Рваный камень

Этим необычным именем с тех пор и называют старика – дедушка Ю. А он и не обижается: так оно и есть – Юлдаш Юзимович Юберов.

Хотя, если быть до конца честным, не всё было гладко.

Когда развалился Советский Союз, он успел обменять только две банки денег. Остальные банки не смог найти, забыл, где спрятал. А когда нашёл – обмен денег уже закончился. Вот это была трагедия!

Как он переживал?!

Вымещал злость и ярость на жене, на детях, на внуках. Сначала они терпели: как же, дедушка – кормилец. Он содержал не только свою семью, но и семьи сыновей и дочерей. А их у него шестеро. Живут отдельно от родителей, у каждого дом – полная чаша. И всё на скромную зарплату дворника РОВД.

– Неблагодарные, – шепчет дедушка Ю, проводя в очередной раз руками по лицу. – Забрать мать к себе, а меня, отца родного, на старости лет оставить одного в таком огромном доме? Где совесть? Э-эх, нет на вас управы. Не посмотрели, что оставлять родителя – тяжкий грех.

Последние годы вспоминает с болью, с грустью.

Вроде всё шло, как обычно.

А потом пошла такая чехарда в стране, что старый Юлдаш еле успевал следить за событиями. К счастью, они, события те, совершенно не сказывались на его дневной выручке. Даже напротив: доходы росли день ото дня, год от года.

Но вдруг к сопке приехало очень много строительной техники. Старую трассу расширили, сделали на подъёме две полосы, столько же на спуске, убрали знак, запрещающий обгон.

И старика уволили с должности дворника при районном отделе внутренних дел.

– Да-а-а, – тянет дедушка Ю. На лице, как и в голосе, отчаяние и безысходность. – И здоровье было, и машина ещё ходила бы и ходила, так нет, дорогу новую затеяли. Нет справедливости, нет.

Ещё одна машина остановилась на обочине.

– Отец! Где здесь родник?

– Иссяк! – напрягает голос старик. – Кончился!

– А-а. Ну, здоровья тебе, батя, – машина стремительно срывается с места, встраивается в общий поток, исчезает за поворотом.

«Добрый»

Рассказ

Петька Сабуров добрый. При его росте под два метра и при весе центнер с гаком другим быть невозможно.

Помимо того, что он добрый, он ещё имеет двадцать восемь лет от роду и звание капитана, служит в ГАИ. В этой организации Петя является специалистом по разбору ДТП, которые «с тяжкими последствиями».

Его доброта и прилежание в службе позволили Петьке спокойно пройти переаттестацию, когда милиция превращалась волшебным образом в полицию, и шло тотальное сокращение штатов. Мало того, в те бурные и нервные времена для работников правоохранительных органов, он умудрился получить очередное воинское звание «старший лейтенант». Капитана ему присвоили не так давно, и досрочно. И не потому, что добрый. А за мужество. Но это уже отдельная история. Петька ещё и скромник.

К чести Петра, за всё время службы он ни разу не брал взятку. Как-то так получалось, что никто и никогда не предлагал ему деньги. Почему так? Петька и сам не знает. Но не предлагали. Другим сослуживцам давали, он это знал, а вот ему – нет. Иных судили судом офицерской чести, некоторых попросту выгоняли из органов, а то и сажали в тюрьму.

Иногда Петя тайком задаёт себе вопрос: взял бы или нет, если бы предложили? И не находит ответа. Потому как опыта не было.

А ещё у Петьки есть семья: жена Лена и дочурка Света. Жена работает помощником мирового судьи района, а дочка учится в третьем классе.

Если Лену Петька любит безумно, то дочурку любит по особой формуле: чувства к жене умноженные на величину, стремящуюся к бесконечности. А потом ещё возвести в квадрат. Нет, в куб, а то и выше. А ещё лучше – в сто тысяч миллионную степень. Ну, где-то так. Хотя, если быть справедливым и точным, то и эта величина любви к дочурке не способна полностью соответствовать отцовским чувствам Петра. Они где-то за гранью понимания не только простого смертного, но и всех Пифагоров и Перельманов с Архимедами вместе взятых.

Конечно, есть двухкомнатная квартира. В ипотеке. И машины. У жены – малолитражка, а у мужа – джип. Благо, в нынешних условиях помощник мирового судьи и капитан полиции могут позволить себе машины. Хотя бы в кредит. Пусть и подержанные.

Само собой у Петьки есть друг. Настоящий. Ещё с детского садика. Зовут его Сашка. Александр Долгов. Друзья не только были в одной группе в детском саду, но и учились в одном классе. А потом вместе поступили в политехнический институт на машиностроительный факультет, который успешно окончили.

Но работать по специальности не уподобило товарищей.

Петро ушёл в правоохранительные органы, а Сашка подался в предприниматели. Долгов сейчас имеет небольшой магазин в частном секторе города, и собственный дом там же. С простой русской банькой.

Если позволяет служба, то почти каждую пятницу после работы друзья встречаются у Сашки. Без жён.

Скромная, без особых изысков, закуска, и бутылка водки. Это после баньки. И беседы почти за полночь там же, в предбаннике.

Жёны пытались противиться мужской пятничной традиции, закатывали скандалы вначале, даже навязывались в компаньоны. Но куда там! Женский день – суббота. А тут пятница. Так что…

Всё бы ничего, да вот только в последнее время в семье Сабуровых обнаружился разлад. Образовалась трещина. Нет, огромная расселина. Ленка изменила! Спуталась со следователем из соседнего райотдела МВД. Факт неоспоримый.

Петька это почувствовал давно, ещё с полгода назад: жена перешла спать в детскую к дочери.

А потом Петро застал любовников за городом на месте преступления – в машине жены. В самый пикантный момент.

Что он сделал? Да ничего!

Они закрылись в кабине, не открывали дверь на его неоднократные и настойчивые, настоятельные, уважительные просьбы. А он ведь просил очень вежливо.

Всё равно не прониклись.

Петька не придумал ничего другого, как взять машину жены с любовником внутри на буксир к своему джипу и потащить в город.

Противник был вынужден капитулировать.

Когда следователь вышел из машины, Петя взял его за грудки, приподнял, притянул к себе.

– Иди домой, – вот и всё, что выдохнул в лицо тощему, испуганному сопернику капитан полиции и по совместительству муж изменщицы.

Даже не дал по морде. Хотя мог. Имел право. Но не дал. Потому как добрый.

Зато сам Петька тут же получил пощёчину от законной супруги. И не одну, а целую серию пощёчин.

– Ненавижу! Ненавижу! – кричала Лена, и била Петьку по щекам. – Я его люблю, люблю! А тебя ненавижу, ненавижу!

– И ты езжай домой, – Пётр взял жену за плечи, подтолкнул к машине. – Там Светка из школы пришла.

А сам поехал к другу. К Сашке. Правда, перед этим заехал в посадки, что вдоль дороги, и просидел в машине почти до вечера. Что он чувствовал? Да ничего. Пустоту разве можно чувствовать? Пустота она и есть пустота. Он вроде, как и не жил это время. Вычеркнул из жизни. Впрочем, он и последующие дни не жил, а существовал. И некоторые предыдущие тоже.

Друзья, как и прежде, встречались каждую пятницу. Всё было по-старому, но и появился новый ритуал. «Разводной», – сам себе определил Сашка.

Во-первых, Петька запретил другу даже произносить имя Ленки.

На что Сашка лишь разводил руки, да пожимал плечами.

Хотя Долгов и сказал-то в сердцах, чисто эмоционально:

– Сучка, ох, и сучка!

– Не смей так говорить! Я… я… люблю, понял?!

Во-вторых, после бани, когда залпом выпивался первый стакан водки, Петька расслаблялся и… плакал! Плакал навзрыд, со всхлипами.

– Ну, скажи, скажи, зачем она так? – сквозь слёзы и всхлипы спрашивал друга. – А я ведь люблю её, люблю-у-у-у!

Сашка дотягивался до могучего плеча товарища, с чувством сжимал, и молчал.

– Вот чтобы ты сделал, Сашок, если бы твоя Танька тебе так как Ленка мне?

– Чур, меня, чур, – украдкой крестился Сашка. – Не знаю, Петя, не знаю. Уж прости.

…В эту пятницу всё шло согласно ритуал: банька, первый стакан водки, Петькины слёзы.

– А ведь они встречаются, как и прежде, Сашка, – пьяно плакал товарищ. – Что, что мне делать? Умом понимаю, что надо уйти, оставить её, но там Светка, – и снова рыдал до всхлипов, до икоты.

– Не спеши, – на этот раз Сашка решился на совет. – Перебесится и всё вернётся на круги своя.

– Не могу я, не могу! Уйду!

– Не торопись. Уйти ты всегда успеешь. Уходя, надо знать, как вернуться обратно, – у Сашки проснулись вдруг философские начала.

– Ну и? Слишком уж ты мутно говоришь.

– Есть мудрая китайская поговорка, – Сашка достал последний козырь.

– А причём тут китайцы?

– Она гласит, что надо подождать на берегу реки, пока мимо проплывёт труп тигра.

– Ты на что намекаешь, философ? Ленкин труп? Или того? Предлагаешь убить их, что ли?

– Дурак ты, Петя. Это образно так говорят китайцы.

– Поясни!

– Я же говорю, что Ленка перебесится и вернётся к тебе. У того ведь тоже семья, двое детей. Я узнавал. У Ленки и хахаля её этот, как его? Блудулизм у них, во как. Это болезнь возрастная такая. Она проходит. Ты только жди, не торопись рвать по живому. Светланка у тебя есть. Это – главное.

– А ты откуда знаешь про болезнь, про блудулизм?

– Книги читаю, а не устав караульной службы и не уголовный кодекс, – глубокомысленно изрёк Сашка.

– О-го-го! – с нотками восхищения произнёс товарищ. – А у нас почему её нет, болезни этой? У тебя? У меня? У твоей Таньки?

– Она у того бывает, у кого ума маловато. Это умственная болезнь. Черепная коробка есть, а мозги в ней болтаются, как это, что в проруби. Мало их на объём черепа. Пустота в коробке заполняется блудулизмом. Это как раковые клетки, только не смертельно. Лечится временем. Ну, и ещё кое-чем, более кардинальным, но тебе при твоих данных лучше не знать.

– Ух, ты! – опять восхитился познаниями друга, и на всякий случай потрогал свою голову.

…Сегодня Петя пришёл чуть раньше со службы.

Собрал в чемодан одежду, сложил полицейскую амуницию. Вчера договорился и снял квартиру. Больше терпеть сил не стало. Потом заберёт к себе Светку.

Он взял вещи, направился к выходу.

В это время открылась дверь в детскую комнату.

– Т-т-ты п-п-почему дома? Почему так рано из школы? – заволновался вдруг Пётр.

И увидел глаза дочери: родные-преродные, голубые, большие, большущие, полные чистых-пречистых слёз.

– Папа! Папенька! Не уходи, папочка, миленький, не-у-хо-ди-и-и-и, родной мой!

Светка кинулась к нему, прижалась худеньким тельцем, дрожала вся.

Если бы в это мгновение у Петьки отрывали бы руку, ногу, четвертовали бы его, по кусочку откусывая живую плоть, жгли бы на медленном огне – он бы стерпел. И звука бы не издал. Помимо того, что он добрый, он ещё и сильный. Но слёзы дочурки… этого Петя вынести не мог! По определению. От слова совсем.

– Что ты, что ты!

Он прижимал самого родного на свете человечка и с трудом сдерживал себя, чтобы не заплакать. И мучительно подбирал слова:

– Что ты, что ты! Это я в гараж… очистить шифоньер… вот. Лишнее накопилось.

– И парадный мундир с наградами? – шептала в ухо дочурка. – И кобуру, да? Не уходи, папа, миленький, родной мой, не уходи. А как же я? Я тебя люблю, люблю, люблю-у-у-у! И маму люблю-у-у-у! Я вас вместе люблю-у-у-у!

– Это… это… по ошибке, Светик, – оправдывался Петька. – Нечаянно положил. Сейчас вернём всё на место.

– Я помогу тебе, папочка. Ты только не бросай нас, не уходи. Ты ведь добрый. Я тебя люблю-прелюблю!

– Что ты, что ты, – твердил Петро дрожащим голосом. – Я терпеливый, я дождусь, – говорил загадочно, целуя мокрые глазки дочери. – Верь мне, верь, Светик. Тигр проплывёт, вот увидишь. Так оно и будет. Китайцы мудрые. Проплывёт, куда денется. Побесится, побесится, и приплывёт к нам. Выздоровеет.

Комолая и Нежданка

Сказка – быль

Сашку называли Нежданкой. Почему именно так, а не иначе? Да потому, что появился он в семье совершенно неожиданно. Уже было шестеро детей, куда больше?! Ан, нет! Сашка возьми и заяви о себе. Куда деваться отцу с матерью в таком случае? Вот и явился миру Нежданка.

Всё бы ничего, да заметили люди, что с самых малых годков мальчишка больше знается с птицей, животиной, иной Божьей тварью, а вот со сверстниками или с кем старше – вроде как сторонится их, не привечает. А то и не замечает. Странно это сельчанам: почему ни как все? Что только ни делали: и убеждали, и объясняли, и, чего греха таить, поколачивали иной раз, а принудить так и не смогли. Насупится, зубки стиснет, кулачки сожмет, затрясётся весь, побледнеет лицом, и хоть ты кол ему теши на голове, стоит на своем. Махнули рукой, отстали от парнишки. Мол, что с него взять можно? Нежданка, одним словом, вот и весь сказ.

Только Сашка не переживал: чего зря обижаться? Люди есть люди: всегда в душу друг дружке лезут без спросу. И чаще всего стараются нагадить там, напаскудить, испортить настроение. Их, людей этих, не переделать. Пусть живут, как умеют, лишь бы его не трогали. А сам глазёнками зырк по двору: нет ли рядом друзей настоящих, верных? Тех, с кем душе легко, сладостно. И уходил в дальний угол двора под навес, где отцовский верстак с инструментами. Родитель доверял Нежданке – не испортит.

Возьмёт, бывало, мальчишка веток боярышника с палец толщиной, обязательно хорошо высушенных, и давай зубья для граблей мастерить. А куры тут как тут: у ног снуют, копошатся. Вдруг и им что перепадёт? Иль их помощь потребуется? Да мало ли чего…

Кот рядышком пристроится, в стружке спать наладится: покойно ему с Нежданкой.

Петух на верстак вскочит, наблюдает да диву даётся: как это ловко из неказистой колючей деревяшки изящная и полезная вещица получается?!

– Нравится? – спрашивал мальчишка, лукаво щурясь.

– Ку-ка-ре-ку! – отвечал кочет, восхищаясь мастерством Нежданки, хлопал крыльями, аплодируя.

– Да ладно, – смущался Сашка. – Вот батя мастер так мастер. А я учусь только.

Воробьи по веткам скачут, наблюдают с высоты. Даже сорока усядется на коньке избы и ну стрекотать, разговаривать с мальчишкой.

– И ты туда же, – нехотя отмахивался от птицы парнишка. – Не до разговоров, извини, белобока.

Она и не обижается, напротив, слетит с крыши, сядет на плетень, чтоб рядом быть, чтоб лучше видеть.

Собачонка не отходит от Сашки, преданно в глаза заглядывает, оберегает от злых людей.

Услышал однажды Нежданка истошные птичьи крики. Это сорока попала в силок, запуталась, бьётся крыльями, кричит истошно. А тут и деревенская ребятня подоспела. Смотрят, как сорока в силке бьётся, криком исходит. Смеются.

Растолкал толпу Сашка, освободил птицу. А она обессилила, крылья повредила, лететь не может. И снова ребятня смеётся, палками да снежками давай бросать в раненую сороку.

«Забьют ведь», – подумал Нежданка.

Подбежал к птице, руки расставил, закрыл собой:

– Не смейте! – кричит. – Это тварь Божья! Она боль чувствует! Она жить хочет!

А ребятишки не унимаются. Напротив, поступок Сашки ещё больше раззадорил их. С новой силой бросать палки да снежки стали. И всяк норовит в птицу попасть. А некоторые и в Нежданку целили специально. Не единожды комья снега да палки ему попадали. Больно! Однако ж сороку спасал, не уходил.

Но и ребятня в раж вошла. Обходить Нежданку стала, со всех сторон нападать на него да птицу начала.

Видит Сашка, что числом они больше, силы неравны. Схватил он сороку, сунул за пазуху да бегом к дому сорвался. А детишки бегут следом, улюлюкают, по спине его руками да палками бьют.

– Отдай птицу! – кричат. – Это наша добыча!

Не отдал! Во двор к себе забежал, в сарае закрылся. Потом с неделю ухаживал за птицей, кормил. И только когда убедился, что она полностью выздоровела, выпустил на волю. А сорока улетать со двора не хочет. Покружит-покружит над деревней, да опять к Нежданке во двор прилетит. Сядет на плетень иль на ветку дерева, а может и на конёк избы взлететь, перебирает лапками, бегает, крылья расставит, кланяется, и стрекочет, стрекочет, словно благодарит мальчонку.

А он улыбается, счастливый, машет ей варежкой:

– Улетай, улетай к себе, белобока! Да смотри, не попадай впредь в силки. Надеюсь, научена.

Собачонка Булька на цепи сидела, двор да избу сторожила. Хозяйка корм ей в чашку собачью плеснула, сама на работу убежала.

А куры тут как тут! На еду позарились. Так и норовят отобрать у Бульки. Та рычит, зубы скалит, отгоняет непрошеных гостей. А они, знай, лезут да лезут. Схватила собачка зубами одну из нахалок, прижала для острастки, да и выпустила. А та раскудахталась, разоралась! Мол, разные собаки не имеют права хватать хозяйских кур!

Нежданка хохочет:

– Так тебе и надо, воровка!

Сашкин старший брат видел это, скоренько доложил родителю, что, мол, собака кур рвать пытается.

Отец, долго не думая, пошёл прут искать, чтобы, значит, Бульку проучить.

А Сашка первым выскочил во двор, освободил от цепи собачку:

– Беги! Батя успокоится, потом придёшь. А то под горячую руку… а так он добрый. Беги!

Повис на руках родителя Сашка, рассказал правду, отошёл отец сердцем, не стал наказывать Бульку.

Но особые отношения сложились у Нежданки с коровой Мартой.

Комолая, она была на удивление добродушной и спокойной животиной. Чем не преминули воспользоваться её рогатые бодливые соплеменницы. Ещё не было дня, чтобы какая из них не испробовала свои рога на беззащитной Марте.

Она, бедная, ревмя ревела, убегала, но её снова и снова норовили боднуть, изгнать из стада. Вот тогда на помощь приходил Сашка, отгонял воинствующих коров, оставался рядом с Мартой, оберегал. В знак благодарности она тепло дышала в лицо мальчишке, а то и пыталась лизнуть в щёку шершавым языком.

Однажды по весне погнал Сашка комолую на водопой к реке Туба, которая протекает сразу за околицей. А река к тому времени вскрылась, и несла на себе последние льдины к могучему Енисею. Одна из них прибилась к берегу, остановилась, мягко покачиваясь на водной глади, манила своей надёжностью и доступностью. И ещё чем-то загадочным, неизведанным, но таким притягательным и манящим.

Нежданка, не раздумывая, вскочил на неё, оттолкнулся палкой от берега, поплыл, наслаждаясь ни с чем несравнимым чувством путешественника и первооткрывателя неизведанных и таинственных стран.

А льдинка всё плыла и плыла, разыскивая выход на большую воду. Здесь, в тихой заводи, ей было неуютно.

Вдруг мальчишка почувствовал, что палка не достаёт дна. Однако Сашка не растерялся, а, встав на колени, принялся грести ею к берегу, даже пытался помочь ладошкой. Но палка – не весло, да и детская ладошка не тот инструмент, чтобы управлять большой льдиной. А течение у реки быстрое, стремительное. Спешит она скорее слиться с огромным Енисеем. Это только у берега, у тихой заводи течение обманчиво тихое. Вот и уносило льдину всё дальше и дальше от берега.

Восторг от путешествия сменился растерянностью. Нежданка заметался, запаниковал. Как назло, в округе никого нет. Лишь комолая корова Марта. Да сорока прилетела следом, а сейчас металась над рекой, почти касаясь головы мальчишки, кричала неистово.

Марта бежала берегом, не спуская глаз с реки, и тревожно мычала.

На повороте льдина затрещала, а ещё через мгновение раскололась на три части. Сашка чудом успел упасть на самый крупный кусок, уцепиться намертво в его края, и закричал:

– Спа-си-те-е-е! По-мо-ги-те-е-е!

Промокшее пальтишко добавляло веса. Волны перехлёстывали льдину, она просела, погружая мальчика всё глубже и глубже в холодные воды Тубы. Нежданка с трудом балансировал, лёжа на льдине, опасаясь быть перевёрнутым ею в любую минуту.

Оставалось совсем немного, и течение вынесет Сашку на стремнину. А там…

– Спа-си-те-е-е! – вопил мальчишка. – По-мо-ги-те-е-е!

Комолая металась на берегу, непрестанно ревела. И когда Сашкин голос в очередной раз долетел до неё, она бросилась в воду чуть впереди, на выступе из заводи. Словно понимала, что в этом месте будет легче дойти до своего друга, перехватить, спасти его.

И она пошла наперерез льдине с Нежданкой.

Дно уходило из-под ног, Марта теряла опору, но и тогда не повернула обратно, а поплыла. Сейчас только её безрогая голова торчала над водой. Расширенные ноздри животного с шумом втягивали воздух.

Льдину вынесло точно к Марте. Мальчик ухватил корову за шею, намертво сцепив пальцы. И уже не было на свете сил, которые могли бы расцепить их.

А во дворе Сашки рвалась с цепи и выла Булька. Выла так пронзительно, так отчаянно, что родитель не выдержал, вышел на крылечко, пригрозил собаке:

– Чтоб ты выла на свою голову! Ну-ка, перестань!

А собачка словно не слышит угроз, знай, себе, воет, рвётся с цепи.

Мать выбежала во двор, понять ничего не может, но заволновалась чего-то.

Тут и Сорока прилетела, и ну стрекотать, ну метаться над головами родителей!

Булька сорвалась-таки с цепи! Тут же бросилась со двора к реке. Сорока то пыталась лететь за Булькой, то вновь возвращалась во двор, и стрекотала, стрекотала над головами родителей, металась, почти касаясь крыльями их.

– Сашка?! Отец, что-то с Сашкой стряслось?! – мать, как была простоволосой, кинулась вслед за собакой.

За ней и отец поспешал к реке. По дороге к ним примкнули ещё люди.

А Марта, тем временем, всё гребла и гребла к берегу. Но течение сильное, быстрое, уносило её всё дальше и дальше. Однако она не сдавалась, всё гребла и гребла. И сил оставалось всё меньше и меньше. Уже однажды комолую накрыла волна, и её голова полностью ушла под воду. Но она всё же смогла вытянуть шею, вдохнуть в себя такого живительного, такого спасительного воздуха. И не переставала грести.

Усилия коровы не пропали даром. Вот её ноги коснулись дна. Сначала топкого, но с каждым гребком дно становилось всё твёрже и твёрже. А вот и берег!

Обессиленная, Марта упала. Лежала какое-то время, отдыхала.

Рядом неподвижно лежал Сашка.

Дул Сиверок. Уже морозило к вечеру. Одёжка на Нежданке бралась ледяной коркой.

Отдышавшись, Марта прижалась боком к мальчонке, согревая. Потом повернула голову, принялась лизать лицо его шершавым языком.

Когда прибежали люди, корова так и не встала, продолжая согревать и облизывать бесчувственное тело Нежданки.

Отец подхватил на руки сына, положил животом на колено.

У Сашки вода ртом пошла, он задышал.

Кудахтала курица, бранилась старуха

Рассказ

Во дворе, опершись на батожок, стоит старуха. Вокруг неё у ног снуют, копошатся куры. В тени старой липы, что в дальнем углу двора, в корыте плескаются гуси, утки, кричат. Их гогот и кряканье заглушает стрекот сороки, которая примостилась на нижней ветке дерева.

– Гляди мне, бестолковая, – угрожающе машет палкой в стороны птицы бабушка. – Позаришься на курёнка, так получишь от меня, халда деревенская. Всё болтать, болтать горазда, лишь бы пользы не приносить. Воровка! Лучше бы жуков с картошки уничтожала, и то был бы толк с тебя. А то уж не знаешь, куда от них деваться. Замордовала прямо, нечисть заморская. Висят гроздьями, что ягода. И всё жрут и жрут ботву, прорва ненасытная. Тьфу, чисто наказание на головы православных.

Словно вняв требованиям старухи, сорока снялась с ветки, перелетела в сад, уселась на яблоню, застрекотала там.

– Во-о-от, оно и лучше. Может, уподобит, и жуков жрать станешь, а то всё нос воротишь от этой живности, – довольная, старуха поднимает голову, смотрит на солнце, щурится.

– Обед скоро.

С гнезда слетает курица, начинает кудахтать. Ей вторит петух.

– Ты-то, ты-то чего раскудахтался? – глядя на петуха, говорит старуха. Сморщенное лицо её ещё больше морщится, изображая улыбку.

– Чего радуешься, дурачок? – на этот раз она издала коротенькие всхлипы, плечи стали подёргиваться, голова затряслась: бабушка мелко-мелко хихикала, подначивая кочета.

Избыток чувств переполнял старческое тело, рвался наружу, грозился выплеснуться на хозяйский двор.

– Откуда вам, кобелям, знать, чего баба радуется? Может, её топтал соседский петух, а ты, дурачок, песни орёшь от радости. И-э-э-эх! Мужики – дураки. Как в жизни, так и в курятнике, прости Господи.

Потом подумала немного, заключила:

– А в курятнике – как серёд людей. Всё едино.

Продолжает стоять, созерцает двор, бросает взгляд на огород, потом на улицу. Лишь переминается с ноги на ногу.

Вот её внимание снова привлёк петух. На этот раз, опустив крыло, зачирил, пошёл, пошёл вокруг курицы. Но та не только ни присела перед кочетом, а, напротив, клюнула его в голову. Петух с криком отскочил, возмущённо закудахтал.

– А-а-а, получил?! – восхищённо и радостно воскликнула старуха. – Так вам и надо, кобели проклятые. Вам бы только взобраться на молодицу, а там хоть трава не расти.

Полдень.

Жара.

Поискала глазами: где бы присесть?

Там, под липой, в тенёчке, где гуси, штабелем лежат неотёсанные брёвна. Потихоньку направилась в угол двора. Провела для порядка рукой по шершавому боку бревна, села.