Пушкин. Побег из прошлого

– Отлично! Тебе нужно уговорить Моллера содействовать нам, Николай. Ведь он как начальник караулов, может пропустить во дворец любую воинскую часть. И, наоборот, воспрепятствовать проходу недружественных войск.

– Я попробую, хотя и не гарантирую. Боюсь, что Моллер не согласится.

Между тем вечером, накануне восстания в квартире Рылеева было так же жарко. К этому моменту Кондратий Фёдорович Рылеев уже был признанным лидером заговорщиков. Междуцарствие конца ноября-начала декабря 1825 года, повторное отречение от престола правителя Царства Польского цесаревича Константина Павловича, после смерти бездетного Александра I – старшего среди наследников русского трона, и новая присяга при восшествии на престол непопулярного в войсках императора Николая признаны были заговорщиками удобным случаем для открытого восстания. Чтобы избежать разномыслия, постоянно замедлявшего действия общества, Кондратий Рылеев, князь Евгений Оболенский, Александр Бестужев (второй из четырех братьев Бестужевых) и другие назначили полковника гвардии, дежурного штаб-офицера 4-го пехотного корпуса князя Сергея Петровича Трубецкого диктатором.

План Трубецкого, составленный им совместно с Гавриилом Степановичем Батеньковым, собратом Рылеева по перу, состоял в том, чтобы внушить гвардии сомнение в отречении цесаревича и вести первый отказавшийся от присяги полк к другому полку, увлекая постепенно за собой войска, а потом, собрав их вместе, объявить солдатам, будто бы есть завещание почившего императора – убавить срок службы нижним чинам и что надобно требовать, чтобы завещание это было исполнено, но на одни слова не полагаться, а утвердиться крепко и не расходиться. Таким образом, мятежники были убеждены, что если солдатам честно рассказать о целях восстания, то их никто не поддержит. Трубецкой был уверен, что полки на полки не пойдут, что в России не может возгореться междоусобие и что сам государь не захочет кровопролития и согласится отказаться от самодержавной власти.

Батеньков же мыслил о будущем мироустройстве России (в этом смысле он мнил себя неким Наполеоном, или Цезарем). Он предлагал уничтожить самодержавие, учредив парламент, состоящий из двух палат, причем, члены верхней палаты должны быть назначаемы на всю жизнь (нечто вроде английских пэров). Впоследствии же восстановить монархию, но уже конституционную, для чего предполагалось учредить провинциальные палаты для местного законодательства и обратить военные поселения в народную стражу.

Весь вечер и всю ночь накануне восстания продолжалось последнее заседание членов Северного общества на квартире у Рылеева. Проходило оно шумно и бурливо, все его участники были в каком-то лихорадочно-высоконравственном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения и распоряжения… А особенно прекрасен в этот вечер был Рылеев! Он все еще окончательно не пришел в себя после простуды, поэтому говорил просто, негладко; но, когда он начинал говорить на свою любимую тему, о любви к Родине – лицо его оживлялось, бледность исчезала, черные, как смоль, глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава. Этот человек обладал сильным характером, был бескорыстен, ловок, ревностен, резкий на словах и на письме. Он стремился к избранной им цели со всем увлечением и действовал, не выгадывая для себя каких-либо выгод, а по внутреннему убеждению, что все его действия направлены лишь на пользу для отечества. Типичный образ искреннего революционера.

– Итак, господа, решено! Утром, 14 декабря идем на Сенатскую площадь, – произнес Рылеев. – На какую численность солдат мы можем рассчитывать, Александр Михайлович? – обратился Рылеев к полковнику Булатову, назначенному заместителем диктатора восстания князя Трубецкого, отсутствовавшего по причине ведения переговоров с сенаторами.

– Порядка шести тысяч солдат, – ответил Булатов, командир 12-го егерского полка, герой войны с Наполеоном.

– Мы возлагаем надежды на лейб-гвардии Измайловский, лейб-гвардии Егерский, лейб-гвардии Финляндский, лейб-гвардии Московский, лейб-гвардии Гренадерский полки и Гвардейский Морской экипаж, – уточнил начальник штаба заговорщиков, князь Евгений Петрович Оболенский, старший адъютант в дежурстве пехоты гвардейского корпуса, сын губернатора Тульской губернии.

Оболенский глянул на Александра Якубовича, капитана Нижегородского драгунского полка. Именно ему совместно с лейтенантом Гвардейского экипажа Антоном Арбузовым следовало поднять гвардейский Морской экипаж, затем присоединить к себе Измайловский полк и конно-пионерный эскадрон под командованием Михаила Пущина, брата Ивана.

– На моряков и измайловцев мы возложили задачу занять Зимний дворец и арестовать царскую семью, – добавил полковник Булатов.

Дальше снова слово взял Оболенский:

– Одновременно наши братья Бестужевы, подняв Московский полк, должны привести его к Сенату.

– Я же с гренадерским полком занимаю Петропавловскую крепость. А с Васильевского острова должен подойти Финляндский полк, – заключил Булатов.

Рылеев удовлетворенно кивнул.

– Судьбу царской семьи должно будет решить учредительное собрание: либо мы их вывезем в Америку, либо… – Рылеев посмотрел на Петра Каховского. – Вы знаете, друзья мои, что я сторонник мирного решения конфликта, однако же ради успеха нашего дела… – Рылеев помолчал, медленно прохаживаясь по зале, наконец остановился рядом с Каховским, но взгляд его, казалось, был устремлен куда-то в будущее, глаза загорелись огнем. – Поутру долго обдумывая план нашего предприятия, я находил множество неудобств к счастливому окончанию оного. Более всего страшусь я, если цесаревич Николай не будет схвачен нами, что в таком случае непременно последует междоусобная война. Тут пришло мне на ум, что для избежания междоусобия должно его принести в жертву… – он тут же перевел взгляд на своего соратника. – Как ты смотришь, Каховский, на то, чтобы убить ныне Николая? Это возможно исполнить прямо на площади. А еще лучше проникнуть в Зимний дворец и убить претендента на престол. По моему мнению, это могло бы открыть ход в Зимний дворец.

– Я берусь это сделать, – решительно произнес Каховский.

В этот-то момент и раздался звонок колокольчика в дверь, что, с одной стороны напрягло заговорщиков, с другой даже испугало их: они ведь знали о поступке Ростовцева, сообщившего Николаю о готовящемся заговоре. Но это звонил Михаил Романов, обнимавший озябшего и полусонного сына. На молчаливый удивленный вопрос открывшего дверь Рылеева, Романов, сразу узнавший по портрету поэта, слегка склонил голову, произнес:

– Здравствуйте, Кондратий Фёдорович! У меня для вас рекомендательное письмо от Пушкина.

Ознакомившись с содержанием письма, Рылеев чуть посторонился и сделал приглашающий жест:

– Прошу вас, господин Романов. А это, надо полагать, ваш сын?

– Так точно! Устал с дороги. От Луги на перекладных целый день до Питера добирались.

Рылеев помог гостям раздеться и, перед тем как проводить Михаила в гостиную, предложил:

– С вашего позволения, я препоручу мальца своей супруге Наталье Михайловне?

– Буду премного вам благодарен.

– Натали! – позвал Рылеев.

Проведя Василия на женскую половину дома и коротко объяснив жене, в чем дело, Рылеев, наконец, ввел Романова в круг собравшихся заговорщиков.

– Друзья! Позвольте вам представить Михаила Павловича Романова! – он выдержал небольшую паузу, оценивая реакцию своих друзей, затем тут же уточнил:

– Полного тезку его императорского высочества! – явно послышался легкий одновременный выдох доброго десятка человек, и даже раздался легкий смешок, немного разбавивший тревожную атмосферу собрания. – Прибыл к нам из Михайловского по рекомендации нашего милого друга Пушкина. Причем, Пушкин сообщает, – Рылеев потряс рукой, в которой держал лист, исписанный рукою поэта, – что его, а теперь и наш гость человек весьма осведомленный и имеющий возможность помочь нам успешно завершить задуманное нами дело.

Романов, польщенный такой характеристикой, которую ему дал сам Пушкин, слегка раскраснелся от волнения, поклонился сразу всем и произнес немного дрожащим голосом:

– Приветствую вас, господа декабристы! Готов приложить все свои силы на благое дело освобождения матушки России от ига самодержавия.

Он внимательно рассматривал присутствующих, переводя взгляд с одного на другого, а те были немного шокированы таким обращением – «Декабристы»! А ведь и верно – декабристы. Однако все продолжали молча наблюдать за Романовым в ожидании того, что он им скажет. А Михаил решил дальше не интриговать заговорщиков, понимая, что те и без того находятся в сильном возбуждении накануне восстания и усталости за целый день совещания. Впрочем, и сам Романов устал после такой длинной и ухабистой (от слова «ухаб») дороги.

– Для начала скажу, что Пушкин порывался ехать к вам вместе со мной, и мне стоило большого труда уговорить его не делать этого.

– Это правильно! – кивнули одновременно Пущин и Рылеев.

– Однако это же и затруднит мне объяснение с вами, поскольку Александр Сергеевич почти за сутки общения со мной, уже все понял, а у нас с вами сейчас слишком мало времени, чтобы вдаваться в детали объяснения, кто я такой и зачем прибыл. Посему, прошу вас, господа, просто послушайте меня и доверьтесь рекомендации Пушкина.

Романов на пару секунд замолчал, облизывая губы и набирая в легкие побольше воздуха и одновременно стараясь распознать всех присутствующих, которых прежде видел лишь на портретах. Здесь были Арбузов, Михаил Бестужев, Михаил Пущин, Репин, пришел Александр Бестужев. Приехали Краснокутский и Корнилович с сообщением о часе присяги. А вот «диктатора» Трубецкого не было.

– Я – историк по образованию, окончил Московский университет. И прибыл сюда к вам из будущего, из 2025 года.

– Как такое возможно! – скептически возразил Каховский.

– До подобных сказок даже Пушкин с Жуковским пока не додумались, – хмыкнул Иван Пущин.

– Друзья, давайте все же дослушаем нашего гостя, коль уж за него поручился Пушкин, – остановил прения Рылеев.

Романов благодарно посмотрел на него и продолжил.

– Разумеется, я понимаю, что вам и невдомек, как такое путешествие во времени могло свершиться. Да и сам я еще несколько дней назад (я имею в виду тех дней, в 2025 году) не верил в возможное перемещение. В будущем это явление назовут – телепортация. Но мой шурин, брат моей жены, настоящий гений: он построил машину времени, и я стал первым человеком на земле, который совершил путешествие в прошлое. Но совершил я его не просто так… – Романов вздохнул и выдохнул. – Надеюсь, когда у нас с вами все получится я вам расскажу о том, что происходило в России в конце XIX и в XX веке. Сейчас же важнее то, ради чего вы все здесь (и я с вами тоже) собрались – совершить государственный переворот, точнее, революцию, навсегда избавить Россию от самодержавия. И, если не сделать ее республикой, то хотя бы превратить в конституционную монархию. По примеру той же Британии… Да, зачем Британии. У нас есть пример гораздо ближе – Царство Польское, где вполне соседствует, назовем это так, конституция Польши и царское наместничество Его Высочества Константина Павловича, кому, собственно, уже и присягнули некоторые полки, и каковым обстоятельством вы, господа и желаете воспользоваться.

Романов обратил внимание, что все присутствующие внимательно слушали его, уже не перебивая.

– Единственное, хочу вас огорчить. Даже не столько предательством поручика Ростовцева, сколько трусливым поступком назначенного вами диктатором князя Сергея Петровича, которого, к сожалению, в данный момент нет среди вас.

– Не слишком ли смело вы обвиняете князя Трубецкого? – не выдержал Рылеев. – Он является одним из руководителей Северного общества.

– Прошу прощения, Кондратий Фёдорович. Не хотел обидеть князя и смутить вас, однако же я, повторяю, смотрю на все это с высоты двух столетий. Впрочем, во-первых, вы сами уже завтра сможете убедиться в моей правоте; во-вторых, однако, сей фактор нисколько не помешает вам… нам выполнить задуманное. У нас с вами будет, поверьте мне, несколько возможностей разобраться с царской семьей, арестовать самого Николая. Но… Я бы не хотел, господа, опережать ход событий. Пускай все идет, как предначертано историей. Я же ее лишь слегка подкорректирую в тех моментах, когда это будет наиболее благоприятно для хода восстания, чтобы помочь вам прийти к власти. В принципе, я все сказал. Теперь, если позволите, я просто молча поприсутствую на вашем совещании. Никому из моих современников такое даже и присниться не могло ни в одном прекрасном сне.

– Сделайте одолжение! – после некоторой паузы, во время которой он, да и остальные тоже, осмысливал услышанное, произнес Рылеев.

Романов нашел свободный стул в самом углу большой гостиной и тихонько прошел туда и сел, с улыбкой и дрожащими от радостного волнения губами, наблюдал за происходящим.

– Наша революция, – заговорил Александр Бестужев, – будет подобна революции испанской, не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа…

– Но какие меры приняты Верховной Думою для введения предположенной конституции, – спросил Александр Якубович, – кто и каким образом будет управлять Россией до совершенного образования нового конституционного правления?

– До тех пор, пока конституция не примет надлежащей силы, – сказал Бестужев, – Временное правительство будет заниматься внешними и внутренними делами государства, и это может продолжаться хоть десять лет.

– По вашим словам, – возразил Якубович, – для избежания кровопролития и удержания порядка народ будет вовсе устранен от участия в перевороте, что революция будет совершена военными, что одни военные люди произведут и утвердят ее. Кто же назначит членов Временного правительства? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения оно будет управлять десять лет целою Россиею? Что составит его силу, и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддерживаемый штыками, не похитит самовластия?

Эти вопросы произвели страшное воздействие на Бестужева, негодование изобразилось во всех чертах его лица.

– Как вы можете меня об этом спрашивать? – вскричал он со сверкающими глазами. – Мы, которые убьем, некоторым образом, законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!

– Это правда, – вдруг произнес Рылеев с улыбкой сомнения, – но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами, восторжествовал малодушный Октавиан, юноша 18 лет.

После очередного пламенного пассажа Рылеева Михаил Бестужев улыбнулся.

– Чему ты улыбаешься, брат? – удивился Рылеев.

– Да вот вспомнил твою недавнюю поэму «Наливайко». Как ты там в «Исповеди Наливайки» писал:

Известно мне: погибель ждетТого, кто первый восстаетНа утеснителей народа, —Судьба меня уж обрекла.Но где, скажи, когда былаБез жертв искуплена свобода?Погибну я за край родной, —Я это чувствую, я знаю…И радостно, отец святой,Свой жребий я благословляю!

– Знаешь ли, друг мой, – продолжал Михаил Бестужев, – какое предсказание написал ты самому себе и нам с тобою?

– Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своем назначении? – ответил Рылеев. – Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы России, и вместе с тем в необходимости примера для пробуждения спящих россиян.

Рылеев на мгновение улыбнулся, но тотчас же лицо его сделалось снова серьезным.

– Я служил Отечеству, пока оно нуждалось в службе своих граждан, и я ушел, когда увидел, что буду служить только для прихотей самовластья. Я желал лучше служить человечеству и избрал звание судьи. Наступил век гражданского мужества – я буду бороться за свободу отечества и счастье народа, я буду лить кровь свою, но за свободу отечества, за счастье соотчичей, для исторжения из рук самовластия железного скипетра, для приобретения законных прав угнетенному человечеству.

– Друзья! Осталось только определить время восстания, – заговорил Иван Пущин.

– В Петербурге все перевороты происходили тайно, ночью, – ответил Рылеев. – Вспомните прошлый век и 8°1-й год.

– Я думаю, что и теперь, если начинать здесь, то лучше ночью, – ответил Каховский. – Всеми силами идти ко дворцу, а то смотрите, господа, пока мы соберемся на площадь… Да вы знаете, что и присяга не во всех полках в одно время бывает, а около дворца полк Павловский, батальон Преображенский, да и за Конную гвардию не отвечаю. Я не знаю, что там успел Одоевский, так, чтобы нас всех не перехватили, прежде чем мы соединимся.

Но ему возразил Рылеев:

– Ты думаешь, солдаты выйдут прежде объявления присяги? Надо ждать, пока им ее объявят.

Лидеры общества, разумеется, понимали, что было бы эффективнее ударить внезапно, ночью. Но они трезво сознавали и другое – без официального объявления переприсяги, которая неизбежно потрясет и возбудит солдат, им не поднять полки. Они вынуждены были оставить первый шаг правительству.

После короткой паузы Рылеев продолжил свою мысль:

– Надобно нанести первый удар, а там замешательство даст новый случай к действию, – Рылеев тут же обратился к Александру Бестужеву:

– Итак, брат твой ли Михаил с ротою, или Арбузов, или Сут-гоф – первый, кто придет на площадь, тотчас отправится ко дворцу.

В этот момент приехал Трубецкой. Отдав распоряжения, снова уехал.

На этом же совещании было решено оповестить о начале выступления Южное общество. Были посланы письма в Москву находившимся там М.Ф. Орлову и С.М. Семенову. Предполагалось, что Степан Михайлович Семенов может возглавить выступление в Москве.

Но уже после полуночи – в ночь с 13 на 14 декабря – к Рылееву приехал Оболенский. Он хотел узнать об окончательных решениях. Застал у Рылеева лишь Пущина и Каховского, а вскоре к ним присоединился Александр Бестужев. После нескольких минут общего разговора Каховский и Пущин надели шинели, чтобы ехать, да и Оболенский не собирался задерживаться, начал прощаться с хозяином квартиры. И уже стоя на крыльце дома, Рылеев подошел к Каховскому и, обняв его, сказал:

– Любезный друг, ты сир на сей земле, ты должен собою жертвовать для общества – убей завтра императора.

После все остальные также обняли и поцеловали Каховского, а тот растерянно спросил:

– Каким образом сие мне сделать?

– Надень лейб-гренадерский мундир и во дворце сие исполни, – предложил Оболенский.

– Но сие невозможно, ибо меня в то же мгновение узнают.

– Тогда следует дождаться прихода государя, – произнес Бестужев.

– Но и сие невозможно, ибо вызовет подозрение.

– Ты должен дожидаться царя на Дворцовой площади, чтоб нанести удар, – резюмировал Рылеев.

Александр Бестужев, не одобрял идею цареубийства, поэтому внутренне понимал, что гложет сейчас Каховского. И решил ему помочь. Провожая Каховского, Александр Бестужев шепнул ему:

– Зайдите ко мне утром.

Около шести часов утра Каховский пришел.

– Вас Рылеев посылает на Дворцовую площадь? – спросил Бестужев.

– Да, но мне что-то не хочется.

– И не ходите, это вовсе не нужно.

– Но что скажет Рылеев?

– Я беру это на себя; будьте со всеми на Петровской площади.

Едва Каховский собрался уходить, пришел Якубович и тут же сообщил:

– Друзья, хочу вас поставить в известность, что я отказываюсь от данного мне поручения – взятия дворца, предвидя, что без крови не обойдется…

Якубович играл в свою игру: и нашим, и вашим. Ежели переворот удастся, я с вами, ежели нет – моя хата с краю, я ничего не знаю. А ведь на него возлагались очень большие надежды. Особенно в деле поднятия Гвардейского Морского экипажа.

В ночь с 13 на 14 декабря молодые офицеры Гвардейского Морского экипажа готовились к восстанию со всей серьезностью. Один из двух братьев Беляевых велел принести оселок и точил им саблю для действий поутру. При этом на стоявшем рядом столе лежала пара заряженных пистолетов. Моряки ждали Якубовича, и начали готовиться к выступлению рано – в семь часов утра.

Арбузов вызвал фельдфебеля своей роты Боброва и приказал:

– Объявить солдатам, что за четыре станции за Нарвою стоит 1-я армия и польский корпус и если вы дадите присягу Николаю Павловичу, то они придут и передавят всех.

В это же время ходили по ротам и агитировали братья Беляевы.

В 6-й роте ротный командир лейтенант Бодиско собравшимся вокруг него матросам объяснял:

– В принятии присяги вы должны руководствоваться своею совестью, и я вам ни приказывать, ни советовать не могу.

Квартира Арбузова в казармах Гвардейского экипажа в эти часы превратилась в штаб. Офицеры приходили, обменивались новостями и мнениями, уходили. Причем были здесь не только офицеры Экипажа: с восьми до девяти часов у Арбузова дважды побывали мичман Петр Бестужев и прапорщик Палицын – офицеры связи тайного общества. Они уводили Арбузова в другую комнату, узнавали новости, отдавали распоряжения и тот же час уезжали, говоря, что им надобно быть еще во многих полках.

Весь Гвардейский Морской экипаж повторял слухи о генерале или генералах, которые еще затемно предостерегали часовых от измены первой присяге. Офицеры-декабристы их, естественно, не разубеждали.

В начале десятого часа в Экипаж пришел Николай Бестужев. Он встретился с офицерами-моряками в квартире Арбузова, и то, что он сказал, свидетельствует о подлинных намерениях штаба восстания:

– Кажется, мы все здесь собрались за общим делом, и никто из присутствующих здесь не откажется действовать; откиньте самолюбие, пусть начальник ваш будет Арбузов, ему вы можете ввериться.

Поскольку Арбузов был занят агитацией и подготовкой матросов и некоторых офицеров, Николай Бестужев взял на себя задачу выяснить общую обстановку и связаться с другими полками.

Как только Бестужев ушел от Арбузова, там появился Каховский в синем сюртуке. Его стремительная фигура пронизывает весь этот день. Он приехал в Экипаж от московцев, где Бестужевы и Щепин только начинали действовать. Перед этим он ездил к лейб-гренадерам. Каховский был наэлектризован и энергичен. Он вышел с Арбузовым в другую комнату, спросил, не нужно ли кому кинжал.

– У нас уже есть, – ответил Арбузов.

– Друзья, артиллерия дожидается лишь нашего выходу. Я восхищаюсь, что у нас более всех полков благородно мыслящих и, конечно, тут все мы участвуем в перевороте, хотя, быть может, ожидает нас и смерть. Но лучше умереть, нежели не участвовать в этом!

Потом, поцеловавшись с каждым из офицеров, сказал:

– Прощайте, братья мои, до свидания на площади.

10

12 декабря 1825 года супруга Николая великая княгиня Александра Федоровна впервые ощутила себя императрицей. Она записала в дневнике: «Итак, впервые пишу в этом дневнике как императрица. Мой Николай возвратился и стал передо мною на колени, чтобы первым приветствовать меня как императрицу. Константин не хочет дать манифеста и остается при старом решении, так что манифест должен быть дан Николаем».

Около девяти часов вечера Николаю доложили, что адъютант принес какой-то пакет от командующего гвардейской пехотой генерала от инфантерии Карла Ивановича Бистрома. Николай вскрыл пакет. В нем оказалось личное письмо к великому князю подпоручика лейб-гвардии егерского полка Якова Ростовцева.

Яков Иванович Ростовцев был третьим сыном в обедневшей дворянской семье, и служебная карьера была единственным выходом в его материальной ситуации. Будучи сильнейшим заикой, он не мог быть строевым командиром, но был толковым штабистом и выполнял роль адъютанта генерала Бистрома – командира гвардейской пехоты.

Поскольку доступ во дворец был затруднен и проникнуть туда было тяжело, Ростовцев пошел на хитрость. При входе во дворец, он объявил, что был послан к его высочеству генералом Бистромом со срочным письмом. Про Ростовцева знали, что он состоит в адъютантах Бистрома, поэтому ничего подозрительного его приход не вызвал, и он был допущен в приемную Николая Павловича.

В письме этом Ростовцев давал понять великому князю, что против него существует заговор и что принимать престол в сложившейся ситуации смертельно опасно и для него, Николая, и для всего государства.

Николай в раздумьях вышагивал по своему огромному кабинету. Остановился у окна, выглянул: набережная Невы была пустынна, а сама река спала под плотным слоем гладкого льда. Наконец, принял решение, вызвал адъютанта.

– Что подпоручик Ростовцев? Ушел?

– Никак нет, ваше императорское высочество. Ждет в приемной, – доложил дежуривший при цесаревиче генерал-майор Стрекалов.

– Пригласите его ко мне.

– Слушаюсь!

Щелкнув каблуками, адъютант вышел и через несколько секунд створка высокой двери с позолоченной ручкой отворилась. Вновь появился генерал Стрекалов, а за ним в кабинет вошел невысокий, стройный с пышными усами подпоручик.