Золото наших предков

– Слышь, Сергей, одна матрица и две сотни разъёмов сверх того, что в документах, – зашептал на ухо снабженец.

– Понял, – кивнул в ответ Пашков.

Пока шла разгрузка он, обдумывая как лучше сразу отделить материал, что пойдёт в переработку от "лишнего", сам для себя неожиданно надумал:

– Слушай Михалыч… давай того, не на двоих, а на троих поделим. Петю в долю возьмём. В отпуск человек идёт, ему деньги край нужны.

Немного поразмыслив, Горбунов согласно кивнул. Собравшись с духом, Пашков подошёл к руководившему разгрузкой Калине:

– Иваныч, тут такое дело… Михалыч лишнего привёз…

– Какого лишнего? – насторожился Калина.

– Ну, сверх того, что в документах значится.

Калина задумался, собрав морщины на покатом лбу.

– Много? – едва слышно спросил он.

– Одна матрица и две сотни разъёмов. Не бойся, всё чисто… Ну, что делим на троих?

Калина молчал с минуту.

– …Не знаю… как хотите, – он явно колебался.

– Хорошо. Мы сами всё сделаем, матрицу размонтируем, реле, разъёмы соберём. Дня через четыре я тебе твою долю отдам.

Калина ничего не ответил.

На следующий день Пашков с Горбуновым заперлись на складе и ударно работали по "разделке" излишков. А Калина, наладив переработку вновь поступившего материала, отправился в офис для оформления отпуска. Впрочем, оформлять фактически было нечего, он просто хотел получить отпускные деньги. Однако его ожидания не оправдались. Шебаршин, криво усмехнувшись и совершенно не смущаясь, объявил, что денег в кассе фирмы в данный момент нет.

Это было верх всего, Калина давно уже не чувствовал себя до такой степени оскорблённым. Несомненно, директор не просто пожалел эти несчастные две тысячи, он ясно давал понять – хватит с тебя, и без того много воруешь. Калина же считал, что если и "брал" сверх зарплаты, то за это уже много раз отработал, а то что "стриг" для него Обделенцев… это же из материала, который он лично достал по своим каналам, и за который ему не то, что премию, спасибо не сказали.

На заводе его ждал Пашков.

– Иваныч, реле и разъёмы… твоя доля у меня в кабинете. Заберёшь?

– Что? Ах да… конечно. Прямо сейчас, пойдём…

Калина передал Пашкову все дела, и в ближайшую субботу решил пойти и сдать весь накопившийся у него материал, и тот, что "настриг" Роман, и тот, что передал ему Пашков. Вместе это обещало весьма приличную сумму. Этих денег должно было хватить и ему на поездку к сестре, и на жизнь семье. Идти решил на Рождественку – только там приёмный пункт работал в субботу. Узнав, что муж собирается ехать в центр, Валентина, боявшаяся отдаляться от квартиры в незнакомом ей городе, напросилась с ним, чтобы потом пройтись там по магазинам, купить подарки для кубанских родственников.

В ту же субботу Пашков совершал свой очередной визит на Рождественку. Вёз он в основном те реле, что "добыл" из матриц последней "получки". Он как всегда доехал на метро до "Кузнецкого моста", вышел на Рождественку… Что-то хорошо знакомое бросилось ему в глаза в походке и суетливых движениях рук идущего впереди мужчины. Присмотревшись, он с изумлением опознал Калину. Рядом с ним шла женщина, они переговаривались. Плечо Калины оттягивала объёмистая сумка, и они тоже направлялись вверх по Рождественке. Куда они идут, Пашков догадался довольно быстро, как и о содержимом сумки. Держась на некоторой дистанции, он присмотрелся к женщине, и довольно скоро понял, что это жена Калины – они так свободно, по семейному разговаривали. Со спины женщина, что называется, не смотрелась, среднего роста, коротконогая, почти лишенная "эротических" изгибов по линии плечи-бёдра. Всё это усугублялось дешевым, немодным платьем, поношенными босоножками… Маскируясь за многочисленными прохожими, Пашков проследовал за ними до самого здания, где располагался приёмный пункт. Калина со своей спутницей вошли…

Пашкову ничего не оставалось, как спрятаться за асфальтоукладчик, стоящий тут же без движения ввиду нерабочего дня. Из своего укрытия он внимательно следил за входом в здание. Ждать пришлось минут двадцать. Калина с женой вышли, сумка явно опустела, так как он помахивал ею весело и легко. Теперь Пашков мог рассмотреть жену Калины в "фас", правда мельком. Вид спереди его окончательно разочаровал. Это оказалась весьма непримечательная женщина чуть за сорок, с посредственным лицом и более чем посредственной фигурой. Пашков был весьма удивлён, что Калина прослужив столько лет в Алма-Ате, в городе, по советским меркам, достаточно сытым и экологически чистым, где проживало значительное русское население, много девушек, и большинство из них очень красивы… И всё-таки, почему Калина соблазнился Людмилой, Пашков так и не понял, по его понятиям обе его женщины были примерно одинаково "привлекательны". "Лучше бы подумал о том, как жену получше приодеть, может не смотрелась такой нескладёхой. Если в квартиру пятьдесят тысяч баксов врюхал, значит не последние…"– думал Пашков, глядя из своего укрытия вслед удаляющейся супружеской паре.

Домой Пашков вернулся в глубокой задумчивости.

– Что-то случилось? – тревожно спросила Настя. Она не перестала переживать за мужа, когда он уходил сдавать радиодетали, боясь, что там его накроет какая-нибудь облава.

– Да ничего, всё нормально, – поспешил успокоить её Пашков.

– Сколько сегодня?

– Четыре сотни в баксах и рублей три сотни с мелочью.

К "добыче" Настя уже привыкла и относительно спокойно, хоть и с удовлетворением, приняла протянутые ей доллары.

– Слушай, Насть, давай на тебя долларов двести истратим, сразу, – вдруг предложил он.

– Как это на меня?… Истратим, на всех нас… вот на годовщину свадьбы вино какое-нибудь дорогое купить надо.

– Да нет, чисто на тебя, на одежду, обувь… Может из драгоценностей, что-нибудь купим?

– Чего это ты… Я ведь и так только костюм себе купила, в школе все иззавидовались. Хватит, а то с кем-нибудь удар случиться. Чего-то ты очень заботливый стал… – подозрительно заулыбалась Настя. – Уж не грешок ли какой замолить заранее хочешь?

– Да ну конечно… влюбился, и знаешь в кого?

Настя с полминуты вглядывалась в мужа и вдруг с облегчением рассмеялась:

– Знаю… догадалась, ха-ха… в богинь, что в альбомах профессорских увидел… Смотри, я ведь и к ним приревновать могу.

Пашков засмеялся вслед за женой.

– А если серьёзно, Насть ну его, это накопление, боюсь, опять деньги пропадут.

– Ну, ты даёшь, ты, что думаешь за двести долларов мне и одежду и бриллианты купить? Не хватит.

– Ну, так давай все четыреста истратим, в кои годы я имею возможность жену побаловать.

– Не заводись. Сначала запас надо сделать, мало ли что, и на питание… пять лет ведь впроголодь жили. Потом, в квартиру ещё сколько вложить надо, Сашке после школы в институт поступать, тоже наверняка деньги понадобятся. Так что о бриллиантах пока рановато думать, – наставительно сказала Настя.

– Да будут деньги. Я этот месяц за Калину остаюсь, много принесу.

– Ладно, посмотрим…

Первый рабочий день, когда Пашков совмещал в одном лице и кладовщика и начальника производства ознаменовался тем, что его вызвал в офис Шебаршин.

– Как вы собираетесь руководить производством в отсутствии Калины? – спросил он, подозрительно глядя на Пашкова.

Вообще-то такой разговор должен был состояться раньше и в присутствии Калины. Пашков не верил, что директор просто забыл это сделать, пустив всё на самотёк. Здесь явно имел место какой-то умысел.

– Так же как это делал он, только теперь готовую продукцию я буду получать не от Калины, а напрямую от бригадира.

– Это значит, и выдавать материал на переработку вы будете, и готовую продукцию получать тоже вы? – Шебаршин спрашивал с издёвкой. В воздухе повисли непроизнесённые им слова: "А кто же тебя контролировать станет? Ведь ты же сколько хочешь выдашь, а запишешь меньше, и при приеме запишешь сколько хочешь…"

– А вы что-то другое предложить хотите? – в свою очередь спросил Пашков.

– Я не предлагаю, я даю указания, которые должны неукоснительно выполняться, – директор тяжёлым взглядом буравил Пашкова. – В общем так, я в курсе сколько готовой продукции давал цех демонтажа при Калине. От вас я требую, чтобы вы каждый день после окончания рабочего дня звонили и докладывали мне лично точное количество сданной на склад готовой продукции. Не дай Бог, если объём производства при вас упадёт… Вы меня поняли?

Пашкову пришлось срочно провести совещание с Сухощупом. Тот заверил, что удержать прежний уровень производства не так уж тяжело – в последнее время Калина не очень "давил" и цех работал далеко не в полную силу. Тем не менее, Пашков для верности в очередной раз ссудил бригадира деньгами… Только попросил, чтобы выпивали после работы.

Первые дни пришлось внимательно следить, как за рабочим распорядком, так и скрупулёзно собирать сдаваемую продукцию. Пашков теперь задерживался после работы, чтобы позвонить в офис и доложить о результатах рабочего дня. Во время одного из докладов Шебаршин вроде бы невзначай спросил:

– А почему это у вас количество сданной готовой продукции будто дублирует последние показатели, что были при Калине? Разве нельзя их увеличит?

Пашков решил подыграть этой примитивной хитрости директора, ежедневно увеличивать производство, но совсем на чуть-чуть. Во время следующего доклада Шебаршин уже похвалил его и сказал, что ожидает дальнейшего роста показателей. Производительность и в самом деле увеличивалась, потому что Пашков не переставал "субсидировать" рабочих и они работали, имея стимул. Но даже на таком стимуле невозможно было "ехать" бесконечно. Докладывая Шебаршину, Пашков говорил, что рабочие делают всё возможное и дальнейший рост с помощью молотка и зубила даётся всё труднее. Директор в ответ ругался, кричал, что рабочих можно заставить работать ещё лучше… А Пашков, взвешивая лигатуру, проводил по накладным столько сколько нужно для доклада, а что сверх отсыпал и уносил домой…

14

Шебаршин, конечно, не поверил, что рабочие работают на износ и неожиданно пришёл на завод утром к началу смены и, естественно, стал свидетелем массового опоздания. Меньше всех, на шесть минут опоздал Пашков. Директор орал минут пятнадцать без перерыва, грозил всех уволить. На следующий день он не поленился вновь прийти с утра. Пашков на этот раз пришёл вовремя, но рабочие опять опоздали от пяти минут до получаса…

Шебаршина хватило на три дня, после чего всё покатилось по-прежнему. Пашков ежедневно докладывал и, никем не контролируемый, уносил также регулярно сто-двести граммов лигатуры и ещё примерно столько же прочей "готовой продукции". Его "добыча" заметно возросла. Он целый день метался с завода в офис, со склада в цех. Осознал Пашков и то, как тяжело приходится Калине при столь частых контактах с директором. Портя настроения окружающим, "доставая" их, Шебаршин, казалось, испытывал садистское наслаждение. Например, зная, как болезненно реагирует Кондратьева на его угрозы, директор обещал ей "пять лет по первой ходке" чуть ли не при каждой встрече. Бухгалтершу Князеву… В отличие от большинства частных фирм бухгалтер в "Промтехнологии" не являлась ключевой фигурой, а лишь выполняла "технические" функции. Так вот, Князеву, у которой часто болел ребёнок, он постоянно попрекал за её постоянные отпрашивания с работы, намекал, что может подыскать ей замену. Компаньону Ножкину он любил пощекотать нервы разговорами о трудной совместной жизни с родителями, особенно не со своими, а жены. Обо всём этом Пашков теперь был в курсе, ибо частенько гостил в офисе.

Дома Настя, видя, как ещё больше осунулся муж… У неё были каникулы, и она пыталась помочь пережить это нелёгкое для него время: всячески разнообразила стол, мягко реагировала на его срывы. Но на Пашкова куда более благоприятное воздействие оказывала не предупредительность жены, а то, что она, отдыхая от работы, всё более преображалась внешне.

– Эх, надо бы и мне в отпуск уйти, да съездить куда-нибудь всей семьёй. Но сейчас никак нельзя. Этот месяц такой, который год кормит, – говорил Пашков, сидя за столом и глядя на хлопочущую вокруг него жену. В новом, туго обтягивающем её халате, она ему всё более напоминала, если пока ещё не кустодиевскую, то вполне тициановскую женщину.

Настя тоже понимала важность этого месяца, тем более, что с последнего "похода" на Рождественку муж ей принёс более пятисот долларов, а всего за июнь получилось полторы тысячи.

У Матвеева тоже начались каникулы, и он чуть не каждый день с нетерпением ожидал Пашкова.

– Что-то вы неважно выглядите Сергей? – профессор тоже отреагировал на внешнюю усталость Пашкова.

– Да работы навалилось, начальник в отпуске, я за него, за двоих вкалывать приходится.

– А вам ваша работа хоть какое-то удовлетворение приносит? – неожиданно спросил профессор.

– Да как вам… Конечно эстетического, такого как от ваших лекций, я не получаю. Зато материальное…

– Может это будет с моей стороны нескромно, но если это не секрет, сколько всего вы там имеете? Это не праздное любопытство, просто хочу понять. Ведь СМИ только и твердят, что уровень жизни повышается, а вот я по своей зарплате этого как-то не ощущаю. Когда со студентами общаюсь, иной раз такое слышу… Где-то недели полторы назад оказался в нашем университетском книгохранилище. Там наши учебники, авторизованные курсы, по которым студенты занимаются, в основном хранятся. Один из этих курсов я совсем недавно закончил писать и решил посмотреть, нет ли опечаток. Книгохранилище у нас в подвале. Там сидит библиотекарша, а она женщина уже пенсионного возраста, тоже бывшая преподавательница ВУЗа. Наш ректор многих пенсионеров привлёк. Мы же бесправные, сколько нам не заплати, всему рады. Ну, так вот, взял я свой учебник, смотрю, а она мне давай жаловаться, что за семьсот рублей здесь сидит, пылью дышит. От книг ведь страшная пыль, это весьма вредная для лёгких работа. Ну вот, жалуется она, а тут в очередь за учебниками студенты встают, две девушки и парень. Парень грузин, а девушки те с ним пришли, обе русские. Парнишка сам паршивенький такой и что, думаю, довольно симпатичные девчонки в нём нашли. Тут же прямо и выяснилось что.

– Деньги? – высказал догадку Пашков.

– Естественно. Но самое интересное, каким образом это выяснилось. Жалуется, значит, мне эта библиотекарша, лет ей эдак под шестьдесят, я стараюсь ей сочувствовать, а этот щенок, лет двадцати, вдруг в наш диалог влезает… Представляете, говорит, что он за семьсот рублей палец о палец не ударит. А эта клуня, вместо того чтобы одёрнуть наглеца, она с ним эдак доверительно, с улыбочкой, ой да конечно вы правы, за семьсот работать можно только долларов. А он на неё, эдак, как на вошь поглядел и говорит, и семьсот долларов не деньги. А девчонки, эти, с таким восхищением на него смотрят. Ни у одной, ни у другой даже в голове не щёлкнуло, что этот юный геноцвале не только над пожилой женщиной издевается, он и над их родителями смеётся, только вслух не говорит, что все русские жить не умеют. Из чьего колодца пьют, они понимают, только уверены, что тупые русские никогда не догадаются об этом. И пока что действительно не можем, по большому счёту, догадаться… Ааа, – Матвеев раздражённо махнул рукой. – Я уж и сам сомневаться стал, есть ли среди нас деловые люди. Ну, кто мешал кому-нибудь тот же частный гуманитарный университет открыть… Никто из наших не догадался, а до армянина дошло. "Лукойлом" азербайджанец рулит, там Березовский, в другом месте Гусинский, Смоленский, Ходорковский, кто угодно только не русские, прямо за нацию обидно. Неужто, у нас только бандиты, уголовники способны в рыночной экономике "плавать", деньги делать?

– Ну почему же Виктор Михайлович, есть и русские богатые, – попытался не согласиться с профессором Пашков.

– Что… кто… Потанин, Черномырдин? Эти не в счёт, они крупнейшими начальниками были в тех отраслях, которые потом приватизировали. А вот так как Гусинский и Березовский с нуля, с театральных режиссёров средней руки, с завлабов провернулись и миллиардерами стали. Или хотя бы среди таких как мы с вами, средних людей, есть кто-нибудь, что неплохо зарабатывает, я вот лично не знаю… Потому и задаю вам вопрос о вашем заработке.

– Ну, как вам сказать, Виктор Михайлович, насчёт меня, – Пашков замялся, колеблясь, говорить или нет, сколько он "имеет". – Я возможно не так уж много… во всяком случае, семьсот долларов для меня хорошие деньги, но, тем нем менее, я уже несколько месяцев больше имею.

– Серьёзно? – недоверчиво переспросил профессор.

– Ну да, тысячу, даже больше, – Пашков чуть не сказал полторы, но побоялся обидеть старика никогда не видевшего таких денег.

Но Матвеев смотрел на него с истым уважением, он был явно обрадован.

– Ну, спасибо, ну утешил.

– Помилуйте, за что? – не понял реакции профессора Пашков.

– Как за что? Я уж грешным делом стал думать, что у нас народ весь выродился, ни на что не годен, только пить, да нищету плодить… А вы… – Матвеев засмеялся, – вы вдохнули в меня нечто вроде уверенности. Может, не пропадём, а? Я ведь в этом направлении благодаря вам стал мыслить, ей Богу. Помните вы меня спросили насчёт Византии, что не повторяем ли мы её исторический путь, не идём ли к гибели. Так, что не только я вас чему-то учу, но и вы меня. Представляете, ночью один и тот же кошмар снится, штурм Константинополя турками вижу, а потом картина меняется, люди в чалмах с криками аллах акбар на кремлёвские стены лезут. Просыпаюсь в холодном поту, и сердце чуть не выскакивает. – Профессор замолчал и погладил грудь, о чём-то размышляя. – Ладно, Сергей, извините, хватит об этом, а то боюсь опять сердце схватит. Давайте о более приятных вещах поговорим. На чём мы с вами остановились… Ах да классицизм. Мы о русском классицизме говорили. Это 19-й век. Для того чтобы перейти к европейскому классицизму надо вернуться лет на двести назад. В Европе ранний классицизм начинался ещё в 17-м веке. Зрелый классицизм это уже большой период с 17-го до начала 19-го и поздний до середины 19-го века. Вы следите за моими рассуждениями, чувствуете как Россия, стартовав значительно позже, настигает Европу? Помните, что мы говорили в прошлый раз о периодизации русского классицизма, и что получилось, поздний классицизм у нас и у них уже почти совпал по времени.

– Да-да, вижу, – Пашков с горящими глазами, будто сам участвует в этой "гонке", слушал профессора.

– Подробнее надо остановиться на зрелом европейском классицизме 18-го века. В архитектуре это стиль Людовика 16-го, помпезный, античные ордерные системы по типу церкви святой Женевьевы в Париже. В живописи о раннем классицизме можно судить по творчеству Пуссена, Леренна, Дюго, о зрелом – Тьеполо, Давида, Рейнольдса. Ну, а поздний, это Энгр, Пиранези…

ЧАСТЬ IV. ЗОЛОТО НАШИХ ПРЕДКОВ

1

Калина сидел в комнате с невысоким закрашенным водоэмульсионной краской потолком, за столом, уставленным в основном закусками растительного происхождения. Напротив, откинулся на спинку стула его уже захмелевший шурин Василий. Сестра Клавдия, на пять лет моложе брата, маленькая, остролицая, шустрая, не могла усидеть на месте, постоянно вскакивала, хлопотала.

– …Сейчас, Петь, жизнь у нас, совсем труба. Раньше то как… раньше мы все при деле были. Говоришь, пили? Да пили, но после работы, а в страду никогда, пока хлеб не уберём никакой пьянки. Вот что значит при деле… Председатель, бригадир… они всегда работу найдут… А после работы, как же без этого, – пьяно разглагольствовал Василий.

– Ну, а сейчас, что у тебя дела нет? Вон на огороде… Клава же не управляется и там, и со скотиной. Помог бы, – раздражённо возразил Калина.

– Неа… эт не то… не мущщинское это дело. Мы ж к чему привыкли, чтобы начальство указание давало, а огород, дом, это всё бабьи дела. Я тракторист, на тракторе пожалста, а за коровой убирать, или там, на огороде с лопатой, мотыгой… неа.

– А она, значит, пусть и лопатой и мотыгой!? Посмотри, как она ухайдокалась, и ещё на работу ходить успевает, и за детьми смотреть! – Калина смотрел на шурина с откровенной ненавистью.

Прибежала сестра с кухни.

– Петенька… успокойся, что ты!

– Не нратся… так и иди отсюдова! Ишь воспитатель выискался… приехал тут! Да я всё про тебя знаю!… Ворюга ты, деньги украл, когда в армии служил и квартиру себе в Москве справил! Я тебя выведу!..

.

– Да замолчи ты! – Клава кинулась к мужу и закрыла ему рот ладонью.

– Ты не очень-то хорохорься. Дом этот моих родителей. Не очень хороший дом, но твои и такого не заимели, вечно по чужим углам скитались, и ты такой же… Начальство тебе указать должно… Сам и шагу ступить не можешь, хрен обоссаный! – Калина поднялся из-за стола и "одарив" шурина уничижительным взглядом, вышел.

Он приехал к сестре один. Валентина осталась в Москве, навещала лежащего в клинике сына. Старшая дочь на каникулах перед выпускным классом сидела дома и упорно занималась с учебниками – при переходе в московскую школу она, алма-атинская отличница, скатилась до хорошистки. Калина уже неделю жил в бывшем родительском доме. Кругом во всём летнем буйстве красок простиралась прекрасная земля, лучше которой и быть не могло. Трудно сказать, что понесло в пятьдесят четвёртом году его, тогда ещё молодых, родителей отсюда, от метровой толщи чернозёма, от щедрого тепла, обилия влаги, где такое плодородие, что с простой палки вырастает дерево… Зачем поехали в безводные, малоплодородные, холодные павлодарские степи? Какой же должна была быть изощрённой пропаганда, чтобы так обмануть людей, соблазнить!?

Назад вернуться оказалось куда трудней. Родители смогли это сделать когда старшие дети уже "выпорхнули из гнезда", дочь закончила институт, сын стал офицером. Они вернулись на Кубань с младшей дочерью, которая и унаследовала приобретенный за все скопленные "целинные" деньги небольшой саманный домик. Пожили в нём отец с матерью недолго – дурная авральная "целинная" пахота в течении почти тридцати лет, суровый климат, пришедшее в конце-концов осознание, что власть их просто-напросто "кинула", фактически задарма забрав молодость, здоровье… Всё это не могло способствовать долгой жизни, как и большинству прочих рабов всевозможных коммунистических барщин.

Калина постоял над могилами матери и отца. Слеза сама собой, против воли, выкатилась на его щёку. Ему стало до боли жаль родителей, за выпавшую им тяжкую и безрадостную жизнь. До "целины" они имели дом в зажиточной казачьей станице… но вернуться пришлось в этот неустроенный посёлок, нищий отстающий совхоз. В станицах дома стоили дорого, не с целинными деньгами было их покупать. А в этом, так называемом, посёлке сельского типа в то, ещё советское, время почти поголовно жутко пили, а после развала Союза, когда фактически развалился и совхоз, пить стали беспробудно. Сейчас стоял июль, пора начинать уборочную, но никто не чесался. На личных приусадебных участках и огородах работали в основном женщины… Калина жалел сестру, которая была вынуждена найти жениха здесь, жаль племянников, мальчика и девочку семи и десяти лет.

– Если я в Москве закреплюсь, я и тебя, и ребят твоих отсюда вытащу, а эту пьянь… бросай, – советовал он сестре.

– Да что ты Петенька, куда же я, я ж в городе не жила никогда… да и он… он же детям отец, – заливалась в ответ слезами сестра.

По улицам посёлка сновали азербайджанцы на грузовиках и автофургонах, по дешёвке скупали то, что созревало в садах и огородах. Помидоры, персики, черешню везли в большие города продавать, приценивались к поспевающим яблокам, грушам, сливам, винограду. Никто из жителей посёлка, даже те, кто имел собственные машины не пытались куда-то поехать и продать, то что в изобилии росло у них рядом с домом. Да и некогда было, пили всё: водку, спирт, домашнее вино… С весны в посёлке стали появляться турки-месхетинцы, курды… щёлкали языками, удивляясь, как можно так плохо жить на такой земле… приценивались к домам, к почти бесхозной, уникальной земле. В Поссовете пока им противились, даже если спившиеся хозяева и не прочь были продать свои жилища вместе с землёй, но пришельцы упорно вели "осаду".

– Если месхеты здесь поселятся, готовьтесь бежать сразу, – предупредил сестру Калина. – Я их нравы хорошо знаю. Они под Алма-Атой в Иссыке живут, рядом с ними невозможно существовать. И в Узбекистане они тоже компактно жили, там изнасилования чуть не через день случались, но в конце концов узбеки тоже озверели и их выгнали. Вы так не сможете. Месхеты, конечно, по своему, несчастные люди. Сталин от них Грузию очистил, они и остались без родины, без места на земле, вот и ищут слабину, где устроиться можно, местных вытеснить. А ваш посёлок как раз такой. Все эти пьяни вроде Василия твоего, они вас, жён своих и детей защитить не смогут. Так что, если припрёт, бери детей в охапку и в Москву, помни там у тебя брат и сестра…