Мразь. Вечные

Виктор Носырев

Мразь. Вечные

Часть 1

Ночной воздух позднего лета уже был прохладен и веял свежестью. Отличная ночь, чтобы посидеть у костра и поорать песни об удачных набегах. Отличная ночь, чтобы крепко спать, прижавшись к тёплой женщине. Отличная ночь, чтобы напасть на этих ублюдков, как сказал главный.

Седой, хоть уже далеко не первый раз участвовал в ночных вылазках, никак не мог привыкнуть к ним. Еще пару месяцев назад он ходил на ушкуях – небольших судах с парусом и веслами. Сейчас же он снова готовился к нападению во тьме густого леса. Еще не так давно ушкуйники нападали или на другие ладьи на порогах, когда их паруса спущены, или же пока судно тянули на волоках меж реками. Битвы проходили лицом к лицу, толпа на толпу. Сейчас же одержит верх тот, кто нападёт на врага в более тёмный час. Раньше ты, не скрываясь, до хрипа кричал во всю глотку, пока нёсся на врага с копьём или высаживался на борт с саблей. Сейчас враг лишь еле хрипит сквозь зажатый ладонью рот, пока ножом ты перерезаешь ему глотку во сне. Глубоко, чуть ли не до скрипа кости.

– Не по нутру мне это, Большой бы не стал нападать ночью, – прошептал старик, держась за клокастую пепельную бороду.

– Не стал, верно болтаешь. Да только оттого он и сдох, и вообще почти вся старая команда следом кончила. Тепереча у нас с тобою новый старшой, и мы всё еще не в гузне застряли, лишь потому, что больше не воротим дела, как делал бы то Большой. Забудь былое, да делай, что сказано или портки соломой набей, у Чёрного нога тяжелая. – Морда сморкнулся в сторону и отвернулся, не желая продолжать разговор.

– Да дело ясное, всё сделаю. Токмо раньше оно как-то честнее было, что ли, – пробормотал себе под нос Седой.

– Ха, вспомнила бабка, как сиськи не обвисли – прорычал Чёрный прямо на ухо, неслышно подойдя сзади и всем весом облокотившись на плечо Седому. – Давай дедуля, хватит страдать по былым денькам или ж до зари балакать собрался.

Чёрный – их новый капитан, здоровенная сволочь с огромным мечом, несмотря на свои внушительные размеры, изловчился перемещаться тише полевой мышки. Он встал в центре небольшой группы, сабель на десять, и громким шепотом заговорил.

– Слушай сюда, голытьба! Мы рыскали за лагерем чумазых всю ночь. И вот мы здесь, а они сразу за этими деревьями. Дикари, окромя одного доходяги в дозор никого не выставили. Копья не берём, нехай дыранёте друг дружку в толкотне. Капли тоже оставляйте, – капитан кивнул на вытянутый книзу большой щит Седого. После чего поднял свою левую руку с небольшим круглым деревянным щитом. – У кого есть баклеры или тарчи – берите, будет, чем по башке тюкнуть, если станется, что спалят нас и заварушки не избежать. Но биться в полный рост, я надеюсь, не придётся. Вспорем как свиней, не поднимая шуму. Кто на сей раз запамятует смазать меч золою, истинно, того я сам, после боя зарежу. Рожу свою тоже посильнее пачкайте. Этих уродов по счету – сколько и нашего брата. И я точно не хочу, чтоб дозорный увидел чью-то бледную харю при выходе с леса и поднял тревогу. Выбор у вас невелик: или мы сделаем всё быстро и без шума, или уже до рассвета кто-то из вас будет кровавые пузыри пускать. Морда, готовь лук, как я дам сигнал стреляй в пацана и следи, как бы нам в спину чего не залетело. И ты, старушка, в кучу малу не лезь, тоже будешь со спины следить, да свои байки нам в затылки заливать.

Весь отряд пришел в движение и принялся доставать запасы золы из поясных мешочков. За деревьями виднелся слабеющий огонь лагеря вотяков. Седой подошёл к главному и еле слышно спросил у него:

– Чёрный, а ведь это не купчая стоянка, это, как пить дать, местные мужики. Торгаши бы остереглись одинокого дозорного выставлять. Да и что делать тут всего десятку купцов.

Капитан поднял глаза на старика и медленно кивнул, не переставая натирать золой лезвие:

– Ну и, бабуля? Тебе то какая разница? Куда скажу – туда и мечом маши, аки веником. На раздумья команды не было!

– Местность мне знакомая, у дикарей тут что-то типа святилища недалеко. Мы же не хотим жертвенник вотякский залиходеить?

Чёрный одной рукой схватил Седого за горло, смяв в кулаке пучок бороды, и подтянул его лицо к самому своему рту, так что смог бы укусить за нос, если бы того захотел.

– Я что хочу, то и обнесу. И твоё мнение мне не прошено! Если ты ссышься дебильных сказок про бессмертных воинов, то вали обратно на корабль. Но помяни моё слово, я тогда такого вояку, лучше в рабство продам на вёсла.

Вокруг них уже собрались остальные речные пираты. Кто-то зашептал о страшных проклятиях за нападения на святыни местных. Чёрный прорычал, не повышая голос:

– У, какие кретины вы. Я ж уже говаривал, что идём мы за златом! Вот оно и почти уже ваше, знай только загребай. Сразу за этой стоянкой храм и стоит, куда вотяки тащат подношения. И мы его или берём, или возвращаемся на корабль и плывём на юг, воевать с булгарами.

Воевать никто не хотел. Потому они в Хлынове и остались, что не желали связываться с ханскими войсками, а лишь хотели грабить, да купцов губить, что по Вятке уходили на восток. Видя, что возражений ни у кого не появилось, главный, молча, пальцем указал на лук Морды, а затем на огонь за деревьями.

Кама́й лежал у трескучего костра и глядел в небо. Вождь сказал, что сегодня ночью на них нападут. Ядыга́р никогда не ошибается, а значит скоро быть битве. Им было велено лежать и ждать, а значит, он будет делать то, что должно. С детства Кама́й обучен неподвижно лежать на земле и ждать своего момента. Удивительно, то, что раньше было необходимо лишь для охоты, нынче требуется для сражений. Он не боялся битвы, он боялся за своего сына, которого выставили в дозор. Вождь требовал ставить в дозорные этой ночью юнцов по одному, чтобы не спугнуть нападающих. "Нужно выглядеть слабым, а не быть таковым". Младший из его сыновей, последний, кто остался в живых, сейчас может стать первым, кто примет на себя удар.

Только воин подумал об этом, как раздался звук стрелы, пробивающей тело. "Лишь бы не насмерть!" – пронеслось в голове у Кама́я, пока он, срывая с себя шкуру, которой укрывал доспех, вскакивал на ноги. Схватив топор, он увидел соплеменников, которые уже тоже были на ногах, готовые к бою, и хватали оружие, только и ждущее своего часа. С западного входа раздавался хрип сына Кама́я. "Раз еще хрипит – надежда ещё есть! Нужно делать всё быстро! Тогда вождь ему поможет!". В проход частокола уже забежал человек в чёрных одеждах с мечом и лицом, измазанными сажей. Его догоняли еще около десяти воинов. Хоть они явно не ожидали сколько-нибудь организованной защиты и даже не взяли в бой щиты, но всё равно были готовы завязать потасовку! Из леса прилетела еще одна стрела и попала в дерево прямо у головы Кама́я.

Первым, кто встретил нападавших был Ядыга́р. В каждой руке у него было по тяжелому боевому топору. Из защиты на нём был лишь бронзовый нагрудник. Вождь закричал, как безумец, и побежал на врагов. В его плечо сразу же вонзилась стрела, прилетевшая из-за частокола, но он даже не обратил на неё внимания. За ним побежали остальные вотяки. Первый зашедший в лагерь не успел поднять свой меч навстречу удару, как его голову развалило пополам ударом тяжелого лезвия. Атака на долю секунды захлебнулась, и все уставились на полуголого вождя дикарей. Кроме стоящего сразу за убитым огромного воина с чёрной, как смоль бородой. Он, не мешкая, ударил берсерка мечом в ногу, отчего тот упал на одно колено, а вторым ударом проткнул его живот.

Чёрный пинком стащил тело безумца с двумя топорам со своего меча и заорал:

– Ну же, вперёд! Видите – ни хрена они не бессмертные!

Вотяки врезались в ушкуйников, как бурная река. Пиратам, не взявшим щиты, оставалось лишь напирать, стараясь атаковать с большей яростью, чем их противники. Но не прошло и минуты боя, как с земли снова раздался вопль. Защитники, не переставая сражаться, начали скандировать:

– Ядыга́р! Ядыга́р! Ядыга́р!

В ночной тьме, освещаемой лишь звёздами и костром. Под крики вотяков и вопль их безумного вождя. Под рёв собственного капитана, что пытался прорубиться сквозь ряды обороняющихся, Седой уже решил, что живьём попал в пекло. "Почему эта скотина никак не заткнётся? Вопит и вопит!" А затем он увидел, как вождь вотяков, наконец-то умолкнув, медленно поднялся из грязи прямо за спиной Чёрного. Меч пробил его живот насквозь, но уже не осталось и следа. Первым ударом Ядыга́ру разворотило бедро, но он уже мог спокойно стоять на ногах. Лишь кровь, напитавшая его штаны и рубаху напоминала о нанесённых ему смертельных ранениях. Из атакующих лишь Седой и Морда увидели, как Ядыга́р воскрес. Лучник еще раз выстрелил в спину берсерка. Вотяки всё это время не переставали кричать имя вождя. Ушкуйники же, обрадовавшись, что в ночном небе больше не раздавался дикий вопль, атаковали с утроенным рвением.

Ядыга́р обломал новую стрелу, торчащую из поясницы, и бросил её на землю, даже не обернувшись на стрелка. Подняв с земли оба своих топора и разведя руки в стороны, он издал новый вопль, достойный самых дальних глубин преисподней. Правый топор он вонзил Чёрному в бок со спины и дёрнул на себя. Чёрный развернулся от мощного рывка и увидел безумное, залитое кровью лицо Ядыга́ра. Ушкуйники обернулись на наполненный ужасом крик своего капитана и застыли на месте. Вотяки же, не теряя времени, в считанные секунды добили всех скованных испугом нападавших. Один за одним, они резали и кололи ошеломлённых пиратов, пока те не могли отвести глаз от ожившего вождя вотяков, мелко нарубающего их капитана двумя тяжелыми топорами.

Седой не сбежал. У него были шансы, ведь он стоял дальше всех от побоища, но не смог даже пошевелится от страха. Бредни бабок о бессмертных воинах, живущих к востоку по течению Вятки, оказались правдой. Он своими глазами увидел, как человек, проткнутый насквозь, поднялся и продолжил сражаться, как ни в чём не бывало.

Стоя на коленях он молился Богу о прощении, потому что раз на свете есть такие демоны, значит существует и ад. К нему подошли и толкнули в грудь древком копья. Старик упал на спину, но сразу суетливо поднялся на колени и продолжил молиться. Его подняли на ноги и поволокли в лагерь, на который его команда столь самонадеянно напали. Как только его перестали держать под руки, Седой сразу осел обратно на землю.

Ядыга́р опустился на колени перед юношей, которому стрела пробила лёгкое в самом начале атаки. Подстреленный был еще жив. Рядом с ними стоял старый воин и с надеждой смотрел на вождя. Все молчали и Седой слышал лишь булькающий хрип подстреленного. Вождь бережно наклонил юношу чуть вперед, чтобы проверить виден ли наконечник стрелы. Поцокал языком и жестом показал отцу держать сына за плечи. После чего аккуратно обломил оперение стрелы и взялся двумя руками за наконечник. Посмотрел в глаза побледневшему отцу и затем выдернул стрелу со спины. Юноша потерял сознание и обмяк в руках старого воина. Вождь разорвал раненому рубаху на груди, приложил ладони и закрыл глаза. Спустя пару мгновений он убрал руки, и Седой увидел, что кровь перестала течь из груди. Хрип сменился ровным дыханием. Отец поклонился вождю, взял юношу на руки и унёс вглубь лагеря. Седой не верил собственным глазам. Безумный вождь вотяков исцелил парня одним лишь прикосновением!

Ядыга́р подошёл к Седому и обратился на чистейшем русском языке, будто и сам был родом с Новгородских земель:

– Вы пришли к моему святилищу. Вы хотели напасть на моих спящих соратников. Вы хотели убить нас и ограбить. Я не возьму с тебя больше, чем потребуется, чтобы исправить сделанное вами.

Ушкуйник, не зная, что его напугало больше, сама странная речь или уже то, что вождь вотяков заговорил с ним на людском, просто закивал. Вотяки, конечно, торговали с купцами, идущими по Вятке, но словарный запас дикарей редко заходил за пределы натурального обмена. Ядыга́р провёл Седого к костру, как дорогого гостя. У пламени уже сидел Кама́й и держал на алых углях несколько мечей. К ним подошёл еще один мужчина. Никак не показывая боль, он молча протянул руку прорубленную мечом ниже плеча. Мышца была прорезана до самой кости, кровь текла, не переставая, сам воин, казалось, уже еле держится на ногах. Вождь сухо кивнул, забрал у раненого меч из левой руки и приставил его к руке Седого. Резким движением он прорезал ему плечо. Седой закричал от боли, нарушая жуткую ритуальную тишину происходящего, и попытался выдернуть руку. Кама́й сразу перехватил его и прижёг раскаленным мечом свежую рану, отчего старик смог только захрипеть сорванной глоткой. Вождь в это время уже убирал руки с плеча раненого вотяка. На руке у дикаря не осталось даже шрама. Седой выпученными глазами смотрел то на результат чудесного исцеления, то на свой еще дымящийся после прижигания порез на руке. Ядыга́р взглянул на него, и как будто бы грустно повторил:

– Я не возьму с тебя больше, чем потребуется.

К костру приблизились остальные раненые.

Сразу после прибытия в Хлынов, Киприа́н своими глазами увидел последствия расквартирования почти сотни ушкуев. Хоть после отплытия большей части Новгородского флота на юг прошла уже пара месяцев, многие дома оставались заброшенными, а прогоревшие срубы никто так и не убрал. Лишь острог в центральной части поселения был полностью восстановлен и вновь заселен. Киприа́н, отправленный с миссией сразу после пострига в иноки, был одет в черный кафтан однорядку с нерасшитым черным куколем на голове. Такое одеяние не только позволяло ему быстро перемещаться как на лошадях, так и пешком, но и сразу указывало на принадлежность к монашескому ордену.

В Юрьев монастырь Киприа́н попал после ранения, полученного во время одного из набегов. И двух зим не прошло, как он, оправившийся от ран и прошедший малый постриг, снова спускался на ушкуе по Вятке. Но теперь он был не одним из хлыновцев – как еще называли речных пиратов, он был миссионером. До его монастыря не раз доходили слухи о местных целителях. Там, где река уходит на восток, начинаются земли дикарей вотяков, чьи шаманы якобы могут исцелять прикосновением. Последней каплей терпения духовенства стало появление искалеченного блаженного на улицах Хлынова, кричащего день и ночь об адских демонах несущих великое чудо. Пока Новгородская епархия собирает группу иноков-воинов, чтобы вырезать новый очаг ереси, из его и, наверное, других близлежащих монастырей, затребовали выслать миссионеров.

Целью Киприа́на было найти язычников и обратить их к истинной вере до прибытия инквизиции. Но на деле ни он сам, ни снаряжавший его в путь отец Григорий не верили, что инок найдёт слова, чтобы обернуть язычников в христианство. В монастыре он оставался чужаком, так что ни капли не удивился, когда именно его отправили на самоубийственную миссию.

Восстановленный острог располагался прямо у берегов Вятки. В центре него находилась небольшая деревянная церквушка и пара больших домов. Вдоль стен теснились домики поменьше и складские помещения. Один из центральных домов был домом старосты, второй же был постоялым двором с пустующей конюшней. Между церковью и подворьем бывший ушкуйник, а ныне миссионер, недолго подумав, всё же выбрал харчевню. Зайдя внутрь, он сразу понял, что не ошибся.

В темном помещении почти не было посетителей, а все кто были, собрались за центральным столом. Старик с множеством свежих шрамов на лице и руках кричал о демоне, восставшем из мертвых и воскресившем подстреленного в самую грудь парня. Кажется, Киприа́н явился в самый разгар рассказа, потому что ни безумец, ни слушавшие его постояльцы, ни даже хозяин харчевни со служанкой не обратили никакого внимания на скрипнувшую дверь. В полутьме инок сумел разглядеть шрамы старика. Они выглядели так, словно их прижигали, сразу после получения ранения. Из-за чего было сложно понять – порез это вообще или всё-таки ожог. Седой уже дошёл до той части рассказа, где выходец из самых глубин преисподней, принялся терзать его, а затем сразу лечить раненных. Будто это именно страдания пленника, приносили исцеление его соратникам.

Киприа́н уже слышал такие истории в Юрьевом монастыре. Они всегда начинались с того, что недалеко от торговых путей обнаруживались язычники с бессмертными воинами. После стычек с местными оставались выжившие, рассказывавшие байки о том, что те же самые бессмертные воины могли еще и исцелять легкими прикосновениями. Затем ближайшая епархия высылала на место инквизиторский отряд иноков, вырезающих и самих язычников, и паломников, которые следовали к дикарям за исцелением. Среди слушателей старика были молодая девушка с бельмом на глазу, крупный мужчина со старым шрамом на суровом лице и пара купцов. За соседним столом к рассказу прислушивался вооруженный саблей воин с клиновидным щитом в темных одеждах. Даже если бы не прошлое Киприа́на он бы прекрасно догадался, что перед ним ушкуйник, один из не ушедших на юг на войну с булгарскими войсками. Судя по ладной, но не дорогой одежде он был младшим офицером, возможно, капитан ладьи вёсел на двадцать.

Дождавшись окончания рассказа, один из купцов спросил:

– Не верю я тебе ни капли. Как же ты выбрался? Неужто, вотяки тебя взяли, да и отпустили.

– Вот хошь верь, хошь нет, мне как-то похрену. Взяли и отпустили. – Взвился старик. – Ну, если можно так сказать. Они просто смылись, кинув меня подыхать в лагере от ран да ожогов. Так я бы там и исдох, если бы не еще один уцелевший с моей группы. Лучник, который следил за нашей атакой с лесу, не сбежал, а остался, чтобы спасти меня. Мой верный товарищ, мы с ним ни одного капитана вместе сменили. Как только местные бросили меня, он вышел с лесу и дотащил меня сюда.

– Ну и где он теперь? Спаситель-то твой? Пусть подтвердит всё, раз видел. – С вызовом сказал речной офицер с соседнего стола.

– Ушёл он, к булгарам, не захотел оставаться на проклятых землях. И я бы с ним ушёл, да только кому я нужен на войне теперь? – Будто в подтверждение своих слов он руками приподнял культю, начинающуюся ниже правого колена. – Знаете что это? А ни хрена вы не знаете. И не поверите. Я бы и сам не поверил, коли бы это не мою ногу оттяпали. Их вождь, топором мою ногу отсёк, а своему вояке его обрубок обратно приставил. А он, сука, взял и прирос! Эта сволота прямо сразу как была, так и пошла вприпрыжку, что хоть не в танец пустилася!

– Тьфу, брехло! – Купцы встали и пересели за другой стол.

Киприа́н же наоборот подошёл еще поближе, и разглядывал солдата. Тот был вроде и не хлыновец, но почему-то всё равно не ушёл с войсками на юг. Сам ушкуйник-офицер продолжил расспрашивать:

– А как звали главного твоего? Чья группа погибла?

– Чёрный, он не с ушкуя был. Грабили лагеря, да волоки.

Офицер кивнул:

– Ну, тут не брешешь, был такой хлын, группа маленькая была, сабель десять не боле. И ушли на восток они пару месяцев назад, и не вернулся никто. Да вот только тебя я среди них не припомню.

– Седым меня звать, мы с товарищем моим, Мордой, от группы Большого остались.

– Ну, ты дед сам, конечно, то ещё проклятие вотякское. Приносишь смерть всем к кому приходишь. Может, это ты и есть демон-ногогрыз. Ой, страсти какие! Боюсь-боюсь! – Офицер поднял руки, будто сдаётся, и, довольный своей шуткой, заржал. После чего поднял руку, привлекая внимания трактирщика. – Эй, голова! Поставь ему еще кувшин, чего он там хлещет, я угощаю.

После чего пересел на место освободившееся от купцов и наклонившись к деду шепотом спросил:

– Байка твоя чудна и прекрасна, но ответь мне вот на что еще. На кой ляд, Чёрный, который задарма даже до ветру бы не пошёл, попёрся в земли к местным грабить их святилища? Их вождь-берсерк-целитель-демон помимо всего еще и золотом срёт что ли?

Седой, принял кувшин от слепой на один глаз девушки служанки, отхлебнул из него и грустно промолвил:

– Не ведаю, кто уж насрал тем золотом, но Чёрный был уверен, что вотяки его в тот храм натащили со всей округи. Да только хрен толку уже в этом, раз они ушли с лагеря после нападения, то и сам храм уже переехал.

Ушкуйник обернулся на Киприа́на и с улыбкой спросил у него:

– Ну а ты, святая морда, что скажешь? Чудеса же это по вашей части? Брешет старикан или нет?

Святая морда молча покачал головой и сел рядом с ушкуйником. После чего, ни секунды не стесняясь, отпил из кувшина и молвил:

– Нет, на такие чудеса способен лишь Господь, да Сын его. Сходи ты старец в церковь, она тут не далеко, за дверью – не пропустишь. Лучше батюшке поведай свои небылицы, а умы людям не засирай.

Седой обиженно отобрал кувшин и надулся, даже спорить не стал. Девушка и мужчина со шрамом грустно смотрели на инока. Офицер засмеялся и стукнул по стулу.

– Ну, пришли христиане со словом Господним, весь праздник людям изгадили. Ты вот не заметил может, а вдруг ей глаз новый хочется? Ты ей дашь его? А батюшка твой, что за дверью? Он даст глазоньки? Куда просить у вас, у чернорясных? Мужик смотри, тоже какой суровый сидит, на роже хоть дрова руби, даже бровью не шевельнёт. Тоже ведь за чудом пришёл в земли вотякские не иначе. А я вот сижу тут, я думаешь золотишка хочу дикарского? Да тьфу на него! Я, может, тоже хочу увидеть, как на глазах моих люди исцеляются. Да мне здоровье людское, дороже любых денег! – Пират, будто воодушевленный своей же речью, вскочил на ноги и, выставив перед собой саблю, выбежал в дверь харчевни. – Вперёд, за чудом господним!

Сквозь хлопнувшую дверь донёсся отдалённый хохот. Служанка, не поднимая понурого взгляда от грязной столешницы, тихо проговорила:

– А ведь он прав, я молила об исцелении. Молила о новом глазе. Много лет провела на коленях в красном углу. И не получила даже отказа, только тишина в ответ на всё. Я пойду на восток и найду храм вотякский. Пусть даже я и помру по пути или попаду в рабство булгарам. Но молиться да ждать я больше не собираюсь.

Ядыга́р тяжело дышал, еле сдерживаясь от того чтобы не зарубить жреца собственными руками. Жрец же, казалось, вообще никак не реагировал на ярость боевого вождя.

– Я повторять не буду. Обряд должен быть проведён на священной земле. Присутствовать могут только жрецы и молодые ожгарчи́ быронтэ́м.

– Я и есть ожгарчи́! – Заревел в лицо жрецу воин.

– Да-да. И ты стал быронтэ́м, только потому, что твой обряд не нарушали. – Жрец уже даже не смотрел на берсерка, а просто ковырялся палкой в костре, будто это было намного важнее.

– Они напали уже на несколько храмов, только наши дозоры их останавливают! Агым, я не оставлю своего сына без защиты!

Жрец резко ударил горящей палкой в бронзовый нагрудник Ядыга́ра, отчего вождь, будто испугавшись, отошёл на несколько шагов.

– Я же своего оставлю! Так-то не только твоему сыну суждено стать быронтэ́м, брат!

Воин от всего сердца плюнул в костёр и вышел со двора, тихо обзывая брата бесхвостой мышью и свиньёй-зазнайкой. Сразу за воротами готовились к сражению виновники ссоры двух братьев – Тукта́ш и Акба́й. Родившиеся в один год, они, как и Ядыга́р, несли в себе божественную кровь. Их раны затягивались в считанные секунды. Они могли исцелять других раненных. Но пока не прошли обряд, они еще не ожгарчи́ быронтэ́м – вечные воины. Они не могут защищать свои земли, потому что не могут убивать нападающих.

Тукта́ш – сын вождя, и Акба́й – сын жреца, тренировались на площадке, как и прочие молодые воины. Но только им разрешалось использовать не затупленное оружие. Только эти двое за уже много зим, прошедших с рождения Ядыга́ра, получили дар. Агым не был быронтэ́м, хотя в его сыне, Акбае, и проснулась священная кровь. В прочих их сыновьях, как старших, так и младших, тоже не было даже малейших признаков дара. Зато в самый ненастный год, когда реки вышли из берегов, боги подарили им сразу двух вечных. Дед Ядыга́ра рассказывал ему, что у их предков, каждый мужчина в роду был ожгарчи́. Но видимо боги с годами отвернулись от них.

Тукта́ш, подражая отцу, обычно предпочитал два коротких топора, но сейчас выбрал двуручную секиру. У Акбая была короткая сабля и каплевидный щит, как у речных пиратов, приходящих с запада. Отойдя друг от друга на пять шагов, они топнули правой ногой, показывая готовность к бою. Сын вождя сделал два быстрых шага, и тяжелое лезвие секиры понеслось в сторону щита по широкой дуге. Акба́й подставив под удар щит, сделал амортизирующий шаг в бок в момент удара, но всё равно слегка пошатнулся. Секира, ударив щит по касательной, сделала полный круг, Тукта́ш прокрутил её над головой как колун, и на повторном движении направил в ноги оппоненту. Если бы сын жреца вовремя не подпрыгнул, то острое лезвие отсекло бы ему ступни. Сразу после прыжка, не дожидаясь третьего оборота секиры, сабля ударила в левое плечо. Ослабшая рука быстро восстановилась после ранения, и следующий удар клинка был принят уже в толстое древко секиры.

Ядыга́р понял, что этот бой начали специально для него, и что будущие воины ждали, когда он выйдет из жилища жреца, чтобы порисоваться перед ним. Они знали, что он сейчас настроен против обряда, и всеми силами хотели ему показать, что готовы стать воинами. Вождь с одобрением смотрел, как его сын разрывает дистанцию, чтобы воспользоваться преимуществом длины выбранного оружия. Его противник тоже понимал, что за счёт дистанции и силы ему за несколько прямых ударов сломают или щит, или руку. Поэтому не давал оторваться от себя слишком далеко, нанося рубящие удары саблей один за одним и принуждая продолжать защищаться древком секиры. Если так продолжится и дальше, то древко может перерубиться, и Тукта́ш останется без щита с коротким и тяжелым обоюдоострым топором, что неминуемо приведёт к поражению. Очередной раз отбив удар сабли в ноги, сын вождя с резким воплем пнул врага в грудь. Акба́й подставил щит, вместо того чтобы отпрыгнуть, и потерял равновесие на долю секунды. Этого хватило, чтобы Тукта́ш разорвал дистанцию и снова раскрутил древко над головой. Первый стремительный удар секиры сразу расколол щит, а уже второй прорубил живот Акбая. Кровь хлынула на землю, такие раны требуют больше времени на заживление. Понимая, что это его последний шанс, сын жреца бросился на врага и, пока секира была поднята над головой, нанёс рубящий удар в грудь.