скачать книгу бесплатно
Ох, эти варяги, которые рвутся в сечу, как в объятия возлюбленной! Но Светораде было что ему предложить вместо достойной смерти.
– Посмотри вон туда, храбрый ярл, – указала она рукой в сторону. – Нет, не на равдухов, а на каменную стену за ними. Там находится дворец Святого Маманта, пустующий уже несколько лет. Во дворце почти никого нет, однако его ограда может послужить вам укрытием. Конечно, равдухи вряд ли вас подпустят к нему, но если вы сообщите им, что у вас в заложницах ромейская патрикия, – она указала на себя и гордо вскинула голову, – если принудите их отступить, то сможете добраться до ворот этого дворца. Ворота наверняка за запоре, однако вас достаточно много, а сам дворец охраняет только горстка слуг. Они вам не помеха. К тому же, имея в руках заложницу, вы сможете выставлять и свои условия. Даже вытребовать, чтобы вас отпустили.
– А наши суда в портах, наш товар?
– Раньше об этом надо было думать! – сердито огрызнулась Светорада.
Фарлаф какой-то миг размышлял, потом вдруг резко подхватил ее на руки и, протискиваясь среди вопящих русов, вышел вперед, к равдухам. Там поставил Светораду перед собой, закрывшись, будто щитом.
– Если не отступите, мы этой патрикии перережем горло! – крикнул он на ромейском языке, причем для убедительности выхватил меч и приставил острие к горлу Светорады.
У нее в первый миг от страха все поплыло перед глазами. А тут еще и Сила рванулся к Фарлафу, испугавшись за госпожу, но древлянина удержали, а слышавшая весь разговор Голуба, видимо о чем-то догадавшаяся, стала торопливо объяснять древлянину, что происходит, – язык-то тиверцев и древлян схож. Однако сама Светорада, почувствовав на коже острие каленого булата, уже ни в чем не была уверена, и на лице ее застыл такой неподдельный ужас, что начальник равдухов и впрямь поверил, что дело тут неладно. Он понимал, что это богато одетая женщина явно не была простой горожанкой, поэтому, случись с ней что, и офицер равдухов может потерять свое место.
Он дал сигнал отступить.
Фарлаф, по-прежнему удерживая у горла Светорады меч, торопливо объяснял своим людям, что им следует делать, а те передавали весть далее. И так, медленно передвигаясь и ощетинившись оружием, русы приблизились к широким воротам дворца Маманта. Это было довольно большое строение, окруженное каменной стеной, красиво увитой плющом. Его высокие ворота были закрыты, однако русы не стали тратить на них время, а быстро, становясь на плечи один другому и хватаясь руками за плющ, взбирались на стену. А тут кто-то и лестницу уже тащил. Появившиеся было наверху немногочисленные охранники дворца поспешили сразу скрыться, сообразив, что не в их силах остановить ораву отчаянных варваров. И если в оставленном дворце еще могли быть слуги, то они куда-то подевались, ибо, едва русы распахнули тяжелые створки ворот, и толпа мятежников вбежала на широкий мощеный двор, их встретила тишина.
Во дворце Святого Маманта они оказались как раз вовремя, потому что со стороны улицы уже слышалась мощная поступь отряда схолариев. И как только последние из русов забежали во двор, створки со стуком сомкнулись и мятежники совместными усилиями задвинули брусья засовов в пазы. Удары наскочивших извне схолариев только грохоту прибавили. А Фарлаф, схватив Светораду за руку, уже тащил ее по каменной лестнице на арку, возвышавшуюся над воротами.
– У нас ваша патрикия! – крикнул он сверху, весьма непочтительно удерживая Светораду за волосы, отчего ее прическа совсем растрепалась, а сама она со страхом глядела вниз, где на них, задрав головы, смотрели воины в стальных шлемах. Фарлаф, видя замешательство ромеев, довольно рассмеялся. Но Светораде было не до смеха, когда ярл вновь грубо тряхнул ее. – Я перережу ей горло, если не прекратите напирать! И сообщите своему эпарху, что мы заняли ваш дворец и останемся тут, пока он не явится к нам на переговоры.
Только позже, когда схоларии отошли, Фарлаф наконец спустился с заложницей вниз, оставил ее и сказал уже совсем иным тоном:
– Ты не должна сердиться на меня за грубость, нежная береза нарядов. Ты поступила мужественно, защитив собой стольких людей. И я клянусь тебе мудрой силой Одина[55 - Один – верховный бог у скандинавов.], что, пока я жив, ни один волос не упадет с твоей головы.
Светораде хотелось верить ему. Ведь если варяг поклялся своим верховным божеством… У них вообще честь священна, их слову можно верить. Однако она все еще не могла прийти в себя и почти кинулась на грудь Силе, когда тот протиснулся к ней сквозь толпу.
– Она наша, наша, – говорил Сила, сам уже ставший своим среди этих людей. – Думаете, ромейке какой было бы до вас дело? А эта сама из подневольных.
– Ты ж говорил, что она жена их патрикия!
– Что, не слыхали, как наши девушки к патрикиям попадают?
Сила никогда раньше не интересовался судьбой Светорады. Попал в услужение к своей – и то хорошо. Русы знали, что их женщины по-разному оказываются в богатой Византии. Поэтому к княжне – кто из них догадывался, что она княжна? – отнеслись даже с сочувствием, начали благодарить.
Постепенно все разошлись, стали осматривать дворец, дивились, отчего такое богатое жилище да в запустении. Разглядывали мозаичные картины на сводах, восхищались мраморными полами, любовались редкими статуями и беломраморными колоннами в простенках. А когда в служилом помещении обнаружили еще не успевшую остыть печку и кое-какие запасы провианта, вообще развеселились. А там и мех с вином по рукам пустили.
Однако Фарлаф и воевода Рулав быстро навели порядок. Рулав самолично продырявил мехи с вином, пригрозив, что вытолкнет к схолариям любого, кто будет бесчинствовать. Сам же поднялся на ворота и вступил в переговоры с командиром схолариев. Рулав требовал все то же: сообщить о случившемся эпарху, вызвать его сюда, дабы они могли прийти к какому-то соглашению. Если же схоларии решатся продолжать наступление, то русы не только не пожалеют заложницу, но и вообще устроят тут пожар. Сами сгорят – ведь терять-то нечего! – однако огонь перекинется и на иные постройки. Нужно ли такое ромеям? Вот то-то же!
Пока он вел переговоры, Фарлаф со Светорадой обошли весь дворец, сад и окружавшие его стены. Фарлаф все примечал взглядом воина, где приказывал остаться дозорному, где забаррикадировать калитку в стене. И совсем ему не понравилось, когда он заметил еще одни ворота, расположенные возле примыкавшего к дворцу Святого Маманта высокого сооружения.
– Что там? – Он указал на ворота, украшенные изваяниями льва, дракона и взвившегося в прыжке леопарда.
– Старый ипподром при дворце Маманта, где порой тренируются возничие перед выступлениями квадриг на большом ипподроме.
Фарлаф внимательно оглядел широкие створки ворот, за которыми располагался тренировочный ипподром, велел их забаррикадировать всем, что найдут во дворце, и выставил стражу. Ярл рассудил, что если ромеи решатся атаковать их, то скорее всего отсюда. И хотя подле дворца располагался еще и большой монастырь Святого Маманта Кесарийского, в честь которого получило название как само предместье так и дворец, со стороны обители священнослужителей Фарлаф не ожидал нападения.
– Ромеи вряд ли потревожат своих длиннополых монахов, – подытожил он, обращаясь к Светораде, и она согласилась с ним.
Вообще-то, княжне было волнительно. Вместе с русами она оказалась как бы под одной угрозой. Оставалось надеяться на Дорофею, которая, конечно, не преминет сообщить о случившемся Ипатию. Тот свяжется со своим братом препозитом, а уж Зенон может и пред ясные очи императора явиться. Другое дело, что Светорада все еще не была венчанной женой Ипатия. Воспримут ли ее при дворе как достойную помощи жительницу Византии? За своих-то ромеи горой стоят, но вот своя ли она в их глазах?
Зато русы отнеслись к ней приветливо. Даже Голуба больше не косилась недобро, а в пояс поклонилась. Сказала, что видела тут один покой, еще не разграбленный, где их спасительница, изнеженная византийская матрона, может расположиться с удобствами. Светорада только на миг вошла в эту овальную полутемную комнату с малахитовыми колоннами, где на возвышении стояло широкое ложе с торчавшими по углам столбиками для балдахина. А как оглядела все, так и заспешила прочь. Не в этом ли покое подосланные узурпатором Василием убийцы зарезали императора Михаила Пьяницу?
Светорада решила оставаться пока среди русов в обширном нижнем зале дворца. Села на ступеньках мраморной лестницы, на услужливо постеленную кем-то накидку. Русские купцы стали подступать к ней с вопросами:
– Как думаешь, что ждет тех из наши, кто остался в предместье? Помилуют али, наоборот, обвинят и схватят?
– У меня на корабле с десяток бочонков с медом осталось, их что, теперь изымут?
– Наш боярин Фост ранее умело договоры с ромеями складывал. Может, и теперь тоже сподобится? Выручит нас, а?
Светорада сперва отмалчивалась. Не стала отвечать и шустрому мужичку с торчавшей бороденкой, который вдруг запанибратски начал выпытывать у нее, как она сама у ромеев оказалась.
– Ты не хмурься, девонька, – говорил он ей. – Я неспроста вызнаю. Дочка у меня твоего возраста, и она страсть как хочет, чтобы ее за ромея просватали. Легко ли среди них жить? А то я ей тут женихов приглядываю.
– У твоей дочери тоже сын восьми годочков? – усмехнулась Светорада, догадавшись, что ее тут за девчонку принимают.
Кто-то сказал:
– Ты не серчай на нашего Сфирьку, красавица. Он шустер да неумен, и дочка у него такая же. Все бы ей из Киева да в Греки, чтобы в парче и подвесках эмалевых красоваться. Только вот неизвестно теперь, вернется ли ее батянька в славный Киев на Днепре. Как думаешь, скоро нас выпустят? И выпустят ли вообще?
Светорада пожимала плечами. Правда, когда к ней подошел воевода Рулав и спросил, на что она сама рассчитывала, примкнув к русам, княжна вынуждена была отвечать. А был этот Рулав весьма пригожим молодцем: с кудрявой русой бородкой, пышными волнистыми волосами, сероглазый, привлекательный лицом, да еще и косая сажень в плечах. «Няньке моей Текле некогда такие очень нравились», – вспомнилась вдруг Светораде ее старая нянюшка в Смоленске. Та все, бывало, напевала юной княжне, что, мол, и для тебя найдем жениха-соколика, сероглазого да русобородого, сильного да ласкового…
Светорада под его строгим взглядом даже стала невольно приглаживать разметавшиеся волосы, поправила сбившийся гиматий. И взгляд Рулава потеплел. Княжна же поясняла, что весть о захвате русскими купцами старого дворца Маманта вскоре дойдет до самого императора. Он, конечно, не возрадуется этому, однако решит все возложить на эпарха. Торговых гостей в Византии обычно не принято обижать, но товара они, судя по всему, лишатся. И она не удивится, если по истечении положенного срока им позволят покинуть убежище и убраться восвояси. Поход их, конечно, будет бесславный и убыточный, но хоть живыми останутся.
Рулав размышлял, слушая ее, хмурил соболиные брови.
– В том позор для Руси, если ромеи нас словно каких-то евреев оберут, – сказал наконец.
Видать, не единожды уже бывал в Византии, если знал, что евреев тут порой жестко обижают. К тому же Светорада заметила у самого Рулава позвякивающий о пластины брони крест на бечевке. Рулав оказался чуть ли не единственным из присутствующих, кто был облачен в воинские доспехи. Ясное дело, ведь сегодня именно он ходил с Фостом и его сыном к эпарху Юстину Мане. И Светорада спросила, как же они не доглядели за боярским сыном, что тот первым в драку полез? Ведь из-за него теперь все их неприятности…
Рулав не ответил, разглядывал ее как-то по-новому.
– Скажи, красна девица, не мог ли я тебя ранее где видеть? Хотя такую красоту да забыть… Но вот где видел-то?
Светорада поправила на голове легкую ткань гиматия и отвернулась. Что ж, все может быть. О ней когда-то немало на Руси говорили, многие даже приезжали в Смоленск, чтобы взглянуть на первую красавицу Днепровской Руси… Но давно это было…
Однако узнал ее ярл Фарлаф. Княжна вздрогнула, когда он назвал ее на скандинавский лад – Лисглада.
– Я был в походе Игоря, мы тебя отыскали в хазарских степях. И тога ты вроде как на Русь отправилась. Но что же потом с тобой приключилось? Слыхали, будто ты в плену у хазар была, а теперь среди ромеев прижилась. Вот и дается мне, что нить, какую спряли для тебя норны[56 - Норны – вещие существа, которые прядут нить судьбы каждому из смертных.], запутана и сложна, как полет летучей мыши. И еще есть, что хочу у тебя спросить: мудрая Ольга Вышгородская, которая ныне женой Игоря стала, как-то говаривала, что оставила тебя с сыном своим. Не скажешь ли, где теперь младой княжич?
Сердце княжны сжалось. Она смотрела на догадливого ярла и едва могла проглотить подкатившийся к горлу ком.
– Сам же сказал – моя жизнь, что полет ночной мыши. И если маленький Глеб, как звали сына Игоря и Ольги, – тут Фарлаф согласно кивнул, – и был со мной какое-то время, то теперь мне нечего о нем сообщить.
Про себя же подумала: «Ни за что не отдам им Глебушку! А у Ольги и Игоря еще дети будут…»
Фарлаф больше ни о чем не расспрашивал. Он сейчас об ином заботился: проверял, у кого какое оружие, вновь и вновь осматривал стены, менял постовых, приказывал, чтобы глядели в оба глаза, слушали в оба уха, а то, не позволь боги, ромеи вдруг решатся пойти на приступ. Но русы хоть и слушали его, все же поговаривали, что ромеи не больно-то и сильны в наскоке. Вот в обороне – тут да, тут они умелые, стойко охраняют свои границы. Да и чувствовалось, что русы пребывают в некоем кураже: мол, если захватили ромейский дворец у самых ворот Царьграда, то уж удержать его точно смогут!
Фарлаф вернулся, когда уже смеркалось. Долгий, полный событий день угасал, багровые отсветы заката на плитах дворца стали меркнуть, синеватые тени таились в углах, бледно, по-костяному высвечивались в ночи колонны. Русы, перекусив из местных закромов, располагались на ночлег. Светорада довольно удобно устроилась в нише стены, где, наверное, стояло некогда чье-то изваяние, а теперь как раз хватило места, чтобы прилечь на плаще и приклонить голову на колени присевшего рядом Силы. Спать – не спалось. Мысли будоражили.
Надо же – она среди своих! И речь родная. Как же не похожи ее соотечественники на скрытных ромеев, которые, вечно таясь от других, живут по принципу: каждый сам по себе. А русы еще не отвыкли от общины, легко вступают в разговор, болтают о всяком. Вот и петь начали:
– Ох, и летели по небу два сокола быстрые,
Догоняли белых лебедушек.
Сокол – птица быстрая да сильная,
А лебедушка нежная да слабая.
Если сокол летит – не спастись,
Если лебедь манит – доберутся.
И слаженно-то как пели!..
Светорада улыбалась, слушая. В какой-то миг заметила Фарлафа с его Голубой. Сидели любовнички на большом подоконнике, обнимались. Варяг играл косой своей милой, она приникала к нему нежно. Из-за нее, из-за Голубы ведь все, а вон поди ж ты, счастлива со своим ярлом. И он ее никому в обиду не даст. Хорошо быть подле такого… Светорада даже позавидовала тиверке. Быть рядом с милым, который защитит от всех жизненных напастей… Отправиться за ним в любые дали-дальние… Когда-то с ней было такое. Выпало ведь счастье, хоть и недолгое, но такое яркое… Вовек не забудешь.
Но все равно сердце ретивое томилось и ждало, желая разрушить это спокойное одиночество в душе, какое не может развеять даже забота и доброта того, кто оберегает и ублажает ее. Ах, как хотелось полюбить! И вспомнился ее Тритон, заныло сердце, мечты вновь нагрянули. Доведется ли встретиться с ним вновь?..
Светорада вздохнула. Опять смотрела туда, где в овальном проеме окна, на фоне слабого ночного свечения целовались ярл и его Голуба. Потом они взялись за руки и пошли вглубь темных переходов, переступая через лежащих вповалку русов.
Однако больше никто шастать впотьмах по заброшенному дворцу не решался. А тут еще Рулав стал рассказывать, как вышло, что у этого роскошного жилища появилась недобрая слава, отчего тут никто не решается жить.
Сперва поведал, что с тех пор, как возле монастыря Святого Маманта Кесарийского, возвели дворец, тут то и дело что-то неладное случалось. То болел и умирал кто-то, то когда болгарский хан Крум[57 - Болгарский хан Крум (ум. в 814 г.) – осаждал Константинополь в 813 году, но не смог взять и удовлетворился выплатой дани.] ходил в поход на Царьград, он вообще здесь кровавые жертвоприношения устраивал. Со временем дворец привели в порядок, освятили, чтобы изгнать все темное, перестроили богато и, в итоге, он стал любимой резиденцией императора Михаила III. К слову, этот император Михаил получил в народе прозвище Пьяница за свою неизбывную любовь к кутежам и возлияниям. А еще он любил скачки, вот и велел пристроить близ дворца Маманта ипподром, где под предлогом конных ристаний, устраивал оргии и попойки. И все это в стороне от строгих глаз отцов Церкви и сановников.
Был у этого императора Михаила любимый царедворец Василий. Он приблизил его почти до положения соправителя, а потом, сообразив, в какую силу вошел его фаворит, решил погубить. Однако Василий уже сам задумал расправиться в императором. Прибыв со своими сторонниками во дворец Маманта на одну из пирушек, он дождался, когда пьяного императора отвели под руки в опочивальню, и послал к нему убийц. Правда верный слуга, спальник Михаила, поднял шум, отчего базилевс очнулся. И когда убийцы ворвались в его покой, он поднял руки, защищаясь. Убийцы в запале отрубили ему руки, но потом чего-то испугались и кинулись прочь.
Тогда сам Василий взял меч и пошел в опочивальню Михаила. Император сидел на постели, обливаясь кровью, и проклинал своих убийц. Завидев Василия с мечом, он закрылся обрубками рук, но тот сказал, что пришел избавить Михаила от мучений. Вот и пронзил его грудь. А потом вышел и объявил себя правителем. Правил он много лет. И нынешний император Лев – продолжатель его династии.
– Вот только про дворец святого Маманта с тех пор поговаривают, что это недоброе место. Нынешние правители его не посещают, так как ходят слухи, что по пустым переходам дворца и по сей день бродит призрак убиенного Михаила с отрубленными руками.
Рулав рассказывал эту историю спокойно и толково, однако княжне стало как-то не по себе. Да и не только ей. Русы, не отдавая себе отчета, начали собираться в группы, переговаривались, что, дескать, сразу поняли, что с этим дворцом не все ладно. Потом решили зажечь факелы, а когда свет озарил помещение, стали обсуждать, как это Фарлафу с его Голубой не страшно таиться в потемках, где ходит убиенный базилевс. Неугомонный Сфирька вдруг забеспокоился, дескать, не нападет ли на них там окровавленный безрукий призрак? Даже стал подбивать кое-кого пойти с ним во внутренние покои, посмотреть, все ли у них ладно. Его отговаривали, однако Сфирьке словно вожжа под хвост попала. Пойду, сказал, и все тут!
В конце концов ему дали один из факелов, нашлась и пара сопровождающих. Они ушли во тьму переходов, а русы ждали чего-то, прислушивались. И все всполошились, когда в переходах раздались крики и грохот.
Сфирька почти скатился с лестницы, а за ним его сотоварищи. Ругались грубо, потирали ушибы. Остальные же так и зашлись от хохота. Спрашивали:
– И кто же это вас так? Фарлаф обозлился или же безрукий царь спихнул?
Потешались, пока не появился полуголый Фарлаф. На Сфирьку так глянул, что тот сразу за одну из колон поспешил спрятаться. Но Фарлаф был неумолим:
– Раз тебе неймется, Сфирька, замени на посту кого-нибудь из отстоявших свое охранников. Вот и не будет, чем дурную голову загружать.
Сфирька начал было оправдываться, что у него, мол, и в мыслях не было подглядывать за ярлом и его милой, но все же, понурив голову, отправился нести дозор.
Светорада, нахохотавшись вволю, вновь примостила голову на коленях Силы. Как ни странно, у нее было хорошо на душе. Сама не заметила, как заснула. Спокойно и устало. И среди своих была, и впечатлений хватило, чтобы утомиться.
На другой день дворец Святого Маманта окружили отряды схолариев. Стояли рядами, но на приступ не шли. Фарлаф и Рулав поднялись на ворота, переговаривались с их командирами. Светораду тоже позвали, предъявив, что с заложницей все в порядке. А она разглядела за рядами воинских копий богатые носилки Ипатия. Обрадовалась. Что ж, невенчанный муж не оставит ее в беде. Ей даже передали корзину с провиантом, чтобы пленная патрикия не голодала.
Она хотела поделиться снедью с русами, но те отказывались, несмотря на то что оставленной немногочисленной охраной дворца провизии явно не хватало, чтобы насытить такую ораву. Однако русы говорили, что им не впервой голодать. А не выпустят ромеи… Клялись сами раздобыть себе провиант в предместье.
И все же настроение у них было не так чтобы приподнятое. Особенно приуныли, когда явился сам эпарх Юстин, а вслед за ним приволокли боярина Фоста, заставив того уговаривать своих товарищей покинуть убежище.
Фост, которого вытолкнули к воротам, сообщил, что по приказу градоначальника схватили и казнили нескольких русских гостей, не успевших укрыться. Для острастки остальным, так сказать. Но, припугнув люд, Юстин все же заявил, что готов отпустить русов, если те вернут без ущерба благородную госпожу Ксантию. Эпарх говорил, что русам даже позволят уйти на судах из Золотого Рога. При этом Фост делал какие-то знаки, чтобы осажденные что-то уразумели.
Фарлаф с Рулавом попытались истолковать эти жесты по-своему: дескать, так Фост пытается предупредить, что товары их конфискуют. Но это они уже и сами поняли. Ворчали на Фоста, что, мол, из-за тебя все, из-за сына твоего излишне рьяного теперь ущерб терпим. А еще было подозрение, что хитрят ромеи, выманить хотят, чтобы потом напасть всем скопом. Эх, непросто все.
Рулав обратился к эпарху, сообщив, что русы отдадут заложницу и освободят дворец при условии, если Юстин Мана отведет от дворца отряды схолариев, а также поклянется именем своего Бога, что позволит русам спуститься к кораблям и беспрепятственно выйти в море. Только тогда они покинут убежище, а иначе ни себя не пожалеют, ни ромеев.
Настроение осажденных после переговоров было не самое хорошее. Осматривали свое оружие, кто-то вспоминал, какую отменную броню на постое оставил, – и стоила недешево, и от хазарской стрелы не раз уберегала. Теперь же все проклятым христианам и их жадному эпарху достанется. И злясь от бессилия, русы посекли немало прекрасных колон во дворце – хоть так хотелось досаду выявить.
К ночи осажденные сидели усталые и голодные. И тут вдруг кто-то из них заиграл на рожке. Так переливчато и плавно по-русски, то грустно, то с неожиданной лихостью. Русов это сперва умилило. Кто-то заговорил, вспоминая родные берега, близких, а некоторые стали вытирать кулаком выступившие слезы. Но потом на осажденных русов нашел некий раж. Попросили сыграть плясовую, сами стали улыбаться, притопывать да прихлопывать, а там уже кто-то выпрыгнул в освещенный круг, пошел выделывать коленца вприсядку.
Смешки русов перешли в подпевание и подзадоривание друг друга. Вон и маленький Сфирька засеменил, выставив руки кренделем, кто-то приказал зажечь больше света, начал присвистывать. Ух-ма! Еще давай, жги, жги, пляши!..
Светорада тоже вдруг примкнула к танцующим, пошла перед ними белой лебедушкой, плавно и гордо неся вскинутую голову, ногами дробь выбивала часто-часто, только янтарные бусы подрагивали. Она ведь так любила плясать, а тут русский танец с его живостью и жаром, без этой извечной величавой медлительности ромейского хоровода.
Русы смотрели на нее восхищенно. То один, то другой из плясунов стремился покрасоваться перед ней – скакали, вились вьюном, шли в дробном топоте. Даже важный витязь Рулав не удержался, пошел боком на нее, пританцовывая и упирая руки в бока.
– Ах, встреть я тебя ранее… Самим Родом[58 - Род – божество брака и продолжения рода у древних славян.] клянусь, моей супружницы кику[59 - Кика – нарядный головной убор замужних женщин на Руси.] носила бы!
Глаза его так и блестели из-под кудрявого чуба…
Светорада поняла, что пора прекратить красоваться. Переводя дыхание и обмахиваясь полой легкого гиматия, она отошла туда, где в стенной нише сидел ее Сила. Но княжну все равно обступили, хвалили за пляс, а там кто-то и спросил:
– Что ж ты, красна девица, нашу Русь на ромейское счастье променяла? Вон как из тебя дух наш рвется.
Светорада прикусила губу. Они, наверное, считают, что она, как иные девки с Руси, тоже всегда мечтала тут поселиться, жить в доме с водопроводом и теплым полом, ходить в храмы христианские… И плакать так захотелось, что слезы еле смогла сдержать. Сквозь застилавшую глаза пелену Светорада увидела стоявшего в стороне Фарлафа, который пристально смотрел на нее. Его лицо было суровым.
– Все, все, оставьте ее. Повеселились, поплясали и на покой пора.
Но, уходя, опять оглянулся на княжну. Знал ведь, кто она…
Когда погасили факелы, когда все улеглись и стали засыпать – кто-то даже захрапел зычно, – Светорада тоже погрузилась в сон. И снился ей двор смоленского терема ее отца, и она сама, совсем юная, плывущая в танце по кругу с ощущением полного счастья, полного полета… Так и кажется, взмахнешь сейчас руками по-лебединому – и полетишь.
Ближе к утру, когда мир совсем притих, в арке дворцовых ворот показался один из дозорных. Прокрался в полутьме, переступая через спавших, туда, где подремывал в обнимку с Голубой Фарлаф, сказал что-то негромко… Ярл так и подскочил, отпихнув лежавшую на нем сонную тиверку. Стал торопливо и тихо поднимать спавших вокруг русов.
Сила тоже уловил движение, и, как ни старался не разбудить Светораду, она очнулась. И увидела, как русы тихо движутся, проверяют оружие и выскальзывают из помещения. Сила ушел вместе с другими, бесшумно, как тень, а княжна просто стояла у проема полукруглого окна и всматриваясь в темный запущенный парк вокруг дворца. Тихо было. Даже собака нигде не залает, стража городская не постучит своей колотушкой.
Приблизившаяся Голуба шепотком пояснила, что дозорные в предутренних сумерках заприметили над аркой ворот пустующего малого ипподрома некое движение, вот и заподозрили, что ромеи что-то замышляют. И сейчас все русы там, ждут, что будет…
Ее слова были прерваны яростным воплем, просто оглушающим в этой тиши. Потом раздался громкий звук сошедшегося оружия, послышались крики, ругань, стоны. Светорада с Голубой невольно схватились за руки, замерли, вглядываясь во мрак. Шум все усиливался, потом резко стих. На короткое время. А затем донеслись торжествующие крики русов.
Тогда Голуба кинулась во тьму. Светорада дрожала – то ли от предутренней сырости, то ли от страха – и все время зябко куталась в тонкий гиматий. Потом русы вернулись, зажгли факелы. Светорада увидела, что все плечо Фарлафа в крови, а Голуба рвет подол рубахи на полосы, чтобы перевязать его, но он, все еще в пылу боя, отстранил ее. А еще Светорада увидела, что русы захватили в плен нескольких воинов в лориках дворцовой гвардии. Значит, ромеи лучших своих воинов отправили на приступ. Но как же издевались над ними русы! Били их, топтали, те падали, харкали кровью. А их вновь пинали.
Светорада различила на одном из пленников алый плащ с серебряной каймой и поспешила к Рулаву.
– Это их воевода, не менее чем комит. Его тоже можно выставить заложником, ибо такие всегда из знатных семей.
Рулав кивнул и приказал прекратить избиение. Пленные ромеи стали с трудом подниматься – истерзанные, окровавленные. Комиту досталось больше других: все лицо в крови, глаз заплыл. Он озирался на своих пленителей, а та похвалялись, как они ловко перехватили пытавшихся прокрасться через ограду ромеев, скольких положили прямо на месте, а этих пятерых взяли в полон.
– Эх, как мы их! – кричал, размахивая выхваченным у кого-то из пленных топориком Сфирька. – И скольких положили! Будут теперь знать златопанцирные, как с русами связываться! А наши-то все целы! Мы ведь не чета ромеям!
