«Тихая» дачная жизнь

Ваха, старший брат жены, напротив, стопроцентный "джигит". В узком кругу он часто хвастал, как славно повоевал в первую войну, сколько русских отправил к их Богу. Почему не пошёл воевать в девяносто девятом? От таких вопросов он под различными предлогами уходил. Впрочем, догадаться было нетрудно, хоть и злобен Ваха, но не дурак, и перегонять машины ему нравилось куда больше, чем рисковать жизнью в горах. Может, потому он и проявил такую энергию в поисках виновного в смерти сестры и брата, чтобы иметь веское оправдание пребыванию в Москве. В Москве Ваха попутно скорешился с чеченскими уголовниками, стерегущими бизнес своих земляков и заодно стригущими дань с ряда московских фирм и банков. Ваха тоже участвовал в их "акциях". Одновременно с помощью московских чеченцев он продолжал поиски, и вот…

Ваха заглянул в офис к Исмаилу и с важным видом предупредил, что вечером зайдёт к нему на квартиру… Вечером Исмаил встретил родственника внешне приветливо, они сели за стол, выпили, и тут Ваха заговорил резко, вызывающе:

– Ты собираешься за семью мстить, или нет!?

– Как мстить… откуда мне знать, где тот майор? Он сейчас поди воюет. Может, и в живых нет его!? – растерянно отвечал Исмаил, предчувствуя, что Ваха не просто так зашёл к нему.

– А ты и рад… надеешься, что другие убьют!? Ты хоть пробовал его искать? Какой ты чеченец, если зло оставляешь безнаказанным, – уже слегка захмелевший Ваха с ненавистью сверлил взглядом Исмаила. – А я вот не успокоюсь, пока ему глотку не перережу. Ты зря надеешься, что он подох. Жив он… здесь в Москве. Я ж не ты… Но и ты не отвертишься, вместе мстить будем.

– Как в Москве… где? – услышав новость, Исмаил сразу как будто съёжился.

– Мы выяснили, где он работает, где живёт. По выходным он из Москвы уезжает за город, там фазенда у него. Сука, разбогател тут. Мстить будем как положено, во имя Аллаха и лучше не в Москве. Твоя задача проследить за ним, когда он на эту свою дачу поедет, выяснить, где она у него, сколько человек в семье… Понял?

Исмаилу показали бывшего майора Сурина – он на своей "Тойоте" возвращался с работы. Исмаил должен был выждать момент, когда тот отправится на дачу. Хозяин, с пониманием отнёсся к просьбе своего менеджера об отпуске – он тоже считал кровную месть высшим из всех человеческих законов. Зная, когда по утрам Сурин выходит из своего подъезда, Исмаил следил за ним из одолженных для такого дела неприметных "Жигулей". Первый раз он проморгал его отъезд за город, так как не сомневался, что тот поедет на машине, и он "сядет" ему на хвост. Но Сурин поехал сначала на работу, а оттуда, почему-то оставив машину, пошёл прямо в метро, и пока Исмаил выскакивал из-за руля и бежал следом, "объекта наблюдения" на перроне уже не оказалось… По тому, что Сурин отсутствовал два дня, причем выходных, Исмаил осознал свою промашку и в следующий раз преследовал его уже пешком, правда, это случилось почему-то в пятницу.

Исмаил очень опасался, что майор заметит слежку, и был крайне осторожен, не садился с ним в один вагон ни в метро, ни в электричке. К счастью майор смотрелся явно чем-то озабоченным и не особенно часто оглядывался. Привычка выслеживать дичь в горах помогла – Исмаил остался незамеченным. Когда приехали в посёлок, опасность, что на него станут обращать внимание, как на "лицо кавказской национальности", резко возросла. Выяснить в какой дом пойдёт Сурин, тоже оказалось сложно, ибо тот сначала минут пять таскал повисшую на его шее девчонку, видимо свою дочку, потом чинил забор и пошёл к дому с тыла. Как только Исмаил убедился, какой именно его дом, он развернулся и поспешил на станцию, чтобы вернуться в Москву – в электричке он чувствовал себя спокойнее, ибо там постоянно ездили кавказцы-торговцы

4

Сурин в состоянии "смятения мыслей" просидел в своём травяном укрытии ещё некоторое время и только тогда, будто только пришёл, предстал перед женой и сыном. Радость Лены, вызванная его нежданным появлением, тут же сменилась разочарованием, когда она узнала, что он уже завтра должен уехать для заступления на дежурство с субботы на воскресенье. В то же время жена вела себя так, будто ничего особенного за десять минут до того не произошло, впрочем, так же как и сын, который лишь поздоровался, продолжая работать на "плантации". На вопрос: как дела, что нового? Лена лишь отмахнулась:

– Да что тут может быть нового… ничего, мы вот работаем, а Ирка гуляет. Небось, видел её?

Так и эдак Сурин пытался "подвигнуть" жену к объяснению, но та, похоже, была совершенно искренна, вела себя, как ни в чём не бывало. Она сначала накормила мужа с дороги, потом пошла заканчивать стирку. Спросить в лоб: что за странные игры затеяла она с сыном, и что там случилось… в душевой? На это он почему-то так и не решился, хотя только об этом и думал.

Поев, Сурин пошёл пилить и колоть дрова, ибо получалось так, что еженедельный субботне-банный день переносился на сегодня, пятницу. Сын терпеливо и безропотно собирал жуков, а Лена постирав, вывесила бельё. Ближе к обеду Сурин всё же задал "наводящий" вопрос:

– А Антошка, что сегодня смирный такой, пашет, спины не разгибая, даже не возмущается?

– Возмущался, ещё как, с ребятами в волейбол, видите ли он договорился. Моду взял каждый день там пропадает. Ремнём по заднице получил и перестал возмущаться, – совершенно спокойно ответила Лена.

"Ничего себе, это называется получил, только не понятно кто кого там… по заднице", – размышлял про себя Сурин, не в состоянии понять почему жена скрывает от него случившееся и ещё больше удивляясь её не показному спокойствию. "Может она боится признаться, что уже не справляется с сыном? Но нет, непохоже. Неужто считает, что он ничего не должен знать? Странно…"

На обед вся семья собралась в саду за столом, установленном под раскидистой старой яблоней. Дети старались как можно скорей проглотить пищу: Иринка спешила к подружкам, с которыми они договорились идти купаться на пруд, а Антон надеялся, что его, наконец, отпустят на волейбольную площадку. Лене эта спешка не нравилась. Она уже облачённая в халат и фартук недовольно выговаривала дочери:

– Какое купание… не видишь, дождь собирается.

– Какой дождь, с самого утра такая погода, – плаксиво возражала Иринка, давясь салатом из редиски и лука.

– Знаю я эти ваши купания. Перед мальчишками будете выделываться. Рано ещё в купальниках дефилировать.

– Ты что, мам, мы ж просто… жарко ведь, – густо покраснела дочь.

– А ты, что колорадцев уже всех собрал? – мать перекинулась на сына.

– Нее… не успел… Их же там на каждом кусту, и чуть не под каждым листом кладки. Вон у меня все руки от них жёлтые, не отмыть, – виновато запричитал Антон.

– А кто заканчивать будет… Пушкин, что ли?!

– Да ладно Лен. Я баню затоплю, и пока топится, по рядам пройдусь. Там же немного осталось? – пришёл на помощь сыну Сурин.

– Да пап… немного, четыре ряда всего. Я покажу, где закончил, – затараторил Антон, благодарно заглядывая отцу в глаза.

После обеда дети как можно быстрее покинули дом, опасаясь ухудшения настроения матери. Они не были лентяями, они были детьми, а почти все дети до поры не любят домашней работы, даже те, из которых потом вырастают настоящие "пахари". Сурин надеялся, что жена станет откровеннее, когда детей дома не будет. Но Лена как будто напрочь забыла о произошедшем утром. Она по-прежнему вела себя естественно, помыла посуду, промела дом, и вновь в купальнике вышла к мужу на картофельную делянку.

Сурин собирал колорадцев в банку, чтобы затем сжечь их на железном поддоне. Лена стояла рядом, и попеременно поворачиваясь к солнцу то одним, то другим боком, рассказывала о скандале, который случился позавчера вечером у соседей напротив:

– Представляешь, уже часов десять вечера, мы все у телевизора, окно открыто… Тут вдруг кто-то соседке по окну как загрохочет. Сильно так, как стекло не разбил, удивляюсь. Я к окну, гляжу мужик. Ну, я тебе, помнишь, рассказывала бывший муж этой Фаины. В окно ей стучит и орёт, материт её, что, говорит, сука, с черножёпым связалась, сейчас я всех вас тут подпалю… Ну, ты что не помнишь, я же рассказывала, что у неё сейчас азербайджанец в примаках живёт. Ну, он орал, орал, а к нему так никто и не вышел, только окно открыли, он и угомонился. Думаю, ему этот "чёрный" на выпивку отстегнул…

"Добив" жуков, Сурин натаскал воды и затопил баню. Лена то уходила в дом, то подходила к нему. Но он так и не дождался объяснений, а сам спросить не отважился. Около семи часов пришла с пруда Иринка. Мать сразу погнала её в душ ополаскиваться:

– Давай, давай, в этом пруду кто только не купается, и собаки и всякая пьянь, бомжи. Сейчас же всё с себя смой, в баню я тебя такую не пущу.

Дочь с недовольной миной поплелась в душ, но там проплескалась под струями нагревшейся за день воды до тех пор, пока мать не выгнала её и оттуда. Запыхавшийся и довольный Антон прибежал, когда баня была уже готова. Первыми по ещё не большому жару мыться пошли мать и дочь. Иринку заставить париться можно было только втащив в парную за волосы. Потому Лена, намылив и окатив водой только начинавшее круглиться и бугриться на груди, бёдрах и животе тело дочери, отправила её, закутав в махровый халат, в дом.

– Всё, иди. Скажи отцу, чтобы шёл, – напутствовала её Лена, и уловив лукавый взгляд дочери на себя раздетую, тут же взорвалась, – Я тебе сейчас зенками постреляю, я тебе приколюсь, сопля зелёная, а ну марш отсюда, то же мне, нимфетка с мыльной фабрики!

– Ну ты чё ма… я ж ничего, – сразу стушевалась дочь, красным круглым лицом в капюшоне халата похожая на матрёшку, и уворачиваясь от пухлой руки матери, вознамерившейся отвесить ей оплеуху, скрылась за дверью предбанника.

Тем не менее, дома Иринка с той же двусмысленной улыбочкой сообщила уже отцу:

– Пап, тебя мама в баню зовёт.

Отец в отличие от матери не разозлился.

– Да дочь… сейчас иду, – с этими словами он взял заранее приготовленный свежий берёзовый веник, ибо любил попариться.

Баня, уже не новый, но ещё крепкий бревенчатый сруб, состояла из трёх небольших отделений: предбанника-раздевалки, моечного отделения и парной. Пока мылись мать и дочь парная была не задействована. Когда же пришёл Сурин… Он сразу подбрасывал дров и забирался в парную на полок, под самый потолок, "отмокать". Лена на полок не лазила, она оставалась внизу. Когда же Сурин "отмокнув" плескал холодную воду на каменку, поддавал пару… Лена с визгом садилась на корточки, а если и там, в самом низу для неё оказывалось не в терпёж, пулей выскакивала из парной. Сурин с удовольствием наблюдал эти "сцены". Вот и сейчас он набрал ковш воды. Предупредил:

– Лен, поддаю!

– Подожди… сейчас… – жена поддерживая грудь, словно опасаясь что она чрезмерно болтается, хотя с той же целью можно было придерживать и множество прочих выпуклостей её добротного тела, молочно-белого, там где прилегал купальник, и различных оттенков тёмно-розового, в прочих местах… Она соскочила с лавки на которой сидела и поджав колени с некоторым подобием испуга, зажмурившись ждала упругой волны жара. Сурин плеснул и тут же крякнул. Пар, сопровождаемый шипением каменки, заполнял небольшое пространство парной.

– Ииии! – визжит Лена и опускается прямо на свои круглые колени, и наклоняет голову с распущенными волосами к полу.

– Ну, ты прямо как поклоны бить собралась, – смеялся сверху Сурин, начиная хлестать себя веником, в то время как жена прямо на глазах покрывалась каплями пота.

– Молодец, сегодня выдержала, лезь сюда, попарю.

– Нее… я и здесь чуть жива, – едва не из последних сил отвечала Лена.

Сурин весь красный, в тугих жгутах длинных "легкоатлетических" мышц сошёл по ступенькам с полка и, окунув веник в таз с холодной водой, стал легонько охаживать жену по относительно узкой спине в мягких складках, по широкому заду… Лена повизгивала снизу и просила почаще макать веник в воду. Наконец, её терпению наступил предел, она чуть приподнялась и, не рискуя распрямиться полностью, задев мужа мягкими ягодицами протиснулась мимо него, выскользнула в моечное отделение… У Сурина было достаточно времени, чтобы не привлекая внимания жены осмотреть её тело. Но, ни каких следов "утреннего инцидента", ни каких даже подобий синяков на ней не просматривалось, кроме одного на правом бедре. Но его "поставил" он лично, во время прошлой бани, когда она вот так же убегала из парной, а он глубоко ухватив её, удержал и продолжал парить, пока она со смехом не выскользнула..

Настоящая парилка началась уже после того, как Лена обмотав голову полотенцем и облачившись в банный халат уходила и приходил Антон. Здесь отец сразу загонял сына на самый верх поддавал пару и хлестал безо всякой пощады. Спросить у Антона, что там у них с матерью была за "борьба в душе", Сурин тоже не решился.

5

Исмаил вернулся в Москву уже под вечер. То, что ему удалось выследить майора, узнать где находится его семья, не принесло ему ни радости, ни удовлетворения. Месть виновнику гибели его семьи, это он ещё мог оправдать, но то, что при этом может пострадать его семья, та девочка, что радостно кинулась отцу на шею… Хотя для большинства чеченцев, воспитанных в духе обязательной кровной мести, это дело само-собой разумеющееся. Если погибла твоя семья, весь род кровника должен быть истреблён, тем более иноверца. Приехав домой, Исмаил долго не звонил Вахе… пока тот не позвонил сам.

– Ну, что ты выследил его?

– Да, – иначе ответить Исмаил не мог, он устал от постоянных попрёков брата жены, называвшим его позором рода и всего вайнахского народа.

Ваха сначала искренне обрадовался, когда Исмаил поведал ему что узнал. Потом по привычке вновь принялся упрекать:

– Почему ты сразу уехал? Растяпа, козёл. Надо было выяснить всё, сколько у него детей, кто соседи, прикинуть как их лучше взять, как устроить засаду.

– Не мог я задерживаться, там же небольшой посёлок, незнакомые люди сразу в глаза бросаются. Потом, мне кажется, ничего у нас там не выйдет. Во-первых соседи, во вторых станция недалеко, а там милиция, – попробовал отговорить родственника Исмаил.

– Я так и думал что ты обсерешься, лишь бы не мстить. Что ты за человек, откуда такой среди нас? Ведь всё тебе сделали, на убийцу, твоего кровника вывели. Ладно баран, я не ты, я смерть сестры и брата не прощу. Давай объясняй, как до его дачи доехать. Но не думай, что увильнёшь… помогать будешь. А пока я сам туда съезжу, доделаю то, что ты не сделал.

Исмаил молчал, не пытаясь оправдываться… Но одно он осознал, требовать от него убийства вряд ли будут, раз Ваха фактически берёт это на себя. Исмаилу стало чуть легче дышать.

Двухнедельный отпуск Исмаила кончился. Но на работе буквально всё валилось у него из рук. Он не мог работать с документами, невнимательно составил письмо-заявку деловому партнёру, чем навлёк нешуточный гнев хозяина. Такого с Исмаилом с того времени, когда он от баранки перебрался в офис ещё не случалось. Он униженно вымаливал прощение, говорил, что ему нездоровится. Хвала Аллаху, что хозяин, покричав, поверил в его болезнь и отпустил домой. Но и там Исмаил не долго наслаждался относительным покоем, ибо вечером заявился Ваха. По его нагло-довольному лицу было видно, что он съездил в посёлок, и съездил не зря.

– Что, сидишь… учись пока я жив. Я всё разузнал и устроил. Там, напротив его дома азер поселился. Он к местной русской прошмандовке приклеился, живёт с ней… Ты и сам бы мог это узнать, а то сразу убежал, как трусливый баран, теперь понятно, почему ты в Чечне не остался, а сюда прибежал.

Исмаил, конечно, должен был поставить его на место, напомнить что родственник тоже почему-то не отстаивает с автоматом в руках независимость Ичкерии, предпочитая сидеть здесь, в Москве, чем сражаться с вооружённой "градами", танками и самолётами русской армией. Но он как всегда молча выслушивал оскорбления.

– В общем так… я с тем азером побазарил. Он сначала в отказ, ничего для вас делать не буду. Но я его за химо взял и напомнил, что чеченцы сейчас за всю кавказскую нацию кровь проливают, пока они тут на базарах деньги делают, да русских поблядушек дерут. Гляжу замандражил, ну а я ему ещё пистоль свой показал… Совсем зассал азер, согласился на чердак нас пустить и еду приносить, а бабе своей скажет, что мы его земляки.

– Чердак… Зачем нам чердак?! – не понял Исмаил.

– Зачем ты так долго учился, если простых вещей понять не можешь? С чердака мы с тобой по очереди будем следить за домом этого майора, чтобы поймать момент и разом быстро, без шума покончить с ним и всем его выводком. Может просто всех на месте перережем, как баранов, а может и на Кавказ вывезем, а там уже не спеша с удовольствием утолим жажду мести. Сначала бабу и девчонку, на его глазах во все дырки… его убивать будем медленно, а бабу и детей потом в горы, в аул куда-нибудь продадим, ещё и деньги получим. Вот так. Мстить надо уметь.

– Но я не знаю… как мы с хозяином, он и так уже сколько нас отпускал. Он сегодня кричал на меня, там работы накопилось, – слабо пытался воспротивиться этому плану Исмаил.

– Отпустит. Я ему объясню, что к чему. И денег даст. Он мне должен…

Отдежурив, Сурин позвонил Лене на мобильник. Та сообщила, что у них всё в порядке, напомнила не забывать поливать цветы в квартире, продиктовала, что ему купить и привезти в следующие выходные… В общем, переговорили как обычно, но Сурин в скорострельном щебетании жены пытался уловить хоть какой-нибудь подтекст, хоть какое-то подобие ответа: что же всё-таки происходит в отношениях между женой и взрослеющим сыном?

В понедельник, в конце рабочего дня Сурин зашёл в кабинет к Фирсову, юрисконсульту фирмы, по совместительству выполнявшего и обязанности психолога. Фирсов, бывший армейский юрист, после выхода в отставку окончил какие-то соответствующие курсы и имел диплом психолога-консультанта. При приёме на работу сотрудников он обязательно с ними беседовал. Также и с людьми Сурина, когда тот обновлял кадровый состав охраны, привлекая туда своих бывших сослуживцев, ребят-спецназовцев.

Сурин вошёл и, оглянувшись на дверь, поставил на стол бутылку коньяка.

– Александрыч, разговор есть.

– Судя по прелюдии, нешуточный, – улыбнулся Фирсов, кивая на бутылку, и полез в сейф за стаканами.

После вступительных фраз Сурин несколько смутившись "взял быка за рога":

– Слушай Александрыч, ты учение Фрейда знаешь?

– Чтооо… Фрейда? Да как тебе сказать, читал. Он ведь много чего понаписал. А тебя что конкретно интересует? – Фирсов немало удивился вопросу, но когда выпили по второй, удивление как-то улетучилось, беседа потекла легко, непринуждённо.

– Я слышал, что у него есть что-то вроде исследований о том, как мальчишки-подростки испытывают влечение к своим матерям?– спросил Сурин.

– Юрист-психолог не сразу уразумел, что от него хочет начальник охраны. Он с минуту безмолвно смотрел на бутылку, соображая, шаря по дальним углам своей памяти.

– Фрейд сформулировал психологическую концепцию, согласно которой психика человека состоит из трёх концептов: "оно", "я", "сверх я". "Оно" – это бессознательная часть психики, инстинктивное влечение, в том числе и сексуальное. "Я" – это сознание, находящееся в постоянном конфликте с "оно", подавляющее сексуальное влечение…

– Александрыч, подожди. Ты мне всё эту теорию не излагай, ты мне конкретно про подростковую психику, – нетерпеливо перебил Сурин.

– Я тебе это объясняю, чтобы потом понятнее было. Давай ещё по рюмашке… Становление психики у ребёнка происходит через преодоление эдипова комплекса. В греческом мифе о царе Эдипе, убившим своего отца и женившегося на матери, объясняется тяготеющий над каждым мужчиной сексуальный комплекс. Мальчик испытывает влечение к матери, воспринимая отца как соперника.

– Погоди. Чушь ты несёшь. Какое влечение? Я, например, никогда не испытывал никакого влечения к своей матери, – вновь перебил психолога Сурин. – Это же отклонение, патология.

– Это не я несу чушь, это Фрейд, его утверждение. Понимаешь Лёша? А в нашей стране, ввиду специфических социальных и климатических условий, это действительно часто не проходит. А у детей всегда есть влечение к родителям, особенно противоположного пола, отсюда эти народные прозвища папина дочка, маменькин сынок.

– А причём здесь сексуальное влечение? – недоуменно спросил Сурин.

– Тут надо ставить вопрос так. Почему именно у нас это случается реже, чем в странах с тёплым климатом, или с более высоким уровнем жизни? Объясняется всё просто. Вот, ты говоришь, у тебя к матери влечения не было. Ты помнишь её в том возрасте, когда тебе было тринадцать-пятнадцать лет? Как она выглядела, красивая была?

– Ну, не знаю, по молодости может и была, а так на моей памяти, она уже в возрасте была, я поздний ребёнок.

– Сколько ей лет было в твои пятнадцать?

– Так сейчас… да, сорок шесть, она меня в тридцать один родила.

– Понятно. А где она работала?

– Ткачихой, на фабрике.

– Вот и прикинь, могла ли твоя мать в сорок шесть, работая на нелёгкой работе, выглядеть так, чтобы вызвать сексуальное влечение у мальчишки? И у многих из нашего поколения такая ситуация. Я могу сказать то же, что и ты. Понял? – психолог разлил коньяк и отправил свой в рот. – Это до революции у господ такое вполне могло происходить, влечение мальчишек к взрослым бабам, потому что те выглядели соответствующе. Я у кого-то из классиков читал, не помню уж у кого, молодой парень в собственную тётку, на двадцать лет себя старше, втрескался и пока с ней не переспал не успокоился. Но та тётка, конечно, не ткачихой работала и не коров доила, она барыней была, на всём готовом жила, да прислугу гоняла.

Сурин глубоко задумался.

– Погоди… Лёша… А чего это ты вдруг всем этим заинтересовался? У тебя случайно в семье ничего такого? – Фирсов смотрел с подозрением.

– Не знаю пока… Может мне просто кажется? – коньяк подвиг Сурина на откровенность.

– Ну что ж, Лена твоя… Сколько ей лет?

– Тридцать три.

– Ого, так она много моложе тебя?

– Да, на восемь лет. Я ведь за ней, когда она ещё в десятый класс ходила ухаживать стал. Наша часть шефствовала над их школой. Меня, тогда ещё старлея, откомандировали к ним выступить перед выпускными классами, а они к нам потом приехали с концертом. Она выступала с номером по аэробике. В общем, познакомились, – пояснил Сурин.

– Понятно. А сыну твоему сколько?

– Четырнадцать.

– Сам прикинь, и мать ещё молодая, здоровая, и сын почти созрел. Возможно, что его тянет к ней, подсознательно. А ты что-то конкретно заметил? – вновь попытался вызвать Сурина на откровенность психолог.

– Да нет, вроде ничего особенного… Ну ладно, вот ты говоришь его тянет. Он пацан зелёный, не соображает, но она-то пресекать должна.

– Да брось ты Лёш… Помнишь, когда вы все кинулись жён своих устраивать на фиктивные должности, чтобы стаж им шёл, а они дома сидели. Помнишь, что я тогда говорил? Что баба без дела сидеть не должна. А раз ей делать нечего… Вон у Федотова, полгода так посидела и любовника от безделья завела. Как Анна Каренина, та ведь тоже просто с жиру бесилась, делать ей было нечего, а если бы пахала где-нибудь на фабрике, не до Вронского было бы. Баба ведь, прежде всего инстинкту подчиняется, а не разуму. Но если у тебя что-то серьёзно, говори начистоту, посоветую как быть.

– Да нет… вроде ничего особенного. Просто Лена моя стала сына часто лупить, не всерьёз, а как бы в шутку. А тот на это реагирует как-то с шуточками, улыбками и сам, то за руку её схватит, то за шею обнимет. А он-то лось, выше её вымахал. Вижу ей больно, но она не жалуется, будто так и надо, и мне ничего не говорит, – чуть приоткрыл действительную картину Сурин, допивая коньяк.

6

Всю дорогу до посёлка в электричке Исмаил и Ваха просидели молча. Во-первых, оба не хотели привлекать к себе внимание, во-вторых… Во-вторых им не о чем было говорить друг с другом. Ваха уже столько раз упрекал Исмаила, за "не чеченскую" мягкость характера, скромность, что и сам устал это говорить. День выдался пасмурный, моросил мелкий дождь, на улице почти никого и это позволило родственникам без помех добраться до дома, где жил азербайджанец, о котором говорил Ваха. Им открыла женщина средних лет с лицом алкоголички.

– Ой! Вам кого?… Тофик это к тебе… земляки твои, – видимо азербайджанец успел предупредить свою "подругу".

Тофик, потасканный, небритый, лет тридцати пяти, был явно не в восторге, что вчерашний чеченец вновь пожаловал так скоро, да ещё с собой одного привёз. В его глазах читался страх, сродни страху собаки чуявшей волков. Радушие он изобразил через силу:

– А это вы… проходите. Эй, Фая, у нас там покушать что-нибудь осталось?

Однако еды в доме оказалось немного, отварная картошка, да плохо заваренный чай… Потом Тофик повёл их на чердак. Старая лестница, ходила ходуном.