Чужая правда

Характерное повизгивание напильника заставило парня ещё пристальнее вглядываться в глубины огибаемых им садов-огородов. Но за почти сплошной стеной ягодных кустов, плодовых деревьев, бахчево-грядочной растительности, где даже помидорная ботва, подвешенная сверху к специальным металлоконструкциям вытягивалась выше человеческого роста… За всем этим источник того звука разглядеть не представлялось возможным. Пройдя ещё немного, парень понял, что это не соло напильника-одиночки, а самое малое созвучие двух, а то и более инструментов, и доносится дружный лязг вовсе не со стороны огородов, а откуда-то из-за приусадебных участков, засаженных в основном уже выкопанной картошкой. В той стороне располагалась общеколхозная свалка.

Парень пошёл было дальше своей дорогой, но вдруг что-то заставило его изменить маршрут и двинуться на источник назойливого звука. Идти пришлось на свалку, скопище всевозможного мусора: битого кирпича, обрывков бумаги, тряпок, зловонных куч, разлагавшихся облепленных мухами помидор, видимо не принятых по причине низкого качества на заготовительном пункте в райцентре… Тут же всякого рода технический хлам: проржавевшая деформированная кабина от грузовика и прочий металлолом, который был когда-то сенокосилками, конными граблями, большими и малыми плугами, остатками тракторного двигателя… Именно возле разукомплектованного движка с уже почерневшей ржавчиной сосредоточенно орудовали напильниками трое подростков лет четырнацати-пятнадцати.

– Привет, пацанва! А что это вы тут делаете?– парень, подкравшись незаметно, спрашивал нарочито громко, рассчитывая на испуг "юных умельцев".

Однако эффект превзошёл его ожидания. Мальчишки, до того полностью сконцентрировавшиеся на своих слесарных занятиях, буквально подскочили от неожиданности и растерянно озирались, не видя кто их застукал. Первым оправился самый крепкий из них, голый по пояс, тёмно-коричневый от загара в выцветшей серой кепке и тёмных, с заплатками сатиновых шароварах. Чертыхнувшись, он сжал в руках свой напильник, решительная складка пролегла от угла его крепко сжатого рта вверх – по всему, он на всякий случай приготовился к схватке.

– Вы эт чего… никак в штаны напустили?– широко улыбаясь, парень вышел из-за большой кучи мусора, которую использовал в качестве прикрытия.

– А эт ты…– с заметным облегчением, но в то же время и с некоторым высокомерием произнёс тот, что приготовился к бою.

Своеобразное сходство сразу бросалось в глаза – и у парня, и у мальчишки имелось что-то общее во внешности, но только не в лицах. У двадцатилетнего оно открытое доброжелательное, у пятнадцатилетнего, напротив, флюиды подозрительности, казалось, исходили из каждой черты: не верю, жду подвоха, опасности… И волосы, у обоих примерно одного оттенка, у парня смотрелись какими-то мягкими, так и просящими к ним прикоснуться… у малчишки, это были жёсткие и прямые как солома патлы. И, тем не менее, они являлись родными братьями, о чём, прежде всего, свидетельствовал одинаковый покрой их фигур: младший смотрелся несколько уменьшенной, но совершенно точной копией старшего, такое же непропорциональное соотношение необычно длинных ног и относительно короткого туловища.

– Фу ты, Толян… напугал,– отреагировал и второй "слесарь", невысокий белобрысый паренёк, струхнувший по-настоящему.

– Так чем же вы тут заняты молодые люди?– уже строго, изображая этакого дядьку-наставника, переспросил парень, обращаясь в основном к брату.

Младший, ни слова не говоря, уселся на прежнее место и вновь заелозил напильником по куску разбитого клапана от движка. Заготовка уже обрела контуры лезвия довольно большого ножа с более узким отростком, к которому должна крепиться ручка.

– А ты нас не заложишь?– с тревогой спросил третий, длинный и узкий как глист очкарик в майке и самодельной шляпе из газеты.

– Ну, уж и не знаю, как с вами быть,– продолжал выдерживать принятый им тон парень и, обойдя игнорирующего его брата, подошёл к очкарику и взял из его рук небольшой кусок обтёсанного по краям металла. То ли зрение сказывалось, то ли очкарик вообще оказался слабоват для такой работы, но продвинулся он совсем немного по пути превращения куска клапана в режущий инструмент.– Значит, финорезы точите… А к чему это?

Повисло тяжёлое молчание. Работал только брат парня, очкарик с белобрысым так и стояли, переминаясь с ноги на ногу и чего-то ждали. Поработав с минуту, младший понял, что старший брат так просто не уйдёт. Он с нескрываемым раздражением отбросил напильник с заготовкой и, откачнувшись назад, легко вскочил на ноги и напустился на слегка опешившего брата:

– Слушай, ты чё прикопался до нас, а!?… Тебе от нас чё надо!?… Видишь, мы здесь не бухаем, план не курим… Ты куда шёл… к Таньке!?… Ну так и двигай себе!…

Похоже, братья пребывали в определённых "контрах". Старший хмуро выслушал младшего, вплотную подошёл к нему и, взяв за плечо, твёрдо сказал:

– А ну… отойдём, поговорить надо.

– Ладно, пусти… О чём ещё говорить!?– младший старался высвободиться, кривясь как от зубной боли. Его товарищи тревожно переглянулись.

– Сейчас узнаешь о чём!– угрожающе повысил голос старший и пошёл вперёд. Младший нехотя, чертыхаясь вполголоса, поплёлся следом.

– Вы соображаете, что делаете!?– парень накинулся на брата, когда они вышли на край свалки.– За такую финку ведь срок схлопотать можно.

– А чё такого… ножик не шпалер,– по-прежнему хорохорился младший.

– Ты под блатаря не коси, и меня дурнем не делай.... Вы что, армян стращать задумали?

Старший возвышался над братом как скала, но тот, по всему, мало его боялся.

– Слышь, Толян, иди, куда шёл,– уже примирительно посоветовал младший.

– Я те сейчас как врежу по шарабану, сам пойдёшь!– старший напротив отреагировал резко.

– Врезал один такой,– снова ощетинился мальчишка, опасливо поглядывая на правую, видимо, ударную руку брата.

– Отец, если узнает, он тебе ноги вырвет!– пригрозил старший.

– А что, настучишь?– безбоязненно усмехнулся младший.

– Тьфу ты… ну урод,– старший сплюнул и, сдёрнув с головы бейсболку, раздражённо потёр затылок.– Ты что, в самом деле не секёшь… это же может плохо кончиться? В колонию захотел?

– Никуда я не захотел… Просто не хочу, чтобы они меня как поросёнка безоружного подрезали!– младший заговорил со злым ожесточением.– Вы ж с Танькой твоей, ни на дискотеку, ни на гулянья не ходите, как бирюки одни сидите, да обжимаетесь, и ничего, что вокруг творится знать не хотите! Они ж все, понимаешь, все с ножами, обкуренные, под планом туда приходят!…– негодование мешало младшему говорить.

– То есть, как это с ножами… на танцы с ножами?– недоверчиво переспросил старший.

– А вот так. В эту субботу кодлой на танцверанду завалили… В общем, у двух я сам тесаки видел, и у других, пацаны говорили, тоже были.

– Так в милицию надо было, дежурному,– неуверенно проговорил старший.

– Ну, ты даёшь… милицию, совсем уж западло. Что мы, сами с ними не сладим?– снисходительно отверг предложение брата младший.

– А что обкуренные, это точно?

– Один точно. Там у них деятель есть постарше, длинный такой фитиль, борзый, сразу видно, что плановой.

– И что там они, на танцверанде-то, к девчонкам что ли пристёбывались?– парень отлично знал "слабость" этнических кавказцев.

– Пока нет. Просто кучковались да глазели… на девок конечно.

– Так что ж с того? Может вам просто показалось… ну насчёт ножей-то?– вновь не очень уверенно спросил старший.

– Слушай, если ты мне не веришь, у Таньки своей спроси, ей-то уж девки наверняка сказали. Это ведь они, девки, ножи-то первыми углядели. А к девкам нашим они всё равно рано или поздно приставать начнут, будто сам не знаешь. А мы тут с голыми руками… Представь, что к Таньке твоей эти чёрные пристанут, мацать её начнут за титьки, юбку задирать, и ножи у них, а у тебя ничего, и никакие приёмы тебе…

– Ладно хорош… заткни хайло!– грубо перебил старший, но по его лицу было видно, что фантазия брата дошла до сознания.

– Как хочешь, если ты такой смелый, против лома приёмы знаешь, давай…

– Побазарь ещё у меня,– вновь не дал договорить брату старший и с недовольным видом водрузил бейсболку на прежнее место.– Я чего сказать-то хочу… всё-таки надо бы сначала с ними миром договориться. Сразу-то за ножи, зачем?

– А как это миром, когда они уже схватились?… Научи, может на брюхе к ним приползти, да попросить, чтобы не резали нас, да девок наших не лапали, а мы за это их каждый день в сраки чёрные целовать?…

– Что ты мелешь, кто тебя… С чего это ты голоса вдруг так запел?!– старший подозрительно вглядывался в брата.

– С чьего надо, то не твоя забота. Сам же говорил, что в Орджонке твоей из-за всех этих чёрных сроду ни танцев, ни гуляний не было, потому что начальство резни боялось. И у нас так же будет, если эти здесь жить останутся. Хотя тебе всё это до лампочки… что в станице творится. В своё училище умотаешь, Танька твоя в институт, а здесь хоть пропади всё!– младший как бы стал выше ростом – сама обличающая истина.

Старший, получив отповедь, даже смутился и, что-то соображая, вновь потянулся к затылку, и младший, как бы сжалившись, вновь посоветовал:

– Ты эт, иди, Танька-то уж заждалась поди… и эт, кроссы-то вытри, вляпался где-то.

– Ну, вы хоть… поосторожней, что ли, слышно же, увидят,– только и нашёл что, в свою очередь, сказать старший.

– Ну да, они вон не прячутся, а мы в своей станице по свалкам… от каждого шороха… Дома я бы эту сучару в тиски зажал и в два счёта обделал, а тут вон с обеда му… ся… И дела никому нет, приехали кодлой, поселились внаглянку, и всем до фонаря, пальцем никто не шевелит… козлы!…

А в ветхой хатёнке своим чередом шёл выматывающий душу, напряжённый разговор:

– … Ну куда, куда мы сейчас поедем, ведь среди нас семьи с больными стариками… а дети?!

Опять… опять всё с начала!? Господи, за какие грехи, в чём мы так провинились!?…

Женщина была уже на грани нервного срыва, и гость не сумев сохранить первоначальную официозную бесстрастность, заметно нервничал.

– Расходы мы вам возместим, только уезжайте, Бога ради, уезжайте.

– Ну почему… почему мы вам так противны!? Вы же нас совсем не знаете… Нас ненавидят азербайджанцы, но они мусульмане, у нас вековая вражда, но вы-то, вы… Вы же христиане, как и мы. Да и по воспитанию мы все больше русские, чем армяне. У нас ведь и по-армянски почти никто не говорит… о Господи! Будь они все прокляты, кто затеял эту Перестройку, сколько горя с неё. Такую страну развалили. Разве плохо мы жили?– почти причитала женщина.

– Ну что случилось, то случилось, сейчас уже поздно плакать милейшая Карина Вартановна. А вот насчёт того, что в Советском Союзе все хорошо жили, это вопрос весьма и весьма спорный. Вам-то, может, действительно при Советской Власти было относительно неплохо,– гость со значением, поочерёдно задержался взглядом на видиомагнитофоне, больших, под потолок паралелепипедах из ДСП и слоёной фанеры – стенка, или спальный гарнитур.– Наверное, и машина есть где-нибудь, или была?… А ведь, наверняка, не всё ещё и вывезли, что-то ведь бросили, что-то продали, что-то может и отобрали… там в Азербайджане, а? И, извините за нескромность, сколько вы за эту, с ваших слов, хибару старухе Василенко заплатили, наверное не торговались, и остальные тоже? И в краевых учреждениях расходы были, не сомневаюсь. Так ведь просто не подскажут, куда поехать, прописку не пообещают…

Немалого труда стоило женщине выслушать до конца язвительные вопросы. Ответная реакция, конечно, не заставила себя ждать:

– Мы свои деньги честно заработали, не воровали, не пропивали… и машина была у нас! Да мы хорошо жили, и мы для этого работали, я и мой муж,– женщина порывисто вскочила с ящика и в упор, не мигая смотрела на гостя, словно собиралась его испепелить негодующим взглядом.

Гость отвёл глаза и, отставив палку, стал мять пальцами края лежавшей на его коленях шляпы, словно ища теперь в ней источник поддержки. Чуть помедлив, и не рискуя больше встречаться взглядом с полыхающими глазами собеседницы, он заговорил вновь:

– Я не собираюсь оспаривать ваше трудолюбие и способность к хозяйствованию, армяне всегда этим славились. Но поверьте, не один ваш народ среди наций бывшего Союза обладал такими качествами. Нет, милейшая Карина Вартановна, нет, смею заверить вас и среди нас, русских, есть и домовитые и деловые. Я жизнь прожил, много чего повидал, но факт в том, что и эти русские без пороков при Советах так хорошо и зажиточно как вы, не жили, в среднем конечно. Я не хочу говорить про высших чиновников и всяких там воров, должностных и прочих, я имею в виду обыкновенных людей. Почему-то у вас эта, скажем так, наша, средняя категория населения имела возможность вот так,– гость обвёл рукой окружавшие его вещи,– относительно неплохо существовать. А у нас в России, извините, только ворюги, председатели всякие, секретари партийные и прочие граждане-начальники, или, разве что, где-нибудь по северам деньги заработав, ценой собственного здоровья.

Женщина удивлённо смотрела на гостя, не понимая к чему он клонит, в чём и призналась:

– Я вас не совсем понимаю.

– Сейчас поймёте. Я вот к примеру, ваш покорный слуга, скоро уже сорок лет на ниве народного образования тружусь, и жена у меня тоже учитель, и тоже педстаж больше тридцати лет. Не пришлось нам по Северам да Дальним Востокам поработать, с повышенными коэффициэнтами, всё больше Сибирь да Казахстан, а потом вот здесь. Так вот, та власть, то государство, о котором вы тут тосковали, так всё устроило, что нам россиянам, не только русским, всем, ну никак было не разбогатеть, хоть сдохни на работе, только воровать, или через парткарьеру. Не верите? Вот я вам как на духу, за всю жизнь мы с женой двенадцать тысяч накопили. Это при том, что я непьющий и некурящий, и она не транжира. Сейчас конечно этим деньгам другая цена, но в девяностом году это была цена "Жигулей". Ну конечно кроме этого мы ещё двух детей подняли, сына и дочь, выучили, дом у нас, обстановка, довольно большая библиотека. Но на машину мы только к пенсии смогли деньги собрать, хоть и хозяйство у нас и корова и огород, само собой… У вас-то поди побольше было… к тому времени, до погромов?… А ведь вы с мужем лет на двадцать с лишком нас помоложе будете. Я не сомневаюсь, что и родители ваши и другие родственники побогаче нас в советское время жили, намного богаче. А вот у меня из всей родни я самый богатый, братья кулаком в шутку дразнят. А братья мои тоже непьющие и вроде на хороших местах, один даже кандидат наук…

Женщина оказалась совсем не готова к такому повороту и не знала как реагировать, а гость всё больше увлекался:

– Да чего моя родня, такие сбережения, как у меня, далеко не у всех имелись даже в нашей, весьма не бедной по российским понятиям станице. А уж в Центральной России, в Сибири, какой там достаток, там куда беднее живут, сам видел, знаю…

– Нет… подождите, что-то я вас… Неужели вы хотите сказать, что при Советской Власти нам хорошо было за ваш, то есть русских, счёт!?– негодование приливом опять едва не подняло женщину с ящика, на который она вновь присела.

– Помилуйте, ради Бога,– старик хитро улыбался, в то время как примирительно поднятые руки говорили, что его не так поняли.– Я не собираюсь задевать ваших национальных чувств, я о власти. Видите ли, она просто вам больше позволяла, может, и невольно, в качестве компенсации за моральный ущерб, если можно так выразиться, за плохо вами перевариваемую роль младшего брата. Ну а вы, в свою очередь, в силу особенностей вашей ментальности, умели выбивать из той власти, московских правителей, больше выгод, прежде всего экономического характера… Это же неоспоримый факт, при довольно ограниченных природных ресурсах уровень жизни в Закавказье был значительно выше, чем в любой другой союзной республике…

– Не знаю,– вновь неуверенно отвечала женщина,– но я думаю, лучше жили там, где лучше работали, были более бережливы…

– Ну ладно, Бог с вами, раз вы в это верите. Тогда спор на эту тему в данный момент излишний. Мы отвлеклись, пожалуй вернёмся к нашему конкретному вопросу. Я понимаю, вы жертвы развала Союза. Поверьте, я искренне вам сочувствую. Но постарайтесь и нас понять. Процесс развала ещё не завершился и таких жертв, обиженных, гонимых будет ещё очень много. Вот-вот из бывших союзных и некоторых автономных республик хлынет поток русских беженцев, уже начался, возможно, это будет великий исход, обратное переселение народов. Поймите, вы нам совсем не ко двору. Вы только не обижайтесь, и не надо слёз, ими не поможешь…

4

Пока Анатолий в состоянии крайней обеспокоенности, навеянной встречей с братом и его приятелями, всё-таки продолжил путь и прокрался к огороду своей девчонки, где они регулярно встречались, она…

Таня, восемнадцатилетняя девушка, скорее обыкновенная, чем красавица, если иметь в виду лицо, и весьма привлекательная, если иметь в виду всё остальное, заканчивала мыть полы в своей хате. Её мать (та самая дородная тётка, что бегала к соседке сообщать о визите Николая Степановича) занималась приготовлением ужина на кухне и время от времени подходила к окну, устремляя любопытствующий взор на противоположную сторону, где через два двора наискосок располагалась хата, куда уже больше часа назад вошёл, да так до сих пор и не вышел, старик.

– Мам, ну я всё, вымыла!– с нетерпением прокричала, дабы быть услышанной на кухне, Таня. В спортивных брюках и старой кофте она стояла перед зеркалом и поворачивалась к нему то боком, то задом, то вполоборота, рассматривала себя. Старое, ещё девчоночье облачение было заметно мало, зато очень явственно обрисовывало уже весьма развившиеся женские формы. Пока дочь оглядывала себя, мать продолжала сновать от плиты к окну, чтобы не пропустить момента выхода старика от беженцев и по его настроению предположить, чем там закончилось.

– Мебель протёрла?– машинально спросила в ответ мать, выглядывая в окно.

– Протёрла, протёрла… поросёнку корм задала, курей покормила,– Таня предупреждала возможные последующие вопросы.– Ну что, пойду я?

Мать что-то ещё хотела спросить, но тут нечто булькающее перелилось через край кастрюли, зашипело, паром устремившись к белёному известью потолку. Она от окна кинулась к плите, убавила огонь и посмотрела на газовый баллон – не попала ли на него убежавшая жидкость. Дочь уже стояла в дверях кухни и, едва сдерживая нетерпение капризно-мученически морщила лоб и кривила пухлые губы… Наконец мать повернулась и, снисходительно улыбаясь – всё я про тебя знаю – проговорила:

– Ладно, беги… поди ждёт уже.

– Да ну тебя, мам,– Тане было обидно, что их отношения с Анатолием давно не являются ни для кого тайной и потому лишены определённой доли романтики.

Как Таня не спешила, но ей потребовалось ещё не менее десяти минут, чтобы переодеться, подкрасится, привести в порядок руки, точнее ногти (после мойки полов, они оказались в неважном состоянии), провести контрольный осмотр у того же зеркала. Наконец, она через боковую калитку выбежала в огород, пересекла его и в условленном месте, оглядевшись, негромко позвала:

– Толь, ты здесь?

– Здесь я,– так же негромко отозвался парень, маскирующийся в высокой траве за плетнём.

– Заходи,– Таня осторожно приоткрыла, стараясь не скрипеть, заднюю калитку…– Ну, ты что?… Пусти… погоди… пойдём на наше место,– она энергично сопротивлялась рукам Анатолия.

– Это тебе за то, что опоздала,– Анатолий преодолел сопротивление, захватил шею девушки… нашёл её губы…

– Ты что? Совсем уже… удушишь ведь!… Смотри в помаде весь, я ж накрасилась, причесалась… С ума сошёл, медведь!– вырвавшись, почти искренне, но достаточно тихо возмущалась Таня. Оправив волосы и одёрнув бело-синий в мелкий горошек сарафан, открывавший руки, плечи и часть спины, она больно ударила Анатолия по руке и тут же, вынув из кармашка носовой платок принялась удалять с его лица следы помады.– Стой смирно… Пойдём и не наглеть.

По тропке меж грядок они пошли, Таня впереди, Анатолий следом, неотрывно уперев взгляд в налитые, туго обтянутые гороховым ситцем бёдра девушки. Возникло желание протянуть руку… Но Таня, бросив через плечо подозрительный взгляд, предупредила попытку:

– Не наглеть, я сказала!

Вблизи раскидистой, побелённой до середины ствола яблони, усыпанной красноватыми плодами, стояла переносная скамейка. Они присели.

– Знаешь, как больно сделал?– Таня, состроив плаксивую гримасу, потёрла шею.

– За дело… Думал, что я опоздаю, пришёл и почти полчаса тут тебя ждал,– и не собирался раскаиваться в содеянном Анатолий.

– Так ты спроси сначала, почему, а уж потом хватай… прямо зверь какой-то.

– А я лучше и сначала, и потом, и сейчас,– Анатолий вновь крепко ухватил девушку за загорелую руку выше локтя, обнял, повалил себе на колени и, изображая не то хищника, не то вампира поочерёдно впился сначала в её губы, потом в шею… плечи…

Таня на этот раз проявляла относительную пассивность, не противилась, и "отвечала", когда "по кругу" доходила очередь до, уже почти лишённых помады, губ. Танино смирение подвигло Анатолия на следующий шаг: в очередной раз наткнувшись на узкие сарафанные бретельки, он решил устранить эту помеху, а заодно приспустить пониже лишённый опоры сарафан. Но тут девушка воспротивилась, разгадав недвусмысленные намерения:

– Всё-всё… успокойся Толенька,– Таня придерживала одной рукой бретельку, второй отбивала попытки проникнуть под сарафан снизу… В то же время она делала попытки встать.

Анатолий отпустил было её, и тут же попытался, приподняв, посадить себе на колени. Но такое было возможно только при содействии со стороны девушки. Она же опять не "пошла навстречу" и у него ничего не получилось.

– Ну, ты что, Тань?– настала пора выразить неудовольствие и Анатолию.

– Что не можешь, не можешь…– смешливо поддразнила Таня.

– Кто не может, я!?– Анатолий уже собирался мобилизовать все имеющиеся у него физические силы, ибо находящейся в стадии хорошей упитанности Тане, хоть пока ещё было далеко до своей матери, но вес, тем не менее, она имела весьма приличный.

– Ой, Толь, не надо… Давай немножко так посидим,– она осторожно, как бы украдкой приложила свою тёмно-русую голову к его плечу.

Анатолий мгновенно обмяк и потерял свою агрессивность. Осторожно, словно боясь спугнуть, он опять задал свой первоначальный вопрос:

– Ты чего опоздала-то, Тань?

– Да мать с работы сегодня рано пришла, чуть не с обеда. У них в сельсовете сейчас бардак, никто не знает что делать. Вот мы с ней баклажаны и перец на зиму закатывали. Потом, то то, то сё. Уже к тебе собралась, тут ей полы мыть приспичило… А ты… ты чего сегодня делал?

– Да тоже, в огороде с утра. Отец с матерью, как в поле уезжали, наказали сливы, яблоки, груши, что попадали пособирать. Потом картошку на усадьбе копал. Я гляжу у вас падалицы мало, а у нас этот год прорва, и почти все червивые, особенно яблоки. Вот весь день и пластался один.

– А что Васька-то, разве не помогал?

– Васька?– Анатолий повёл затёкшим плечом. Таня отняла голову и удивлённо посмотрела на его вдруг ставшее озабоченным лицо.– Слушай, Тань, ты в курсе, что в станице про этих армян говорят, которые дома у Федюковых, Василенчихи, Крапивиных купили?

– Да нет. Я вообще-то не интересовалась… Мама, правда, что-то говорила отцу, что-то там было у них в сельсовете, но я это так, вполуха слышала.

– Говорят, в эту субботу их парни на дискотеку приходили и вроде бы с ножами.

– Да… ко мне Оксанка Рудая забегала, она там была, говорила что тоже, но сама не видала. Ой Толь, мне даже думать про них не хочется, сразу настроение портится. Неужто, теперь из-за них и у нас покоя не будет? Знаешь, не хотела тебе говорить, когда после зимней сессии домой от Мин-вод ехала, столько страху натерпелась. Представляешь, попала, полавтобуса одних ингушей ехало, и сколько там нас девчонок русских было, ко всем приставали. Жуть, и никто из мужиков, что там ехали, им и слова не сказал, боялись,– Таня с нарастающим беспокойством смотрела на хмурящегося Анатолия и вдруг заговорила с мольбою.– Толенька, я тебя прошу, когда в училище поедешь, ради Бога, с ними не связывайся, что бы ни случилось!

– Ну вот, а сама говоришь, никто слова им не скажет, боятся. А мне что же?

– Да брось ты, мало ли что я сказала, жизнь дороже. Сам же знаешь, они же звери, убьют, или покалечат, и ничего им сейчас за это не будет, откупятся, или в Чечне спрячутся… Я тебя прошу, Толь, ради нас… а!?– голос девушки дрожал.– Поклянись!

– Ладно, ладно, ты уж так-то не переживай,– он был явно растроган.– Не такой уж я дурак, чтобы на рожон лезть.

– И это Толь… в форме не езди, положи в чемодан. Они, если в форме одного увидят, обязательно привяжутся.

– Ладно, посмотрю.

– Чего тут смотреть. Я завтра прямо к матери твоей пойду и её настраполю, чтобы в гражданском ехать тебя заставила. Сейчас ведь такие безобразия кругом. Вон, говорят, из станиц, что по Тереку, все русские, кроме стариков, сбежали, из своих домов. От чечен спасу нет. И нам, как нарочно, армян этих подселили.