Петька счастлив

– Подпиши, райт, на память. И я тебе буду писать, райт. Я и приехать могу, я такой.

Выхватив момент, когда Васильев гоняется за маринованным грибом, Диего пишет пожелания. Петя подлетает со своей открыткой, приятельски хлопает повстанца по плечу и коротко распоряжается:

– Черкни-ка и мне.

– О! Олюк пайонер Пьетя!

Все разбиты на группки и в них идут свои разговоры. Девушки сбились в кучу, о чем-то шепчутся и хихикают. Тетя Зина, поигрывая шнурками платья на груди, замысловато поглядывает на Диего. Васильев вдруг стукает по столу и убегает в маленькую комнату, слышится кряхтение. Вскоре он появляется красный, счастливый и с баяном в руках – все разговоры враз обрываются. Подставляют стул, Васильев вальяжно усаживается и, закатив глаза, делает перебор – угадываются «Амурские волны». Диего борзо подлетает к Марине:

– Мэрин, – баритонит с галантным поклоном, – я вас хочу за таньес.

Девушка, плывя лицом, делает книксен.

Танцует Диего бесподобно – правда, в движениях присутствуют и самба, и румба, и, как сказал бы классик, прочая нецивилизованная сволочь. Начинаются пляски… После трех номеров тетя Зина томным голосом затягивает «Степь да степь кругом». Все дружно подхватывают – демонстрация фольклора – даже Петя что-то фистулит. Затем идут частушки. Почему-то никто приличных не знает и дают явные скабрезности. Диего отличным голосом, на лету хватая мелодию, поет вместе со всеми. Даже за окном подпевают ребятишки, сгрудившиеся у окна. Любезно чрезвычайно.

На волейбольной площадке собралась, кажется, вся молодежь городка. Играют, но для блезира, в основном внимают сообщениям, передающимся от оконной осады.

– С Нинкой пляшет! – докладывает малый, отбежав от окна и жадно порскнув обратно.

Тот что стоит у волейбольного столба, доводит:

– С Нинкой Кочуриной бацает.

Играющие жадно интересуются:

– А что Серега?

Парень лениво отходит от столба, возвращается:

– Серега с дядей Колей Климчуком трет.

Мяч пролетает на головой игрока.

– Ну ты чо, Вовка – ну турок!!

– Потеря!

Шлеп, шлеп.

– Курит-то сигары не иначе – забойная вещь!

– Вроде вообще не курит.

– Слабак.

– Да он и в очках.

– А-а, понятно, переводчик, наверно. Борода есть?

– Ты что – совсем что ли? У негра – какая борода!..

Замечены кучки взрослых – поглядывают на обсаженное окно.

А концерт продолжается. Поют «рула, тэ рула». Слова песни исключительно интернациональны, ибо основная фонема – ла… Сквозь рулады слабо пищит сигнал дверного звонка. Марина убегает изобличить виновника и вскоре бочком вплывает в комнату, ведя посетителя. Песня как раз кончилась, все глядят в дверь. Возникает Марья Даниловна Гитара.

Петя моментально теснится к закадычному другу Диего, что стоит у окна, с вызовом смотрит в популярный музыкальный инструмент. Учительница осваивает натюрморт потрясенно. Глаза ее делаются круглыми, далее квадратными и выполняют еще несколько замысловатых фигур. Приготовленные, наверняка язвительные, слова приветствия гибнут еще в утробе, извлекается странный болезненный звук… Первым очухивается Васильев. Он идет винтом, голос полон елея:

– Марья Даниловна, какими путями? А у нас тут небольшое, понимаете, мероприятие. Вот, товарищ Родригес в гости зашел.

Женщина полощет взглядом товарища Родригеса и Васильева. Жизнь полегоньку начинает возвращаться, виновато лепечет:

– А я и не знала. Какой ужас!

– Ну что вы, – исходит Васильев, – мы завсегда… – И грациозно прикоснувшись к локотку, ведет мадам к гостю. – Вот, будьте любезны.

– Диего Родригес! – проникновенно делится негр, обдавая напалмовой улыбкой завороженную даму.

– Марья Даниловна, – выдавливает кисель. – Учительница этого мальчика. – И (о, боже!) рука ложится на голову Петрушки и ласково гладит волосы.

– Хороши Пьетя! – Диего, щурясь, похлопывает пацана по плечу. – Олюк пайонер будет болшой мушик.

– Действительно, славный растет мальчишка, – молвит бледная учительница, поворачиваясь к Васильеву. – Конечно, не без шалостей, но такой уж возраст. – И хихикает.

Вот так номер. Ну что, Колька Малахов – схавал?

Однако народ не в курсе данных передряг, кто-то из девушек заводит песню. Все дружно работают легкими, наполняя комнату жизнерадостными звуками. Под шумок Васильев протягивает учительнице рюмочку с пожеланием «не обессудить». Та пунцовеет слегка. «Ой, да что вы, как-то так сразу… мне, право, неловко». Берет посудинку и, сделав губы кралечкой, высасывает содержимое. Все – она ручная. После достаточного количества улыбок и жестов, показывающих всю полноту счастья лицезреть славного мальчишку и его родителей, Марья Даниловна внезапно открывает уста и оттуда, удачно вплетаясь в хор, льется изумрудный голос. В результате затейливого маневра рядом с ней оказывается Васильева-мама. Она донельзя душевно подтягивает гражданке и вообще соответствует. Песни чередуются, совмещаются с танцами и разговорами.

На сцене появляется управдом Степан Ефимыч по прозвищу Козырек. Поскольку двери в квартиру давно не закрываются, мужчина вплывает в комнату осторожно, бочком. Молодежь как раз затевает петь популярную «Куба – любовь моя». Диего песню знает и надрывается, если можно так выразиться, до красноты лица. При этом он поваживает тазом и прищелкивает пальцами. Увидев подобный пейзаж, Ефимыч крайне умиляется. По окончании вещи, когда Диего почти без перехода заводит незаменимую «Бессаме мучос», Козырек, окончательно расстроившись, начинает протираться к Васильеву.

– Ха, Ефимыч! – радуется тот. – Садись, дернем.

– Оно конечно понятно, такой гость… есть резон… но не прими за обиду, – рассуждает управдом и… пьет. Превежливо откусив огурчик, канючит: – Войди в положение, Миша. Народ хочет повстанца уважить, давай что ли митинг спроворим.

– Окстись, Ефимыч, он по-нашему ни бельмеса.

– Да будет! А вы как общаетесь?

Васильев значительно вздыхает:

– Это, брат, наука.

– Нет уж, Миша, как хочешь, а у меня претензия – подавай негра! – Делает хитрое лицо. – Ты ж вникай, мы под это дело деньги на окраску забора вышибем.

– Ох жу-ук! – щурится Васильев. – А вспомни, стекло завозили – я просил. А?.. Не дам.

– Попритчилось тебе, не завозили! – пылает, дерзко трухнув перхотью, Степа. – И причем тут стекло? Государственный случай имеем!

Васильев смеется:

– Ладно, пусть потешит. Верно, всем поглядеть охота.

Козырек пальчиком призывает Васильева нагнуть ухо, и нашептывает что-то сокровенное. Лицо того расползается в улыбке, хлопает Ефимыча душевно:

– Вот тут ты лихой.

Кличет Александра, парень неровно бредет.

– Слышь, Сашок! Ты Диеге поясни, что народ любопытствует. Пусть что ли мировую обстановку начертит.

Сашок кивает и, в несколько приемов развернувшись, подступает к Диего. За ним семенит Козырек. Студент невразумительно объясняет задачу, Ефимыч после каждой фразы транслирует:

– Народ на улице… ждут и просят… как-никак не всякий день… уж сделайте расположение.

Кубинец улыбается, глядит то на Сашу, то на управдома, и, кажется, не понимает. Враз сообразив, машет руками и воспаляется:

– Да-да! Говорит! Я ест…

Народ уже гуртуется у скамеек перед небольшой открытой сценой, где происходят общественные мероприятия. Когда избранники подходят, жители дружно хлопают в ладоши… Диего на эстраде приветствует всех, маша руками, как боксер на ринге. Управдом, стоя рядом, в последней помпезности открывает митинг:

– Уважаемые сожители нашего городка! Знаменательный в Свердловск прибыл случай в лице геройского Фиделя Кастро. Многие имели радость лицезреть его, так сказать, собственноручно. Вчера это было. Сегодня мы имеем на лицо представителя от геройского друга, не ошибусь, живьем. Вот он – смотрите на него и аплодируйте руками… (Народ послушно аплодирует.) И поскольку товарищ представитель деликатно согласился выступить, предоставим ему слово. Попросим, товарищи, усердными овациями!

Диего радостно глядит на публику. Ударяет кулаком в воздух и иерихоном провозглашает:

– Буэнос ночес, камарадос! – Без передышки начинает шпарить по-испански.

Выпалив продолжительную тираду, Диего останавливается, переводит дух. Саша, во время речи оторопело вперившись в него, сжимается, а когда тот замолкает, испуганно поворачивается к публике и нерешительно молвит:

– Родина или смерть… – хотя «патриа о муэрте» еще не прозвучало.

Диего с гордостью смотрит на Сашу и тот, переступив с ноги на ногу, добавляет:

– Тяжело было, товарищи, что там говорить. – Виновато поворачивается к Диего. Герой продолжает торжественно смотреть. Александр расстраивается и совсем потерянно лепечет: – Хлеба не было, патронов… бритвенных принадлежностей… – Спохватывается и, сильно краснея, замолкает.

Кубинец маша кулаком, воодушевленно разоряется. Говорит долго и заканчивает словами о «либертад» и «барбудос». Снова смотрит на Сашу. Парень окончательно конфузится и мучается. Теперь сочинений не делает и с натугой мямлит:

– Либертад – это свобода, барбудос – повстанцы… В общем победили они… Черт его знает, товарищи, я испанский не изучал.

Все смеются и отчаянно наяривают в ладоши. Петька с пацанами яростней всех – они сидят в первом ряду. Некоторые, в основном молодые, взлетают на сцену и норовят пожать Диего руку. Восторг дикий. Из толпы томная тетя Зина пищит насчет «степи кругом». Ее не поддерживают и, сев на скамейку, особа кручинится. Марина стреляет домой сооружать проигрыватель на улицу. Старики ведут азартное обсуждение. Дед Бондаренко, бывший моряк, доказывает:

– Вот в Африке – там негр принципиальный, что вар. На термометре, веришь ли, пятьдесят, а к нему подойдешь, потрогаешь – кожа холодная, как сейчас из морга. Потому что чернота настоящая, без примесей. А тут с синевой – подкачал…

Старики вглядываются в Диего и соглашаются. Бондаренко умствует:

– Хотя понятно, Куба – она широтой выше Африки. Стало быть, у них прохладней. Оттого и синева.

Марья Даниловна стоит рядом с матерью Пети, увлеченно и с достоинством доказывает что-то относительно консервирования компотов. Васильев расположился в группе зрелых мужчин и молчит, но по позе видно, кто сегодня номер один. Вокруг Пети толпятся ребята, он форсит открыткой с надписью. Оборзевший Колька Малахов тоже тянется, цапает открытку:

– Дай позырить.

– Не хапэ-э, не казенная! – клокочет Петя, вырывая вещь.

Колька понуро отходит в сторону, потому что Чипа, король двора, держит на плече Пети свою руку. Чипа, оказывается, давно большой друг, просто раньше как-то не нашлось случая убедиться. Они степенно фланируют, гурьба ребят послушно плетется сзади.

– А чо к вам кучерявый приперся?

– Да ерунда! В сеструху влюбился и прилетел с Фиделем.

– Коронно!

Петя небрежно тычет в Марью Даниловну:

– Учиха моя. Я ее с Диегой познакомил.

Чипа критически обозревает учительницу и резюмирует, предварительно классически сплюнув меж зубов:

– Ништяк шмара, с пивом потянет.

Приспособили проигрыватель и Муслим застрадал о Марине. Молодежь ринулась на площадку, мужики тянутся домой – выпить за политику и дружбу. Впереди идет Васильев, рядом семенит Козырек, размахивая руками и доказывая, что забор красить в настоящий момент – первейшее дело, ибо «налицо ситуация, когда зачастили иностранцы и городку не к лицу из-за несуразного вида ударять в грязь лицом». У подъезда взрослые застают двух незнакомцев. Один быстро подходит к Васильеву и мягко предлагает:

– Можно вас на минутку?

Тот отходит, остальные идут в квартиру. Вскоре Васильев появляется донельзя важный и сообщает приглушенно:

– Из органов ребята. Охраняют.

Козырек пугается и, вытаращив глаза, перехваченным голосом спрашивает:

– И что теперь?

– Ничего, – улыбается Васильев. – Просили в гостиницу проводить не позже двенадцати. Порядок вроде такой.

Управдом обмякает и упрятывает в себя рюмку зелья, остальные догоняют. Далее наблюдают за танцплощадкой. Там праздник: пляшут, причем, выкаблучиваются нещадно. Диего выделывает невообразимое… Через полчаса Козырек вдохновенно постановляет:

– Пора…

Здесь следует снизить тон и поправить воротничок, так как выясняется следующее. Пока все угощались, управдом спроворил дело… Баня! А как же – регламент!

Упоминалось, что зачинался городок, как обыкновенный военный гарнизон. Жил здесь генерал, страшенный любитель бани и водных процедур. Воевал генерал, похоже, еще до рождения, прошел все доступные войны и привез с одной крупную любовь к сауне, о которой тогда обыватель помина не знал. Соорудил в гарнизоне капитальную баню с сопутствующими штуками, вплоть до бассейна, не сказать небольшого озерца. Теперь озеро и баня поместились на территории некоего заводика и доступ туда имели только избранные. Именно Козырек в дислокацию был вхож, и нынче укатал заводское начальство под всемирное мероприятие… Баня, словом, поспела.

Зовут комсомольца. Вместе с ним в комнату вваливается орава молодежи. В комнате невообразимый гам. Козырек гордо и витиевато излагает сообщение:

– Диего Родригес, дорогой и уважаемый – баня!.. Если хотите – кондёр, так сказать, русского свойства души. Для вас – насколько позволяет ресурс, а уж с нашей стороны – всеполномочно. Словом, ассортимент, уж вы не извольте… – Козырек окончательно вытягивается и строго глядит на толмача.

Однако Сашок не требуется: Диего возмущается:

– Баня? О, иес!!. Парить тэля и мозгоу!

Козырек от уважения сразу обмякает и впадает в окончательную сокровенность. Протискивает руку под локоть Диего и дышит:

– Достопримечательность. Собственно, лучшая баня в городе! А кто знает, может и в ином масштабе… Понимаешь, дорогой, начальник какой приедет и моментально сюда. – Козырек впирает палец в небо. – Сауна!

Оазис являет прямое очарование. Сам бассейн, продолговатая рытвина в полфутбольного поля, занятая мраморной, тяжело мерцающей водой, обнесен густо и декоративно растением притязательным, от ивы и шиповника, до ели и вереска, и сочными всегда свежеокрашенными скамьями. Наивно и симпатично смотрится тэобразный мостик с ограничивающими перилами и скамеечками для одежды в конце его, и проемом в перилах для спуска в воду по лесенке. Отчаянно и лукаво устроился в центре озерка дикий на быстрый взгляд островок. И довершает ансамбль баня – аккуратное, умелое сооружение западной архитектуры, стоящее метрах в тридцати от озера и сопряженное с ним песчаной, ухоженной дорожкой.

Заняты все, что-то происходит в бане, в домик и из него шныряют люди, кипит Козырек. Молодые задействуют патефон от строения. На светопреставление прибегает заводской представитель и управдом утрясает ситуацию, детвора шастает по берегу, пожилые блюдут степенство, прогуливаются вдоль озерка – городок весь перекочевал сюда.

А смена диспозиции предложила новые мероприятия, кто-то из молодых отчаянных лезет в воду. Сентябрь, уж в листве охра съела хлорофилл, да и сам лист поник или слез на землю, озерцо основательно укрыто корочкой листопада. Тяжелая глыба воды даже на вид дышит ознобом. Нет, крякнула, захлебнулась влага от упавшего тела, заколыхалась аляповатая листва. Вон второй сиганул – герои. И пошло дело, мелькают черные трусы на голых телах. А это что за чудо? Никак Диего, океанский человек, решил проявить удаль. Ну верно, обнажился мускулистый торс, очки аккуратненько сворачивает, кладет на скамеечку. Бултых, нет Диего… Тетя Зина, ритмично переступая ногами, раскачивая обширную грудь в такт музыке, таинственно смотрит на воду. Марья Даниловна поваживает плечами.

– Вы, братцы, умеренность используйте, не усугубляйтесь, – озабоченно бросает пустые слова в захлопнутую воду Козырек.

А дело простое, молодежь игру затеяла. Один ушляк бросил в воду шампанистую бутыль, теперь все роют песок, ищут награду. Хлесть, упал предмет. Никак Петька, шалопут, тело уронил. Взвизгнула мать, да где там – добудь рукой.

И ведь Петька бутыль нашел. Да каков шельма, нет бы изъявить гордость, так подплыл к Диего исподтишка, сует тому – на, друг дорогой. Сверкают у Диего зубы – ну зачем это?.. И вдруг ползет лукавая губа, палец у рта. Тсс… Мы, Пьетя, бутыль пока припрячем, а потом сюрприз сделаем. И Диего надолго вминается в воду.

Козырек тем временем командует аврал – в баню героев-неудачников, подальше от хвори… Мудро Петя в воду полез, его как потенциального пневмониста тоже пихают в сауну. До таких дерзостей даже Чипа не доходил – ну и день!.. Здесь житье – эва стол с надлежащим веществом в переднем зале. Петька рассматривает факт – водкой обнищали, вон пятилитровая мензурка с приятнорозовой влагой. Настойка ясно-понятно, Козырька продукт – мастак.

Шасть в пекло – там стон. Это Диего под вениковым изуверством бати пропадает. И Пете до кучи по жопе – славно… Погреться Петя любит. Когда выходит, народ вареный, дымящийся за столом. Принимают.

– Ну, православные, с божьим днем, – умиляется тенорок управдома, уносящего в душу стакан.

Диего ковыряет обстоятельство:

– Что это ест?

Козырек возмущается:

– Это, товарищ ласковый, центральный реквизит. Необходимая вещь – сам скроил.

Дока Диего догадывается и голосит:

– Хоу, русски твас! Я знай… – начинает разворачивать пальцы. – Шугэа – м-м… сакор… дрожки. О-о, – он щелкает себя подле кадыка, Ефимыч, блеснув слезой, лезет чокаться.

– Ну что, Диега, – пытает Васильев, – сподобился русского душеприкладства?

Диего для верности поддакивает:

– Е-е, парить мозгоу!

– Значит так, еще заход – в чистилище, а потом прямиком в рай. Это, брат, не карнавал там всякий.

Хихикает дядя Вася Трисвятский:

– А чего, я б на карнавал-то – за милу душу. Шоколадину бы другую, хабанеру, понимаешь.

Мужики плотоядно ржут. Петьку увольняют – «погрелся и будет» – разговор фривольный пошел на голом теле… На воле тоска, девки с парнями телесами трясут под музыку, не Чипа бы и жить наплевать. А этот – бес, кладет руку на плечо Пети, нарочито согбенно вышагивает, под блатное тянет:

– А не хотится ли пройтиться, воды напиться.

Петя гордо ступает в темп. Чипа кивает на баню:

– Слышь, Пит, чего там мужики творят?

– Дело простое, – уступает Петя, – халкают.

– Много водки-то?

– Не-а, – плошает пацан, – на Козыреву настойку сошли. Банка пять литров.

Чипа сморкается, затем длинно плюется, еще упражнения.

– А подтянуть граммулю – слабо?

– Ты что, Чипон, – пугается шкет, – как это. Не приспособлен я, да и поймают.

– Ты чо такой Вася! – отчаивается от нелояльности Чипа. – Революционный день, раз поди в жизни выпал – грех же не стырить. Да и кто увидит, все бухие да горячие. Вон, гляди, прут из бани. Держи тару.

– Не-е, Гера. Да как это?! – Петя пытается отстраниться.

Не те ребята – Чипа нависает над парнишкой, доказывает в ухо:

– Перчатки боксерские на неделю – твои.

Петя хлопает шаренками – страсти рвут. Предпринимает торг:

– Малуха продаст, он такой.

– Этот фикус?! – Чипа по-блатному перекашивает рожу и резко вскидывает, как бы пугая, руку. – Да я его сделаю, как хочу!

– Гер, давай я лучше Сашку попрошу, он добрый.

Чипа вынимает убойный аргумент, для безотказно смертельного воздействия употребляет в тоне театральную жуть:

– Чапаев что говорил? Год не пей, а после бани укради да вмажь! Ты чо, в натуре, Иваныча не уважаешь?! – Прижимает паренька сокровенно. – Держи тару, все будет в ажуре.

Ажиотаж непереносимый. И устряпывает полководец Петю, сует парень сосуд за пазуху… Действительно, мужики баню оставили. Вот и банка початая изрядно, но при содержании. Крадет Петя влагу, нервничает, роняет жидкость мимо узкого горла.

Тут и пошел спектакль. Раздается звук. Юркнуло сердце в закрома, выпихивает Петя банку из рук и прыгает, держа перед собой недобранную чекушку, за шкаф. Не случись в руках злополучной емкости, освоили бы причинно-следственные обстоятельства другую стезю.

Из парилки вываливается Диего. Что уж он хотел с собой сделать, неведомо, только находится мужик в критическом состоянии. Он раскален, из пор мелкими фонтанами бьет пот, глаза мало не порваны. Уронив на грудь челюсть и переваливаясь, словно пьяный шкипер, вытянув руку с растопыренными пальцами, Диего в страшном усилии ищет стол (Петя, убитый жутким видом друга, замирает).

Достигает стола, припадочно шарит по столешнице. Пить ищет? Ничуть: руки минуют емкости… Наконец натыкается на искомое, это очки (Диего, оказывается, немилосердно близорук). Не тут-то было: как только он водружает очки на нос, они мгновенно запотевают… По отчаянью, которое читается в лице и дальнейшим действиям, становится ясно – Диего смертельно хочется на улицу, не хватает воздуха, прохлады, однако он не может найти одежду.

Уж как мучается мужик, глядеть невозможно… Ура! Нашаривает завалившиеся брюки – наконец-то прекратятся хождения. Господи, что он копается? Не может быть, трусы не может найти. Что за наказание! Хорошо хоть повстанец измучен и принимает отличное решение, натягивает штаны на голое тело. Скорей на воздух.

Дудки, рано радуемся, Диего не может найти дверь. И тут случается вообще пакость. Наш друг озирается и тыкается совсем не в ту дверь. Эта ведет в подсобную клетушку и она заперта. Пырк, мырк – нету. Диего в отчаянии воздевает голову (Петя чуть не плачет от возмущения – ну вот же выход на улицу, рядом). Где там, Диего слепо шаря глазами (очки-то – запотевши), отходит от искомого. И, о боже, двигается совсем в противоположном направлении. Ба-а! Он находит то, что искал.

Необходимо пояснение. Баня постоянно находилась в стадии усовершенствования, и некоторые предметы, ждущие водружение на место, занимали площадь. В том числе довольно массивная дверь, прислоненная к одной из стен комнаты. Вот ее и углядел товарищ.

Диего, тяжело дыша, спешит к оной – уф, отыскал. Шарит в поисках ручки, находит. Дергает. Дверь шевельнулась, отслонилась от стены и мягко прильнула обратно. Карамба! Рвет с удвоенной силой… И дверь, упруго отвалившись, мощно, неукротимо наваливается и падает на пол, погребая под собой перепуганного революционера.

Самое непонятное, как ошарашенный Петя сумел удержать в руках чекушку. Теперь он уже совершенно вжался в стену, слился с ней и практически перестал дышать.

Диего тем временем выкарабкивается. Он смят, растерзан. Разгибает стан, трет ушибленное место, произнося страшные проклятия. Поднимает отчаянный взгляд и глаза различают настоящую дверь, опасливо тянет, в комнату врывается свежий воздух, плечи мученика счастливо вздрагивают.

Выскальзывает из бани Петя следом минуты через три. Передает чекушку Чипе и на похвалу имеет несметное желание послать ближнего во все возможные и невозможные области… Крепится в глухой таинственности малый минут пять (революционная солидарность обязывает не разглашать обстоятельство), однако – сами понимаете. Слушателями получаются Вовка Мочалов и еще пара самых близких и надежных:

– Ребя, что было! (Слюна вдохновения пузырится в уголках рта.) Захожу в баню – раз только, Диего выходит из парилки. – Петька досконально и красочно изображает сцену. – Бум, очки не показывают. Шарит, шарит – дверь не находит. Подходит к ну той, ну которая для замены. Ха ее на себя – ни фига… ха еще раз – она дэдэнц на него… Я запал!

Дружки падают со смеху. В молодежной кутерьме тоже залпы хохота, там затеяны аттракционы. Мужичье совершает очередной поход в баню, уж не за паром, за градусом единственно. И кажется за последним – мелькнули фразы… Оно и верно, день иссякает: клубятся сумерки, над землей шает багрово-золотая река, ветерок нежничает тщательной прохладой.

Однако нет, уйми молодежь. Всплеснулось озерцо, это пара оголтелых добытчиков опять тревожит дно в поисках той бутыли. Впрочем, геройство уже на исходе, нырнули по разу, поковыряли тщетно песок и вымахнули, вогнувшись в крючок и умеряя осеннюю дрожь.

Вот тут и происходит апофеоз дня. Когда молодежь толпится подле неудачников, растирая их, покрывая ерными шутками, веселя гамом себя и страну, зоркий Петя подмечает, что ведет себя Диего загадочно. Тихонько отстранившись от толпы и соорудив плутоватую улыбочку, он, сперва крадучись, потом резво стремится на мосток. Быстро сдергивает очки, кладет их расчетливо на скамью, срывает рубаху и брюки и отнюдь неаккуратно шмякает туда же, мелькнув голым негритянским задом, бултыхает в воду.

Петя молча ахает, вытаращив глаза. «Да что же он голый-то!» – тревожно прядает мысль. И обрушивается догадка: «Мама родная, да он же забыл, что потерял трусы в бане!» Петя с опаской смотрит на воду, тело наполняется тревогой… Однако от развития событий парень ускользает, ибо друган Чипа пьяненько теребит и объясняет, что лучше Пита на земном шаре пионера и товарища не существует.

И тут в Советском Союзе происходит вопль. Ликующий и признательный, торжественный и благородный. Народ резко оборачивается и… замирает. В проеме перил на конце мостка, на фоне угасающей зари и изящной глади мерцающего озера, воздев победно с бутылкой руку, улыбаясь в полнеба, стоит великолепный, совершенно голый негр.