Аля-улю или Странствия примерного крановщика

Болгарский комар – животное подлейшее. Если наш комар, прежде чем наладить контакт, сделает вам положительную неприятность звуком, то эта бестия претворяет свои наслаждения молча. И вот результат. Снится вам какой-нибудь развлекательный натюрморт и вдруг в центре оного образуется зуд. Долбанешь, бывало, в очаг дисгармонии и, разумеется, проснешься от телесного негодования. Повернешь глазами в разные места, глянь, а вокруг реальность. Тут на тебя тоска и набросится. И что пакостно, злокознитель таков бывал.

Один деятель меня несколько дней кряду донимал. Да еще не по разу в смену. Придет, накачает крови и адью – чао, мол, какао. А я луплю себя по роже от наивности. Очень он мою нервную систему подорвал. Повсеместный, стало быть, дискомфорт и никакого куража. Приведут меня вот так на пляж, засунут под зонтик и советуют:

– Грусти, – да еще эпитетом приукрасят.

Однако, как оттеплела гражданка, повадился я в одно прилежащее к нашему пляжу расположение. Небольшой павильончик, а перед ним несколько столиков со стульями под зонтами. По-нашему обозвать и затрудняюсь: ни забегаловка, ни бар, а так – местечко. Полежу на пляже и шасть в местечко воды напичканной газом употребить (таки снизошла до оного продукта благоверная).

Употребляю и наслаждаюсь любопытностями. Подойдут какие разлюбезные иностранцы и галдят. Смешной народ и необразованный. То серьга в ухе, то сам весь татуированный, то бог знает что на себя напяливши. А то и вообще без покрывала, так только, бечевкой опутавшись, чтоб, видно, не отпало чего… Сядут как попало и всякий выверт тут. То друг на дружку взгромоздятся, или нипочем целоваться затеют. Да ладно что жарко, а то ведь и дети здесь. Бескультурье, короче, поголовное.

И проживала в том местечке семейка одна. Как я ни подсуечусь, они все там. Об пяти единицах кагал. Пара старших самых, потом еще пара – дети, видно – и совсем малехое существо – внучка первых. Принципиально, то есть, всей династией. И как я не прислушаюсь, норовят что-либо по-английски ляпнуть.

Старший располезный себе. Худой да поджарый, а все жует. Хрум да хрум. А потом пивом все и замочит либо винными какими разносолами. Очень скучный на мой-то вид. И кто не идет, он руку вверх и «хелло» ему. Другой раз я прихожу, он и мне машет: «хелло», мол. Я так же ручонку вверх: живи, коль не шутишь. А про себя немлю: сам ты хайло… Но и вправду сказать, липли к нему народ. То один подойдет и ну руку ему жать и обниматься, то следующий. А он всем плеск да плеск винища. Все и тянут рты от заботы. А потом, глядишь, мстить затеют. Гвалт, конечно, стоит, пьяно. Скукота, словом.

Прихожу однажды в местечко. Газу намоченного приобрел, веду наблюдение. Хрум да хрум дядя, дите лопочет, пиво пенится. Только гляжу, позеленел мужик от чувственности, дерьг руку вверх и давай хелло на своем языке блажить.

Притча такая. Спешит к нему мужчинка несуразной внешности: короток, лощен, белозуб. В руке шампань и явное намерение жидкость энтую усугубить. Я сразу смекнул, что гражданина сего видывал.

Как-то два парня французских к девчатам нашим подкатили и ни бе, ни ме. Вот этого гражданина на подмогу и притащили. То болгарин-спасатель коммерцию среди наших затеял. Опять же того мужичка с собой волочет. И со всеми он улыбчив, и на всех-то языках без шпаргалки дословничает. А потому что всегда пьян. Шкодник, иначе говоря.

Так вот. Шарахнуло Шкодника за стол к Скучному и пошли они шебаршить разговорами. Я бдю. Династия уж и альтернативный флакон отковыривает, а тут моя Тамара жалует. Плюх со мной рядом. «Истомилась, говорит, от жары. Млею». Принес я ей соку, выздоравливай, мол, и на пост. Здесь и приметил ее Шкодник. Как положено, ладошку вверх – привет, уважаемая. Ну здрассте вам, коли не обессудите. И опять у них гам.

Как раз откупорилась там вторая бутылка и дым лезет. Шкоднику нашему в башку приди образ – а не изволите ли, мадам, с нами откушать. Это Тамаре-то моей. А компанию не составите ли, – мне, то есть. Международный инцидент.

– Так это, – бормочу, – вроде бы не ловко.

Только из среднего что звена парень, нашего этак возраста, уж и два стакана полых присовокупил. А там уж и булькает в них. Шкодник давай из-под Тамары стул тащить да меня за локти хватать: пройдемте, дескать. Парень тем разом второй стол громоздит. Шают мосты сзади.

Ну, приподнялись. Шкодник Тамаркин стул взял, я свой. Та уж у раздачи толчется, а Скучный ее в руку целует. Подхожу я, Скучный ко мне. Ладошку тянет и вопрос в лоб:

– Чо паришь?

Я растерялся:

– Чо парю, ничо не парю… – Объясняю толком: – Дело в том, что путевки мы через СМУ получили. Честно говоря, мы и не собирались, другие планы были. А тут начальник, Рожновский – они с Тамарой родственники – предлагает: езжайте, мол. Денег подкинул. Так что я ничего не парю…

Подходит Шкодник и растолковывает – «чо паришь» по-английски обозначает Джо Пэрришь. Это Скучного так зовут. Здесь я немножко снизошел.

Объявил каков я из себя, с остальными поручкался. Имена у них, что характерно, нерусские, потому я все равно не упомнил. Садимся, принимается витать разговор. Скучный что-нибудь ляпнет, Шкодник толмачит:

– Русска народ – душистый. Пушкин так говорэл: где русска бэл, там духом пахнет.

Я, известно, в грязь лицом не ударяю:

– А вот ваш мистер Шекспир иного мнения держался. Была, не была – вот в чем состоит вопрос. – И под дых: – Ту би, ор нот ту би!

Либо жена Джо, которая тоже, вероятно, «парит», заявляет Тамаре напрямик с печальным выражением лица:

– Русское сударэня – сушэство очен субтэльний. Анна Карэнин!

Та огорчается, машет рукой отнекиваясь:

– Да что вы! Я только с приличными людьми собутыльник – с Колькой, например, редко пью! Анна-то Каренина? – так под поезд кто просто так полезет!

Я тем временем думаю: надо ведь контру буржуям изладить насчет вина, и мыслями к Тамарке лезу. Эта же на мои мысли кошель прячет. Прямо садиться на него деталью туловища и все. Я же лыблюсь и пальцем ее исподтишка буровлю – уймись, мол, вникай в паритет. Подруга жизни ни зги, прижала насмерть кошель, аж стул гнется. Я, правда, щель между деталью и стулом нашел и потихоньку давай ее расшатывать. Только вижу, иностранцы на меня смотрят заинтриговано – улыбочка пакостная в зубах ерзает. Смекнул я, что наши телесные с Тамарой отношения вызывают глубокое недоразумение. От такой недогадливости пропихнул сердечно руку до вожделенного предмета и высунул его из засады. Тамара на мой подвиг взглянула и говорит благовоспитанно:

– Ах, а я его и потеряла. А он вот где оказывается…

Смотреть на нее в ту пору, конечно, страшно было. Ну да не до созерцаний – международный инцидент. Изымаю, стало быть, из кошелки часть денег и резонно оплачиваю бутылку шампанского.

– Пейте, – благодетельствую, водрузив ее на стол, – за мой счет, сколько влезет от нашей душистости.

Те бесцеремонно только этого и ждали. Еще и разговаривают при этом о всевозможных явлениях мира.

А время минует. И в отдельном промежутке вдруг Скучный озабочивается и говорит «хелло». Вся оказия, что посещает местечко гражданка в одном лице. Хеллом-то она Скучному возразила, только как увидел я ее, так в воспоминания и ударился – Мадлен, налицо… А уж когда она меня углядела, так и нет конца междометию:

– О-о, русски товарищ! Здравствуйте.

Вот и создается ситуация, когда садят Мадлен непосредственно рядом со мной. От такой интимности спрашивает она довольно зычно:

– Вы нашли своя Курва?

– М-м… э-э… – отвечаю я на поставленный вопрос.

– О-о, я знай, – вопит Мадлен, – вот ваш Курва! – и показывает на Томку. Да еще при этом дословничает ей:

– А я – Мадлен.

Здесь обратил внимание, что оболочка моя на гусиную кожу стала смахивать, и от такого резюме произвожу опыт, дабы ажиотаж приспустить:

– Вообще говоря, это ее фамилия. Причем девичья. А зовут Тамара, – И для амортизации: – Царица такая была.

Это сообщение сильно Мадлен пригодилось, а про Тамару и говорить нечего, аж пятнами пошла. Короче говоря, испытал от этих распрей сущую ностальгию. Но когда она настигает, без иного флакона можно сразу поступать в психонервический санаторий. Поскреб я в кошелке, пока Тамара с Мадлен словами беседовали, и наткнулся на положенную сумму. Отхожу симпатично от сиденья и возвращаюсь с атрибутом. Тамара как пейзаж этот увидела, так синей и сделалась. Кошелку хвать, к оному месту прижала и молчит. А как по порции разлили, употребила и рассказывает:

– Что-то у меня заболело, и не пойму что. Так я променадом пройдусь по берегу.

Соболезную ей вежливо:

– А я еще посижу, а то скучно без тебя.

Итак, принимаю участие в общественной жизни. А она кипит, бутылки только хлопают. Шкодник мне доказывает:

– Атаман Шкуро был мой внучатый дед по тетиной линии. А живу в Австрии. Жизнью доволен и за коврижку на смерть не поменяю.

Мадлен и жена Скучного работают в организации и тоже от коврижки отказываются. Скучный сам себе содержатель фирмы. Я, понятно, крановщик. Полный тандем.

Спешу уведомить, что дело происходило после обеда и солнце с небосклона сместилось. Тут еще пару раз ветер дунул и рандеву стало заканчиваться. Я, было, затеял восвояси отступить и вдруг изо рта Мадлен вылетает предложение проводить ее в определенном направлении. Сквозь испуг я согласился… Еще выскажусь, что при тщательном осмотре Мадлен выявляется вполне употребимой особой лет тридцати с довеском и вытекающими отсюда выводами.

– Штаны бы, – говорю, – с собой взять на всякий случай.

Дело-то, понятно, в плавках обстоит.

– Возьми на всякий случай, – говорит Мадлен, – я терпеливая, подожду.

Иду за реквизитом и думаю – как объяснить задачу? Если напрямик выразиться, не только водяного газу лишишься, но и внешний облик могут попортить. Без виража не обойтись. Проштудировал несколько околесиц и решил просто сказать: угорел-де. Тамарка-то, знаю, прихотливая до солнца – пока последний лучик на себя не намажет, не шелохнется. Подхожу к бивуаку, а там презент – нет Тамары, в море окунулась. Передаю радостно через наших устную записку и сматываюсь стремглав.

Подхожу обратно. Мадлен уж кой-чем припорошилась, ждет сердешная. Пошли мы с ней нравственно. Кругом флора: тут дерево воткнуто, там куст. Человеческие натуры прохаживаются в количествах, асфальт себе лежит. Мы на него наступили, никто не орет. Славно. И вздумала вдруг меня Мадлен пытать:

– Расскажите о своей жизни. Очень я любопытная.

Приуныл я от постановки вопроса. Сами посудите, что я расскажу? Жизнь – сплошной будень. Романтизм только между концом работы и приходом домой. Начал я ковырять всякие абстрактности – нету замечательного.

И вот от этого цейтнота, от невыраженной моей потребности, от шампанского вина, должно быть, лежащего в желудке, для международной солидарности, наконец, навалился на меня стих:

– Ну что ж, – излагаю я проникновенным голосом, – послушайте тогда мою историю…

Родился я очень музыкальным молодым человеком – по преданию еще в люльке в ответ на разные звуковые происки засыпал кромешным сном. Так обозначилась стезя… Шести лет отроду был отдан в музыкальную школу по классу русских народных инструментов. Может, слышали, балалайка такая есть? Собственно, весь духовный репертуар располагал к фортепьяно, но на содержание этого инструмента не хватало средств. Да, я получился отроком бедных родителей!.. Четыре года провел за балалайкой – хрустальное время – но внезапно зигзаг удачи повернулся тылом…

По натуре я был стрекулистом, и в детских шалостях однажды проявил несдержанность к некой девочке, причинив нечаянное неудобство. В ответ на проступок пришел ее папа и дернул меня за ухо. Да так неудачно, что надорвал какую-то жилу. В результате произошло размежевание слуха: правым ухом я слышал одно, левым совсем обратное… Понятно, что о музыке исчезли речи – канули светлые деньки. И в чувствительном детском сердце родилась недоверчивость к жизни… Однако врожденная способность к разным обстоятельствам подсказала еще одну тропу – я очень прилежно принялся играть в футбол, и за четыре года взаимоотношений с поприщем дослужился до форварда в лучшей команде города. И как-то раз, когда мне полагалось забить заветный гол, на меня нарочно науськали непринципиального мальчика. В результате искреннего подвоха я был травмирован и надолго выбыл из строя. Недоверчивость к жизни усугубилась.

Следуя ей, поступил в кружок умелые руки – иначе, бокс – и там меня снабдили разными методами дискуссий с отдельными оппонентами… Так захотела жизнь, что именно ко времени овладения аргументами, мне назначили первую любовь, – предмет был потрясающе красив, неимоверно коварен и безусловно имел обыкновение устраивать прочие банальные интриги. Однажды ко мне подошел другой парень и немилостиво спросил: «А не чересчур ли ты внимателен к предмету?» Я рассказал ему аргумент.

Следует дополнить, что в связи с ракурсом мировоззрения я взял и затеял плохо учиться. Присоединенное к физическому недомоганию другого парня это послужило поводом отвода меня из учебного процесса. Жизненные подробности, выражаясь фигурально, начали приобретать зловещие очертания… По совместительству стал курить и запивать это дело вином. В общем… первый раз попал в тюрьму восемнадцати лет отроду. Но возвратился в строительство светлого будущего довольно скоро… Не стану передавать, какие несимпатичные минуты пережил за этот отрезок, потому что грядущее уже готовило очередные закоулки… Воочию довелось мне ощутить на своем плече тяжелую десницу рока!..

Итак, приложив к обстоятельству порядочный кусок воли, я все-таки совместил работу с учебой в вечерней школе, и, таская за собой на плечах тщедушных родителей, перегрыз таки гранит науки в размере среднего образования. Однако охваченному летаргией сердцу нужно было пробуждение – и утро наступило. Я, что называется, встретил девушку. Она не была сногсшибательна, но имела в наличии обширную душу. И я испытал сердечную привязанность… Трудно говорить в этом месте – кху, кху… Еще и потому, что доклад не подготовлен – собственно, вы первая, кому так всецело выпрастываю я душу…

В общем, поведаю, что, одолев курсы, я принялся водить грузовые автомобили. И в один прекрасный день, когда мы с девушкой, взявшись за руки, ехали на автомобиле ЗИЛ 130, госномер 54-36 СНЕ свершилась авария. Она погибла, я получил жестокие повреждения.

Нет в мире языка, на котором можно изобразить степень отчаянья. Добросовестно мечтал наложить на себя руки, но они были сломаны. Впрочем, как и ноги – меня собирали буквально по молекулам… А впереди ждало очередное огорчение – тюрьма. Оказалось, что в момент аварии я был несколько нетрезв.

Мне присвоили шесть лет. Что это были за годы, лучше не вспоминать, в натуре, век воли не видать… Впрочем, вышел по половине, через три года… На зоне, по причине средней образованности, затеял переписку с одной гражданкой. Девичью фамилию этой гражданки вы знаете… И не успев сойти с порога, женился. Только никакие гражданки не заслонят в глазах тот светлый образ настоящей любви!

Там же в зоне дал зарок никогда не садиться за руль автомобиля. Но тяга к перевозкам грузов жила, и в результате компромисса я стал крановщиком… Такова моя очень печальная история. Как говорится, не обессудьте за прямоту речи…

Здесь я шмыгнул носом и надежно замолчал. И такая грусть подступила, что горло рвет и в носу щиплет. Мадлен, та и вовсе ссохлась и сердце рукой поддерживает.

Говоря целесообразно, путешествие начало подходить к концу, поскольку очутились мы на пороге помещения. И в эту минуту Мадлен задает мне вопрос:

– Может быть, вы зайдете ко мне и выпьете одну или больше чашек кофе? И я зайду вместе с вами.

Вы чувствуете, какой подкрадывается невразумительный момент? Признаюсь, кинулся я тотчас в размышления. С одной стороны, в бумажке о правилах поведения, что нам перед заграницей выдали, о данном мероприятии ни запятой. С другой, если что получись, меня ж сразу из крановщиков в начальники переведут. И с третьей, шампанское по трубам ходит прямо турбулентным движением. Словом, поступаю самым решительным образом.

В апартаментах беседа продолжается. Например, Мадлен спрашивает:

– А дети у вас есть?

– Как не быть, – поясняю игриво, – если мужчина я обаятельный.

Ну вот, выпили все кофе, что было в доме, я размышляю, как поступать дальше? Голова распухла и никакого озарения. Уж чувствую, в поджилках трясется и заикание изо рта происходит. И одна меня мысль терзает – без бутылки нету моего обаяния, а денег ни копья. Еще от кофе прояснел окончательно. Да и что там было с шампанского. Спросить Мадлен насчет флакона? – это уж совсем не в международных кондициях. Стало быть, сидим молча, смотрим друг на друга. Ситуация – вставай и беги.

В общем, решился я. Набрал воздуха, глаза зажмурил и спрашиваю:

– Мадлен – извините, не знаю как по отчеству – мне ваш купальник сильно понравился, но я забыл, какого он цвета. – Дескать, снимай платье-то.

Мадлен встает… подходит к шкафу, достает купальник.

– Вот, у меня их несколько.

Чему их учат в школе?

Снова сидим. И тут, понимаете, жутко мне в туалет захотелось. Прямо нагрянуло!.. Вроде бы невтерпеж, так встань да сходи. Нет, обратный стих на меня накатил – стыдно. Такие нравомучения – просто нет в мире белого света… И распирают меня в этом моменте разные дилеммы. С одного боку, допуск к вожделению все-таки пробовать получить надо, поскольку ежели теперь карьеры не испытаешь, век себе не простишь. (Да и перед человеком неудобно). С другого, вдруг произойдет разрешение, как при таком туалетном невмешательстве можно исполнить долг?.. Вижу я, что нет в жизни никакого выхода. Встаю тогда стройно и грозно говорю:

– Очень жаркая погода на улице стоит. Прямо хоть раздевайся.

– Разве? – отвечает Мадлен. – А мне напротив кажется, что похолодало.

В общем, понял я, что в этом доме кашу не приготовишь. Говорю:

– Ну что ж, пора и честь знать, пойду.

Мадлен провожает меня до двери.

– Рада с вами познакомиться. Мы весело провели время.

– Чао, бэби, – произношу я и грациозно удаляюсь…

Дома, разумеется, Тамарка выволочку устроила:

– Где был, нехороший?

– Странный вопрос. Конечно, пошел в общагу и встретил по пути Мадлен. Как благовоспитанный человек, выпил с ней чашку кофе и совершенно трезвый спешу домой.

Тут, понятно, началось. Знаю-де я этих, в кино насмотрелась. Ты, погань, только и ждешь, где урвать. Да еще на шампанское ухлобызгал без спросу прорву. В общем, все по правилам.

– Не знаю о каком фильме идет речь, – возмущаюсь я, – и даже ничего не могу сказать за визави. Только в мою мораль прошу руки не запускать. Я персонаж другого фильма.

Проходит дня три. У меня и угар солнечный сошел и самочувствие вполне приемлемое. Лежу себе на песочке, вкушаю морские зефиры и наблюдаю за перемещениями линий на разных женских силуэтах… Здесь надо сказать, что уж несколько дней, как ударились наши бабы в коммерцию. И затейливая моя нет-нет да с подружками по берегу прошмыгнет, дабы продать какую-нибудь принадлежность… Вот приходит так же с промысла, ложится рядом и начинает меня нежно гладить. Я сразу понял, что дело нечисто. И верно. Смотрит на меня глумливая и спрашивает ласково:

– Родной, скажи мне откровенно, тебя в детстве родители под кузнечный молот не запихивали?

– Ты что это? – испуганно интересуюсь я.

– Ну, может тебя с восьмого этажа когда роняли?

– Вольтанулась что ли?

– А-а, я поняла. Тебя, наверное, мочой однажды перекормили.

Тут я не на шутку разволновался и говорю:

– Искупаться я, пожалуй, пойду.

Тамарка мне и поясняет:

– Ты что, действительно дурак? В каких это, интересно, тюрьмах ты живал?.. Я сейчас Мадлен встретила, рассказала она мне печальную историю твоей жизни.

И здесь Тамара очень спокойно мне по морде ка-ак брызнет. Это при всем честном народе. Я, естественно, отодвинулся, вскочил. И объясняю прохожим:

– Припекло что-то солнце. Пойду окунусь…

Два дня принципиально не разговаривал. На третий пожалел:

– Ну ладно, прости. Что в такой жаре не случится, когда не знаешь, в какой руке вилку-то держать.

Да и какой там отдых, когда одна баба из группы, как у завтрака меня увидит, так в ладошку и прыскает. Словом, дожил кое-как и отпустило только когда границу переступил. Так что рекомендую эту записку в качестве путеводителя. За сим аля-улю.