Багровое пространство

Набравшись смелости, я попросил покормить меня, потому что голод начинал мне мешать мыслить, мыслить по-военному: с высочайшей концентрацией и строго следуя логике. А я и так боялся разочаровать ее!

Она кивнула, и поднялась с дивана, а я потащился за ней на кухню, и занял там удобную стратегическую позицию, чтобы иметь возможность наблюдать за кулинарными священнодействиями хозяйки. О! Это было великолепное зрелище! Сильная, ловкая, хрупкая, нежная, притягательная. Мои глаза жадно пили мягкие изгибы ее тела, которые определенно обладали магией призыва. И я подумал, что уж эту-то ловушку я ни за что не упущу! Вей знала о моих проделках самца, и все же воздерживалась от колкостей, которые я, несомненно, заслуживал. Но может ей нравилось мое внимание? Я очень на это надеялся, правда одновременно с этим еще и недоумевал – зачем мне это понадобилось? Для очередного приступа лихорадки?

«Приятель, тебе не стоит думать о женской привлекательности!» – попробовал урезонить я себя.

Но это не помогло. И скорее всего по тому, что думать о женском теле вдруг оказалось для меня совершенно естественным делом. Вот именно, даже для такого, как я. Кажется, что в этот раз я ожил несколько больше, чем рассчитывали мои операторы. От Вей не ускользнула перемена во мне. Она точно знала о ней. С ее то чувствительностью! А дальше еще более странно! Ее интеллект возбуждал меня, как самца. И она действительно анализировала с восхитительной скоростью! И тут я так удивился, как не удивлялся целую вечность: я восхищаюсь, а меня не трясет! Может моя родина так на меня повлияла? Что я становлюсь прежним? Без изъянов! Таким, каким был, когда жил здесь! Или дело в женщине, которая так близко… что лечит своим осязаемым присутствием? Теперь святым присутствием для меня! Впрочем, какая разница, что меня меняет? Старые стены. Душевное тепло, свойственное ей, или манящие изгибы женского тела… Я еще раз с жадностью оглядел ее.

О да! О-го-го! Я! Испытываю! Восхищение!

По привычке я устроил себе интроспекцию, и пришел к выводу, что как только пропал мой страх перед проклятой болью, она исчезла. Ибо то, что от нее осталось не стоило принимать в расчет!

Я расслабился, и стал откликаться на каждое ее чувство совершенно естественным образом, как это происходит среди простых дронов.

И с большим трудом очнулся от грез, когда вдруг услышал:

– Офицер Гранд Дей! Очнись! Еда давно перед тобой!

Я посмотрел на стол. Действительно, стол ломился от яств. И я, пряча глаза, принялся за нелегкую трапезу. Ведь чтобы все это проглотить, придется потратить немало усилий, но я утешал себя мыслью, что ем впрок.

– Вкусно, – неразборчиво похвалил я.

– Верю! – вздохнув, ответила она.

Ее взгляд стал лукав, но вместе с тем он оставался все таким же теплым и мягким.

Покончив с едой, я вспомнил, что так и не приступил к осмотру родового гнезда.

– Спасибо тебе за теплый прием! Не возражаешь, если я просмотрю старые хроники на кристаллах? Компьютер – старый. Вдруг остались наши семейные записи…

Вей кивнула и поманила меня за собой. Грациозным гибким движением она развернулась ко мне, когда оказалась у дивана. Я замер и выжидательно на нее уставился. Она, что дразнит меня? Зачем? Дразнит меня, солдата? В каком-то смысле инвалида? У меня застучало в висках, ведь ее прекрасное лицо было так близко!

– Мне пора уходить, – проговорила она. – Вернусь только к вечеру. А ты оставайся, и разберись с кристаллами. А то у меня все руки до них не доходят.

Я не знал, что послужило тому, чтобы так доверять мне, ведь я практически свалился ей на голову, не имея рекомендаций.

– Я буду ждать тебя! – промямлил я, от бравого офицера не осталось и следа, и поплелся проводить ее до двери.

Все это было более, чем странно. «Так довериться совершенно чужому!» – подумал я.

Конечно, я мечтал стать частью ее жизни, и частью ее самой. И даже вроде бы она увидела во мне перемену. Ведь женщины как-то должны это чувствовать. Значит, и она почувствовала, и возможно ответит мне. Насколько я знаю, на этой планете заключение браков правительством не регулируется. Не надо делать запроса на дозволение, не нужно проверять генетический код. И я, со свойственным мне последнее время легкомыслием, решил, что это весьма кстати! Только надо придумать, как подступиться к этой рассудительной женщине (а она была именно такой).

Я прошелся по комнате, погладил стены. Их поверхность ощущалась идеально гладкой, впрочем, как и везде. И меня уже тошнит от этого однообразия. Я долго смотрел невидящими глазами на вмонтированный в стену мой старенький компьютер. Но, наконец, вспомнил о кристаллах, плюхнулся на диван, и приступил к проверке функционирует ли эта древность? Древность не подвела! Но просматривать кристаллы я не стал, так как интерес к прошлому вдруг улетучился. Сидя на диване, я ждал возвращения женщины, и пытался выбросить «неизбежный мусор из своей головы», как я называю процесс отключения мысленного потока. Но сделать этого не получилось. И когда я прекратил бесполезные попытки войти в медитацию, мысли о Вей полетели вскачь. Нет, я не стану сопротивляться своему намерению! Да это и невозможно! Его хватит с лихвой на все наши доблестные Вооруженные Силы. Да, у нас с Вей нет будущего, это я понимал. Ах, я эгоист!!! Но, надеюсь, достаточно обаятельный, чтобы…

Наконец, Вей вернулась. Она первая потянулась ко мне, зная, что самому мне на этот шаг не решиться. И она снова помогла мне. Я опять одержал победу над своим страхом перед мучительной болью, которая с новой силой вдруг взорвалась в восстановленном теле, заставляя купировать любой чувственный импульс. Но я не отступил, я упорно шел к Вей, проламываясь через боль, как сквозь стену. И все исчезло… Не было ни страдания, ни страха, лишь чувство целостности. Единство с женщиной. И мы растворились в потоке, который, ливнем хлестал в наши сплетенных телах, вызывая экстаз.

И вот мы снова сидим на кухне.

– У нас нет будущего! – виновато сказал я, накрывая ее ладонь своей рукою. – Я – малодушный болван!

– А я не жалею! – тихо отвечала Вей. – Меня потянуло к тебе, как только я увидела красного от смущения воина, бесцеремонно вламывающегося в мой дом. Ты – необычный. А твоя невинность просто покоряет!

Мой рот раскрылся от удивления, но, вспомнив, что он снова набит пирогом, я поспешил его захлопнуть. Сделав мощный глоток, я глупо спросил:

– Во мне хорошего только и есть, что моя невинность?

Вей залилась смехом, как звонкий колокольчик.

А я, все еще чувствуя неловкость, сообщил сдавленным голосом:

– У меня неприятная новость, через пять дней закончится мой отпуск.

Вей судорожно вздохнула.

– Что ж, будем наслаждаться мирной жизнью рука об руку хотя бы оставшиеся пять дней! Как на счет театра? Или изысканных блюд у световых фонтанов?

Я долго разглядывал свои пальцы. Мне боялся сказать Вей, что наша любовь с нею – мой первый сексуальный опыт. И я упорно искал аргументы, чтобы возразить в более выгодном свете для моей мужской самости. И, наконец, придав глубокомысленное выражение лицу, я объяснил: чего хочет от женщины любящий ее мужчина. Как мог!

– Я не смогу сосредоточиться на театральном представлении, когда ты рядом! – сказал я, потупив взор.

Она вопросительно вскинула брови.

И я решился на более подробное изложение моих предпочтений:

– Ты мне так желанна! Что мне еще? Рядом с тобой я не чувствую отвратительного назойливого страдания! И самое лучшее для меня сейчас – это провести все дни отпуска, не выходя из нашего дома. Так уж вышло, что эти комнаты в каком-то смысле принадлежат нам обоим.

– Не чувствуешь муки? – глаза Вей удивленно расширились и от того сделались только красивее. – Фантастика! А я все думала, как ты преодолеваешь… Значит, к тебе вернулась возможность жить полной жизнью! Со всеми ее красками! О! Теперь мы просто обязаны поужинать у световых фонтанов. Чтобы ты получил удовольствие еще и другого рода! Гулять, так гулять! – желая быть убедительнее, Вей воспользовалась армейской терминологией. – Ужин не помешает осуществлению твоих стратегических планов! – и, вздохнув, она деловито добавила: – Есть-то все равно надо.

– Что правда – то правда! – вынужден был согласиться я. – Я переживаю такой момент! И поэтому мне хочется сказать прямо сейчас что-нибудь разумное и достойное. Но, к сожалению, умные мысли предательски ускользают, и я лишь в отчаянной охоте за ними…

Вей рассмеялась:

– Вот что значит жаждать удовольствий! Изголодался по ним, да?

– От тебя ничего не скроешь! – проворчал я.

Вей фыркнула.

– Тогда одеваемся и выходим из дома! – она поднялась и направилась к шкафу выбрать себе наряд.

Настоящая женщина!

И я охотно капитулировал перед ее напористостью.

– Подчиняюсь, моя госпожа!

Это был настоящий праздник желудка! Изысканный вкус разнообразнейшей снеди усиливался под воздействием фонтана света. Свет, завораживая воображение, играл красками, рисовал линии, соединяя их в замысловатые фигуры. Каждая такая фигура соответствовала определенному блюду, и усиливала его вкусовые качества. Неким образом. Что даже хотелось причмокивать при каждом жевке.

– Я в раю! У – й-а! – я сосредоточенно жевал и наслаждался. Потом взглянул на Вей, на лице которой играли разноцветные блики. – Боже мой! Моя дорогая, в этом море света ты стала невозможно красивой!

– Не доверяй у фонтана своим ощущениям! – предупредила Вей. – Ты лучше под его воздействием расскажи о себе, – она издала смешок. – Мне хочется знать о своем любимом все!

– Невозможная задача… – отмахнулся я.

Вей вздохнула.

– Почему армия, Гранд?

– О-хо-хо… – запричитал я, словно старуха. – Да я уже, пожалуй, стыжусь своего выбора! Подвела мальчишеская самонадеянность. Возомнил, что смогу сделать самостоятельный выбор. И сделал ошибку с большой буквы! Задатки священника проявились во мне еще в детстве, и учитель, чтобы развить мои врожденные способности, рекомендовал родителям обучать меня по специальной программе. А я хотел другого и думал, что сам могу понять, к чему у меня природная тяга, невольно опираясь, на свои природные способности. Видишь ли, священник не нуждается в приборах, чтобы определить в каком состоянии находится сущность. Будь то дрон, или любой другой разумный. Адепт Церкви сливается своим разумом с разумом прихожанина, сопереживая ему и оказывая помощь корректировкой взаимосвязей.

– Не знала таких нюансов…

– О! Это работенка не для женщин. Хотя, кто знает. Но я отвлекся… Я думаю, что Священник может помочь солдату избавиться от остаточной боли после его воскрешения! И думаю, что и мне удалось преодолеть ее потому, что в детстве я тренировался, чтобы им стать. – Я помолчал, пытаясь осмыслить сказанное, а затем, ласково посмотрел на Вей. – Ты тоже мне помогла. Своей верой в мое естество. Параллельно разрушив искусственные структуры!

Я проглотил очередной кусок, снова восхитился, послушал его музыкальный полет по пищеводу в желудок, и не торопясь, продолжал:

– Я вырос, и от меня потребовалось согласие, чтобы стать Священником. Добрая воля – это обязательное условие. Но увы! Ни родители, ни учителя не смогли меня убедить, что я ошибаюсь. В юности я часто просматривал военные хроники, и заболел военной романтикой. Я думал, что неплохо прожить жизнь не один раз, сохраняя личность и обретенные навыки.

– Непостижимо! Отказаться от поприща Священника! – Вей покачала головой. – Ведь это огромная честь для любого!

– Я же не любой! – легкомысленно ответил я, чувствуя, что начинаю походить на петуха, красующегося перед курицей! – Да еще этот обед безбрачия…

Вей хмыкнула. Я стушевался и снова покраснел.

– Все было хорошо до первой смерти, – продолжил я, справившись с очередным приступом неловкости. – Скучать не приходилось. Мне казалось, что я на своем месте и честно выполняю свой долг. Правда, до первой гибели! Нашей системе часто приходится защищаться. В самые жестокие бои отправляют воскрешенных, как более опытных. Смертность среди смертников, прости за тавтологию, очень высока. Вот тут и началось… От восстановления к восстановлению у меня все больше и больше начали проявляться качества, которые, по молодости, в молодости, – (и опять тавтология, кажется, я пьян!) – я отказался развивать. Сопереживать во время боя некогда и нельзя, а я стал этим заниматься. И как следствие, стал хуже себя контролировать, и что еще отвратительнее спонтанно принимать решения. После последнего воскрешения мое несоответствие стандарту стало буквально кричать. Ошибку исправить уже нельзя. После участия в военных действиях нам запрещено переходить в мирные сферы. – Я прокашлялся. – Кажется, я оседлал своего любимого конька! Вей, да ты меня не слушаешь! А я так старался!

Вей оглядывалась по сторонам.

– Тебя что-то беспокоит? – полюбопытствовал я с подчеркнутым спокойствием.

– Мне кажется, или за нами действительно наблюдают? – уточнила она.

Я вгляделся в нее, что ж она опять меня удивила. Но пришлось сказать:

– Кому мы интересны? – и сразу сменил тему. – Как на счет спектакля, Вей? Который ты мне обещала?

– Идем! – просто сказала моя очаровательная спутница, и добавила. – И будь уверен, я слушала тебя очень внимательно.

Вей работала в семейной фирме в отделе финансов, и мать, сочувствуя нам, не загружала ее работой в эти короткие и одновременно длинные дни моего отпуска. Когда пришло время расстаться, прощались мы горячо. Вероятность того, что мы встретимся когда-нибудь еще раз, была безнадежно малой.

. . .

Вернувшись на службу, я сразу зашел к Алеку. Как всегда, он был загружен нескончаемыми делами. Он поднял глаза от бумаг, неодобрительно взглянул на меня, и, как всегда, предложил мне сесть в кресло против него. Он терпеливо ждал, пока я размещу в него свое седалище. А возился я долго. И даже испытывал извращенное удовольствие от его тренированного терпения. Я копошился, а он наблюдал за этим, с тем видом, с каким врач наблюдает больного. Наконец, я замер в расслабленной позе.

– Надеюсь тебе удобно! – ворчливо заметил он.

Я кивнул.

А Алек, забарабанив пальцами по столу, произнес в такт отбиваемому военному маршу то, что я и ожидал от него услышать.

– Проверка твоего соответствия стандартам закончена.

Его голос звучал сухо и почти равнодушно. Но это меня не задело. Я был слишком счастлив!

– Тебе провели тест после воскрешения, как и всем. И оказалось, что ты слишком сильно подвержен влиянию внешних факторов. Мы все в какой-то мере подвержены им, но твои реакции не входят ни в какие ворота. Тебе в пору в актеры податься с этакой подвижной психикой! В общем, у командования есть опасения, что твоя непредсказуемость в бою опасна для выживания личного состава. Последнее сражение – яркая тому иллюстрация. Поэтому и была предпринята дополнительная проверка. Ведь тебя рассматривали буквально под микроскопом, знаешь ли.

Я кивнул.

– Ну и как? Ты заметил, что за тобой наблюдают? – уточнил Алек.

Я снова кивнул и сухо сказал:

– Они не церемонились. Могли бы быть и поаккуратнее! Заметил не только я, к сожалению.

Алек вздохнул.

– С этим я разберусь. Спасибо, – он сделал себе пометку.

А я церемонно поклонился.

Мой друг продолжил свои увещевания:

– Эта твоя поездка в родной город! Что за бредовая идея! Сам понимаешь, то, что ты отправился туда, походило на драматизацию призыва твоего последнего оживления.

Я не ответил. Что толку было оправдываться? Ведь так все и было.

В нашем разговоре возникла пауза. Не дождавшись от меня даже междометия, Алек снова заговорил:

– Наш вынужденный аскетизм приветствуется, как ты знаешь! – И он ткнул пальцем вверх. – А ты воспринял мой совет на счет девочек слишком буквально! Мог хотя бы не демонстрировать свои похождения. Зачем ты потащился с ней к фонтанам и в театр?

– А нельзя ли повежливее? – вспылил я (и кстати, не поморщился). – Ты говоришь о моей жене!

– У-у как все запущенно… – протянул Алек Сандр, и мстительно добавил: – А ты не боишься, что скоро сделаешь жену вдовой?

Я беспечно улыбнулся, пытаясь скрыть, что он задел меня за живое.

– Несмотря на все мои несовершенства, я знаю, что мою жену ждет незавидная судьба вдовы. И не только я виноват в этом! – огрызнулся я уже зло. – Да не хочу я оправдываться! И признаюсь, что не жалею, что проявил упорство в столь мирном деле. Вей ждет ребенка!

– Как? – поразился мой друг. – Это же невозможно!

Я пожал плечами.

– Я очень счастлив, Алек! А шансов продолжить карьеру у меня в любом случае не было.

– Но возможно ли воскрешенному стать отцом? – не унимался Алек.

Я снова пожал плечами. Если так пойдет дальше, они у меня скоро начнут болеть.

Я ответил своему командиру:

– В последний день она проверила это с помощью специального теста. Наука ушла далеко вперед. И пока мы с тобой воевали, безнадежно отстали от жизни. Впрочем, наше жалкое существование и жизнью-то назвать нельзя, – добавил я, не щадя чувства друга.

– Ребенок от восстановленного! – пробормотал Алек, и поморщился от боли и, наверное, от зависти. (Надеюсь!) – Но как ты выдержал?

– А ты попробуй! Точно не пожалеешь!

– С чего ты взял, что я не знаю… – Алек метнул на меня страдальческий взгляд, но взял себя в руки. – Я не воспользуюсь твоим советом. Что за провокации, Гранд? – однако чувствовалось, что он интересуется темой больше, чем хочет показать.

– Очень жаль! – посетовал я, ибо меня уже несло. – Рождаемость в Системе падает. Ты мог бы внести свою лепту. Этот подвиг достоин солдата!

Я понял, что слишком увлекся. И целое мгновение, превратившееся в бесконечность, чувствовал себя животным, приготовленным для жертвоприношения мною самим же, любимым. Я представил это, как можно ярче, используя свое не на шутку разыгравшееся воображение. Как душераздирающе! О нет! … И я решил бросить свои извращенные фантазии, и думать лишь о будущем своего ребенка. Для родителя это должно быть приятно. Но и здесь моя радость была приправлена страхом. Я боялся, что в ребенке воина – смертника станут искать особые качества, мучая несмышленыша исследованиями. Возможно, как и Вей, пока она будет носить дитя под своим сердцем. А я не могу их защитить! Так какую жертву я приготовил? Себя или дитя с его матерью? Кажется, я превратился в проблему абсолютно для всех! Только и остается, что надеяться на хорошие связи семьи жены. Благо, они есть! Семья богата.

Мы поговорили о делах Алека и немного о планах Академии, как в старые добрые временна, отдавая дань нашей дружбе. Потому что о моих делах говорить больше не было смысла. Я сделал все, что мог! Но одна мысль все же доставляла мне удовольствие, я не сожалел о содеянном, и даже был горд собою!

Когда я уходил, Сандр уже снова смотрел на меня с приязнью. Он дежурно пожелал мне успехов, а потом еле слышно добавил, видимо все еще принимая близко к сердцу участь своего друга:

– Наш разговор ясно показал мне, что ты не изменишься. Сожалею, что спровоцировал тебя, зародив в душе мысль о девочках. Видишь ли, мне приказали… но ты… ты сопротивляйся, придет время, и ты поймешь, о чем я. Уж теперь-то точно поймешь! Нет и все! Нет, нет, нет! Запомнил?

. . .

Я не успел оглянуться, как предстал перед Комиссией Лояльности. Мне объявили, что в последнем цикле я слишком часто не соблюдал стандартные правила, обязательные для всех, и неверно трактовал воинский долг. Что мои личные показатели невысоки, в следствие чего командование не может доверить мне ведение военных операций. Главный мой недостаток был оглашен особо, и состоял в плохо осуществляемом контроле, как внутренних процессов организма, так и в отношении внешних обстоятельств. Медики отметили, что организованный мною взрыв оказал колоссальное воздействие на мое состояние. И отклонения, которые во мне возникли в результате оного выглядят очень скверно. Не сильно ли сказано? Но я не стал возражать. Ведь я лучше их понимал, что со мной. Это обнажились мои природные способности, моя первичная склонность. Но для Системы это существенным не было. Поэтому я просто слушал голос обвинителя и скучал. А говорил он долго. Список моих упущений был неприлично длинным, моя дисциплина ниже всякой критики. Но за особые заслуги в последнем бою, а также благодаря ходатайству старшего офицера (последнее было сказано почти с умилением) мне подарили возможность на свое усмотрение выбрать между двух зол:

– тотальная ликвидации, то есть небытие.

– и не такое неумолимое, а именно – пройти через смерть с последующим оживлением, которое, (они надеялись), подправит мои отклонения. Ну, а если мои недостатки снова проявятся с той же силой, мои структуры восстанавливать не станут. Потому что дорого. Так что пан или пропал. И так будет три раза, не больше. Веселенькое дело! То есть при тройной неудаче, следующим шагом будет возвращение к первому пункту…

Что и говорить! Выбор небольшой, и на том спасибо Алеку.

Только я точно знал: во мне ничего не изменится, сколько не пробуй! И это значило, что жизнь солдата подходит к концу. Впрочем, сейчас важнее для Вселенной не я, а мой ребенок. Надеюсь, Вей не позволит ему стать бессменным воином. Неправильно провести всю жизнь на войне.

– Восстановление! – отчеканил я, хватаясь за соломинку, ибо согласиться на небытие оказалось выше моих сил.

Конец дневника.

. . .

Ссылка.

Электронная запись, снятая с личности Гранда Русла Дея при его отправке к месту отбывания наказания:

Я снова без тела. И знаю, что у меня нет шансов хоть как-то вписаться в Систему. Организация нашего общества слишком жесткая, возможно в этом и кроется ее долговечность. Нарушение традиций в Системе не прощается, полноценная эмоциональная жизнь солдату запрещена. А я умудрился восстановить в себе запрещенное! Значит единственное, что мне осталось – продолжить умирать, чтобы снова и снова пытаться превратить себя в засохшее дерево. Если я, конечно, хочу остаться в Системе. А я уже не хочу! И дело не только в том, что я не хочу играть по ее правилам, просто у меня не получится взнуздать себя, чтобы вернуться в прежнее состояние. Похоже сия моя способность ушла в небытие раньше меня.

Гранд ждал. И все же картина родного города проявилась перед ним неожиданно. И он засмеялся, если бы мог. Но у него получилось лишь с отвращением констатировать, что самая богатая фантазия разумной сущности не может сравниться с творением Бога. Подумав о Боге, он начал творить молитву…

И тогда они ударили неумолимо и жестко. Чужая воля накрыла Гранда невидимой сетью, встряхнув до основания, если так можно выразиться. Его молитва угасла. И Гранд вспомнил совет Алека:

– Нет. Нет. Нет… – запульсировало в нем отрицание.

Алек явно знал больше него.

И чужая воля, превратившись на мгновение в подобие стоячей волны, бесконечно далеко отбросила Гранда, напоследок впечатав команду. Команда раскрылась, и трансформировалась в координаты. Он пожелал их, и они превратились в цель.

Очень скоро он приблизился к поверхности неизвестной ему планеты. Она была коричневой и рыхлой, ее покрывал зеленый ковер. В его сознание ворвался шум скользящих слоев воздуха. Этот звук оказался знакомым, и оттого приятным. Он знал, что это ветер. И Гранд постарался вобрать в себя все пространство, чтобы насладиться его новизной. Синева… И это место было определено наказанием? Так кто же из нас исказился, ребята, вы или я? Эта планета так хороша, что кажется раем! Картина багрового пространства вместе с его любимым городом медленно меркла, прячась в самом недоступном уголке его сознания вместе с координатами отправной точки.

Воспоминание померкло и исчезло.

Гранд огляделся, и у него возникло ощущение дома. Это было реальное ощущение, а не призыв или ловушка. На первый взгляд планета казалась приветливой. И он надеялся, что однажды, он станет здесь священником, если захочет, конечно, а его военный опыт ему не помешает, а даже поможет в святом деле, ведь по ощущениям у них здесь до крайности все запутано. Он будет выбирать, как мыслящее существо между добром и злом, истиной и ложью, между мастерством и неуменьем! Как это делается во Вселенной всюду, кроме Системы дронов. Выбор будет растить в нем что-то важное. Он это точно знал. Здесь можно ошибаться и при этом оставаться в живых. Что ж, он будет по мере сил исправлять свои ошибки. Его усилия, а не сухая комиссия будет определять его жизнь. Ах, какая комиссия эта комиссия!

И еще один подарок от неумолимых дронов: здесь такому, как он, не запрещено любить! И я попробую любить без оглядки…

(Передано на хранение в информационные банки кадрового учета Комиссии Лояльности.)

. . .

Шло время. Он, как и все на Земле, играл разные роли. В иные времена самозабвенно, а бывало и с неохотой. Но одно оставалось неизменным. Глядя на багровое зарево у горизонта, он чувствовал смутную тревогу, но не понимал отчего стеснено его сердце. Он метался. Что ему делать? Бунтовать? Или терпеть и ждать? Только вот чего ждать? Возможно, чего-то важного, родного…