скачать книгу бесплатно
Огненный омут
Симона Вилар
Нормандская легенда #3
Завоевателя-викинга и хрупкую красавицу с огненно-рыжими волосами – язычника и христианку, варвара и принцессу – связывает всепобеждающая любовь. О таком чувстве слагают песни и саги, но оно так редко встречается в жизни…
Симона Вилар
Огненный омут
Нормандская легенда. Книга 3
Пролог
…Они приходили с Севера, сильные, рослые, отчаянно храбрые и жестокие. Их называли по-разному – норманны, викинги, варяги – но везде они вселяли ужас, ненависть… Однако и какое-то почтение. Ибо в те темные варварские времена, сила считалась чем-то достойным, внушающим уважение.
Еще пророк Иеремия предсказал, пришествие времен, когда невиданный враг придет с Севера, и теперь монахи в церквах твердили, что жестокие завоеватели на кораблях-драконах не что иное, как кара христианам за грехи. И творили молитву – «От ярости норманнов[1 - Норманны – nortmenns – северные люди.] избави нас, Господи!»
На своих маневренных кораблях норманны входили в устья рек, поднимались по ним вглубь стран, разоряли селения, грабили монастыри. Крупные города, такие как Гамбург, Париж, Нант, Бордо, Тулуза, Новгород, Лондон, Йорк, Лиссабон, Севилья неоднократно подвергались их нападениям, дерзость и смелость этих ловцов славы и богатства не знался границ. Нельзя сказать, что жители Европы не оказывали им отпора и не одерживали побед. Однако северные люди появлялись вновь и вновь, и за их новыми победами забывались прежние поражения.
Что заставляло этих выходцев из Скандинавии оставлять родной берег и искать удачу на стороне? Скудная ли почва, которая не могла прокормить возросшее население, воинственная ли религия, освящавшая победу сильнейшего, или жестокость и авантюризм, приписываемые, жителям Севера, – но с восьмого столетия они стали грозой всей Европы.
«Мы не верим ни во что, кроме нашей силы, нашего оружия и нашей храбрости» – пели их скальды[2 - Скальды – воины-певцы в обществе викингов.], гордясь своим происхождением и своей удачей. Христианская Европа была разрозненна, ослаблена – она стала легкой добычей для норманнов. Однако нельзя сказать, что они были только разбойниками, несущими смерть. Они были и прекрасными ремесленниками, путешественниками, торговцами. Торговая с этими бороздящими волны «королями моря» приносила прибыль. Постепенно земли, которые они так часто посещали, покидая свою холодную родину, стали манить их все сильнее. Они переезжали туда с семьями, селились, делали их своими. Они колонизировали Исландию, покорили Ирландию, селились на Рейне и в Англии, на берегах Балтики и в землях славян. Селились они и в богатых землях западных франков. Когда-то император франков Карл Великий смог организовать им отпор. Но после его смерти некогда могущественная империя была раздроблена и стала легкой добычей норманнов.
И вот тогда-то и появился викинг по имени Ролло – Роллон, как называли его франки, или просто Ру, как именовали его в подвластных землях. Объявленный у себя на родине в Норвегии вне закона, он решил стать королем в краю северных франков и подчинил их себе. Древний франкский город Ротомогус, переименованный в его честь в Руан, стал столицей. Ролло начал править в нем, издавать свои законы. Когда-то еще отец его, тоже Ролло сын Бычьего Торира, прозванный Пешеходом, обосновался в этом краю, после того как измученное постоянными налогами местное население выразило готовность повиноваться ему, лишь бы он оградил их от новых грабительских походов.
Это было в семидесятых годах кровавого девятого века. Но уже в начале десятого столетия место погибшего Пешехода занял его незаконнорожденный сын, молодой Ролло, которого также продолжали называть Пешеходом, путая с отцом, как из-за их имен, так и благодаря внешнее сходству, а трудившиеся в темных кельях над анналами[3 - Анналы – вид хроник, отличающийся сжатой формой повествования.] монахи-каллиграфы только дивились долгожительству и необычной молодости того, кого столько лет почитали повелителем земли, называемой отныне Нормандией. Ибо в тот грубый век двадцатилетний человек считался вполне зрелым, а сорокалетний – стариком. Ролло же словно был вечен и оставался молодым. И непобедимым. Земля северных людей – Нормандия, стала его владением, и самые именитые правители Франкии: король Кард III Простоватый, герцог Нейстрии Роберт Парижский, графы Вермандуа, Пуатье, Фландрии, все они вынуждены были смириться с этим. Языческий правитель, пришедший с Севера, становился им ровней. Могли ли они, христиане, терпеть этого язычника?
Они уступали ему. Они были слабее его, и этому в немалой степени способствовали их постоянные распри. Король Карл не пользовался особым авторитетом и оставался главой франкской знати лишь благодаря громкой славе своих предков Каролингов. Мир без короля тогда казался немыслимым, и хотя Карл и был помазанником Божьим, но в тот век, когда королевства и короли появлялись одно за другим, слишком много сильных правителей считали, что венец короля был бы им более к лицу.
Так же думал и возвысившийся язычник Ролло. И не скрывал этого, мечтая завоевать себе королевство по праву сильного. Он мечтал основать свою династию. Однако его скандинавская жена, загадочная колдунья Снэфрид Лебяжьебелая, была бесплодна.
Но вот в начале 910 года ко дворам франкских феодалов пришла весть, что Роллон Нормандский, оставив Снэфрид, привез из Байе себе новую невесту, которая уже ждала от него ребенка. Ее звали Эммой, и у нее было забавное прозвище Птичка.
Эта избранница языческого повелителя Нормандии была в родство с самим королем Карлом Простоватым, а также с самым могущественным герцогом Робертом Парижским. И хотя девушку и продолжали называть по титулу ее приемных родителей Эммой из Байе, но еще никто не знал, что повлечет за собой этот союз завоевателя и франкской принцессы.
Глава 1
910 год от Рождества Христова
Весть о браке правителя Нормандии достигла его столицы Руана еще до того, как корабль с оскаленной драконьей мордой на носу бросил якорь в гавани города. Толпы людей заполонили набережную, они шумели, выкрикивали приветствия, ликовали. Здесь собирались как выходцы с Севера с семьями, так и франки, и бретоны, и евреи – все, кому последние мирные годы под властью Ролло дали возможность передохнуть от войн и зажить спокойной оседлой жизнью.
Когда-то разоренная, опустошенная набегами и грабежами, Нормандия при Ролло ожила и теперь приветствовала своего правителя и его избранницу. В городе вот уже несколько дней шли приготовления к пиру, и теперь толпа, приветствовала тех, ради кого велись все эти приготовления. Люди любовались молодой парой, желали им счастья.
Конунг[4 - Конунг – у скандинавов – правитель, король.] был очень крупным, привлекательным мужчиной, с широкими плечами и мощной грудью воина. Резкие черты лица – квадратный, немного выступающий подбородок, высокие скулы, жесткая, будто прорисованная, линия рта, тонкий прямой нос – только усиливали притягательность холодных светло-серых глаз, контрастировавших со смуглым обветренным молодым лицом. Густую гриву длинных русых волос сдерживал блестящий серебряный обруч.
Его избранница была просто красавицей. Ее длинные медно-рыжие волосы растрепались на ветру и словно пылали огненным жаром, обрамляя тонкое лицо. Они ярко оттеняли ее большие карие глаза, искрящимися счастливым блеском из-под длинных, немного загнутых на концах, ресниц. Ровные мелкие зубы сияли в улыбке, на нежных щеках играли ямочки. Она смеялась, махала рукой, явно наслаждаясь этой шумихой и всеобщим вниманием.
Эмма Птичка была среднего роста, но рядом с рослым крупным северянином выглядела особенно хрупкой и маленькой. На теплом апрельском ветру, в облегающем светим шерстяном платье она казалась очень изящной. Во всей ее долгоногой тонкой фигуре еще чувствовалось что-то подростковое, и это тем более умиляло толпу, ведь все уже знали, что она ждет ребенка от этого огромного Ролло.
Конунг Нормандии белозубо смеялся, то и дело прижимая к себе левой рукой невесту. Она родит ему наследника – сына, которого с нетерпением ждали все подданные. Ибо эти люди, считавшие себя уже нормандцами, нуждались в династии северянина, дабы быть уверенными, что род правителя, с которым они познали мир, не прервется и они и дальше будут жить под властью того, кто дал им защиту и процветание. Это было тем более долгожданно, ибо Роллон решил объявить Эмму законной женой.
Когда драккар[5 - Драккар – длинная ладья викингов.] причалил и стукнулся бортом о бревенчатый настил длинной пристани, конунг Ролло легко подхватил невесту на руки и спрыгнул со своей драгоценной ношей на причал. Все его движения были уверенными, двигался он удивительно легко. И все же Эмма на миг испугалась, охнула и, зажмурив глаза, крепко обвила его шею. Но Ролло лишь улыбнулся и легко понес ее по сходнями. Толпа довольно загудела и разразилась криками ликования, когда он вместе со своей ношей повернулся к ним и громко выкрикнул приветствия. В воздухе стоял шум и лязг оружия, когда воины по старинному обычаю ударяли мечами по щитам, выражая свое одобрение происходящему.
Эмма счастливо смеялась, болтала ногами, разглядывая людную пристань. Правда, на миг улыбка застыла на ее губах, когда она бросила взгляд на сиявшие кресты церкви близ дворца епископа на острове посреди Сены. Она согласилась стать женой языческого правителя Нормандии по его варварскому обряду, без венчания у алтаря, и поэтому колокола христианских храмов молчали.
– Что с тобой, Птичка? – участливо спросил Ролло, увидев, как облачко грусти тенью проскользнуло по челу его невесты. – Разве ты не счастлива?
«Я не выполнила то, что от меня ждали, и не спасла душу Ролло от геенны огненной! Однако, видит Бог, никто не убедил меня, что я рано или поздно не настою на своем».
Она ничего не ответила, а тряхнув своими роскошными волосами, нежно приникла к груди Ролло.
– Как я могу быть несчастной, когда я с тобой, мой Ру!
Она широко улыбнулась. Эмма выглядела счастливой даже тогда, когда узнала, что ее духовный наставник, епископ Франкон Руанский, не явился на свадебный пир, хотя и числился среди приглашенных. Этим он явно подчеркивал свое недовольство языческим союзом правителя Нормандии. И хотя епископ устно сослался на уважительную причину – тяжелый приступ подагры – и даже прислал своего помощника приора Гунхарда, но на самом деле было ясно, что это только предлог и на самом деле преподобный отец не так болен, как хотел показать.
Когда вечером молодой приор Гунхард вернулся из дворца нормандского правителя, епископ ожидал его сидя в кресле перед небольшим складным столиком. Перед ним покоилась роскошная, оправленная серебром и инкрустированная драгоценными камнями книга Евангелия.
Приор Гунхард скромно остался стоять у порога, а епископ словно не замечал его, погрузившись в чтение. Наконец он негромко прочел:
– Придем, поклонимся и припадем, преклоним колена перед лицом Господа, Творца нашего. Ибо он есть Бог наш, и мы – народ паствы Его и овцы руки Его.
Он прикрыл глаза, немного склонил голову, будто приглашал собеседника разделить наслаждение откровением только что прочитанного Псалма.
При слабом освещении светильника было видно, что преподобный Франкон был благообразным, тучным мужчиной с наметившимся двойным подбородком, утопавшим в меховой опушке роскошной фиолетовой сутаны. Его темные с проседью волосы были коротко острижены, сквозь них на затылке просвечивали складки жира. Однако на расплывшемся лице острым умом светились темные глаза, а надменно поджатые губы выдавали натуру сильную и не привыкшую к поражениям… Руки епископа были слишком тонкими, унизанные перстнями длинные пальцы изящно перебирали зернышки агатовых четок.
– Итак, сын мой, ты прибыл с языческого пира, на котором христианская принцесса вступила в греховную связь с язычником Роллоном.
Гунхард согласно кивнул темноволосой головой. Лицо у этого приора было непримечательное, бесцветное, но не глупое. Он стоял перед Франконом, скромно опустив глаза, спрятав кисти рук, в широкие рукава темной сутаны, всем своим видом демонстрируя покорность и смирение.
– Отпустите мне грех, ваше преосвященство, – произнес он на превосходной латыни. – Сейчас пост, а эти нехристи вынудили меня есть скоромное, пригрозив, что иначе будут гонять меня хлыстами по залу, как дикого пса.
Епископ постарался спрятать в уголках полных губ улыбку. По привычке пожевав ими, строго сказал:
– Так, значит, во дворце язычника Ролло идет настоящая оргия? Этого и следовало ожидать… Что ж, было бы удивительно, если бы сейчас, когда эти двое смогли наконец соединиться, что-то могло омрачить их радости. И Эмму даже не огорчает то, что ее союз с язычником не будет признан ни одним из христианских соседей норманнов!
Гунхард начал отвечать словно бы нехотя. Да, пир у язычников удался на славу – много браги, вина, сладкого сидра, а еще целые горы мяса, рыбы, колбас. Да и весь город сегодня пирует, везде шум, веселье.
Франкон чуть повел подкрашенной бровью. Что в городе буйствует праздник, он знал и без помощника: крики, хохот, пение долетали даже до его уединенного покоя. В схваченном частым переплетом окошке отражались отсветы праздничных костров. И хотя приор Гунхард старался выказать свое осуждение подобного непотребного буйства в святой пост, но сам-то он задержался на пиру куда дольше, чем ему наказал епископ.
– Что ты скажешь о самой невесте Роллона? – напрямую спросил Франкон.
– Она выглядела счастливой и веселой. Но мне становилось не по себе, когда замечал, какими плотскими взглядами обмениваются они с Роллоном. Она явно рада этому союзу с язычником. А ведь в этой женщине течет царственная кровь Каролингов.[6 - Каролинги – королевская династия, правившая во Франции с 751 года.]
Не будь Гунхард в подпитии, он не произнес бы так неосторожно последней фразы, ибо родство Эммы с королем по-прежнему держалось в тайне. Однако Франкон сделал вид, что ничего не заметил, и вновь стал расспрашивать приора о свадьбе. Тот охотно поведал, как восхитительно пела новобрачная о просьбе собравшихся, какой дивный голос у нее голос. Гунхард даже описал наряд невесты – зубчатый венец, роскошное платье из малинового шелка с золотым шитьем.
Франкон кивнул.
– Да, да. Это платье некогда преподнес Эмме ее дядюшка герцог Роберт. Прискорбно понимать, как обманулась в своих надеждах высокородный родич Эммы, надеявшийся отдать Роллону руку племянницы с условием, что этот союз состоится по христианскому обряду.
– Клянусь благостным небом, – вздохнул Гунхард, – но если бы вы видели, с какой охотой сегодня пила эта женщина брачный кубок с Ролло, как смеялась, когда он надевал ей на руку свадебный браслет – вы бы не рассчитывали более на том, что Эмма вынудит этого варвара вступить в купель. Увы, родственница Робертина и Каролингов отныне стала его языческой шлюхой, а там и матерью его выродка, бастарда. Она – зло, которое несет с собой каждая женщина со времен праматери Евы. И ни вы, преподобный отец, ни сиятельный Робертин не могут отныне надеяться, что она захочет помочь вам в вашей святой миссии – привлечь этих язычников в лоно святой матери Церкви.
В глазах Гунхарда загорелся фанатичный блеск. Франкон же, наоборот, поник. В душе он все же симпатизировал как этой рыжей девушке, так и ее избраннику Ролло. Но увы, теперь и в самом деле сей языческий союз не будет признан ни в одном из окружающих их христианских княжеств.
– Нам остается лишь уповать на время, – смиренно возвел он очи горе. – Мы все во власти Божьей… И кто знает, может, Эмма Птичка достаточно крепка в своей вере, и все же постарается спасти душу язычника Роллона. Ибо – видит Бог! – он достоин этого.
Весь остаток ночи преподобный Франкон долго и самозабвенно молился.
Через несколько дней, как раз во время празднования Пасхи, Эмма все же навестила своего духовного отца в его дворце на острове посреди Сены.
Епископ уже знал, что, став правительницей, Эмма совершила много достойных христианки дел: пожертвовала драгоценности из свадебных даров на ремонт церквей в Руане, выпросила у Ролло право устроить богадельню при строящемся монастыре Святого Годара. Она даже уговорила мужа посетить службу в христианском храме. И хотя какое-то время Ролло следил за богослужением, но потом начал зевать, а в самый ответственный момент, когда все опустились на колени, а Франкон поднял просфору, символизирующую Агнца, под сводами раздалось мерное позвякивание шпор о плиты собора – это Ролло, устав от церемонии, покинул храм.
– Он не должен был этого делать! – возмущалась Эмма, когда после мессы она прошла с Франконом в пустой скрипторий[7 - Помещение в монастыре, где монахи работали над рукописями.] и теперь гневно металась среди пюпитров, порой машинально сдвигая восковые таблички с записями, задевая горки шуршащих свитков. – Он обещал мне, что будет вести себя пристойно!
Тучный Франкон, все еще в нарядной, расшитой жемчугом ризе, сидел на скамье в нише окна, задумчиво перебирая четки, и наблюдал за Эммой. Она осталась такой же порывистой и нетерпеливой, однако перемены, происшедшие в ее жизни, все же оставили на Птичке из Байе свой отпечаток: в чертах ее лица проступало что-то более женственное, мягкое, в движениях появилась изящная плавность, а во взгляде исчезла сердитая затравленность. Даже в том, как она гордо несла свою небольшую аккуратную головку, уже не было строптивости, а сквозило некое благородство и достоинство.
– На каком ты месяце, Эмма? – прямо спросил Франкон.
Она резко остановилась, потом потупилась, покраснела. Стояла, машинально теребя на груди рыжие косы.
– На четвертом.
Стояла перед ним тоненькая, как шелковинка, в платье из ярко-голубого бархата со сверкающими аппликациями из драгоценных камней у горла. Так же богато была украшена и широкая кайма ее свободных, длиной лишь до локтя рукавов, из-под которых спускались до запястья белоснежные узкие рукава нижней туники. Голову ее покрывала легкая белая вуаль, длинные концы которой были отброшены на плечи, а вокруг чела блестел тонкий золотой обруч, украшенный над бровями блестящим камнем – сапфиром в форме звезды.
– Почему вы так на меня смотрите, преподобный отче?
Епископ вдруг смутился, поняв, что восхищенно любуется земной красотой своей духовной дочери. Воистину, одежда красит человека… Хотя эта рыжая девушка всегда была дивно хороша – сливочно-белая кожа, тонкий прямой нос, нежные линии подбородка, точеная шея.
И Франкон вдруг словно заново ощутил все очарование этого Светлого Воскресения в конце апреля, тихое помещение скриптория будто наполнилось запахами и голосами весны: долетавшим из сада ароматом обильно цветущего шиповника и левкоев, чуть сыроватым привкусом вчерашней золы из пасти очага, нежными трелями зяблика. Да, Эмма просто-таки источала шальную жизненную энергию, силу пробуждения природы, которая гонит из оттаявшей земли прекрасные весенние цветы, чей аромат туманит разум.
Вот и Франкон, вначале настроенный сурово отчитать свою духовную дочь за отступничество, вдруг смягчился, отвел взгляд, заморгав на солнечные блики на водах Сены. Эта девушка была сама как весна, как легкокрылая мечта, несущая с собой неутолимую страсть и надежду. На эти ли хрупкие плечи взвалить непосильную ношу, с какой не могли справиться и опытные мужи, пытавшиеся убедить в догматах христианской веры закоренелого язычника, варвара и завоевателя Ролло Нормандского?!
Франкон машинально следил, как за окном лохматая бурая лошадка тащила к мельнице воз с зерном.
– Садись, Эмма. Если ты не против, то мы немного вспомним урок из Алкуина.
Она тут же опустилась на скамью, по-детски сложив руки на коленях.
– Что есть весна? – коротко спросил Франкон.
– Живописец земли, – тут же ответила Эмма.
– Что такое тело? – спрашивал урок епископ.
– Жилище души, – просто и четко отозвалась Эмма.
– Что такое год?
– Колесница мира.
– Как помещен человек в миру?
– Как свеча на ветру.
«Истинно так, – про себя отметил Франкон. – Дунул ветер – и нет человеческой жизни».
Он неожиданно вспомнил о юноше, с которым обучал Эмму по урокам Алкуина, – младшем брате Ролло Нормандского Атли. Ведь когда-то Ролло привез рыжую красавицу просто в подарок брату. Но сам Ролло уже тогда менялся в лице при одном взгляде на Эмму. А Атли был так слаб, так болен… Теперь же его нет на белом свете, и эти двое смогли наконец соединиться.
– Вы думаете об Атли, брате Ролло? – посерьезнев, спросила Эмма.
Франкон вздрогнул.
– Ты стала проницательной, Птичка.
Она грустно улыбнулась.
– Не в этом дело. Вы ведь должны были рано или поздно спросить у меня о нем.
Она поведала епископу о последних днях Атли. Он стал христианином и столь же искренним, сколь непримиримым язычником оставался Ролло. Атли знал, что скоро умрет, и попросил, чтобы его погребли на горе Мон-Томб в обители Архангела Михаила. А перед смертью Атли страстно желал видеть старшего брата, чтобы уговорить его принять веру истинного Бога.
– Им так и не суждено было еще раз встретиться на этом свете, и это очень горько, ибо последняя их встреча произошла во вражде из-за меня.
Франкон вздохнул. Воистину, будь Атли не таким слабым и женись он на Эмме… Епископ вдруг почувствовал, как чудесное очарование от присутствия рыжей Эммы бесследно уходит, развеивается как дым. Он вновь стал суровым прелатом, главой христиан нормандских земель, ответственным за их судьбу. И эта молодая женщина, что сидит перед ним, хрупкая и на вид беззащитная, все же смогла добиться своего и приручить такого хищника, как Роллон. Что ж, если она добрая христианка, то должна не забывать о своем святом долге и ее долг заставить Ролло принять крещение, а с ним – и весь этот край. Ведь была же в землях франков Клотильда Бургундская[8 - Клотильда – племянница короля бургундов, христианка, ставшая в 492 г. женой короля салических франков Хлодвига. Имела влияние на мужа и способствовала принятию им христианства.], приведшая к купели варвара Хлодвига.
– Итак, ты сегодня счастлива, дочь моя? – опустив глаза на зерна четок, спросил Франкон.
Лицо Эммы засияло прямо-таки ослепительным светом счастья. Но Франкону было уже не до земных прелестей духовной дочери. Долг должен быть сильнее сиюминутных колебаний уступчивой души.
– Итак? – он строго-вопросительно чуть приподнял подкрашенную бровь.
– О! – она вздохнула так, словно само дыхание приносило ей радость. – О, даже в раю ангелы небесные не ведают такой радости.
Франкон невозмутимо пожевал губами.
– Мне горько осознавать, как мало людей воспринимают земную жизнь лишь как временную суть, как подготовку к истинной жизни в небесном чертоге. И учти, Птичка, что когда настанет твой час вступить в вечность, ты будешь там одна. Ибо для человека, которого ты так любишь, для этого язычника доступ туда будет закрыт.
Он увидел, как погасли огоньки в глазах Эммы, и ощутил что-то похожее на удовлетворение.
– Так-то, дитя мое. И если ты желаешь добра своему возлюбленному – то ни на миг не должна забывать: главный твой долг – спасти душу своего избранника.
Эмма судорожно сглотнула.
– Вы несправедливы ко мне, преподобный отец. И – Бог мне свидетель – я хочу добиться того, о чем вы со мной толкуете.
– Хорошо, чтобы в опьянении любовью ты не забывала о своем долге христианки. Роллон, как бы ни был нежен и добр с тобой, все же останется чуждым тебе существом. Ибо, пока он поклонник кровавых демонов Одина и Тора[9 - Языческие божества из пантеона древних скандинавов, покровители войны.], он живет, мыслит и действует иначе, чем любой из христиан. И дьявол всегда главенствует в его душе.
И тут Эмма запальчиво встала на защиту мужа. Конечно, ей горько, что ее возлюбленный Ролло остается иноверцем, но разве он не порвал с войной, принеся мир в этот край, и разве христиане не благословляют его в своих молитвах за то, что он дал им величайшее благо созидания? «Блаженны миротворцы», – учит Библия, и разве Ру, оставаясь язычником, не следует этому пути? Он позволяет христианам строить монастыри, он не препятствует, когда его воины принимают крещение, он создает разумные законы. А монастырю Святого Михаила он даже отписал целую пустошь с угодьями и почитает этого архангела так, как может почитать только великого воина – что еще можно ожидать от поклонника войны?
– Я же со своей стороны готова сделать все возможное, чтобы убедить мужа принять крещение в купели, но… Вы не должны требовать от меня слишком многого и слишком быстро, ваше преосвященство.
