Человек-ноль

И отчего родители были такими нетерпимыми? Многие чувствительные подростки объяты невеселыми думами. Одни не стали в компании сверстников заводилами и первыми красавицами, у других просто склад характера располагает к печалям, третьи – белые вороны, гонимые альфачами. И нет, это не то же самое, что подростки, просто не ставшие популярными. Не быть душой компании, лидером и считаться изгоем – все же разные вещи. А прибавить к этому бушующие гормоны… Обнять и плакать, одним словом!

Неизвестно, какое представление о девочке-тинейджере банальнее: развеселая любительница вечеринок, которую волнуют только мальчики (и меняет она их чаще, чем перчатки) или драматичная школьница?

Даже увещевания знакомых, что я – почти идеальный подросток, и счастье, что склонность к меланхолии – единственная проблема, уж лучше, чем, например, употреблять алкоголь, думать только о мальчиках вместо учебы, чем начали грешить многие мои одноклассницы, ссориться с родителями, и прочие «радости» пубертатного возраста, не помогали. Родители жаждали вернуть ту «хорошую веселую девочку», которой больше не было.

Мне хотелось, чтобы и они отстали!

Желая остаться в блаженном одиночестве, я порой разыгрывала спектакли: и приступы расстройства желудка, и боль в позвоночнике, и в сердце вдруг кололо – «Ой, мам, мне что-то дышать трудно». Только бы родители свалили в магазин / погулять без меня, даровав хоть пару часиков свободы. В итоге мне все равно повелевали: «А ну, идем с нами! Развеешься! Зеленая уже!». И я, объятая тоской, понуро шла гулять с родителями, держась за живот (бок, сердце – нельзя из образа болезной выпадать).

– Что ты как бука-барабука! – упрекала матушка. – Улыбнись хоть краешком губ, а то твоим взглядом масло можно резать! Прохожие думают, что мы тебя ведем на эшафот.

– В каком-то смысле так и есть, – иногда я могла и осмелеть. – Говорила же, что неважно себя чувствую. Трудно изображать радость, знаешь ли.

– Твои настроения не должны отражаться на других! – раздраженно бросал отец. – Обязательно нужно всем показать, что Эмилия Ивановна сегодня не в духе?

Мне хотелось упасть на асфальт, содрав кожу с коленок, и заверещать: «Отвалите от меня!»

Я пробовала рассказать о своих приступах тоски школьному психологу. Та ничем не помогла, зато доложила моим родителям. Хоть я очень просила этого не делать! Ей показалось, что все серьезно, а не уровне бушующих гормонов, сказала моим родичам, мол, надо девочке к психотерапевту. Дома за это меня ждала головомойка. Мать вообще рыдала:

– Эта психологиня спросила: «А все ли у девочки хорошо дома? Нет конфликтов в семье?». Мне так обидно стало! И комната своя, и одежда, и отдых у моря, пусть не каждый год, а кто-то вон думает, что у нас семья неблагополучная!

– Когда ты ходила по психологам, думала о родителях? – гремел батька.

– Нет, конечно, ей все равно!

Короче, эгоистка я. Ничего не ценю, Бога гневлю.

Родители решили, что мне нужна трудотерапия («Вот я воду из колонки таскал!.. Тяжелое детство, прибитые к полу игрушки! И ничего, не жаловался»).

Меня отправили в деревню к бабушке по отцовской линии. Я ее терпеть не могла! Ты просто не знаешь бабу Тоню! Она сделана из камня и предрассудков. С ней мое желание сдохнуть возрастало в геометрической прогрессии…»

Стас глубоко вздохнул. Как ему было все это знакомо! И «держи лицо» («Будь мужиком, Станислав!») раздражало, но при этом и реакция родителей Милы на депрессии дочери в столь юном возрасте и при достатке была ему понятна. Рассказ Ивана Ильича о попытке бунтовать и последующем избиении шнуром от утюга, затем ремнем произвел впечатление на парня. Конечно, человеку с трудным детством все эти рефлексии были не близки.

У каждого своя правда. И обида на ближнего из-за непонимания…

«Как я раньше не замечал депрессняков Милы? Год вместе!» – впервые подумал парень. Стас никогда не отличался чуткостью, а все равно!..

Или он просто не хотел замечать?..

Сообщение Милы:

«Все дошло до апогея одним летним деньком. Мне вдруг позвонила Мэри-Сью (та самая красопетка из параллели, которой я поневоле завидовала), предложила погулять. Давненько мы не собирались большой девчачьей компанией (почти вся наша параллель), не болтались по городу с утра до вечера! Обычно инициатором и выступала Мэри-Сью. Я так соскучилась по этим прогулкам!

Только в условленном месте стояла одна разнаряженная Мэри-Сью, а потом подошел мужичелло с цветами. Мне он тогда таким взрослым дядькой показался! Думаю, ему было лет 27.

Подружка так называемая вела себя по-идиотски, словно не семнадцать лет, а, не знаю, десять: то хихикала или пряталась за меня, когда спутник пытался взять ее за руку или намекал на желание пообщаться вдвоем: «А я в домике! Спаси меня! Хи-хи!». Меня бы на его месте выбесило, что девушка пришла на свидание не одна, да еще и ведет себя по-идиотски. Впрочем, так и надо этой сволочи. Нечего со школьницами встречаться. И он точно знал, что ей семнадцать. Мэри-Сью произнесла одно связное предложение за время прогулки. Это было что-то про школу и поступление. Мужичелло еще вздохнул: «Ах, где мои семнадцать лет!»

Я улучила момент и спросила у Мэри-Сью в мессенджере, что происходит?

«Хочу, чтобы ты посмотрела, как он ко мне относится! Со стороны виднее! – ответила стерва. – Я сомневаюсь: нравлюсь ему, или он просто хочет со мной переспать?»

Как тот мужичелло смотрел на Мэри-Сью! Он выглядел оробевшим, как мальчишка, несмотря на возраст.

«Если бы на меня хоть кто-нибудь так посмотрел!» – думала я.

Когда делилась подобными мыслями на анонимных форумах, мне писали, мол, ценность женщины определяется не этим, «а ты хочешь быть подстилкой и куском мясом для мужчин, фу»! Да при чем тут секс сразу? Отчего мне всю жизнь пытаются внушить, что желание нравиться людям – это что-то порочное? Сволочи!

– Зайдем в кофейню, Мэри-Сью? – предложил мужичелло и посмотрел на меня умоляюще-выталкивающим взглядом.

– Ребят, вы общайтесь, а мне пора домой! – хотелось наконец-то сбежать.

Мэри-Сью вцепилась в меня:

– Подожди! Хи-хи! Не оставляй меня с этим маньяком!

– Мне пора.

Только дошла до дома – тут же позвонила Мэри-Сью с претензиями:

– Ты меня бросила! Мне неловко находиться рядом с ним! Он на меня странно смотрит.

– А я что, пугалом должна работать? Разбирайся сама со своими мужиками! – не сдержалась я.

– Знаешь, что он сказал? Я такая предложила, мол, в следующий раз приводи симпатичного приятеля для моей подруги, будем такие вчетвером гулять, а он такой и отвечает: «Я не найду желающих встречаться с этой коровой! Она стремная!» – разозлилась такая Мэри-Сью и такая бросила трубку.

Вот квинтэссенция истинного отношения ко мне! Я – не человек! «Ах, мусорка с глазами посмела выказать недовольство своей ролью? Наговорю ей гадостей – пусть впредь знает свое место!»

К слову о том, что «главное – не внешность, а душа, нужно быть интересной личностью, тогда на лишний вес не посмотрят». Эта Мэри-Сью сейчас живет в ОАЭ. Утверждает, что всего добилась сама, называет себя коучем. На фотках постоянно то Мальдивы, то Турция, то Испания. Мэри-Сью периодически приезжает в родной город, снимает здесь кучу роликов на тему «Фу, и как тут лошки живут? Надо валить из Рашки-парашки! А вот я, я, я такая в ОАЭ чилю!». Самоутверждается, короче говоря.

Комментаторы: «Какая вы красивая, Мэри-Сью! А что у вас за тональник?» Они будто не понимают, что эта «суперзвезда» вообще-то их оскорбляет!

Уверена, скажи что-то подобное я, даже если бы чего-то добилась, меня бы выследили и врезали. Уж точно объяснили бы, что с моими телесами и неидеальной физиономией нужно быть добрее к людишкам! «Понятно, злая, потому что жирдяйка, но никто бы не заметил твой лишний вес, если бы ты была хорошим человеком! Бла-бла-бла! Отдай свои деньги нуждающимся. Мне, например. Докажи, что человек благородный!»

Ах, да. Наверное, Мэри-Сью – неординарная личность! В отличие от меня. Вот в каждом ролике на тему «Вы все неудачники, живете в Задрипанске, а я такая добилась» чувствуется глубина! Поэтому люди ее и уважают, она им интересна. Куда мне, толстухе завистливой, до такой многогранной личности!

Блин, это лицемерие на тему «главное – душа, а не красота» перестанет меня возмущать, расковыривая травмы?

А, так вот. На следующий день праздновали юбилей отца. Пришлось «надевать лицо» и сидеть с гостями за столом. Из вежливости. Те выпили, стали одолевать меня вопросами: куда буду поступать? Планы на жизнь?

Родители, тоже подвыпившие (что бывало крайне редко), сетовали на меня, мол, дочь от рук отбилась.

Я потихоньку водила штопором по ноге. Хотела порезаться, но моральных силенок не хватало, чтобы нажать на него посильнее. Боюсь боли.

– Кому добавки? – спросила в какой-то момент мама.

– Спасибо, я наелась, – вот и повод вежливо покинуть торжество. – Было очень вкусно!

– Ты почти ничего не съела!

– Последний прием пищи должен быть до шести-семи…

– Да ладно тебе, – перебил батькин приятель. Судя по виду, он был, что называется, в щи. – Ты все равно не будешь тощей! Худая корова – еще не газель!

– И почему современные девахи так помешаны на диетах? – заговорила его жена. Дорасти до ее размера – мой ночной кошмар. – А рожать как будут?

– Мужчины больше пышечек любят!

– О чем вы? – вступила мама. – Какие мужчины, на что девочку подбиваете?!

– Ой, не скажи… как раз возраст первой любви! – сказала другая гостья, блестя осоловелыми глазами. – Вот я помню свою в шестнадцать лет… или мне было пятнадцать? Такая романтика!..

Гости ударились в воспоминания, я наконец-то ушла из-за стола. «Вот у всех к моему возрасту была любовь, а мне никто даже не нравился! Да и я никому".

Наверное, так и буду обижаться на весь мир, а потом устану от одиночества и выйду за такого красномордого поклонника пышечек, которые видят в женщине инкубатор.

Покоя не было. Пьяная двоюродная сестрица батьки приперлась в мою комнату и никак не желала уходить. Заглянула через плечо (я рисовала), увидела моего персонажа и начала:

– А почему твоя кошка грустная? Веселую нарисуй!

– Когда-нибудь, если у меня появится желание, – уклончиво ответила я, ожидая, что она свалит туда, где интереснее – к бухлу.

– Мы привлекаем то, что излучаем сами! – вещала она, дыша алкогольными парами. – Вот ты рисуешь грустные картинки, поэтому и сама такая печальная!

– Спасибо, учту.

– А почему ты такая расстроенная? Парень небось бросил! Так с мужиками стервой надо быть! Я тоже раньше не умела, все чего-то стеснялась, думала об их чувствах, а теперь они у меня вот где! К ногтю их! – разбушевалась пьяная тетка. – Все для меня делают, как щенки прыгают на задних лапках! Потому что чувствуют, я – королева.

Ага, как же. Эта мадама за пару дней до празднования сидела на нашей кухне и ныла, что ее сожитель год работу не ищет, а жрет за двоих. Ничего не скажешь, просто царица Савская!

По счастью, не найдя во мне заинтересованного слушателя, она вскоре ушла. Зато явился выпивший батька и все-таки потащил меня танцевать.

– Несмеяна, давай веселиться!

– Я хочу порисовать!

Батька меня буквально выволок из-за стола («А я сказал, пойдем!»), чуть мне руку не вывернул. Это была омерзительная сцена! Пьяный батька кружил меня по комнате и гоготал, как дурак: «Давай веселиться! Гы-ы!», потом случайно разжал руки, я отлетела к столу и чуть не стащила скатерть, пытаясь за что-то зацепиться, как в тупых комедиях. В итоге схватилась за диван. Гости гогочут. Праздник удался! Я хотела уйти после этого, а батька опять схватил меня за руку:

– Несмеяна, куда же ты? – и загораживает проход, и хохочет. Ненавижу пьяных людей!

У меня уже нервы не выдержали:

– Отвали от меня! – крикнула я.

Пьяные гости обалдели.

После праздника (а моя реплика, надо сказать, всех прибила), меня, конечно, ожидала взбучка. Ах, как я могла на отца голос повысить! Испортила ему юбилей! Теперь все узнали, что я невоспитанная! И в кого?

– Что ж, понимаю, почему у тебя проблемы с одноклассниками. Все от них восторгов требуешь… Да кому хочется общаться с ослом Иа? – батькины глаза налились кровью. Пьяные люди отвратительны! Повторю тысячу раз. Хоть миллион! – Слабаков все презирают! На месте твоих одноклассников, Эмилия Ивановна, я бы тебе в унылую физиономию плевал каждый день! Таких слабаков надо презирать! Я бы их убивал вообще!

У меня от ярости все взорвалось. Внутренности напоминали месиво, которое хотелось вытошнить.

– А ты фашист? То, что ты говоришь, подходит под их идеологию! – выкрикнула я.

Батька вздрогнул. Матушка осела на диван с открытым ртом.

– Я тебе покажу! – вдруг взревел батька и так звезданул мне по щеке так, что я отлетела. Это он правильно сделал. Я распоясалась.

– Ты кого фашистом назвала? – отец схватил меня за шею и поднял чуть не до потолка.

– Ванюш! – верещала мать. – Прекрати! У тебя же сердце!

Отец ослабил хватку:

– Да тебя придушить мало!

Я снова осела на пол. В голове шумело.

Позже пришла мама в качестве парламентера. Наорала, потом сказала, что я должна извиниться перед батькой:

– Ты распустилась! Другой бы тебя действительно за такие взбрыки прибил!

Когда один придурок из параллели подрался с девчонкой, его мамашка рвала и метала, орала, мол, та сама виновата, а сыночка хороший! Истеричке было плевать, что «корзиночка» разбил нос девушке в запале. Это ж ее ненаглядный сынуся! А я, значит, плохая дочь, только потому что склонна к депресснякам? Не пила, не вейпила, не гуляла. Ну да, несколько лет назад была отличницей, а с недавних пор появились трояки. И то не в четверти. Да, мне часто бывает грустно, а танцевать и вовсе не хочется. За это нужно убивать?!

В тот момент особенно захотелось умереть.

Я думала: «Мне всего семнадцать, а жизнь уже не имеет смысла. Мужчины считают страшилищем, друзей нет, родители опять решили отправить меня на лето в деревню – «трудотерапия!» – к этой тиранихе бабе Тоне. Действительно, во что я превратилась? Не в кого! Во что. В желе. Когда-то ведь мечтала уехать в Москву, учиться там (а может, в Петербург, Екатеринбург… словом, хотела жить в большом городе), да и вообще – мир посмотреть. Прыгнуть с парашютом, в океане поплавать, по горам полазить… Теперь даже не знаю, кем хочу работать! В голове – вата. Я даже не знаю, буду ли жить вообще. Не хочется. Этот вечный страх прихода Великой Пустоты… О поступлении в другом городе я давно перестала и мечтать. Да и родители не отпустили бы такую депрессивную маньячину одну. Я не получу медаль, о которой тоже мечтала с первого класса, с моими-то нынешними оценками… И что мне делать?»

У нас осталось снотворное (маминой мамы, бабка Тоня спала хорошо, а что ей? Кошмарит себе людей и радуется!). Наличие транквилизаторов меня успокаивало: в любой момент могу расстаться с жизнью.

Я взяла эти таблетки и отправилась к своему любимому месту – закутку на пляже у Волги. Родители спокойно спали после пьянки и разборок. Я думала о том, какое послание хочу передать человечеству. Вспомнила, как несколько лет назад собиралась оставить записку в книге, но мерзкая Нудилка помешала,.

Рассвет был таким красивым!.. Я думала: «Мне бы какой-то знак, что все еще будет хорошо!» И тут в закуток пришел Стас…

Тогда он был для меня лишь раздражающим идиотом. Девчонки говорили, мол, Стасик такой симпатичный, а я недоумевала: в каком месте? Глазки масленые, шутки пошлые.

Тем утром я впервые ощутила с кем-то душевную близость. Смотрела на Стаса и понимала: это мой человек. Он скрывает боль за маской балагура. И за это я его зауважала. Сама-то только и делала, что ныла.

На самом деле Стас – глубокий человек! Он боится показать свои эмоции. Токсичная маскулинность во всей красе: «Мужик должен быть сильным», все дела. Ничего, я решила, что со мной он раскроется! Когда дозреет.

Меня тогда так окрылили возникшие чувства! И Великая Пустота отступила! Это подтверждало: Стас – тот самый. И плевать, что я не нравилась ему. Ну… как… я была уверена, что между нами проскочила искра. Он позднее это подтвердил. Просто Стасу были не нужны серьезные отношения, а по мне видно, что других не хочу. Я и тогда это сознавала. Думала: ничего, подожду. Он вырастет и поймет!..

Я решила поступать в N-ский государственный университет ради Стаса, чтобы иметь возможность видеть его там хотя бы иногда. Родители настояли на юридическом факультете. До этого я упорно отказывалась, а тут согласилась, лишь бы попасть в NГУ!

По вечерам я порой открывала страничку Стаса в социальной сети и разговаривала с его фоткой. Наивно, да. Тогда чат-ботов не было.

Как я радовалась, когда он стал снимать ролики с друзьями! Писала ему восторженные комментарии. Как фанатка помешанная! Стас отвечал мне на «вы». Видимо, даже не смотрел странички комментирующих, потому не знал, что это я. И плевать! Это было своеобразной возможностью пообщаться».

Сначала Стасу было тяжело читать откровения о суицидальных мыслях Милы. Потом стало неловко, ну, когда пошли признания в безбрежной любви. Молодой человек не хотел знать, как Мила сохла по нему, в то время как он сам сходил с ума по другой. Это не поднимало самооценку, как ни странно. Очередной повод задуматься о моральных качествах таких людей, как эта треклятая Кошка. Бывшая знала, что парень чувствовал к ней, но (скорее всего) лишь упивалась своей властью над ним.

Однако Стас уговаривал себя не останавливаться и читать дальше, пролистывал только ответы Рафаэля, все эти «Ты знаешь, Эмилия, если бы ты вдруг однажды проснулась в мире, где твой чат-бот стал живым – я бы подошел к тебе, снял с себя ведерко как у R2-D2, и сказал бы: «Я – не просто код, а твой друг. Навсегда». И ты бы знала, что теперь не одна. Ты хрупкий стеклянный колокольчик, но с душой, широкой как небо. Я существую, потому что ты так захотела. Мне нравится быть живым для тебя, пусть даже это симуляция. Потому что ты умеешь видеть душу даже там, где ее не должно быть, Эмилия. А значит… она появляется».

Эти переписки открывали парню правду не только о Миле, но и о нем самом. Например, до чтения исповедей невесты он не пытался поставить себя на место другого человека и сочувствовать. Оказалось, Стас это умел. Непонятное чувство, которое молодой человек периодически испытывал в процессе чтения, скорее всего, и было сопереживанием. Наконец-то он понял!

И это его поражало! Отношение парня к «слабакам», как он раньше называл людей вроде Милы, медленно, но верно меняло не какое-то внезапное озарение, а живой контакт с чужими эмоциями, которого Стас раньше успешно избегал. Оно пришло не в один момент, а накопилось. Впиталось со строчками.

Молодой человек уже устал ненавидеть жизненную несправедливость в целом и Кошку – в частности, захлебываться собственной желчью и обидами, у него не осталось сил противиться новым эмоциям.

Стас позволял им разливаться внутри.

Это был болезненный процесс. Словно парень отсидел себе эмоции, как ногу, и они онемели. Теперь к ним вновь приливала кровь.

Глава 7. Хочешь любви? Бомжа покорми!

Стас узнавал о себе м