос женщины вряд ли услышат. Потом к ней подошел Фарлаф, спросил, она, мол, с ними или как? Княжна молчала, и он понимающе кивнул. Велел оставаться во дворце, тут ей будет безопаснее. Силу тоже вопрошал, пойдет ли тот с ними? Глаза древлянина так и вспыхнули. Но отказался. Пояснил: хозяйку охранять должен. И опять ярл только согласно кивнул.
Пока обсуждали, что да как, Рулав позволил Светораде подняться на стену ограды. Оттуда она опять увидела носилки Ипатия, заметила и Зенона, непривычно разгневанного, что-то возмущенно говорившего эпарху и грозившего тому перстом у самых глаз. Еще она узнала в одном из ромеев главу синклита Агира, который тоже стал отдавать приказы Юстину Мане, отчего эпарх так разозлился, что покраснел как рак, даже со стены это было заметно.
– Может, погодите вы с прорывом, – сказала княжна подошедшему Рулаву. – Непростые люди прибыли к эпарху. И еще неясно, чем все обернется.
Рулав, кивнул. Более спокойный и рассудительный, чем рвущийся в схватку Фарлаф, он внимательно выслушал отправленного сегодня на переговоры схолария. Потом вернулся к своим, сообщив, что хорошо, мол, что они не зарубили пленных, – оказывается, один из них является родственником толстого евнуха, который сейчас наседает на эпарха. Светорада размышляла только один миг: у Зенона не было детей, не было другой родни, кроме брата. Сын Ипатия Варда был его племянником. Так неужели…
Княжна прошла туда, где содержали пленных, велела пропустить ее к ним.
Ромеи сидели в маленьком темном помещении без окон, там было душно и дурно пахло. Светорада, подняв огарок свечи, осмотрела их и приблизилась к молодому комиту в алой накидке.
– Варда? Варда Малеил?
Он недобро осклабился, глядя на нее.
– Что тебе надо от меня, презренная шлюха?
Светорада какое-то время смотрела на него. Да, Ипатий говорил, как к ней относится его сын, но сейчас княжна испытывала только облегчение, оттого что этот озлобленный, избитый русами воин не ее Тритон.
Когда обратилась к нему, ее голос звучал отчужденно и спокойно:
– Тебе, Варда, надо не оскорблять меня, а благодарить, что не позволила вас растерзать.
– Но это не помешало тебе, потаскуха, возиться с варварами, в то время как мой полоумный отец валяется в ногах у базилевса, умоляя о твоем спасении.
Светорада отвернулась и пошла прочь. У порога, не оборачиваясь, сказала:
– Ты плохой христианин, Варда, если не знаешь, как надо почитать родного отца.
– Я почитаю свою мать! – услышала она злой голос комита уже из-за закрывшейся двери.
Но думала о другом: пусть Ипатий и молит Льва за свою невенчанную жену, но уж Зенон просто из кожи вылезет, чтобы спасли единственного наследника семьи Малеилов.
Как оказалось, она была права. Уже ближе к вечеру схоларии были отозваны от дворца Святого Маманта, окрестные жители, все время следившие за происходящим, тоже поспешили укрыться, а лично подъехавший на коне эпарх Юстин сказал, что, хоть товары русов и конфискованы, сами они могут выйти к морю и погрузиться на суда. Но чтоб ноги их больше никогда не было в Царьграде!
Что ж, для мятежников это был неплохой итог происходящего. Хорошо еще, что хотя бы ладьи вернули. И они без задержек покинули дворец Святого Маманта, только Рулав задержался подле Светорады, смотрел нежно.
– Может, с нами? Со мной… – Он покраснел, как девушка, и добавил: – Я тебя почитать и оберегать буду.
Она отрицательно покачала головой. Потом долго смотрела в проем раскрытых ворот, где исчезла высокая фигура русского витязя. Что бы ее ждало на Руси? Да и Ипатия не предашь…
Когда княжна вышла из ворот, первым увидела именно его. И побежала к нему, прижалась. Патрикий обнял ее, стал гладить по разметавшимся волосам, пытался успокоить, хотя, судя по его дрожащему голосу, надо было успокаивать не княжну, а его самого. Ипатий с укоризной сказал Силе, что тот, мол, не уследил за хозяйкой и виноват, что она оказалась в плену. Сила только хмыкнул. Ну ведь не оставил же госпожу в беде!
А потом Светорада почувствовала, как обнимавшие ее руки Ипатия неожиданно напряглись. Он смотрел куда-то через ее плечо. И, оглянувшись, княжна поняла, что он увидел вышедшего из ворот опустевшего дворца сына.
Однако Варда прошел мимо отца, даже не взглянув на него, и направился к крытым носилкам, откуда ему махал пухлой рукой Зенон.
К Ипатию и Светораде приблизился Агир.
– Рад вашему освобождению, любезная Ксантия, – пожал он ручку княжны. – Ну и прыть, я скажу, у этих скифов! Но, Пречистая Дева, как же так вышло, что вы оказались их пленницей?
Спрашивает вроде любезно, но в глазах таится что-то колючее. Немудрено, что они не очень-то и волновались за нее, пока среди пленников не оказался Варда Малеил.
Светорада стала объяснять, что ходила в предместье с Дорофеей, где они по чистой случайности оказались на пути взбунтовавшихся славян. Но осеклась и, поглядев в потемневшие страдающие глаза Ипатия, сказала:
– Я убедилась, что твой сын и впрямь ненавидит меня, но самим Иисусом Христом умоляю: что бы он ни говорил про меня – не верь его словам и наветам. Я чиста перед тобой!
Она знала, как для Ипатия важны ее чистота, ее верность. Видимо, он многое передумал за время ее пребывания во дворце Святого Маманта среди людей с Руси. Однако слова Светорады, блеск в ее глазах успокоили его. Он перевел дыхание, вновь обнял ее.
– Я верю тебе, моя янтарная девочка. – И шепнул совсем тихо: – Но я опасался, что ты оставишь меня и уйдешь с ними.
А ей вдруг стало так тоскливо от его слов.
Дома Дорофея просто кинулась своей госпоже на шею.
– Ночи и дни с колен не вставала, молила за вас Пречистую!
Светорада растрогалась. Надо же, ее ворчунья Дорофея – и такая преданность. Нет, все-таки ее дом уже здесь, в Константинополе.
Сила, поев и переодевшись, куда-то ушел. Вернулся поздно, мрачный, подавленный. Разыскал хозяйку, которая успела привести себя в порядок и теперь чинно сидела с вышиванием, слушая читавшую ей из псалтыря Дорофею. Сила молча ждал, пока наставница окончит, но не дождался и, перебив чтицу, сказал на славянском:
– Наших выпустили из Золотого Рога, как и было обещано. Но за ними вскоре отправили несколько больших дромонов.
Дорофея недоуменно переводила взгляд со Светорады на Силу, потом как ни в чем не бывало, продолжила чтение.
Через несколько дней Сила разузнал для хозяйки еще одну новость: боевые корабли ромеев пожгли уходящие русские суда греческим огнем. Только паре из них удалось избежать гибели и уйти на Русь.
Глава 5
В великой константинопольской Софии шло торжественное богослужение.
– Паки и паки миром Господу помолимся! – высоким сильным голосом выводил молодой архидиакон.
– Господи, помилуй! – привычно отзывались певчие.
Службу проводил с соизволения патриарха Николая архиепископ Кесарии Капподакийской Арефа.
– Яко Твое есть царствие, и сила, и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веко-о-в! – раздавался под сводами его голос.
Патриарх Николай, находясь в реликварии[60 - Реликварий – хранилище святых мощей, деталей одежды, иных священных предметов.], следил за Арефой. Усмехнулся пренебрежительно в бороду. Такая улыбочка не совсем шла владыке константинопольской церкви – разрушала созданный им образ достойного и мудрого служителя Господа, однако сейчас его никто не мог видеть. Никто, кроме императорского спальника Мануила Заутца, смиренно стоявшего неподалеку от владыки. Но этот возвеличенный по протекции Николая дальний родственник императора немного значил, по мнению патриарха: сегодня возвышен, завтра – брошен в подземелье. Обычное дело. Особенно если учесть, как при дворе относились к семье Заутца[61 - Род Заутца возвысился при временщике Стилиане Заутца, на дочери которого, Зое, был одно время женат император Лев VI. После смерти Зои и ее отца члены семьи Заутца, чувствуя к себе негативное отношение двора, стали плести заговоры, но были разоблачены евнухом Самоной, после чего некоторых из них сослали и бросили в тюрьмы.].
– Святейшество, – постарался привлечь внимание патриарха Мануил, но Николай резко поднял руку, заставляя того умолкнуть. Вслушивался в слова службы, полуприкрыв глаза.
– Слава Всевышнему Богу, и на земле мир!
Певчие вторили призыву, и это же трижды прокричали верующие в храме.
– Сей день Господень великий! – пели певчие. – Сей день радости и славы мира. Он же венец царствия возложен достойно на главу твою!
И опять народ трижды повторил за певчими каждое славословие.
– Слава Богу, Господу всякой твари! Слава Богу, венчавшему главу твою!
Это уже относилось к присутствующему на службе императору. Патриарх хорошо видел базилевса Льва Македонянина, стоявшего на возвышении неподалеку от алтаря. В золотых одеждах, в мерцающем венце, с покаянным лицом – никакой важности, – со смиренно опущенными долу очами. Смиренно… Гм. Патриарх Николай знал, сколько упорства в этих опущенных глазах, в этом слабом, обрамленном бородой рте. Невысокий, довольно тщедушный, больше занятый кабинетными трудами в тиши Палатия, нежели укреплением телесной мощи, Лев в свои сорок лет казался отроком, отпустившим бороду. А за ним и половина ромеев перестала брить подбородки, и теперь многие царедворцы носили заостряющиеся книзу клином бороды, состригали коротко волосы на темени, но сзади оставляли длинные пряди.
Только стоявший подле базилевса кесарь Александр, словно желая отличаться от царственного старшего брата, продолжал чисто брить лицо, что придавало ему юношеский облик. Александр с его несерьезностью и распутством вообще мало участвовал в делах управления. Будучи при дворе, он, как и положено, присутствовал на всех церемониях, однако считался слишком несерьезным и беспечным, чтобы Лев чувствовал его поддержку. А может, базилевса это устраивало. Лев, несмотря на свой скромный вид, любил власть. Александр же посвящал свою жизнь развлечениям, охоте и пирам, любовным утехам.
И тем не менее Александра любили в Константинополе. Красавчик, щедрый на раздачу милости, запросто державшийся с любым, он имел свое собственное окружение, и добиться приема у младшего из братьев правителей было куда проще, чем у старшего. Да и договориться с ним было легче. По крайней мере патриарх Николай больше симпатизировал этому вертопраху, нежели вечно кающемуся, религиозному Льву, который больше следовал советам своих сановников, чем прислушивался к мудрым речам Николая. Вон и теперь даже вызвал латинских священнослужителей, чтобы они, ссылаясь на власть Папы Римского, вынудили патриарха согласиться на богопротивный четвертый брак Льва с блудницей, родившей ему долгожданного наследника.
Патриарх посмотрел туда, где возле митатория[62 - Митаторий – пристройка на южной стороне церкви Святой Софии, сбоку от алтаря.] стояла Зоя Карбонопсина – вся в рубинах, золоте и алой парче. Обвивающий ее стан лор[63 - Лор – парадная часть византийского одеяния в виде широкого украшенного шарфа, который надевался спереди на правое плечо и сложным образом обматывал тело, а свободный конец лора свешивался с левой руки.] так изукрашен, как даже сам император и его брат не смеют наряжаться. И стоит-то как… гордо. Поглядеть, так и впрямь императрица: высокая, статная, с черными почти иконописными большими глазами, тонким греческим носом, ярким маленькими ртом. Красавица и, как поговаривают, пылкая любовница на ложе. Вот этим она и очаровала тщедушного на вид императора. Ах, этот Лев Мудрый, Лев Философ, а по сути подкаблучник, раб плотских услад. Хотя о сыне-наследнике он мечтал давно… Патриарх посочувствовал бы ему, так желавшему продления на ромейском престоле ветви Македонской династии, но для этого требовалось нарушить каноны, которые Николай считал незыблемыми.
Но было еще нечто, не позволявшее Николаю признать Зою венчанной женой и императрицей: эта женщина отличалась не только любострастием, но и властностью. Очарованный красотой Зои, Лев попал в тенета ее чувственности и ликовал по поводу рождения долгожданного сына, но при этом не видел, какую хитрую и своевольную змею он пригрел подле божественного престола империи. Он во всем слушал Карбонопсину, потакал ей вопреки советам и наставлениям патриарха. То ли еще будет, если позволить Зое подняться выше статуса наложницы, надеть пурпур[64 - Пурпур – этот цвет позволялось носить только членам императорской семьи.] и украсить ее чело императорским венцом! Нет, он, Николай, прозванный Мистиком[65 - Мистик – секретарь императора.], пойдет на все, только бы эта женщина не стала законной супругой базилевса.
Николай повернулся к Мануилу. Тот сразу застенчиво заулыбался. Пухленький, кудрявенький, ничтожный. Но нужный и зависящий. Зависящий – значит, верный.
– Где та женщина, о которой ты говорил мне?
Мануил, перебирая складки своей роскошной сверкающей хламиды, приблизился мелкими шажочками, глянул через плечо высокого и полного патриарха в обширное пространство храма. Он видел перед собой освещенных лившимся сверху солнечным светом прихожан, явившихся на службу в собор Святой Софии, видел море торсов и голов. Женщины стояли по левую сторону, и их было даже больше, чем мужчин. Однако Мануил заранее заприметил место, где находилась славянка Ипатия. Не очень-то на виду, но и не так далеко, чтобы патриарх не заметил ее отсюда, из реликвария.
Мануил указал в ее сторону Николаю, поясняя: вот та, в розовом покрывале и диадеме, украшенной янтарем. Однако как Николай ни щурил свои близорукие глаза, так и не смог ее толком рассмотреть.
– Но ты уверяешь, что сия особа похожа на Зою Заутца, вторую жену нашего божественного Льва?
– Похожа, похожа, владыко. Даже не столько чертами, как чем-то неуловимым, привлекающим внимание. И губы у славянки пухлые, как ягоды, и глаза карие… Янтарно-карие, я бы сказал, не зря же в Константинополе ее прозвали Янтарной. А еще манерой общаться, смотреть прямо в глаза, улыбаться – вроде как весело, но в то же время маняще. А еще у этой женщины, как и у Зои, темные брови и светлые волосы. У покойной императрицы они были скорее пепельного оттенка, у этой же – чистое золото. Но, тем не менее, они очень похожи. Да и плясать любит так же, как Зоя Заутца, мир ее праху. – Мануил смиренно перекрестился, и патриарх тоже сотворил крестное знамение. – К тому же, – продолжил Мануил, вытягивая шею, чтобы лучше видеть княжну, – это сходство не только я заметил, но и препозит Зенон, и даже сам глава синклита Евстафий Агир, и его завистливая жена, недолюбливающая Светораду.
– Све-то-раду? – произнося по слогам непривычное имя, повторил Николай.
– Да, так ее звали в язычестве. Лучезарное счастье означает. При крещении же она получила имя Ксантия.
– А ведь упомянутая тобой жена Агира, Анимаиса, и впрямь не любит ее, – заметил патриарх и даже улыбнулся. Улыбка у него была вполне приятная, даже добрая, что как-то не вязалось с блеском глаз – холодным и колючим. Он щелкнул зернами аметистовых четок. – Анимаиса ведь оскандалилась, когда посоветовала палатийным кухарям приготовить так расхваливаемое Зеноном и Агиром блюдо, которым их угощала сожительница Ипатия Малеила. Как же много Анимаиса говорила об этом! А вышло… Даже собаки отказались есть эту бурду.
Он вновь пропустил сквозь пальцы блестящие зерна четок, огладил тяжелой от перстней рукой свою великолепную длинную бороду. Николай был большим любителем роскоши, и сейчас его объемный живот был обтянут церковным одеянием из лучших тканей, с высокой камилавки[66 - Камилавка – головной убор священнослужителей цилиндрической, слегка расширяющейся кверху формы.] ниспадала тонкая длинная вуаль. Да и весь его облик, солидный, значительный, начиная от пышной седовласой бороды и заканчивая сандалиями из мягких ремней, свидетельствовал о полном благосостоянии и значимости. Его даже невозможно было назвать по-другому – только владыко.
Это и произнес Мануил, заискивающе заглядывая в глаза патриарху.
– Владыко, ты бы устроил встречу Янтарной Ксантии с императором. Думаю, Лев не сможет не поддаться чарам этой дикарки. Вот тогда и узнаем, настолько ли велика над ним власть черноокой Корбонопсины. Старая любовь, знаете ли, так просто не отпускает. А светлейший базилевс Лев и по сей день заказывает службы в честь Зои Заутца и поминает ее даже при Карбонопсине. К досаде и злобе последней.
Патриарх не ответил, а сам подумал о Зое. Она подарила Льву столь страстно желаемого наследника и теперь Лев желает узаконить сына и водрузить на чело Корбонопсины венец базилисы. Ведь император, несмотря на все свои разглагольствования о благочестии и нравственности, был всегда падок на женскую прелесть. И появись подле него очередная блудница, тут уже можно во всеуслышание объявить, что четвертому браку Льва не бывать из-за его распутства. Не говоря уже, что само желание Льва бракосочетаться не будет казаться убедительным. И тогда даже стремившиеся угождать ему латинские священнослужители несколько раз подумают, прежде чем содействовать базилевсу в его желании нового супружества.
– Приведи эту Янтарную ко мне после службы, – сказал Николай, все еще пытаясь рассмотреть женщину в янтаре и розовом покрывале. И вдруг резко оглянулся: – А не ты ли везде говорил, что невеста Ипатия некогда была куплена на рынке рабов?
Мануил повинно склонил свою кудрявую голову. Подражая императору, он коротко стриг волосы надо лбом и ушами, зато сзади отпустил настоящую гриву.
– Да, говорил, святейшество, вина моя в том. Но ведь и великая императрица Феодора некогда шлялась по улицам Константинополя, продавая себя сластолюбцам, а как стала императрицей, слава о ней распространилась повсюду. Вот я и не смолчал о том, где Ипатий встретил Светораду… К тому же я вызнавал о ней: эта Светорада Янтарная – хорошо воспитанная дочь языческого архонта[67 - Архонт – здесь: правитель.], и если она приглянется женолюбивому Льву, то кто знает, будет ли он так настаивать на браке с Карбонопсиной?
– Тсс, – остерегающе поднял перст Николай, так как Мануил, увлекшись, говорил все более громко. – Ни слова более. Бог подал знак, имеющие уши да услышат. Все же остальное в руке Божьей.
И он вновь стал прислушиваться к звукам службы.
– Паки и паки миром Господу помолимся! – высоким сильным голосом выводил молодой архидиакон.
– Господи, помилуй! – привычно отзывались певчие.
Светорада, стоявшая на женской половине величественного храма Софии, даже не подозревала, какие речи ведутся о ней и ее судьбе. Она следила за таинством евхаристии, и в душе ее наступало ставшее уже привычным, но всегда умилявшее успокоение. Порой она поднимала глаза к величественному куполу Святой Софии и вспоминала, как некогда ее поразил этот храм, какое восхищение она испытала. Вот тогда и подумалось: если верующие в Иисуса Христа могут создавать на земле подобное чудо для всех людей, то не иначе как им благоволят очень могучие силы.
– О мире всего мира, о благосостоянии святых Божиих церквей и соединении всех Господу помо-о-олимся!.. – выводил диакон.
Лучи света вливались в ряды окон под реявшим в вышине куполом, озаряя огромное пространство храма. Здесь все было великолепным: сверкающие мозаики на стенах, узорчатые консоли с драгоценной инкрустацией, плывущий свет, отраженный мрамором и позолотой. А если поднять очи горе, то можно лицезреть выполненные с мастерством сцену Вознесения, где Христос с ангелами поднимается в небо, а вокруг него, по ободу купола, расположены фигуры двенадцати апостолов и Богоматерь. И все они… Не люди, а лики, как учили русскую княжну. Не просто созданные рукой человека образы, а те, глядя на которых можешь представить высшие силы… И самое странное, что эти высшие силы некогда прожили обыденную жизнь. Богоматерь, которая родила Иисуса в хлеву, и сам Иисус, который работал простым плотником, его верные сподвижники…
Светорада осенила себя крестным знамением. Тяжело осознавать, что ты грешница, когда Он был так добр. Этому учил их с Глебом авва Симватий, за это полюбил Единого ее сыночек. Мир ведь так подл и жесток, а Он учил всех прощать… даже врагов.
В такие моменты новообращенная христианка Ксантия старалась постичь еще одно: где ныне пребывает душа ее первого мужа Стемки Стрелка, погибшего от хазарской стрелы? Ведь Стема не знал Христа… Но ее учили, что хорошие люди непременно попадают в рай. И значит, рано или поздно они встретятся со Стрелком. Иначе… Ей страшно было и подумать об этом в великом храме Софии, но одно она понимала: как бы ни восхищал ее своим милосердием Христос, как бы она ни верила в то, что он Единый, – без Стемы ей не нужен был и рай!
Из глаз княжны полились слезы…
Светящееся пространство храма прорезал сильный голос:
– Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию!
Где-то в стороне от Светорады стоял среди сановного окружения императора Ипатий. Нарядный, с положенным по рангу таблионом[68 - Таблион – богато украшенная ромбовидная нашивка на плаще, указывающая на высокий статус его носителя.] на плаще, гордо державшийся среди сановных мужей империи. Светорада знала, что ее гордый Ипатий падал в ноги императору и облобызал его пурпурные сапоги, когда она попала в «заложницы» к русам. И теперь в Константинополе имя русской княжны у всех на устах, ее почитают мученицей, пострадавшей за верность Царьграду. Героиней… Она же до сих пор молит Господа, чтобы он милосердно принял спаленных греческим огнем соотечественников, ведь многие из них были христиане… Тот же Рулав, например.
Вокруг мерцали золотистыми звездочками свечи, плыли завитки ароматного ладана. Отведя взор от этой красоты, Светорада взглянула туда, где на возвышении ближе к алтарю стояли рядом Лев Македонянин и его соправитель кесарь Александр. Как их только не величали в Константинополе – божественные, наивеличайшие, светлейшие. Сейчас со своего места Светорада видела только их спины. Лев, узкоплечий и чуть сутулый, в золоте и роскошном венце, и его брат – высокий, стройный, переминающийся с ноги на ногу. Светораде казалось, что ему нет дела до всей этой долгой службы, – он вертелся во время церемонии, что-то порой говорил Льву, оглядывался. Константинопольские кумушки шептались, что кесарь прекрасен собой. А еще говорили, что он пьяница и развратник. Но все равно прекрасен. Возможно, так и есть. Но лица все равно не разглядеть: высокой венец с крестом наверху, мерцающие драгоценные подвески, широкое оплечье сплошь из драгоценных камней, жесткий от украшений лор… Только осанка и говорит в его пользу.
– Заступись, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию! – выводил диакон.
По окончании службы, когда царская семья и высшие сановники прошли к выходу в сторону императорского дворца, прихожане толпой потянулись из храма в широкие врата. И как всегда, произошла давка. Светорада хотела переждать в стороне, да куда там – увлек людской поток. Где-то в толпе потеряла Дорофею, а тут еще и нищие обступили, хватали за одежду, клянча подаяние. Светорада едва успела вырвать у одного убогого широкий рукав, как уже в ноги пал очередной нищий, тянул за подол.
– Подай, прекрасная! Подай, а то прокляну!
Даже благодатного посещения храма не хватило, чтобы Светорада не ощутила раздражения от их навязчивости. И невольно отпихнула убогого. А тот вдруг тоже толкнул ее в ответ, да так сильно! Она совсем растерялась, зная, что от них так просто не отвяжешься.
